Книга эта — не справочник «по богатству», не энциклопедия по драгоценным металлам, монетам, банкнотам и самоцветам. Хотя здесь вы, дорогие читатели, найдете множество интересных и неизвестных дотоле фактов, сведений и даже статистических выкладок.
Кто и когда нашел самый большой золотой самородок? Когда в России начали разрабатывать собственные драгоценные металлы? Какой бриллиант самый большой в мире, а какой самый маленький? Почему самоцветы бывают синими, зелеными и даже черными? На все эти вопросы вы получите ответы.
Но главное, вы узнаете о множестве невероятных и захватывающих историй и приключений. Только связаны все эти события (то мистические, то смешные, а то и трагические) будут с миром золота, серебра, денег, драгоценностей и ювелирных изделий. Конечно, обо всем не расскажешь, ведь наша цивилизация тысячелетиями строилась на золоте и драгоценностях. Но то, что вы прочтете, — самое-самое: интересное, волнующее, поразительное, таинственное.
Оказывается, события и страсти, бушующие в «драгоценном мире», часто куда ярче и сильней, чем в любом приключенческом романе. Иногда их сюжеты и время существования подтверждены историками. Иногда события сохранились только в виде мифов или преданий, старинных легенд или купеческих сказов, прошедших сквозь века. Ведь мир золота и драгоценностей не только мир наживы, но и мир секретных мистических знаний. Да и сами золото-серебро-драгоценности не всегда имели только материальную стоимость. Золото ценилось как металл богов, символ солнечной силы. Серебро — как металл лунной удачи. Сапфиры воспринимались камнями небесного владычества, а изумруды — самоцветами бессмертия. Да и перстни, ожерелья, подвески существовали разные — и талисманы удачи, и хранители-обереги, и колдовские атрибуты, и символы смерти. На драгоценных камнях лежали заклятия, с ними были связаны пророчества и предсказания, иногда и того хуже — они несли в себе проклятие, убивающее очередного владельца.
Мир драгоценностей всегда был полон тайн и секретов, подвластных только посвященным. Но эти тайны, легенды и удивительные истории надо знать и обычному человеку — чтобы самому успешно ориентироваться в мире богатства и красоты самоцветов. Чтобы не просто любоваться этим притягательным миром, а стать в нем СВОИМ — понять его законы и научиться пользоваться его благами.
Словом, это книга, конечно, историческая — то есть написанная на основании реальных событий. Но она же и мистическая в некотором роде — ибо, прочтя эти истории, вы поймете о мире богатств и драгоценностей то, чего, возможно, не понимали и просто не знали.
Материалы в книге расположены не по историко-временному принципу. Подобную расстановку по датам и выдержать-то невозможно, ведь часто история начинается в Средние века, а заканчивается современностью. К тому же часто разные истории оказываются связанными самым необычным образом. Впрочем, это только усиливает интригу.
Словом, не мешкайте — читайте!
Трудно сказать, когда человечество узнало золото. Кажется, этот металл был рядом всегда. Да вся история цивилизации строится на золоте, и вся наша цивилизация пронизана им, как сама земля лучами Солнца. Люди добыли этот металл одним из первых, ведь он встречается в самородках. Ученые утверждают, что уже в пятом тысячелетии до нашей эры этот солнечный металл был] распространен по планете. Археологи считают, что самородное золото начали находить на Ближнем Востоке и быстро научились делать из него украшения. С Востока солнечный металл поставлялся в Египет. В руках мастеров, обладавших только самыми примитивными инструментами, золото превращалось в прекрасные изделия. И древние ювелиры всегда подчеркивали: «Не я делаю что-то из золота, золото само обретает волшебное превращение в моих руках».
Когда же и в самом Египте были найдены золотоносные месторождения, в стране стали возводиться храмы в честь бога Ра, покрытые золотыми пластинами. На статуях самого Ра волосы бога делались из золотых нитей. Ставились и колонны, обитые золотом. Считалось, что на таких колоннах птица феникс возрождается из пепла под первыми лучами живоносного Солнца.
Уже в самых древних египетских гробницах найдены украшения из золота. Самые старинные датируются третьим тысячелетием до нашей эры. Только вдумайтесь, в какие седые века это было! Но и тогда в гробницу королевы Зер заботливые слуги положили ее любимые наголовные украшения.
Вот только ни на одной древнеегипетской мумии простого человека, из ныне найденных, нет ничего из золота. Известно, что при жизни египтяне украшали себя цветами и венками из цветов, ну а когда уходили в царство теней, им надевали украшения из глины, фаянса, бронзы. Но из золота — никогда.
О чем это говорит — о том, что люди были бедны и не могли позволить себе царского металла? Не будем торопиться с суждениями. Подобный взгляд на мир — абсолютно современный. А у древних была иная цивилизация, иные воззрения и ценности.
Они считали, что золото принадлежит солнцу. Этот самый благородный металл несет в себе доброту, отвагу и справедливость мужского начала. Как говорили на Востоке, это металл-ян. С незапамятных времен бог солнца Ра пролил на землю свои лучи. Но, смешавшись с твердью и землей, они стали тяжелыми, тягучими и не смогли подняться обратно на Небо, хоть Ра и протягивал к ним свои сильные руки. С тех пор древние египтяне стали называть золото лучистым.
Эти застывшие лучи не имели материальной цены, зато имели цену духовную и символическую. Еще они несли в себе красоту и божественность.
И как небесный свет солнца отличал богов и богинь, так и земной блеск блестящего металла должен был отличать наместников божественного на грешной земле — фараонов, властителей и жрецов. Их золотые украшения были бесценны, то есть цены не имели. Их невозможно было купить или украсть, ибо надеть их и носить могли лишь те, кто освящен высшей властью богов. Именно так и воспринимались древними египтянами владыки-фараоны и верховные жрецы.
Все иные люди не могли носить золотых украшений, тканей, расшитых золотыми нитями, и пользоваться изделиями из священного солнечного металла, ибо все знали — прикосновение к золоту простого человека будет наказуемо богами. Словом, золото носило только сакральный, мистический, оккультный смысл. Это был металл богов и их наместников на земле. Надевая изделие из металла Ра, человек словно показывал всем: надо мной не властны ни демоны, ни люди, я принадлежу Богу, и он мой защитник.
Древнейшие санскритские Веды рассказывали, что боги жили в Золотой стране, где повсюду рассеян золотой свет. Жилища и храмы Неба тоже золотые, ибо построены из солнечных лучей. Боги одеты в золотые одежды и разъезжают в золоченых колесницах. Да и сами Веды записывались на санти — тончайших листах золота, где надписи гравировались, а потом заполнялись алой, синей и черной краской. Понятно, что при описании божественной жизни использовался алый цвет, синий цвет предназначался для рассказов о героях и богах, сошедших жить на землю, а черный — для трагических эпизодов повествования. Словом, золото, как знак Солнца и высших сил, служило и здесь только символом божественной сути происходящего. Оно и здесь не имело материальной цены. Ибо было бесценным, как свет Солнца, как знак Истины.
И вот что удивительно — современные британские ученые сделали открытие, полностью подтверждающее небесное происхождение золота. Оказывается, оно образовалось не на нашей грешной земле, а было занесено на только еще образующуюся молодую планету из космоса 3,9 миллиарда лет назад. Небесными переносчиками послужили… метеориты. Они падали на землю, но оказывались не слишком далеко от поверхности. Вот почему люди находят золото в самородках, в виде песка или золотоносных жил не слиш-ком-то и глубоко, а часто и прямо на поверхности. Но если это так и золото попало к нам с метеоритами, то это значит, что где-то в глубине космоса действительно есть золотые планеты. Интересно, кто обитает на них — золотые боги и богини? И еще интересно, а ценят ли они золото, как ценим его мы, земляне?
Храм Соломона в Иерусалиме
Ведь даже в нашей главной книге, Библии, мы находим строки о золоте. Правда, для великой книги золото — тоже не мера материальной ценности, но мера божественного. Библия повествует о тех временах, когда был создан золотой Ковчег Завета и Храм Соломона, выстланный золотыми пластинами. И хотя в библейские времена уже явился миру золотой телец, замутив людские мозги мыслями о материальных ценностях, все равно золото воспринималось еще как некий символ божественного света и справедливости, которую указывает Бог. Ну не было еще никакой рыночной стоимости. И золотой Ковчег был ценен не количеством металла, которое пошло на его изготовление, а своим божественным содержимым, ибо туда Моисей, избранный Бо гом, положил две заветные скрижали, на которых он записал десять заповедей, открывшихся ему на горе Синай.
Библия подробно описывает золотое убранство Ковчега: «…обложи его чистым золотом, изнутри и снаружи покрой его; и сделай наверху вокруг него золотой венец; и вылей для него четыре кольца золотых и утверди на четырех нижних углах его… Сделай также крышку из чистого золота: длина ее два локтя с половиною и ширина ее полтора локтя; и сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки…»
Но все это золотое убранство лишь символизирует божественность Ковчега, ибо золото — металл Бога. Сам же Бог разъясняет: «Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкой посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения». Так вот зачем нужно золотое убранство — чтобы показать: Ковчег — символ откровения Божьего, а вовсе не затем, чтобы сделать его ДОРОГОСТОЯЩИМ.
Да и золотой Храм Бога, который начал строить библейский царь Давид, а закончил мудрейший Соломон, являлся всего лишь святыней — «земной драгоценностью, стоявшей во главе всех вожделенных Бога вещей, и ничем более».
Это мистическое золото еще не выражалось в денежном эквиваленте, несмотря на уже пришедшего на землю золотого тельца.
Однако уже в Древнем Египте, как и в древнем шумерском царстве, возник и иной взгляд на возможности золотого металла. Людям нужен был эквивалент реальной стоимости — то, что сейчас мы называем деньгами. В Древнем мире денег не было. Их функцию выполняло самое необходимое или драгоценное, то есть редкое с точки зрения людей того времени. Первыми такими «деньгами» стали скот и мера зерна (например, корзина). От Гомера. мы знаем, что такие «средства оплаты» сохранились и в Древней Греции, то есть спустя тысячелетия после возникновения древнеегипетской цивилизации.
А вот Древний Египет, кажется, стал пионером во всем — и в денежных делах тоже. Богатые люди, уже вкусившие плоды золотого тельца, нуждались не в натуральном обмене (вроде скота или зерна), но в универсальном эквиваленте. В первую очередь в средствах оплаты нуждалась сама власть фараона. Кто из властителей придумал расплачиваться слитками золота и серебра, неизвестно. Но известно, что именно фараон ставил на эти слитки свою печать — то есть властью, данной ему богами, разрешал хождение этой золотой валюты. Так, сохранились кусочки золотого металла с клеймом и именем властителя уже самой первой династии — фараона Менесе. А это ни много ни мало — 3 тысячи 400 лет до нашей эры! Казна Менесе даже определила стандартный вес такого золотого слитка — 14 граммов.
Так что же получается? Фараоны поделились своей божественной сутью, которую подтверждали их золотые украшения, с… людьми?! Нет, не со всеми людьми — только с богачами! Ибо простой народ как пользовался натуральным обменом, так и продолжал им пользоваться. А вот богатые жрецы, писцы, управляющие, надсмотрщики хоть и не могли еще позволить себе носить украшения из золота, зато могли пользоваться его силой, выраженной в денежном эквиваленте.
Потом появились не только слитки золота, но и золотые монеты. Как показывают раскопки, они были круглыми кольцами с дыркой посредине. И были такие монеты не только золотыми, но и медными. Вот ими-то и стали пользоваться уже люди победнее.
Ну а позднее монеты стали сплошными кругляшами, разными по размеру. Вместе с именем и печатью фараона на таком золотом диске, на оборотной его стороне, появились изображения животных. И опять же не случайные. Например, если была изображена овца, то монета и приравнивалась к стоимости овцы. За монету с головой быка можно было приобрети быка.
Золото из сакрального солнечного металла перешло в металл оценочный, рыночный — в продажный металл. Люди лишили золото святости.
Оно перестало выражать духовность, принадлежность к высшему миру богов, зато стало подчеркивать принадлежность богатых к миру избранных на самой земле. Недаром древнеримский историк Гай Плиний Старший написал: «Деньги были первым источником корыстолюбия, коварного ростовщичества и вожделения разбогатеть, предаваясь праздности». м
Золото стало символом наживы любой ценой. И если раньше власть невозможно было купить, ибо те, кто мог иметь право носить золотые украшения, рождались фараонами или иными владыками, то теперь в мире, где все имеет свою златую цену, власть можно было купить за то же золото. Недаром уже в Древнем Египте к власти можно было пробиться и не имея кровного фараонова родства. История знает имена богатых торговцев, которые, имея деньги или получив богатую добычу, женились на дочерях фараонов и сами приобретали торжественные и многоступенчатые имена властителей Верхнего и Нижнего Египта. Ясно, что при таких властителях солнечное золото теряло свою божественную сущность, обращалось в обычный металл продажной стоимости. Из лучистого света бога Ра желтый мистический металл становился просто слитком, который идет на создание золотого тельца.
Ну уж этот символ все знают: «Тот кумир — телец златой!» Правда, мало, кто задумывается, что и до библейского златого тельца в разных культурах были золотые тельцы, быки, овны. Взять хотя бы критского Минотавра — чудовище с головой быка (по иным сведениям — тельца) и телом человека. Это злобное чудовище требовало ежегодной дани в виде прекрасных дев, которых и пожирало в своем Лабиринте. Но кто такой Минотавр? Он сын бога морских глубин Нептуна и внук архаичного бога Кроноса (времени). То есть Минотавр — некое старинное порождение, так и не сумевшее получить современный человеческий облик. Зато у него были золотые рога, за что его называли, естественно, золотым.
Но к чему нам миф об архаичном чудовище тельце-быке? А вот к чему. Если вспомнить астрологию (астрономии тогда, как известно, не существовало), то станет ясно, что древние мудрецы считали, что сначала была эпоха созвездия Тельца (именно так видимые созвездия вращаются вокруг Солнца). Потом наступила эпоха Овна. За ней пришла эпоха Рыб. Вот от нее-то и отсчитывается Новая эра, в первый год которой, как известно, и родился Иисус Христос. То есть его Новый Завет — завет новой эпохи. А символы старых эпох, в частности тельцы, только тянут человечество в прошлое, не дают развиваться необходимому новому.
Вот и библейский золотой телец, как и архаичный Минотавр, является порождением старого прошедшего времени. Вспомним, как возник именно он.
Пока Моисей молился на священной горе Синай, где Бог дал ему десять заповедей, народ оставался без вождя. Время шло, а Моисей все не возвращался. Люди начали сомневаться и роптать — никто не знал, что делать дальше. И тогда народ попросил первосвященника Аарона показать им Бога, чтобы попросить у него защиты. И Аарон не придумал ничего проще, чем попросить всех сдать золото и украшения, у кого сколько есть, и из этой золотой груды отлил золотого тельца. И доверчивые люди поклонились этому идолу и провозгласили его богом, который вывел народ из плена египетского.
Но ведь это был обман! Во-первых, никакой телец не мог быть богом. Во-вторых, не этот золотой идол вывел народ из плена, а вождь, пророк и законодатель Моисей, сплотивший все колена Израилевы (то есть людей разных родов). Ну а в-третьих, вернувшийся Моисей показал народу заповеди Божьи и среди них главную: «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим!» (то, о чем мы говорим проще: «Не сотвори себе кумира!»). Ну а сотворив такого кумира, тем паче златого, люди впали в грех.
Но вот незадача: даже когда Моисей разбил в гневе золотого тельца, его кусочки разлетелись по белу свету и носятся там по сей день. Оказалось, что золото металл чудовищной притягательной силы, жажды обладания, мощнейшей энергетики, которая может подвигнуть человечество на ВСЁ — любое созидание и разрушение. И последних почему-то всегда больше. Уже древние эзотерики поняли коварство этого мощнейшего металла. Недаром древние мифы и предания полны описаний войн, смертей, убийств ради обладания золотом.
Шестирукие чудовища-разбойники, решив завладеть золотой колесницей бога Солнца — Гелиоса, чуть не ввергли весь земной мир в темноту и смерть. Лишившись колесницы, Гелиос не смог бы подняться над землей и отделить день от ночи, а жизнь от смерти. Хорошо, что бог-кузнец Гефест в своей мастерской в кратере вулкана Этна смог выковать новую золотую колесницу. Иначе все живое на земле погибло бы.
Троянская война началась не только потому, что Парис похитил Елену из дома Менелая, ее законного супруга, но и потому, что вместе с Еленой похититель прихватил золотые сокровища, собранные в казне Менелая со всей Греции, ибо Менелай был главным вождем-архонтом греческой армии.
И вот уже в реальном мире античные Греция и Рим начинают войны за обладание золотыми рудниками. Александр Македонский сражается с персидскими царями из-за золотых рудников. Гай Юлий Цезарь в I веке до нашей эры идет войной на Галлию только потому, что там найдены золотоносные пласты. А вот как описывает Плутарх одну золотую добычу, полученную в результате битвы: «…затем следовали мужи, несшие золотые монеты, насыпанные в семьдесят семь кувшинов, каждый из которых весил три таланта (78,6 килограмма), так что один кувшин приходилось нести четверым. Следом несли около четырехсот золотых корон…»
Это было пиршество золота. Неописуемый восторг. Роскошь, которую так жаждали римляне. И не какие-то там владыки-императоры — каждый римлянин мечтал-о невиданном богатстве. Патриции ели и пили из золотой посуды, заказывали золотые сбруи своим лошадям, надевали золотые украшения на себя и своих жен вкупе с обожаемыми гетерами. Простой же люд готов был ограбить и убить любого за золотую монету, не говоря уже о кольце.
Золото развращало. Роскошь приводила людей к исступлению. Одни теряли в жизни нравственную меру, выставляя напоказ свое богатство. Другие теряли душу, идя ради богатства на убийства и преступления.
Золотая лихорадка захлестывала мир. Император Нерон приказал увенчать театр Помпеев и свой дворец крышей из листового золота. Лошади Калигулы ели овес из золотых колод. Император Клавдий приказал доставить самую большую корону из золота испанских рудников, которые были завоеваны Римом. И таковую ему доставили. Только надеть ее он не смог — корона весила 2800 килограммов. И если бы Клавдий пожелал все-таки надеть эту золотую махину, она раздавила бы его как букашку.
Однако обладание несметным золотом не приносило ни счастья, ни радости. Немудрено, что уже первые предания и легенды нашей эры стали приписывать металлу, некогда солнечному и божественному, дьявольскую миссию.
Когда древнегреческие аргонавты, отправившиеся в Колхиду за золотым руном, доставили его в Грецию, вместе с золотом они привезли в страну вражду и ненависть, ибо все участники похода перессорились между собой. Супруга предводителя аргонавтов — Ясона, узнав о его измене, убила их маленьких детей, а сам Ясон повесился на мачте многострадального корабля «Арго».
Золото словно усиливало в людях все самое негативное, подталкивало к ужасающим поступкам. Недаром древнескандинавский бог Тор предпочел зарыть свой золотой меч, дабы он не соблазнил его на опустошающие войны. Золотое кольцо легендарных Нибелунгов принесло на землю несчастья и войны. Поэтому-то и оказалось, что куда безопаснее забросить его поглубже в воды Рейна. Даже наш уральский владыка золота — Золотой Полоз предпочел скрыть под землей свою единственную дочку, чтобы ее чисто золотые волосы не попали к людям и не смущали их.
Всем памятна притча о царе Мидасе, который в неимоверной жадности попросил Диониса, бога веселья, удовольствий и вина, чтобы все, к чему царь будет прикасаться, превращалось в золото. Просьба была исполнена. Мидас стал сказочно богат. Но его жизнь обернулась кошмаром. Даже его пища, которую царь пытался вкусить, превращалась в золотой металл. Да ему грозила голодная смерть! Испуганный и изможденный царь взмолился Дионису, чтобы он освободил его от такого дара. Дионис пожалел раскаявшегося царя и подсказал ему искупаться в источнике Пактол. Вода смыла золотое проклятие с Мидаса. Сам же источник с тех пор стал золотоносным.
Словом, золото из божественного оберега превращалось в проклятие. Средневековые алхимики, пытаясь найти рецепт превращения простого металла в драгоценное золото, ни минуты не сомневаясь, готовы были продать душу дьяволу за такой рецепт. Поисковики, ищущие старинные золотые клады, без тени смущения приносили на место предполагаемого клада младенцев и убивали их, веря, что кровь невинных поможет снять старинное заклятие. Что уж говорить о мелких воришках и уличных убийцах, готовых обокрасть или пырнуть ножом ради кошелька с несколькими золотыми монетами!..
Церковь Санта-Мария-Маджоре
Не осталась в стороне даже церковь. Что делать? Церковный люд жил в том же мире, что и окружающие его люди. Времена, когда святыми считались те, кто ходил в рубище и все заработанное отдавал на общее благо, быстро канули в Лету. И христианство, и ислам, и индуизм, и буддизм хоть и проповедовали отказ от излишеств, но в реальности их служители стремились к золоченым ризам, драгоценным уборам, золотым крестам, полумесяцам или изображениям Будды. Храмы становились все более роскошными, украшенными позолотой и даже листовым золотом. Достаточно вспомнить, что первая партия золота, отнятая испанскими конкистадорам«~у юграблсштш^^битых и сожженных заживо индейцев, пошла на убранство одной из самых известных церквей Рима — Санта-Мария-Маджоре. Братья-архитекторы Джулиано и Антонио да Сангалло в 1498 году поставили там новые перекрытия церковного свода и сделали потолок, существующий и сейчас, на позолоту которого и пошло первое золото, вывезенное из Америки.
Вся эта роскошь приводила к созданию «оппозиции» — монашеских и странствующих орденов, проповедовавших строгость и аскезу. Один из членов такого ордена иерони-митов (последователей святого Иеронима, жившего на рубеже IV и V веков, отринувшего все земные блага и скромно трудившегося над переводом Ветхого Завета на латынь с древнееврейского, арамейского и древнегреческого) возмущенно писал: «Мы строим так, будто нам уготована вечная жизнь в земной обители. Золотом блещут стены, из золота — своды залов, золотом покрыты капители колонн, но, голоден и наг, умирает перед нашей дверью. На самом деле Христос в каждом, кто терпит нужду!»
«Люди гибнут за металл!» — эта фраза стала обыденной. Утверждение «желтый металл — металл дьявола» — констатацией факта. Но разве само золото виновато в том, что люди превратили его из божественного солнечного символа в «злату дьяволову печать»?!
Золото просто благородный металл желтого цвета. Значением его наполняют люди. Его первоназвания были нейтральными. Древние индусы на санскрите называли его «хари» — желтый, блестящий. Праславяне звали «золто» или «злото». То есть это были нейтральные признаки металла. Положительные или отрицательные качества вложили в него сами люди.
Но неужели человечество выделило золото только по его блеску? Конечно нет. У этого металла есть множество неоспоримых достоинств. Золото — один из самых тяжелых и плотных металлов. И это определило возможность его добычи — золото не только собирается в самородки, но и легко вымывается, оседая, из любой породы. И в то же время — вот удивление! — золото очень мягкий металл. По мягкости он может сравниться с… человеческим ногтем. И это делает золото очень легкоплавким, то есть из него просто получить то, что нужно. И еще он самый инертный металл — не входит во взаимодействие с другими, почти не окисляется. Из всех металлов именно золото безопаснее всего носить человеку. Не потому ли из него давно уже делают зубные коронки и даже некоторые протезы?
Словом, этот солнечный металл просто-таки создан специально для человека. Так может, не стоит думать о его стоимости, а просто любоваться красотой?
С незапамятных времен люди солнечный металл ассоциировали со всеми самыми лучшими. Это уж потом пошел «металл желтого дьявола». А сначала в представлении практически всех народов именно золотой век являлся самой счастливой порой человеческого существования, когда все люди были здоровы и радостны, оставаясь вечно молодыми. Так, в мифах Древней Греции говорится о том, что во времена правления на земле бога Кроноса (Хроно-са) существовал именно золотой век. Люди жили на всем готовом в садах Аркадии (сейчас мы сказали бы, в райских садах), питаясь плодами и фруктами. И не старели они потому, что Кронос был богом времени (хронос «время»), пользовался временем сам лично, не отпуская его на землю. Свергнувший же Кроноса Зевс (между прочим, его родной сын) не обладал властью удерживания времени, и оно разлилось по всей земле, вовлекая людей в орбиту старости и неизбежной смерти. После золотого века наступил серебряный, когда боги еще жили среди людей. Затем они поднялись на гору Олимп и обосновались в жилищах бессмертных. Начался бронзовый век. Ну а потом люди и вовсе прогневили богов, и те начали насылать на землю раздоры, болезни, войны. Наступил железный век, в котором мы живем и сейчас.
Но золотой век не забылся. Именно так мы называем времена расцвета культуры или лучшие годы правления того или иного властителя. Вполне понятно также, что подразумевается под словосочетаниями «золотые руки», «золотые страницы», «золотая голова», «золотой ум». В то же время есть понятия, звучащие с оттенком отрицательного и саркастического восприятия, — «золотая молодежь», «золотой миллиард», «золотой дождь». Они уже не говорят о положительном значении определения «золотой», но параметр избранности все же остается и здесь.
Словом, вся наша цивилизация вросла и в реальное золото (металл), и в его переносные значения. Но вы очень удивитесь, узнав, что реального чистого желтого металла на планете добыто не так уж много — за всю историю человечества примерно 140 тысяч тонн. Это всего лишь куб со стороной в 19 метров. А вот, например, сколько добыто железа, никто и считать не брался — так велика оказалась бы цифра.
Словом, никакого «города золотого» из него построить было бы невозможно. А ведь сколько раз описывали философы, мечтатели и мистики то Небесный Иерусалим, где дома и дворцы все из золота литого, то недоступную Шамбалу в разлитом золотом видении, то дивное русское Беловодье, чьи храмы из злата белого! В переносном значении «золотыми городами» считались города-утопии, города мечты, как «Город солнца» великого итальянского философа Кампанеллы. Город, где все будут счастливы.
Но получается, что и он так же недоступен, как город, выстроенный из золота реального. Не хватает у человечества ни материала, ни знаний, ни возможностей для строительства «города солнца»…
А вы знаете, кто сейчас впереди планеты всей по добыче золота?! Китай! Да-да, эти трудолюбивые люди собрали за прошлый год 314 тонн золота — это абсолютный мировой рекорд.
А когда-то Россия была близка к таким рекордам. Только когда это было…
Между прочим, еще в V веке до нашей эры древнегреческий историк Геродот написал, что в Рифейских горах «золото в огромном неисчислимом количестве». А те горы не что иное, как нынешний Урал. Представляете, Геродот знал об уральском золоте, местные жители ходили сплошь в золотых украшениях, а российская казна получила первое «домашнее золотишко» только в XVIII веке — то есть спустя 23 столетия!
Г.К. Гроот. Портрет А.Н. Демидова. 1745 г/
Первое месторождение открыл и начал разрабатывать в начале 1740-х годов на Урале крестьянин Ерофей Марков из села Шарташ близ Екатеринбурга. Село стояло на берегах одноименного озера. Вот там-то Ерофей и нашел несколько первых крупинок желтого металла, а позже разбил Березовский золотой рудник. 21 мая (3 июня) 1745 года Марков объявил о своем открытии в Канцелярии Главного правления заводов Екатеринбурга. Этот день и считается началом золоторудной добычи в России.
Хотя на самом деле это не совсем верно. Еще в 1721 году, когда праздновалось заключение весьма почетного и выгодного для России Ништадтского мира со Швецией, Петр Первый повелел выковать из «домашнего» российского золота большие памятные медали. Но откуда оно взялось?
Оказывается, еще в 1704 году всем известный в России купец, промышленник, горнозаводчик Акинфий Демидов добыл на Урале первое российское «домашнее» серебро (о нем речь позже пойдет). Вместе с ним добыл и немного золота, которое переправил в Санкт-Петербург. Из него-то и отчеканили золотые медали под Ништадтскую викторию. Да вот беда — уж очень мало было найдено золота на уральских приисках Демидовых. Так что мечту о промышленной добыче самого дорогого металла мира пришлось отложить до времен Ерофея Маркова. Но если к началу XIX века доля России в мировой добыче золота составляла всего 1 процент, то к середине века уже почти 50 процентов. И между прочим, больше половины от этой добычи осуществлялось простыми уральскими, сибирскими и дальневосточными старателями. Почти без техники, просто намывкой — только вообразите, какой это труд!
Сегодня же на долю России приходится 20 процентов от мировой добычи золота. И она находится на шестом месте, пропустив в начало списка Китай, ЮАР, США, Австралию, Перу.
Ну а теперь немного статистики. Самый большой золотой самородок, найденный на земле, весил 70,92 килограмма. В нем 69,92 килограмма чистого золота. Его нашли еще в 1869 году в Австралии (штат Виктория, район Молиагул). Теперь у него даже есть собственное имя — «Золотой странник».
Самым же крупным слитком золота считается огромная глыба шиферного сланца, из которого добывают золото. Глыба весила 235,14 килограмма. В ней содержалось 82,11 килограмма чистого золота. Найдена плита была тоже в Австралии (штат Новый Южный Уэллс, район Хилл-Энд) 19 сентября 1872 года. Теперь гигантская глыба имеет имя собственное — «Плита Холтермана». Названа она в честь хозяина компании «Байерс и Холтерман», которой принадлежал рудник «Звезда надежды». Весьма обнадеживающее название.
Ну а что же золотые монеты — какая у них «статистика»? Сегодня самой тяжелой и, соответственно, дорогой признана круглая золотая монета, отчеканенная банком Канады. Она создана из золота на 99,999 процентов. Диаметр ее 50,8 сантиметра (20 дюймов), а толщина 2,5 сантиметра (1 дюйм). Весит эта гигантша почти 100 килограммов, и поднять (то есть унести) ее мало кто может. Это и к лучшему, ведь ее стоимость — миллион долларов.
Самая тяжелая монета современной России — золотые 50 тысяч рублей, выпущенные к 150-летию Банка России
Самая же большая золотая монета (чисто золотая — 100 процентов!) из российских платежных средств была выпущена Банком России 1 февраля 2010 года. Она весит 5 килограммов и посвящена празднику — 150-летию создания Банка России. Таких памятных монет отчеканили всего 50 экземпляров. Ее номинал 50 тысяч рублей. Ею вполне можно расплатиться на всей территории РФ — любой магазин обязан принять ее у покупателя. На самом же деле, конечно, ее стоимость на порядок выше, чем номинал. Впрочем, как и у миллионнодолларовой монеты Канады. Вот только истинная стоимость всех этих «парадных монет» пока не установлена. Потому что никто еще их не продавал и не выставлял на аукционы.
Крупнейший же самородок золота в России был найден мастеровым Николаем Сюткиным на Урале в 1862 году на Царево-Александровском прииске. Находка получила имя «Золотой треугольник» из-за своей формы. Весил самородок 36,2 килограмма. Сейчас в числе других уникальных сокровищ он находится в Государственном Алмазном фонде в Москве.
Но эстафета явления золотых гигантов в России продолжается вполне успешно. В середине 2003 года в Хабаровском крае был найден самородок весом 33 килограмма. Так что до первого места в списках мировых золотодобытчиков у нас есть шанс добраться. Ведь по мировым запасам этого драгоценного металла мы на четвертом месте. Не оскудела еще земля наша.
Испепеляющая жара солнечного светила обрушивалась на землю. Мать-земля, не выдерживая такого натиска, исторгала из себя золотые потоки энергии, застывавшие блестящими каплями. Разгоряченные люди бросались на поиски этих золотых капель-самородков. В погоне за золотым блеском они забывали о родных, друзьях и даже о себе самих. Не возделывали землю, не помогали ближнему и сами не ели, не пили. Миропорядок нарушался, и все живущее скатывалось в хаос.
И вот тогда, как повествуют старинные Веды, древнеиндийские мудрецы обратились к богине Дурге. Ее имя переводится с санскрита как «труднодоступная», но одновременно и «непобедимая», ибо именно ей древние боги Индии дали волшебное оружие для сражения с демонами и защиты людей и мирового порядка. Шива подарил Дурге свой непобедимый трезубец, Вишну дал диск меткости, Ваю создал быстрокрылый лук, а Индра выковал невиданное доселе оружие — волшебный ваджр, в котором соединяются возможности меча, копья и булавы. Но главное, что все это оружие было создано из чудодейственного металла непобедимых. Сей металл прочен, но и легок. Он гнется, но не ломается. Он обладает колдовскими свойствами — может залечить раны хозяина, может обезвредить яд, подносимый в кубке. К тому же один его блеск разгоняет демонов ночи, укрощает гнев и прочищает рассудок, возвращает потерянные силы. И даже самый мощный колдун, вампир или насланная сущность падут от удара этого металла.
Древние индусы признавали этот божественный металл куда важнее золота и называли его «сарпа» — то есть серп, ведь именно таким небесным оружием — кривым мечом виделся с земли серп Луны. Впрочем, и саму Луну в Ведах именуют Сарпой. Мы же сейчас зовем этот металл серебром. Но и мы признаем, что это — лунный металл. Более того, в отличие от золота, мужского металла, аргентум — серебро издревле проходит в истории как металл женский.
Начиная с Древнего Египта, если золото принадлежало дню и фараону как символу бога на земле, то серебро соотносилось с ночью и принадлежало главной жрице страны, которую именовали Женой бога. Сама древнейшая богиня Египта — царица Неба Мут имела волшебное Око из серебра, чтобы присматривать им за порядком на земле.
Когда же по греческим мифам, существовавшим еще до античного периода, чудовища из подземного царства вырвались наружу, грозя уничтожить не только людей, но и богов, на помощь явилась разгневанная богиня ночи Геката. Размахивая факелами, она разогнала смертоносные тени и привидения и бросила на землю своих верных псов, живущих среди звезд. Факелы Гекаты рассеяли тьму, а спущенные с поводков псы растерзали чудовищ. Так снова на земле был побежден хаос и восстановлен порядок. И наверно, не стоит уже говорить, что факелы и поводки были серебряными.
Так праматери-богини с помощью серебряной магии защищали мир. Но и последующие богини держали волшебное серебро при себе. Едва бог солнца Гелиос заканчивал ежедневный бег в небе на своей золотой колеснице, его уже поджидала коварная богиня вечной ночи Никта. Она покрывала землю беспроглядной тьмой, надеясь, что Гелиос либо упадет с колесницы и разобьется, либо не сыщет дороги домой и, заплутав, не сможет вовремя подняться в небо на своей колеснице. А ведь если такое случится, мир погрузится в вечную тьму.
Но у Гелиоса была сестра — богиня Селена. И она, заметив надвигающуюся темноту, поднималась в небо на своей колеснице, чей блеск освещал ночной небосвод. Так Селена старалась помочь и брату, и любому путнику найти дорогу домой, чтобы сердца странников не наполнялись ужасом и тьмой, а верили в грядущий рассвет. Стоит ли говорить, что и колесница Селены, и ее накидка и волосы были серебряными?
Когда же в античные времена Селена (чье имя означает свет, блеск, сияние) передала свои функции богиням Артемиде в Греции и Диане в Риме, к ним же перешла и вся могущественная часть серебряной магии. Заколки, броши и браслеты из серебра с изображением этих богинь предохраняли женщин от дурного глаза, помогали при родах, сохраняли молодость и красоту, удерживали мужа от измен. Серебряные пряжки носили путешественники и паломники, мореплаватели и купцы для благословения пути. Из серебряной посуды ели и пили, потому что она обеззараживала яства. Римляне подкладывали серебряные пластины в общественные термы (бани), чтобы избежать заражения.
Эти бактерицидные и ранозаживляющие свойства «священного серебра» использовались еще в Древнем Египте. Особо отличившимся воинам жрецы накладывали на раны тончайшие пластины серебра. Ну а история с войском Александра Македонского вообще стала легендарной. Весной 326 года Александр вывел свою армию на берега Инда. Но от жары и непривычного климата солдаты заболевали, к осени они уже обессилели, и пришлось повернуть обратно. Завоевание Индии не состоялось. Однако во всем этом было нечто странное — болели только простые солдаты, военачальники во главе с Александром чувствовали себя сносно.
Конечно, в те времена все списали на колдовство и проклятие индийских жрецов, но современная наука может объяснить эго гораздо проще. Солдатам войска Александра Македонского полагались для еды и питья оловянные бокалы и миски. Военачальники же пользовались серебряной посудой. Можно только представить, каким был бы сегодня мир, если бы в далеком IV веке и у солдат оказались серебряные бокалы. Ведь тогда армия непобедимого Александра Македонского действительно завоевала бы мир…
Словом, можно с уверенность сказать, что «серебряный мир» был бы иным. Хуже или лучше — это, конечно, вопрос. Однако золотой телец перевесил в европейской цивилизации, и серебро отошло на второй план. Впрочем, как и Луна, скрываясь с небосвода в лучах Солнца, никуда не пропадает, так и серебро нашло свою особую нишу — оно стало металлом мистическим. Еще начиная со Средних веков человечество отнесло серебро в разряд магии и религии. В христианстве, например, этот серебристый металл обозначал целомудрие и доброту. Недаром высшие чины церкви носят серебряные перстни. Для причастия используются чаши из серебра и серебряные ложки. Не потому ли верующие без опаски вкушают Святые Дары?..
Считается, что серебряный крестик на груди способен защитить от любой нечисти. По преданиям сила серебряной магии может разрушить чары даже самого сильного колдуна и убить его. Не потому ли до сих пор льются серебряные пули для колдунов и вампиров? А для. нечисти и оборотней изготавливаются серебряные зеркала, в которых нечисть способна затеряться. В связи с этим поверьем мало кому приходит в голову, что именно серебро используется для проявки фотографий, а ведь на них, как известно, иногда и появляются странные мистические объекты, невидимые простому человеческому глазу. Не призраки ли и другие нематериальные сущности становятся видимыми, проявляясь на серебряной амальгаме?
Впрочем, вкупе с мистическими свойствами серебра никто еще не отказывался и от его материальной ценности. Недаром же из него делают драгоценные украшения и, главное, издревле льют монеты. Ведь историки утверждают, что серебро — один из самых первых металлов, известных человечеству. Его начали добывать еще в Древнем Египте. Известны месторождения древности в Финикийском царстве, Армении, на Кипре, в Испании, Турции (Анталия). Первые монеты из серебра появились опять же еще в Древнем Египте примерно 2 тысячи 500 лет до нашей эры. А вот самой дорогой серебряной монетой мира считается «Серебряный доллар», выпущенный в США в 1804 году, — редчайшая монета, которых осталось всего несколько экземпляров. Ныне этот доллар из серебра оценивается в 3 миллиона 737 тысяч 500 долларов.
«Серебряный доллар»
Самым же крупным в мире самородком серебра считается находка, обнаруженная еще в Средневековье — на руднике Шнеерберг в Саксонии. Этот немецкий гигант весил 40 тонн. Увы, где он ныне — неизвестно. Скорее всего, его давным-давно переплавили. Но существует легенда, что эту серебряную глыбу закопали в одном из штреков рудника. И искатели кладов до сих пор надеются ее найти.
Из существующих же самородков наибольший нашли тоже в Германии — во Фрайберге. Его масса 5 тонн. Тоже неплохо, верно?
В России серебром пользовались с незапамятных времен. Из него делали украшения, посуду и мелкие предметы. Именно серебро, а не золото предпочитали для чеканки монет. Существовало даже лунное заклинание денег, и не только серебряных. В лунную ночь надо положить все блестящие (пусть и не серебряные, но с серебристым отливом) монеты в кошелек, показать его Луне и открыть со словами: «Сияй, сияй, деньгу прибавляй!» Заветные слова следовало произнести три раза и хорошенько «посеребрить» монеты в лунном свете. Тогда заряженные светом луны монеты станут притягивать деньги в кошелек.
Словом, драгоценный металл являлся насущно необходимым. Да вот беда — весь он был привозным. Первое же «домашнее» серебро было добыто в России только в 1704 году на Нерчинском руднике в Читинской области. По большому счету это месторождение не годилось для промышленной разработки. Но все равно в Петербург привезли первое отечественное серебро — без малого полкилограмма. В последующем упоминалось, что, например, в 1717 году на рудниках Нерчинска было добыто 15,5 пуда драгоценного металла. Но и эти скромные цифры привели царствующего в то время Петра Великого (ратовавшего за освоение уральских и сибирских рудников) в полный восторг.
В 1721 году, когда праздновалось заключение весьма почетного и выгодного для России Ништадтского мира со Швецией, Петр повелел именно из «домашнего» российского серебра отчеканить (наряду с золотыми) большие памятные серебряные медали.
Но кто же был «создателем» российского серебра? Конечно же небезызвестные в России миллионщики Демидовы — купцы, промышленники, горнозаводчики. Легендарный Никита Демидов, создавший с нуля рудники и заводы на Урале, а с ними и всю российскую плавильную и литейную промышленность, получил от Петра-Петрова потомственное дворянство и всяческие горнозаводческие льготы. В 1702 году он передал Невьянские уральские заводы своему 24-летнему сыну Акинфию. К тому времени сей молодой человек не только изучил горнорудное дело под руководством отца, но и побывал за границей, дабы «прознать все тамошние умения». К тому же Акинфий был нрава любознательного и неукротимого. Вот он-то и ринулся на добычу столь необходимого стране и императору драгоценного металла.
Конечно, один Акинфий не смог бы разведать серебряные месторождения. Но он сумел собрать команду местных рудознатцев, пригласил умельцев-исследователей, прислушивался к советам «старых бывальцев». Именно эти люди, неутомимые в поисках, верящие в необходимость своего дела, умеющие вникать в горную природу, изыскивать по мельчайшим признакам серебряную руду, и составили славу России как страны, имеющей собственные драгоценные металлы. И пусть первые добычи были невелики, рудознатцы мечтали о новых — великих победах.
Никита Демидов
В конце 1720-х годов рудознатцы-умельцы подсказали Акинфию Демидову, что искать «большое серебро» надо на Алтае. И Акинфий, ни минуты не сомневаясь, отправил экспедицию туда. Поиски увенчались успехом. В 1736 году в алтайских Змеиных горах были отысканы богатейшие руды по содержанию серебра, самородное серебро и так называемая роговая серебряная руда.
Правда, стараясь для государства Российского, Демидов по заведенному правилу и себя, родного, не забыл. Акинфий не стал официально уведомлять об открытии алтайских серебряных рудников, хотя по законам того времени полагалось сделать это и передать месторождение в казну. Ведь из серебра тогда чеканилась монета (золотых монет со времен Петра Первого уже не чеканили), а это могло делать только государство.
Слухи об открытии «богатейших серебряных жил» быстро распространились по округе. Недоброжелатели даже стали поговаривать, что Демидовы сами чеканят серебряную монету. Но это был чистый наговор. Да, он накапливал в собственной казне серебряные слитки (хотя и это было незаконно), но фальшивомонетчиком все-таки не стал. Хотя до сих пор то в книгах, то в фильмах всплывают душераздирающие картины о том, что в Невьянской башне чеканили монету по приказу Демидова беглые каторжники, а он их потом уничтожал, чтобы не проговорились. А следы заметал, впуская прямо в подвалы, где они жили и работали, воды местной бурной реки. Как говорится, ужас-ужас и просто кошмар!
На самом деле это всего лишь художественные вымыслы, гиперболы об угнетении простого люда подлым промышленником-кровопийцей. Доказательством того, что Демидов не чеканил фальшивую монету, служит простой факт: коллекционеры располагают ВСЕМИ «фальшаками» того времени, но ни одной монеты из алтайского серебра ни у кого нет и никогда не было.
Однако к началу 1740-х годов слухи о демидовских монетах достигли-таки Петербурга. И на одном из приватных вечеров императрицы Елизаветы Алексеевны произошел весьма значимый инцидент. Императрица играла в карты по маленькой, но все равно проигралась. При ней не оказалось кошелька. И вот, повернувшись к стоящему рядом Акинфию Демидову, Елизавета попросила: «Заплати за меня, батюшка!» Демидов тут же вытащил кошелек и высыпал на стол новенькие, еще блестящие серебряные рубли. Елизавета пристально взглянула на него: «Чьими деньгами платишь, Никитич, — моими аль своими?»
Вопрос таил в себе довольно угрожающий контекст. Императрица давала понять горнозаводчику, что ей известны слухи о его незаконной чеканке монет. Окружающие затаили дыхание — что-то ответит богач Демидов на эдакое обвинение? Но Акинфий су мел-таки вывернуться. «Все мы — ваши, матушка! И я — ваш, и все мое — ваше!..» — ответил он смиренно. То есть тоже дал понять, что намек усвоил и готов отдать свое серебро в казну. И то ведь 12 лет пользовался драгоценным металлом, сумел уже набить мошну!..
Первого мая 1747 года Елизавета Петровна подписала указ, по которому все алтайские горнорудные заводы Демидова отходили в ведение Кабинета Ея Величества. Впрочем, Акинфий этого не узнал, поскольку скончался уже год назад. После его смерти сыновья вступили в жестокий конфликт из-за наследства. Так что передача заводов в казну спасла их от братоубийства.
Из готового к тому времени, но невостребованного алтайского серебра Елизавета повелела отлить покровы для гробницы Александра Невского в Александро-Невской лавре. Весили сии покровы 90 пудов. Ныне же, как сокровище страны, они хранятся в Эрмитаже, там же, где и знаменитые малахитовые вазы, чаши и украшения из других уральских «узорчатых каменьев» — самоцветов. Между прочим, и их добычей мы обязаны тому же Акинфию Демидову.
Ну а серебро в России всегда было на особом счету. Пожалуй, еще только Франция столь же трепетно относится к этому металлу. Может, потому, что наши страны — женские, а серебро, как известно, «женский металл», недаром на Востоке это металл-инь. Русские и французские аристократы всегда гордились не столь золотыми изделиями, сколь серебряными. Чего стоит только один легендарный столовый сервиз, сделанный по заказу графа Орлова для подарка Екатерине II! В этом грандиозном творении серебряного искусства насчитывалось 3275 предметов. На их изготовление пошло две тонны чистого серебра.
Вот такой размах! Впрочем, не стоит удивляться российской любви к этому загадочному лунному металлу. Ведь даже название денежной единицы у нас связано с серебром. Да-да, имеется в виду наш родной русский рубль. Думаете, откуда возникло такое слово? А от слитка серебра, которым раньше расплачивались при покупках. Частенько целого слитка было многонько, вот от него отрубали часть и платили ею. Эта часть и звалась рублем.
Потом появилось словосочетание «полновесный рубль». Это тоже от серебра. Монета ведь чеканилась определенного веса. Еще при царе Алексее Михайловиче в серебро начали добавлять более дешевые металлы, например медь. То есть реальная стоимость монет удешевлялась. Вот вам и полновесный или неполновесный рубль.
Из-за «недовеса» частенько возникали волнения и даже народные бунты. Вот и до сих пор мы наши рубли все рубим, пилим, кромсаем. Откуда такие слова применительно к бумажным деньгам? А все оттуда — из серебряной памяти.
Правда, есть в мире и еще одна страна — абсолютно серебряная. По-латыни серебро — «аргентум», то есть «светлый». Это вам ничего не напоминает? Конечно же страну Аргентину. Неужели есть связь?
Еще какая! Старинное предание так описывает события. В 1527 году испанский путешественник и капитан Себастьян Кабот поднимался на своей шхуне по течению реки Солис в Южной Америке. Взглянул вокруг и поразился — прямо по берегам реки валялось неимоверное количество серебра, награбленное испанскими завоевателями у местного населения. Все эти груды блестели на солнце, завораживая взор настолько, что, вернувшись домой, Себастьян Кабот нанес на карту устье реки под названием «Ла-Плата», что означало по-испански «серебряная». Представляете, само слово «плата» — синоним серебра! Ну не удивительно ли? Но еще более удивительно, что вскоре все стали называть эту страну Ла-Платой. Конечно, это оскорбляло местное население. И вот после освобождения страны от испанского ига (1826) жители решили переименовать свою родину. Но как сделать это, ведь мир уже привык к Стране серебра. Тогда умные головы предложили перевести слово на латынь — и «серебро» останется, и имя новое не будет напоминать о временах захватчиков. Так страна стала… Аргентиной.
Ну а наше-то европейское слово «серебро» откуда? По-русски «серебро», по-английски «сильвер», по-немецки «зильбер» — все эти слова ведут свое начало от санскритского слова «сарп» (или «сарпа»). Помните, так древние индийцы называли Луну или ее лунный серп. Словом, богиня Луны всегда с нами. Может, потому человечество не потонуло еще в хаосе и темноте, что всегда есть надежда — скоро-скоро появится хоть крошечный серпик света и осветит дорогу. А человечество ведь всегда в^ пути.'..
Люди носят украшения с незапамятных пор. Пока не имели возможности изготавливать их из металла, пользовались птичьими перьями, ракушками, цветами и теми красивыми камешками, что могли сыскать. Красота и пышность украшения сразу же говорили о статусе его носителя. Недаром самые пышные венки из цветов в Индии до сих надевают на наиболее почетных гостей. Освоив металлы, человечество освоило и поделки из бронзы, золота, серебра, меди, а с появлением резцов и примитивную огранку драгоценных каменьев. К тому времени драгоценные металлы и камни уже стали считаться мерой богатства, так что человек, который мог позволить себе украшения из золота, серебра и драгоценностей, сразу же обретал наивысший статус среди современников.
Словом, все как всегда: властители, начиная от фараонов, стремились заполучить в свою казну как можно больше алмазов, рубинов, изумрудов, сапфиров и прочих самоцветов. Однако, на заре истории градации были несколько иными, чем сейчас. На Востоке чрезвычайно ценился нефрит и сердолик. Однако носить их мог не всякий человек. Ибо каждый камень имел свое символическое значение и мистическое предназначение. Так, в Древнем Египте нефритовые украшения могли носить только члены семьи фараона и жреческой касты. Но и тут имелась градация: зеленый нефрит фараон мог жаловать хоть наложницам, но голубой предназначался только самому властителю и верховным жрецам. Вытачивать нефритовые кольца и браслеты полагалось из цельного камня. Однако нефрит оказался весьма хрупким, часто ломался, так что при каждом большом храме имели специальную гранильную мастерскую.
Был у жрецов и еще один изначально мистический камень — темно-синий или почти черный сапфир. Его не мог носить даже сам фараон — только Верховный жрец. Жрецам, стоящим по иерархии ниже, полагались камни более светлых оттенков. Сапфир вообще считался божественным самоцветом, который связывал жреческую касту с небесным божеством. При особо важных церемониях жрецы клали один камень прямо в рот, другой же прикладывали левой рукой ко лбу. Не поэтому ли появились первые жреческие перстни с сапфиром? Ведь долго держать камень у лба не слишком удобно, а тут приложил пальцы ко лбу — и все дела…
Словом, уже в Древнем мире перстни не только отражали общественное положение владельцев, но и служили оберегами, талисманами, наделяя владельца особой силой, скрытой в драгоценных камнях. Изначально считалось, что золото (мужской металл) дарует силу и мощь, богатство и власть. Серебро же (как металл женский) дарует верность, любовь, дружбу, умение ладить с окружающими и перетягивать их на свою сторону. Словом, если хотели кого-то отблагодарить — дарили золото, если думали о том, чтобы стать верным другом, — преподносили серебро.
Так и камни делились на активные, агрессивные, действующие силой и властью (алмаз, рубин, желтые топазы), и камни уговора, общения, женской мягкости, за которой, впрочем, скрывалась часто сила, далеко превосходящая агрессию (изумруд, сапфир, оникс, опал, адуляр — лунный камень). Ну а некоторые самоцветы могли принадлежать и к обоим типам. Так, светлый янтарь принадлежал к женскому типу, ну а черный янтарь (гагат) к мужскому. Так и светлый жемчуг был «женским» по мистическому типу, по черный и фиолетовый становился «мужским».
Естественно, что руки и пальцы изначально являлись главным оберегом человека, ведь именно они несли функцию обороны, охоты, нападения. Так что украшение руки браслетами и пальцев перстнями-кольцами напрашивалось в первую очередь. Перстни получили и еще одну функцию — удостоверения власти, могущества и возможностей носителя. Уже первые фараоны Египта использовали свои перстни как личные и государственные печати. Естественно, что изготавливались они из золота, иногда со вставками преимущественно из алмазов и рубинов — основных самоцветов власти. Главный перстень каждого фараона считался священным и хранился в строжайшей тайне — ведь на нем было выгравировано (на золоте и на драгоценном камне) личное и тронное имя владыки. А древние египтяне (впрочем, как и многие современные люди) свято верили, что тот, кто узнает полное имя человека, приобретет над ним полную власть. Этим перстнем фараон запечатывал важнейшие папирусы, где были написаны главные указы, подтверждал свое присутствие на мистических религиозных церемониях. Но имелись у владыки и менее значимые перстни, на которых обычно были выгравированы два главных символа Древнего Египта: жук-скарабей и Глаз Гора.
Скарабей свято почитался египтянами как символ Солнца. Ведь этот жук скатывает шарик и катит его всегда с востока на запад. Ну а шарик — всего лишь крошечный символ огромного Солнца, чей путь тоже всегда неизменен. Получается, что жук-скарабей повторяет действия небесного светила, то есть помогает божественному началу. Именно так думали древние жители Египта, возводя жучка в ранг божества.
Его изображения красовались на священных покрывалах, чеканились на золоте и серебре, гравировались на алмазах, рубинах, опалах и прочих камнях, имеющих желтосолнечную окраску. Скарабей изображался на древних фараоновых перстнях: иногда они были натуралистичными, иногда становились чисто символическими. Но даже едва намеченный рисунок этого неутомимого труженика приносил удачу и защищал от бед.
А вот на перстнях из серебра, нефрита и на сапфирах чаще изображали Глаз (Око) Гора (бога добра и возрождения). По легенде правый глаз бога олицетворял Солнце, а левый Луну. Но однажды злой брат Сет (олицетворяющий разрушение) напал на доброго бога и выбил ему левый лунный глаз. Гор его, конечно, нашел, но глаз оказался поврежденным и постоянно менялся от боли (этим объяснялись фазы Луны и ее видимая с земли форма). Однако нашелся могучий врачеватель бог Тот, который, излечив глаз Гора, наделил его особой силой всевидения. Отсюда и вера египтян в то, что фараон, носивший символ божественного глаза, может объять взглядом все свои земли.
Позже небесный Глаз выделился в особое божество. Но вот что интересно: божество это стало женским — богиней Уаджет, воплощавшей первую солнечную зарю, умение зрить в корень и видеть все соколиным глазом, а также способность давать особую плодородную силу землям Египта и его властителю-фараону. Впрочем, если вспомнить, что изначально Глаз изображался именно на серебре (металл с женским началом) и сапфире (камень с женской природой), неудивительно, что Око стало богиней Уаджет. Между прочим, она могла принимать облик Священной змеи, тоже имевшей всевидящее око. Ну а ее изображение стало главным символом власти фараона — священным У реем, поднимающимся над челом владыки, как священная кобра поднимается в стойку перед боем. И между прочим, на священных предметах лунное Око богини изображалось синезелеными красками, сделанными из толченого нефрита. Словом, драгоценные камни немало потрудились над статусом фараоновой власти и власти жрецов.
Но нашелся и перстень совершенно иного рода, созданный в незапамятные времена — ни на что не похожий. В 1860 году известный французский египтолог маркиз Пьер д'Агрен нашел на раскопках в Долине фараонов странный каменный перстень с необычной гравировкой: два равносторонних треугольника, перечеркнутые тремя параллельными, но прерывающимися линиями. Подобный узор не встречался ни на древнеегипетских кольцах, ни на талисманах, но найден он был в могиле жреца, которого, если судить по надписям, звали Шуа, или Жуа, или Яуа. Конечно, нам, знакомым по роману «Мастер и Маргарита» Булгакова с именем Иешуа, сразу видится некая аналогия. И конечно же она нелепа. Ведь древнеегипетский жрец явно не может иметь ничего общего с прообразом самого Создателя, так что и странный его перстень — скорее всего, просто некий жреческий знак.
Египтолог д'Агрен вообще не усмотрел в перстне ничего выдающегося — мало ли находок встречаются в египтологии чуть не каждый день… Ну узор, не встречавшийся ранее… Ну камень, из которого его выточили, незнаком…
Впрочем, любой ученый всегда любопытен. Вот и Пьер отдал перстень на экспертизу. Выяснилось, что реликвия была изготовлена не из камня, а из керамики особого рода, которая со временем стала почти не отличающейся от природного материала (недаром ее даже прозвали ассианским камнем). Но вот время создания перстня поразило всех: драгоценная реликвия оказалась старше самых древних пирамид. Более того, эзотерики, подключившиеся к изучению необычного перстня, заявили, что символы, изображенные на нем, обладают крайне сильной энергетикой. Они способны охранить обладателя кольца от сильнейших негативных влияний и от любой агрессии, на него направленной. Известный французский исследователь Арнольд де Белизан даже высказал гипотезу, что перстень жреца Шуа перешел к нему через множество поколений от цивилизации, которая существовала задолго до древних египтян. Так, может, это была Атлантида и загадочный перстень некогда принадлежал жрецу-атланту?
Всерьез или с улыбкой Белизан высказал такую версию, история умалчивает. Но известен поразительный факт. Нашедший необычное кольцо египтолог Пьер д'Агрен сделал с него несколько копий, которые весьма понравились его собратьям-исследователям. Одна такая копия перстня жре-ца-атланта оказалась у легендарного английского археоло-га-египтолога Говарда Картера. 4 ноября 1922 года он нашел засыпанный вход в гробницу Тутанхамона. Открытие этой фараоновой гробницы стало крупнейшей находкой в истории египтологии. Однако, как это ни странно, практически все участвовавшие во вскрытии гробницы ученые скончались при загадочных обстоятельствах. Отсюда и пошли разговоры о проклятии фараонов. Только вот самого Картера легендарное проклятие отчего-то не коснулось. Он умер в преклонных летах в 1939 году у себя дома в своей постели и от вполне естественных причин.
Отчего же Картеру столь повезло? Ведь по логике именно его надо признать родоначальником всех бед — он открыл гробницу, он же первым вступил в ее темноту, куда тысячи веков не ступала нога человека. Но оказалось, что перед началом работ предусмотрительный лорд Картер надел себе на палец копию старинного «перстня атлантов». Словом, можно считать, что ученым был проведен своеобразный эксперимент, доказавший неоспоримую истину: даже копия «перстня атлантов» действительно обладает мощнейшей энергетикой и охранительной силой.
История знает пример и еще одного перстня, существующего уже на протяжении почти тысячелетия. Его носит каждый папа римский на безымянном пальце правой руки.
И каждый человек, приходящий на аудиенцию к понтифику, целует этот перстень как высший знак власти папского престола.
У перстня даже есть имя собственное — «Рыбак», поэтому его называют еще и рыбацким перстнем или кольцом. На нем изображен первый владыка христианской церкви на земле, один из учеников Христа — апостол Петр, который из лодки вытаскивает сеть. Такое изображение символично. Во-первых, сам Петр был рыбаком. Во-вторых, первые буквы слов древнегреческой фразы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель» складываются в слово «рыба». Именно поэтому изображение рыбы символизирует самого Христа, а первых христиан называли «рыбками». Да и названия мест, где они собирались, на языке посвященных звучали как «садки для рыб». В-третьих, сам Иисус сказал Петру: «Иди за мной, и я сделаю тебя ловцом душ человеческих». Отсюда и изображение апостола Петра, вытаскивающего невод.
Сам перстень папской власти изготовлен из чистейшего золота. Впервые о «Рыбаке» упомянул папа Климент IV в письме своему племяннику в 1265 году. Но из опосредованных источников известно, что папский перстень существовал и задолго до того. Просто какое-то время он считался сакральным наследством Веры, и о нем не принято было говорить. Но во времена Средневековья вошло в моду целование перстней владык. Вот и Церковь явила миру свой знак неоспоримого владычества. Именно с тех времен и началась традиция, по которой каждый посетитель должен приложиться губами к «Рыбаку» не только в знак доказательства своего приобщения к Церкви, но и смирения перед ее могуществом.
К тому же папский перстень издавна служил еще и главной печатью самого папы, правда, не для «служебного пользования» (для этого существовала Главная печать Ватикана), но для личной переписки как своеобразное удостоверение личности. Однако с 1842 года «Рыбак» перестал служить в этом качестве. Церковь посчитала, что негоже использовать святой перстень в таком чисто земном деянии.
Однако есть у папского перстня одна особенность, коей не сыскать ни у какого кольца мира. «Рыбак» — перстень-феникс. Он вечно умирает, но и вечно возрождается. Разгадка этой тайны постоянного возрождения в том, что «Рыбак» представляет собой не одну реликвию, но цепь вечно чередующихся колец. Для каждого вновь избранного папы римского изготавливается свое (по его размеру) кольцо, но оно — точная копия предыдущего. На внутреннюю поверхность перстня наносится имя нового владельца. После же его кончины папский секретарь в присутствии собрания всех кардиналов уничтожает кольцо, разломив его. Это производится для того, чтобы во время выбора нового понтифика никто уже не сумел отдавать приказы или проставлять оттиск перстня на документах от имени папы скончавшегося.
Но в день, когда совершается коронация нового понтифика (интронизация), декан Коллегии кардиналов надевает на безымянный палец правой руки новоявленного папы золотого «Рыбака». И снова «ловец душ» на своем месте. От папы — к папе, из времени — во время. Абсолютно новый — и полностью повторяющийся. Перстень-феникс — исчезающий и возрождающийся.
История хранит легенды и об одном старинном русском перстне, созданном из цельного изумрудного камня. У него нет имени, зато сохранилась память о нем, включающая множество преданий.
Известно, что Петр Великий прорубил окно в Европу. Однако на самом деле еще его батюшка, царь Алексей Михайлович, уже, если можно так сказать, приоткрыл форточку: начал налаживать связи с тамошними государями, интересоваться искусством и даже завел Комедийную хоромину — театр при своем дворе в Преображенском, что по тем закостенелым временам было поступком крайне новаторским.
Портрет царя Алексея Михайловича. Вторая половина XVII в. Неизвестный художник
Прознал Алексей Михайлович и о тогдашней моде европейских монархов использовать для королевских печатей поделки из драгоценных камней. Дело это требовало крайнего мастерства и было весьма трудоемким, но русские мастера лицом в грязь не ударили — создали для батюшки-царя «печать на смарагдовом камне» (так именовался изумруд). Да не абы какую печать-то! Если на легендарной сапфировой печати, приписываемой королю раннего средневековья Аллариху, было выгравировано всего три слова: «Алларих, король готов», то на изумруде русского царя отечественные левши сумели поместить не только пышный герб страны, но и полный титул государев: «Царь Великая, Белая, Малая» и так далее — по уставу. Воистину — шедевр творения!
Алексей Михайлович очень гордился своим печатным перстнем, часто пользовался для подтверждения той или иной бумаги — и гравировка на изумруде ни капельки не стиралась.
Иногда по особому расположению царь показывал сей изысканный перстень почетным русским и иностранным гостям. Те изумлялись, ахали, особливо иностранцы.
Вот только после смерти государя в 1676 году среди его личных и государственных драгоценностей уникального перстня не обнаружилось. Куда делся — неизвестно. Ясно другое — не стоило, видно, показывать да гордиться…
Прошло время, сын царя Алексея Михайловича — Петр Алексеевич, ставший Петром I Великим, в ноябре 1712 года был проездом в Берлине (ездил по делам, а заодно и подлечиться на курортах Карлсбада). Так вот в Берлине Петру надарили всяких редкостей — знали, что еще со времен первого пребывания в Европе русский самодержец трепетно собирает всякие диковинки для своего кабинета редкостей, именуемого на голландский манер Кунсткамерой. Петр подарки принимал, но восторгался мало, говаривая: «Теперь у нас и у самих диковинок многонько!»
Но надворный обер-комиссар Липманн сумел-таки удивить русского царя — торжественно преподнес вещицу, которая и привередливого Петра привела в восторг. Хитрец Липманн где-то разыскал для подарка… исчезнувший некогда из царской казны перстень-печатку батюшки Алексея Михайловича. Вопрос «Откуда сокровище?» не возник — понятно, секреты дипломатии. Где пропадал сей изумрудный скиталец, тоже осталось тайной, но и пышный русский герб, и все Титулы государевы были на месте и нисколько не стерлись от времени. Умели же русские мастера делать!
Довольный сверх меры Петр Алексеевич самолично привез в собственном кошельке батюшкину диковину на родину. В то время в новопостроенном Санкт-Петербурге как раз решено было заложить помещение для Кунсткамеры. И как только в 1714 году оно было готово в Летнем дворце, Петр лично отнес туда и положил на почетнейшее место изумрудную печатку покойного батюшки. Еще и подчеркнул: «Я и сам пытался по камням резать, потому знаю, сколь трудно таковое сотворить на смарагдовом камешке. И пусть сей перстень будет не вещь-память от отца моего, а истинное произведение искусства. Таковым его и считать!»
Что ж, любил наш Петр во всем давать ценные указы, указал и место изумрудного шедевра. Да только после смерти Петра Алексеевича Кунсткамера перестала пользоваться особым вниманием новых владык. Многие экспонаты попортились, обветшали, некоторые и вовсе пропали от времени. Дошло до того, что многих вещей недосчитались при переписи, которую повелела произвести Елизавета, дочь Петра, после своей коронации 25 апреля 1742 года. Вот и изумрудный перстень-бродяга из Кунсткамеры опять исчез куда-то. Куда, почему — неизвестно.
Известно иное: взошедший на престол спустя 54 года Павел I, весьма тяготевший к мистике и оккультизму, пытался разыскать этот исчезнувший перстень. Конечно же Павел нуждался не в печати и не в драгоценных камнях (к тому времени стараниями Екатерины II, матери Павла, казна российская была полнехонька) — император-мистик верил в то, что герб и титулы государя, выгравированные на изумрудном перстне, могут даровать владельцу кольца особую мощь и силу в управлении государством.
По приказу Павла перстень усердно искали, да напрасно. Впрочем, и много времени для поисков не было отведено — менее чем через четыре года после воцарения Павел I, как известно, был убит.
Однако говорят, что, когда 31 марта 1814 года русские войска вступили в Париж, окончательно победив армию Наполеона, на указательном пальце императора Александра I, сына Павла, ярким смарагдовым лучом переливался некий старинный перстень, который можно было использовать и как печать. Получается, что исчезавший изумруд снова вернулся неисповедимыми путями. Потом и легендарная гадалка Ленорман, которую царь Российский удостоил аудиенции, свидетельствовала, что на пальце победителя-самодержца был изумрудный «перстень Силы». Впрочем, Ленорман хоть и была провидицей, но судьбу драгоценному перстню не предсказала. Да и до того ли ей было? Достаточно, что ей пришлось предсказать трагическую судьбу некоторым русским офицерам, тем, кто в будущем стали декабристами-бунтовщиками. И стоит отметить, что Ленорман не хотела делать столь ужасных предсказаний…
А вот изумрудный бродяга после возвращения из Парижа не появлялся на публике. И опять же неизвестно, то ли он затерялся сразу же по прибытии в Петербург, то ли позже. Но среди перстней Николая I, вступившего на престол после внезапной смерти брата Александра, такого кольца не было. Куда исчезла смарагдовая печать — загадка. Но разгадали ее только в 1880-х годах во времена царствования императора Александра III. Говорят, у него старинный изумрудный перстень-печать имелся. И поразительно: царствование этого монарха прошло на удивление спокойно. А ведь его батюшку, Александра И, убили террористы-первомартовцы. Но при Александре III внутренняя и внешняя политика оказались такими «сильнодействующими», что император вполне мог сказать: «Пока русский царь ловит рыбу, Европа может подождать!»
Однако после смерти Александра III никакого изумрудного перстня-печати не обнаружилось. На престол вступил его сын — Николай И. Чем закончилось его правление — известно. Неизвестно только, куда же опять исчез легендарный смарагдовый бродяга. А может еще сыщется? Кто знает…
Куда вы так спешите, месье живописец?» — Смазливая девица растянула в улыбке ярко накрашенные губы. Андреа отшатнулся и вжался в стену коридора. Боже, сколь вульгарны дамы при французском дворе! Провожатый художника ухмыльнулся: «Видно, Лизон из «Эскадрона радости» положила на вас глаз!»
Андреа изумился: «Эта девица служит в армии?» Провожающий захохотал: «И даже получает офицерское жалованье! Только поле битвы у нее — королевская спальня.
Не будьте столь наивны, месье художник, перед вами — обычная шлюха! Но наш милостивый король Франциск хочет, чтобы к Рождеству вы нарисовали ее. И конечно, обнаженной!»
Андреа замотал головой. Наверно, он спит или бредит. Не может быть, чтобы король Франции пожелал запечатлеть на дворцовых портретах подобных девиц, да еще и голых! Конечно, в родной Италии тоже есть эта греховная радость, и даже сам Рафаэль рисовал римских куртизанок. Но ведь они были вполне пристойно одеты. Художник вздохнул: ему-то что теперь делать?! Отказать королю или все-таки нарисовать этих размалеванных куриц? А может, коли монарх желает обнаженную натуру, написать ему к Рождеству что-то вроде античной аллегории? Все попристойней…
На Рождество 1518 года в Фонтенбло кружила метель. Наутро снег стаял, оставив холод и грязь. Королевский двор впал в уныние. Придворные жались по углам — поближе к жаровням. И только жизнерадостный, шумный король Франциск I искрился весельем. Он был молод и неутомим, обожал яркие наряды и драгоценности, но больше всего ценил три удовольствия — вино, женщин и рыцарские турниры. А еще король обожал живопись. Вот и сегодня он увидит новую картину итальянского художника Андреа… как бишь его… дель Сарто. По-итальянски это звучит смешно: Андреа Портняжка. Говорят, отец у него был простым портным. Вот с кем вынужден общаться!
Что поделаешь, настоящие картины создают пока только итальянцы. Приходится выписывать их ко двору. В особняке Кло-Люсе при замке Амьена с января 1516 года живет сам Леонардо да Винчи. Он, конечно, — гений, но уже стар и потому работает медленно. Еле-еле написал «Иоанна Крестителя» — святого, которого особо почитают при французском дворе. Конечно, картина — великая, но одна-единственная. А для обустройства замков короля по всей стране, которое затеял Франциск, необходимо множество — и картин, и фресок, и гобеленов. Этот же Андреа дель Сарто работает быстро. За полгода написал уже несколько отличнейших картин. Вот только норовом оказался странен: все его тянет на библейские или мифологические сюжеты. Вот к Рождеству он нарисовал какую-то аллегорию. Но может, на ней и Лизон нашлось место?..
Полотно, туго натянутое на подрамник, выставили в центр Золотого зала. Зал еще не был окончательно отделан, так что пока считался «рабочим», а не парадным. Придворные вошли гурьбой, но остановились на почтительном расстоянии. Только мальчики-пажи приблизились, освещая новое творение. Но и они стояли опустив головы: смотреть на новые картины первому — привилегия короля.
Франциск подскочил к холсту вплотную, словно хотел понюхать или опробовать на ощупь. Придворные затихли, ожидая вердикта. Король на миг замер, потом резко развернулся и выдохнул: «Это же не Лизон!»
Художник вышел из тени залы в круг света. В свои тридцать с небольшим он был, пожалуй, красив, только черты лица — мягкие, как у женщины. Сейчас он особенно робел, вертел в руках дорогую беличью кисть и норовил сломать ее. Прожив при французском дворе уже полгода, он все еще плохо понимал язык и, главное, никак не мог привыкнуть к перепадам королевского настроения. Вот и сейчас не мог понять: нравится картина монарху или нет.
Франциск ткнул в холст: «Я спрашиваю: кто это?»
«„Аллегория Любви“, Ваше Величество!» — промямлил Андреа и судорожно сжал кисть. Раздался сухой треск. Франциск подскочил и рявкнул: «Огня!»
Казначей, стоявший ближе всех к монарху, тут же выхватил у стражника факел и протянул королю. Тот поднес его почти вплотную к холсту. С холста взглянула женщина, прекрасней которой, казалось, не было на свете. Загадочная улыбка, темные глаза с поволокой, искрящиеся светом волосы. А уж об обнаженной фигуре и говорить нечего — богиня, Венера, истинная Любовь!
«Эта дама не из моего цветника! — выдохнул король. — Кто здесь изображен?»
Андреа потупил глаза: «Моя жена, Ваше Величество!»
Франциск отскочил от полотна и скомандовал: «Аллегорию — в мою спальню! Жену — ко двору! Немедля! Созерцать красоту — привилегия короля».
Художник завздыхал, подбирая слова: «Боюсь, ваше величество, а вдруг она не поедет… Она такая властная женщина…»
«Так ты подкаблучник?» — развеселился Франциск. И придворные загоготали. А король громче всех.
Возвращаясь в отведенную для него комнату, Андреа едва не заблудился в лабиринте коридоров дворца Фонтенбло. Все так запуталось. Конечно, при дворе Франциска — роскошь и богатство, даже его, бедного художника, устроили как короля. Стены его комнаты обиты дорогой материей, над кроватью гобелен со сценой псовой охоты, балдахин из бархата, прошитого золотыми нитями. Никогда он не жил в такой роскоши. Но нравы?! Разве можно вести жену в этот вертеп?! Она такая порядочная женщина, а тут — «Эскадрон греховной радости»… Да Лукреция придет в ужас!
К тому же здесь всегда холодно, от вечных сквозняков не помогают даже ковры и меха, которыми застлан и завешен весь дворец. Франциск распорядился и окна завесить толстой материей, даже слово придумал для этих занавесей — «штора». Но никакая «штора» не спасет при промозглом холоде. А вот в благословенной родной Италии — круглый год солнце…
В тот первый день весны 1517 года во Флоренции тоже светило солнце. Андреа весело шагал по кривой улочке родного города. Ему неожиданно повезло: удалось купить целый рулон наилучшего холста для картин. Правда, такой качественный холст и стоит дороговато, зато попадается редко. Настоящее сокровище! Андреа шагнул и застыл на ходу. Прямо перед ним ретивая хозяйка выплеснула ведро помоев с верхнего этажа. Проклятые улочки с их теснотой — развернуться негде!
Вдруг совсем рядом отворилась дверь. Высокая стройная женщина подняла глаза Андреа и улыбнулась. Господь свидетель, все солнце отразилось в этой улыбке! Но еще миг — и незнакомка окажется прямо в зловонной луже. Художник вздохнул и бросил свой лучший холст под ноги красавицы.
А. делъ Сарто. Мадонна с гарпиями. 1517 г.
Уже на следующий день он узнал, что зовут ее Лукреция дель Феде. Она молодая вдова. Старик-муж наградил ее дочкой, но не оставил почти ничего. А что мог предложить тогда Лукреции Андреа? Толком ничего. Ведь даже когда они поженились и он начал писать с жены Мадонну, ткань на темно-синюю накидку пришлось одолжить у приятеля — художника Франчабиджо. У того тогда были весьма выгодные заказы. Зато Андреа написал Мадонну, которую даже самые ретивые ценители живописи признали превосходной. У ног этой Мадонны он изобразил склоненных злых гарпий — пусть Лукреция наглядно увидит, что сможет одолеть любое зло. Да только вышло все по-другому. Завистники тут же уничижительно окрестили картину «Мадонна с гарпиями», а обозленный заказчик не заплатил денег. Так и сидел бы художник, проедая последние сбережения своей молодой жены, если бы не случай.
Римский папа Лев X, происходивший из славного флорентийского рода Медичи, решил посетить свой родной город. К его приезду устроили пышные празднества, множество живописцев трудилось над созданием великолепных убранств церквей и палаццо. Но папа особо выделил работы Андреа дель Сарто и даже поручил отправить несколько его картин в подарок королю Франциску I. И вот художник — при французском дворе. Надолго ли?..
Сегодня пришло письмо. Лукреция писала, что сначала сильно переживала и даже обижалась из-за его отъезда, ведь Андреа отправился во Францию на первом же году их совместной жизни. Потом, она, конечно, поняла, что не поехать он не мог — договор же был подписан задолго до их свадьбы. Так что теперь она успокоилась. Тем более что старый друг Андреа — тот самый художник Франчабиджо часто заходит к ней и даже собирается написать ее портрет.
Сарто в сердцах отшвырнул послание. Лживый Фран-чо! Как же — портрет он собрался написать! Ясно, чего он хочет от несчастной Лукреции, чей муж пропадает в далекой Франции….
В дверь тихо постучали. Андреа оторвался от воспоминаний — кто столь поздно? Прикрываясь темным плащом, в комнату проскользнул маленький сухонький человечек.
«Мадонна! — ахнул Андреа. — Ты ли это, Луиджи?» Человечек скинул плащ и прошептал: «Тише, Андреа! Во дворцах везде — уши! Мы с тобой незнакомы…» «Как это? — всплеснул руками Сарто. — Мы же знаем друг друга лет десять! Не ты ли в мастерской старика Пьеро ди Козимо учил всех нас, начинающих, растирать краски, варить составы. Да ты был лучшим химиком!»
«Теперь я — лучший алхимик и колдун при матери короля Франциска — Луизе Савойской. Она обожает всяких магов-предсказателей, так что я теперь усердно варю волшебные зелья. И знаешь, что попросила меня сварить белокурая Лизон из „Эскадрона греховной радости“? Любовное зелье, чтобы приворожить тебя!»
Глаза Андреа полезли из орбит: «Но я женат!»
«И что? Если эта греховодница чего захочет, то получит. Я просто решил предупредить тебя по старой дружбе.
Упаси бог, король прознает про влечение Лизон, тебе придется туго!»
Андреа сжал пальцы. Что же это творится? Какая-то греховная девица собирается соблазнить его, а проклятый Франчо — его жену?!
«Все к одному! Я не хочу влезать в интриги и мне надо домой!» — Андреа снова с силой сжал пальцы — хотел сломать кисть. Но кисти не было…
Алхимик присвистнул: «Да ты в своем уме? Несколько лет жизни при дворе — и ты богач на всю жизнь! Только надо быть поосторожнее».
«Да плевал я на все богатства! — взорвался Андреа. — Мне надо к жене!» Луиджи захихикал: «Король прав: ты — подкаблучник! Тяжела же у тебя будет жизнь. Но я тебе помогу. Видишь эту старинную золотую монету? Возьми и сохрани ее. Покуда она с тобой, у тебя будут водиться деньги. И твоей жене не в чем станет попрекать тебя».
Наутро король облагодетельствовал художника аудиенцией: «Ты не забыл, что должен привезти жену? Отправляйся. И быстрей назад!»
Всю дорогу из Парижа во Флоренцию Андреа волновался, ощупывая сверток на груди. Король выплатил ему жалованье за год вперед, да еще и выписал бумаги флорентийским банкирам, приказывая выдать громадные деньги, чтобы «вышеозначенный Андреа дель Сарто мог приобрести для французского короля во Флоренции побольше произведений искусства, которые он сочтет самыми наилучшими». Да, с такими деньгами не стыдно предстать и перед всей Флоренцией, и перед женой!
Удобная королевская карета с шиком пронесла художника через всю Францию. Прощайте, снега и туманы! В Италии уже начиналась весна.
На лучшей улице Флоренции виа Лагра, где селились самые преуспевающие живописцы, живописец Андреа дель Сарто снял дом в десять комнат, не считая зала и большой столовой. Надо же где-то праздновать его приезд!
Пировали до осени. Чуть не весь город перебывал в гостях у семейства Сарто. Всем хотелось узнать, как сам король Франции с почетом принимал флорентийского Портняжку. Лукреция светилась от счастья. Каждый день она обходила модные и ювелирные лавки — скупала платья и драгоценности. Андреа только усмехался, глядя, как радуется жена. Еще и подсказывал: «Пошли что-нибудь своей дочке. Хоть она и живет у отцовых родственников, но пусть знает — мы тоже любим ее».
Однако надо было подумать и о поручении короля Франциска. Андреа уже присмотрел картины, скульптуры, мебель. К осени надо вернуться во Францию. И вот однажды утром прозвучал извечный мужской вопрос: «Жена, а где деньги, что я получил в банке по расписке короля?» И раздался вечный женский ответ: «Откуда мне знать?» Андреа ткнул пальцем в открытый ящик: «Они лежали здесь!» Лукреция безмятежно вздохнула: «Ах, эти… Они же закончились еще неделю назад. В последний, раз я брала отсюда на аметистовое ожерелье. Помнишь, оно тебе понравилось?»
Андреа тяжело осел в кресло. Выходит, деньги давно кончились. И не только их собственные. Они растратили средства, которые Франциск дал на покупку картин. Это же такая сумма — за всю жизнь не заработать! А эта женщина твердит о каком-то ожерелье… Где оно, кстати? Лукреция только улыбнулась: «Я отдала его сестрице. Пусть порадуется, бедняжка. У нее же нет такого прекрасного мужа. А ты купишь мне что-нибудь еще. А нет — так и ладно. Главное, ты — со мной!»
Андреа смотрел на свою женушку. Она раздарила драгоценности родственникам. Он растратил деньги на друзей-приятелей. Теперь они снова — нищие. А она вся светится от счастья…
Что же делать? Конечно, все, за что можно выручить деньги, придется продать. Из роскошного дома съехать. Но разве этого хватит, чтобы отдать долг Франциску?! А на что они сами станут жить? Ведь художник отказался от всех заказов, думая, что уедет во Францию. И вот — Андреа вывернул карманы — два флорина… На сколько их хватит? И тут на пол с тяжелым стуком упала старинная монета. Та самая, которую дал ему алхимик Луиджи. Говорил, пока она будет в доме, будут и деньги. Да только откуда?..
Внезапно открылась дверь. В комнату ворвался парнишка Джорджо Вазари, неделю назад поступивший к Андреа в ученики: «К вам почтенный Бартоломео Панчатики!» — И Джорджо низко поклонился богатейшему купцу Флоренции. Гость, однако, кланяться не собирался. Он высокомерно оглядел художника и процедил: «Я строю новый палаццо и желаю видеть в нем твои картины, Андреа. Плачу не хуже короля Франции!»
На стол художника лег тугой кошель. Выходит, старый Луиджи и впрямь во Франции стал колдуном — сработала его волшебная монета!
Что ж, опять придется взяться за кисти. Пусть бешеные деньги прошли, зато заказы появились. А все монетка «колдуна» Луиджи! Андреа додумался приклеить ее сзади на одной из «Мадонн». Результат объявился сразу — знаменитый монастырь Аннунциаты заказал художнику цикл фресок. В одной из них Сарто изобразил Мадонну и святого Иосифа, который сидит, опираясь на мешок. И как только ему в голову пришел этот дурацкий мешок?! Теперь вся Флоренция, потешаясь, называет его работу «Мадонна с мешком», а разгневанные монахи урезали плату. Ну да ладно! Влиятельный негоциант Джованни Палла, дай бог ему удачи, решил помочь Андреа вернуть милость короля Франциска. Надо только написать пару хороших картин и отправить во Францию с покаянным письмом.
И вот уже художник гордо вышагивает по улице — несет Палле распрекраснейшее изображение Любви с тремя резвящимися амурчиками, пусть она напомнит королю Франциску ту «Аллегорию», которая когда-то привела его в восторг. Любовь, конечно, написана с Лукреции — на нее до сих пор молено засмотреться… Андреа завернул за угол и ахнул — его Лукреция шла по улице с каким-то моложавым щеголем. А ведь ему, дураку, сказала, что отправилась за покупками. Хороши покупки! Вот парочка завернула в знаменитую ювелирную лавку Гирландайо. Конечно, он накупит ей всего — ее любовник…
У Андреа руки затряслись. Позабыв про синьора Паллу, он повернул домой. Что за рок — как только на горизонте появляется Франция, у Лукреции находится ухажер?.. Андреа потянулся к бутылке. Эта верная спутница выручала его не раз. А что еще остается, если заказчики в последнее время все чаще воротят нос от его работ? Вот недавно хозяин мясной лавки помотал головой и тихонько вздохнул: «Конечно, Андреа, я не спорю, может, твоя жена и красавица. Но я заказывал образ Мадонны для молитв. Я не могу молиться на твою жену».
Мясник ушел насупившись. Картина осталась на столе. Андреа, как всегда волнуясь, стиснул кисть. Та сломалась. Этот резкий звук привел художника в себя. Вот до чего он докатился — рисует на потребу мелких лавочников, да и те не берут!.
Но почему? Может, монетка Луиджи утеряла силу? Шатаясь, Андреа подошел к стене. Там стояли непроданные картины. Художник пошарил сзади на одной — заветной. Пусто! Куда ж она подевалась? Андреа внимательно обследовал картину. Ничего. Может, закатилась куда? Пьяно рухнув на пол, художник тщательно обшарил весь угол. Монета исчезла. И что будет теперь?! Ох, пропади все пропадом!
Андреа всхлипнул, пьяно прослезился и погрузился в забытье. Вернувшаяся Лукреция с ужасом смотрела на пьяного мужа, валяющегося на полу, и груду полотен вокруг. Не думала она, что их так много — нераскупленных заказов! Изображения Девы Марии, святых Цецилии, Анны, Елизаветы… И на всех она — Лукреция. Сегодня один знакомый посмеялся: может, твой муж ничего не умеет писать, кроме твоих портретов, или ты наложила заклятие на его кисть? Гнусное вранье! Андреа — прекрасный художник и может рисовать всё! Пришлось повести обидчика в лавку братьев Гирландайо — там на самом видном месте висит «Святое семейство» работы Андреа, которое хозяева зовут «воистину божественным». А они понимают толк в искусстве, как-никак — художники уже в третьем поколении!
«Андреа! — Лукреция затрясла сонного мужа за плечо. — Очнись и пойми: ты должен писать заказы не с меня! Возьми натурщицу! Любовницу, наконец! Все художники пишут своих любовниц. Сам великий Рафаэль рисовал булочницу Форнарину». Муж очнулся и сонно уставился на нее: «Только ты! Других не умею…»
«Сумеешь! — Лукреция рванулась к двери. — Я ухожу! Вернусь, когда ты перестанешь меня рисовать!»
Дверь захлопнулась. Дом замер. А через пару месяцев во Флоренцию пришла чума. Художника Андреа дель Сарто не стало то ли 28, то ли 29 сентября 1530 года. Во время эпидемий не следили за датами.
Похоронили Андреа его бывшие ученики на деньги, собранные Джорджо Вазари. Когда спустя месяц Лукреция забрела в опустевший дом, там не было ничего — ни мебели, ни картин. Все ушло за долги.
Лукреция остановилась у окна. Слезы бежали по щекам. Она оказалась права — вернулась именно тогда, когда он уже больше не сможет ее писать. Неужели досужие языки правы, она и действительно — ведьма? Надо бы в церковь сходить — исповедаться и замолить грехи…
Но началась еще более сильная вспышка эпидемии, священникам стало не до исповеди какой-то вдовы художника. С тех пор Лукрецию никто больше ее не видел. Может, она уехала, но, скорее всего, ушла вслед за мужем. Наверно, побоялась, что там, в горнем мире, Андреа не сможет рисовать, раз ее нет рядом…
В 1530 году полотна Андреа дель Сарто пошли с молотка по 50 флоринов. Но спустя века, в первый год третьего тысячелетия, одну из «Мадонн» Сарто продали на аукционе Сотби. За миллион долларов! Покупателя нисколько не смутило, что и эта Мадонна была все той же Лукре-цией. Зато он с явным облегчением вздохнул, обнаружив под рамой холста закатившуюся туда старинную золотую монету. Интересно, что он знал о ней?..
Истории тайных старинных кладов всегда будоражат воображение. Но эта загадка по-своему уникальна, ибо имеет развязку как в реальном, так и в виртуальном мире.
История этого легендарного клада получила огласку осенью 1718 года. Место действия — Москва, государев Преображенский приказ. Главный герой — Конан (по-иному, а может, и правильнее — Конон) Осипов, пономарь церкви Иоанна Предтечи, что на Пресне. Несколько раз сей тощий пономарь пытался прорваться к главе приказа, объясняя свое дело большой важностью. Но, видно, и в те времена чиновничий люд не стремился к разговорам со всякими просителями. Стража просто выбрасывала настырного Осипова вон, а однажды и побила. Вот тогда-то пономарь и не стерпел — гаркнул прилюдно: «Государево Слово и Дело!» Такой клич означал уже не личную нужду, а дело государевой важности. И потому стражники не посмели вновь выгнать Конана, а пропустили к начальству — пусть разбирается. В конце концов, если настырный пономарь соврал и дело его не важно для императорских нужд, его примерно накажут. Неправильное провозглашение «Слова и Дела» грозит тяжелыми последствиями: могут и на дыбу вздернуть, могут и язык вырвать да глаза выколоть.
Однако у Осипова нашлись веские доказательства для употребления тайного клича. Причем такие, что простого пономаря тут же отвезли в дом князей Ромодановских, где в то время гостил самый влиятельный представитель этого старинного рода — личный друг самого императора Петра I, глава сыскного приказа И.Ф. Ромодановский, приехавший из Петербурга.
Хитрый пономарь речь повел исподволь. Объяснил, что по долгу церковной службы частенько сталкивается с историями, всплывающими на исповеди того или иного высокопоставленного прихожанина. Конечно, пономарь — не священник, но и у него есть уши. Вот и услышал он как-то сбивчивое воспоминание бывшего дьяка Большой казны Василия Макарова. Тот рассказывал о каком-то старинном тайнике в подземельях Московского Кремля. Деньги там, видать, немалые. Ну а нынче все понимают, что молодое государство Петрово остро нуждается в средствах, вот Конан и решил рассказать, что узнал.
Ромодановский только хмыкнул. Кажись, дело скучное — обычный донос или, того хуже, выдумка. Но следующее имя, произнесенное Осиповым, заставило князя прислушаться. «Речь идет о мятежной царевне Софье!» — выдохнул пономарь. Князь напрягся. Опальная старшая сестрица императора Петра I, правившая 7 лет — с 1682 по 1689 год, — до сих считалась «персоной вражьей», хоть ее уж давно и на свете не было.
«Это случилось в первый год ее правления, — начал объяснять Осипов. — Дьяк Василий Макаров в то время занимал в Большой казне должность, которая сейчас называется министр финансов. И вызвала его царевна Софья. Повелела пойти с проверкой в тайное подземелье. И шел он через весь Кремль замаскированным подземным ходом от Тайницкой башни до Собакиной, она же Угловая Арсенальная. Ход был древний, осыпавшийся. Софья лично проинструктировала Макарова, где, как и куда сворачивать. Доверяла, значит. И дьяк доверие оправдал. Перекрестился три раза у входа, положился на милость Божью и шагнул в темный, осыпающийся проход. Освещая путь потрескивающим факелом, пробрался под Благовещенским собором, потом под Грановитой палатой. Ну а потом увидел справа две черные толстенные железные двери, запертые на тяжеленные висячие замки, а поперек дверей цепи железные наверчены. Открывать замки дьяку не было приказано, а велено было поступить по-другому: посветить свечой в оконца, вырубленные около каждой двери. Оконца те забраны были железными решетками, но, коли всунуть через решетки свечу, станет видно, что внутри. Макаров так и сделал, да и обомлел. За каждой дверью оказалось по каменной палате, и обе заставлены сундуками аж под самые своды. Вокруг — вековая пыль, так что ясно — к ним давно уже не притрагивались. На сундуках тяжелые замки и смутно белеющие огромные восковые печати — все нетронутые. Словом, царский тайник в целости и сохранности.
Ну а что могло бы там храниться? — Конан уставился на князя Ромодановского победным взором. — Ясно, богатства несметные, веками накопленные. Вот бы добраться до тайника да вынуть сокровища!»
Ромодановский снова хмыкнул: «А тебе, конечно, десятину, которая наводчику полагается! А вдруг там не золото с бриллиантами, а одежонка ненужная или книги старые, ветхие? Вроде потерянной библиотеки царя Ивана Грозного, коя называлась Либерией». Конан только плечами пожал: «Что ж, может, я стану спасителем сей Либерии?»
В октябре 1718 года начались поиски. Ромодановский дал Осипову в помощь подьячего Петра Чичерина и повелел приказным кремлевским дьякам оказать нужную помощь. По тем временам — приказ серьезный. И поиски начались споро. Да только быстро закончились. Вот как описывает это историк того времени:
«И оный подьячий тот вход осмотрел и донес им, дьякам, что такой выход есть, токмо засыпан землею. И дали ему капитана и 19 солдат, и оный тайник обрыли и две лестницы обчистили, но стала земля валиться сверху. И оный капитан… послал записку (без бумаги наверх и в те времена было никак не обойтись! — Е. К.)> чтоб подвесть под той землею доски, чтобы тою землей людей не засыпало. И дьяки людей не дали и далее идти не велели, и по сию пору все не исследовано».
Как же так?! А приказ Ромодановского, неужто его ослушались? Увы… Просто глава приказа сыскных дел к тому времени укатил в Петербург. Там кипение жизни и большая политика. Ну а москвичи — народ спокойный да медленный. Тут своя политика: меньше знаешь, крепче спишь. А скорее — дольше живешь… Наверное, это и втолковали наконец Конану Осипову, который еще пару раз порывался искать сокровища, кои видел Макаров. Словом, пришлось Конану забыть о «кладах государевой важности». Больше того — уехать из города неизвестно куда.
Век никто не интересовался тайными сокровищами кремлевских подвалов. Но вот в роковой 1812 год в Москву пожаловали незваные французы. Наполеон, склонный к разным загадочным историям, прознал про давний рассказ о «макарьевских сундуках» и начал их поиски. Да только раз уж тайник не дался своим, куда до него французам! У них быстро нашлось более насущное дело — отступать обратно. Вновь про рассказ Конана Осипова вспомнили только летом 1894 года, когда исследованиями подземелий Кремля занялся любитель старины князь Н.С. Щербатов. Но и ему не хватило денег на раскопки. Хоть князь и сумел организовать расчистку нескольких тайных ходов, но к «ма-карьевским сундукам» не пробился.
Больше повезло российскому историку, археологу И.Я. Стеллецкому. Он начал изучение подземелий Кремля еще в 1908 году, свято поверив в существование некогда потерянной библиотеки Ивана Грозного. Впрочем, и от других кладов он бы не отказался. Стеллецкий начал раскопки в 1914 году — быстрые и успешные, но их остановила Первая мировая война. Словно сама История с большой буквы не позволяла раскапывать тайны Кремля. Но неугомонный Стеллецкий от мечты не отказался и после Октябрьской революции начал забрасывать письмами Моссовет, ЦИК, Совнарком. Бесстрашно обратился, наконец, к самому Сталину. И отец народов дал добро. 1 декабря 1933 года Стеллецкий с бригадой рабочих из Управления коменданта Московского Кремля начал раскопки под Угловой Арсенальной (Собакиной) башней.
С первого же дня начались радостные открытия: оказалось, свод тайного хода не поврежден, он просто заложен белокаменными глыбами на крепчайшем растворе. Когда замуровку проломили на полтора метра, открылся более узкий проход, в конце его лестница, потом сводчатые арки, снова ходы. В одном из таких ответвлений ученый и признал тот самый тайный ход, ведущий к «макарьевским тайникам». Тут, как и полагается, состоялось заседание специальной комиссии, куда входили представители Комендатуры Кремля, директор Оружейной палаты В. Клейн и виднейшие архитекторы А. Щусев и Н. Виноградов. Комиссия дала добро на дальнейшие работы, но… в Кремль Стеллецкого больше не впустили. Ему просто не выдали пропуск, ничего не объясняя. Подземелья же вообще замуровали. Ну чистая мистика…
Впрочем, были и реальные объяснения. Одни ученые считали, что помешало убийство С.М. Кирова — все хоть в чем-то сомнительные дела были прикрыты. Другие напоминали, что работы не совсем свернули. Просто всем видимые раскопки оказались прекращены. Но возникла небольшая группа «поисковых специалистов», которые работали тайно, привлекая в качестве рабочей силы солдат-срочников. И потому немудрено, что часть современных исследователей считает, что советские спецы все же пробились к сундукам, о которых рассказывал Конан Осипов. Что же сталось с сокровищами? Как пишет известный историк-кладоискатель: «Они были использованы по прямому назначению. Иными словами, они теперь украшают чей-то скромный, но почти царский быт».
Поразительно иное — исчезнув с реального горизонта, «сокровища Конана» неожиданно появились в мире виртуальном. Виной всему оказался молодой американский писатель Роберт Ирвин Говард. С 1932 года он начал сочинять истории о легендарном Конане-варваре. Впрочем,* вначале этот персонаж не произвел фурора, зато к концу XX века каждый землянин уже знал о приключениях легендарного Конана в его волшебно-виртуальном, кинематографическом и компьютерном, мире. И знаете, что самое поразительное? Вначале Говард назвал своего героя «спасатель», что звучало как Конан-осиа (от древнееврейского — спасать). Ну прямо Конан Осипов! Вот и не верь после этого во взаимопроникновение реального и вымышленного миров! Особенно если вспомнить, что в одной из историй бесстрашный Конан спасает прекрасную принцессу, заточенную свирепым братом в Красную башню (не напоминает вражду Софьи и Петра?). И между прочим, принцесса посылает своего мужественного спасителя в подземелье, где в тайных сундуках хранятся ее сокровища. В начале XXI века рассказ перевели в компьютерную игру — и вот до сих пор народ увлеченно бродит по подземельям в поисках кладов. Так может, уже не важно, есть ли тайник в реальности — в виртуальном мире каждый найдет свой клад…
Этот алмаз — легенда в буквальном смысле слова. О нем говорят все книги и справочники по драгоценностям и минералам. Историки до сих пор устраивают «чтения» в его честь. Ну а искатели сокровищ просто ищут.
Хотя, собственно, вот уже четыре века никто не видел этого алмаза, не слишком-то достойно ограненного в бриллиант. Но стоит зайти о нем речь, сразу же множатся версии, возникают конфликты. Современные ювелиры и историки, минерологи и искусствоведы спорят до хрипоты, пишут статьи, выпускают книги и фильмы о камне, который никто из живущих никогда не видел. Представляете, какой красоты должен быть подобный алмаз, если страсти о нем не утихают вот уже столько столетий?!
И вот парадокс — никто этот камень не видел, но любой специалист готов описать сокровище: размер — с половинку куриного яйца (если разрезать его не вдоль, а поперек), масса — 280 каратов. Нижний край — неровный, с некоторыми инородными включениями. Верхний — огранен традиционной индийской огранкой, называемой «роза». Сам камень на просвет чистейшей воды, абсолютно прозрачный и блестящий. Словом — чудо!
Можно даже найти зарисовку алмаза и схематичное изображение его огранки. «Но как же так? — спросят дотошные читатели. — Ну рассказы, понятно, передавались из уст уста. Но откуда рисунки?!»
Оказывается, был человек, видевший и восхищавшийся легендарным камнем. Именно с его слов мир и называет этот чудо-алмаз «Великим Моголом», потому что именно правителю империи Великих Моголов (внимание, не путать с «монголами»!) камень и принадлежал. Империя эта располагалась на землях нынешней Индии, Пакистана и Южного Афганистана с XVI века до 1857 года. Столицей являлся то старинный Дели, то город Агра — тот самый, знаменитый своими сокровищами. Империя жила закрыто, европейцы были там крайне редкими гостями. Но в 1665 году при дворе могущественного императора-Могола Аурангзеба объявился энергичный и хитрый торговец алмазами, ну а по совместительству легендарный путешественник Жат-Батист Тавернье. Вот с его-то слов и рисунков мир и узнал о «Великом Моголе». Ибо, вернувшись, Тавернье издал в 1679 году книгу, ставшую бестселлером на многие века — «Описание шести путешествий, совершенных Жан-Батистом Тавернье, рыцарем и бароном д'Обонн, в Турцию, Персию и Индию за сорок лет всеми путями, какими можно достичь этих стран». Этот сенсационный труд был раскуплен мгновенно и быстро переведен на все европейские языки.
В истории драгоценных камней Тавернье вообще фигура легендарная. Его предки на протяжении многих поколений занимались шлифовкой и обработкой драгоценных камней. Но не в Париже, а в Антверпене. Однако нельзя сказать, что они принадлежали к высшему слою антверпенских резчиков и ювелиров. Так что в поисках лучшей жизни дед с отцом Тавернье и перебрались в Париж. Во французской столице не имелось столь большого количества ювелиров, как на родине деда, зато в Париже было несметное количество богачей (и среди аристократического сословия, и среди буржуа — банкиров и торговцев), которые могли позволить себе покупать самые лучшие драгоценности. Там, в Париже, Жан-Батист и родился в 1605 году. Только вот ни резчика, ни огранщика из него не получилось. Юноша прекрасно разбирался в камнях, имел верный глаз и умную голову, да вот умелых рук ему Бог не дал. Так что на семейном совете решено было готовить его к роли оценщика бриллиантов, пусть потом откроет собственную ювелирную лавку и начнет торговать. Но и к торгам у юного Тавернье таланта не обнаружилось. Нет, он мог убедить кого угодно купить что угодно, но сидеть целый день в лавке на одном месте ему было трудновато. Вот тогда-то он и решил, что станет… врачом. В те времена эта профессия была связана не с сидением в кабинете, а с поездками. Хорошие врачи разъезжали по владениям и замкам богатых аристократов. К тому же тогдашний «лекарь» обязан был быть и химиком, и аптекарем, составителем собственных лекарств, знать людскую психологию и конечно же слыть ученым мудрецом.
Однако и в те времена, чтобы выучиться на врача, надо было очень упорно учиться. А усидчивостью юноша не отличался. Хотя впоследствии в своих поездках он называл себя «лекарем». Словом, прокорпев над книгами некоторое время, Тавернье решил, что лучше уж он займется торговыми делами, но не в парижской лавке отца, а на вольных просторах, став торговцем-путешественником. В пятнадцать лет Жан-Батист отправился в страны, прилегающие к Франции, в эдакое ближнее зарубежье, предлагая свою ювелирную продукцию и скупая интересные изделия и драгоценные камни тамошних ювелиров. Естественно, как и любой азартный юноша, он не удержался от неких «военных действий», как он напишет впоследствии. Это было при венгерском дворе, когда Венгрия воевала с Турцией. «Вот и я поучаствовал в нескольких заварушках», — воскликнет потом Тавернье, словно заправский мушкетер.
Все эти навыки общения, дипломатии, сражений пригодились Тавернье, когда он наконец осознал, что хочет стать не просто торговцем алмазов, но и путешественником-первооткрывателем, и не в ближнем зарубежье, а в самых отдаленных концах планеты. Когда ему исполнилось всего-то 25 лет, он отправился на Восток. Побывал в Стамбуле, Баку, Багдаде, Алеппо. Для француза тех лет это было все равно что путешествие на Марс, а мир Востока вообще грезился волшебной сказкой. Так вот Тавернье был одним из тех, кто не просто мог сказать, что видел всю эту сказку своими глазами, но и рассказать о реальной жизни далеких городов и народов.
В Париж путешественник вернулся в 1633 году, а через пять лет вновь отправился на Восток, на этот раз через Персию в Индию. Вот тогда-то неутомимый Тавернье и посетил впервые империю Великих Моголов. В то время там правил Шах-Джехан, пригласивший путешественника из страны далеких франков к своему двору в Агре. Этот город славился не только тем, что Шах-Джехан приказал перенести туда столицу из Дели, но и фантастическими богатствами, нажитыми купцами Агры.
Но еще более оказалась славна Агра великим чудом света — мавзолеем Тадж-Махал, который построил Шах-Джехан в память о своей любимой жене Мумтаз-Махал. Это имя означает «Украшение дворца», и красавица получила его от свекра, шаха Джахангира. На свадебной церемонии сына старый шах был очарован красой, кротостью и умом невестки. Ну а новобрачный Шах-Джехан влюбился в юную супругу без памяти. Мумтаз родила мужу тринадцать детей, не потеряв своей красоты и очарования. Немудрено, что когда 17 июня 1631 года красавица скончалась при родах четырнадцатого ребенка, шах хотел покончить с собой. И только начатая постройка великолепнейшего дворца-мавзолея в честь ушедшей возлюбленной спасла его от помутнения рассудка.
Вот с этим легендарным правителем и встретился Тавернье. Шах-Джехан был к нему внимателен (доказал чертежи строящегося Тадж-Махала) и щедр разрешил скупать и беспошлинно вывезти те драгоценные камни, что заинтересуют странника из далекой страны. В тот раз Тавернье даже смог посетить легендарные алмазные копи Голконды, потом он сумеет побывать и в не менее известных копях Рамалокотта и Коллура. Именно крупнейший в мире рынок алмазов в Голконде, вкупе с иными восточными базарами, и стал главным «университетом» французского «ловца алмазов». Впоследствии Тавернье с гордостью написал: «В первую очередь я занимался алмазами — самыми дорогими из всех драгоценных камней. Могу сказать, что я был первым европейцем, проложившим путь к этим копям, единственному месту в мире, где добываются алмазы». Умный, ловкий, азартный и хваткий Тавернье умел отыскивать невероятные драгоценности. Одного он не увидел тогда в хранилищах сказочно богатой казны Шах-Джехана — алмаза «Великий Могол». А ведь именно в то время этот уникальный камень попал в сокровищницу Моголов. Огромный алмаз был найден в копях Голконды и, естественно, принадлежал тамошнему властителю — радже Голконды. Но…
Аурангзеб в преклонные годы. Миниатюра. Ок. 1700 г.
Темной грозовой ночью его тайно принес в Агру сам… доверенный хранитель сокровищ раджи Голконды. Звали его Миргимола, он был молочным братом раджи, но владыке чем-то не угодил. Тот, разгневавшись, приказал казнить неугодного слугу. Но Миргимола через своих доносчиков узнал о коварных планах братца и тайком сбежал от него под защиту Шах-Джемала. Ну а дабы владыка империи Великих Моголов принял перебежчика, хитрый Миргимола прихватил с собой небольшую кучку алмазов, которая стоила как доброе княжество. И царем среди этих драгоценных камней был конечно же тот алмаз, что получил название «Великий Могол».
Тавернье увидел самый крупный алмаз мира только во время своего последнего, третьего, путешествия в Индию. При дворе Великих Моголов уже правил падишах Муйи-уд-Дин Мухаммад Аурангзеб. Он сместил отца, Шах-Джехана, в результате междоусобной войны. Однако, даже заняв трон, Аурангзеб чувствовал себя не слишком уверенно. Не потому ли он столь часто устраивал праздники, созывая всех соседних владык? Не потому ли чужестранец, приехавший из далекой Европы, был столь торжественно и ласково встречен всем двором нового властителя Моголов? Ведь в том, что Аурангзеб сам принимал странника, некогда бывшего гостем его отца Шах-Джемала, новый властитель видел некую преемственность.
Тавернье поселили в лучших покоях. Одарили золотом и драгоценностями, как он потом посчитал, на огромнейшую сумму — 20 тысяч франков. Гостю даже разрешили
прийти в личные покои Аурангзеба в «святые минуты» — когда правитель поглощал пищу, по-особому приготовленную для него. «Я трижды видел, как королю, сидящему на троне, приносили пить. На золотой тарелке, украшенной алмазами, рубинами и изумрудами, ему подносят большую гладкую круглую чашу из хрусталя с крышкой, сделанной, как и тарелка, из золота и драгоценных камней, — с гордостью записал Тавернье. — Вообще никто, кроме женщин и евнухов, не видит, как король ест, и только очень редко на трапезах присутствует кто-либо из его подданных, будь то князь или его ближайший родственник».
Аурангзеб радушно пригласил иностранного гостя и на праздник по случаю своего дня рождения. Торжества продолжались пять дней. И, видя расположение правителя, все придворные оказывали Тавернье большие почести.
Но самое главное ждало путешественника из далекой земли франков, когда торжества закончились и другие гости разъехались. Аурангзеб повелел Тавернье прибыть в его покои на следующий день ранним утром.
И вот едва взошло солнце, шестеро ближайших сановников правителя явились в комнату Жан-Батиеґа и повели его какими-то тайными ходами. «Куда вы ведете меня?» — испуганно зашептал Тавернье. Но ему не ответили. Тревога француза начала возрастать. Он припомнил, что о нынешнем шахе нелестно отзываются по всему Востоку. Все знали, что шах безжалостно сверг с трона родного отца и убил братьев. И если уж такое могло произойти с единокровными родственниками, то кто может поручиться, что после «ласкового и доброжелательного» приема француз не окажется в одном из каменных мешков, коими полны подземелья во дворцах владык?.. Тогда можно спокойно забрать у приезжего все дары и подношения, да и купленные им здесь драгоценные камни присовокупить…
Сердце Тавернье бешено забилось, во рту пересохло. Один из сопровождающих толкнул тяжелую дубовую дверь и пропустил Тавернье вперед. Француз помедлил — входить или нет?.. В конце концов, все равно впихнут силой… И он шагнул…
В большом полутемном зале, вытянутом куда-то вдаль настолько, что и конца не видно, восседал на импровизированной кушетке из огромного количества мягчайших подушек сам шах Аурангзеб. Лицо его выражало крайнее удовлетворение, он даже слегка приподнялся со своих подушек — величайшая милость к вошедшему!
«Я хотел показать тебе, чужестранец, свои сокровища безо всех этих надоедливых гостей, — милостиво проговорил он. — Они падки только на их цену. А ты сможешь оценить красоту и величие моих драгоценностей. Ни один чужеземец, даже самый великий, не видел таких сокровищ, что лежат в сундуках казны Великих Моголов. А ты увидишь!»
Шах хлопнул в ладоши, и словно ниоткуда возник главный хранитель казны Акел-хан. «Проведи моего гостя и покажи ему драгоценности, которые увеселят его сердце и возрадуют ему душу!» — проговорил Аугангзеб.
Хранитель склонился пред волей владыки и жестом пригласил Тавернье следовать за собой. Они прошли в самый дальний конец длинного зала. Там стоял стол, накрытый роскошным ковром, и прямо над ним виднелось прорубленное окно. Чистейший луч встающего солнца падал на ковер. Хранитель подал знак, и четверо евнухов подставили под солнечные лучи две огромные золотые чаши. Одна была покрыта темно-зеленым бархатом, вторая — темно алым. Хранитель сдернул завесу зеленого бархата, и Тавернье на секунду даже зажмурился: столь яркими под лучами солнца оказались отблески изумрудных, сапфировых, рубиновых огней. Драгоценные камни невероятной величины лежали в чаше, как в лоне земли, переливаясь и приманивая к себе восторженные взоры. У Тавернье перехватило дыхание. Какая красота!
Впрочем, его ум торговца уже оценивал драгоценные камни, сравнивая их с теми, что ему приходилось видеть раньше. И по всему выходило, что сокровищница Моголов оставляет далеко позади любую казну любого короля Европы. Столь огромных драгоценных камней Тавернье не видел нигде. Пальцы француза уже было потянулись к Драгоценностям — посмотреть поближе, пощупать на вес, но он сумел себя сдержать. Кто знает, как посмотрит владыка Аурангзеб на то, что кто-то чужой трогает его сокровища?..
А Акел-хан, шепча про себя молитву, уже стягивал темно-алый бархат со второй чащи. Тавернье перевел взгляд — там лежал всего один камень, но какой!.. Перед глазами торговца алмазами все поплыло. Он не мог поверить, что видит камень такого размера!.. Уже не думая о последствиях, Тавернье инстинктивно протянул руку и вынул алмаз из чаши. На просвет камень был чистейшей воды. А в лучах солнца переливался всеми цветами радуги.
До слуха Тавернье донесся тихий голос хранителя: «Господин видит, что наш алмазный гигант похож на половинку яйца. Мы огранили его в форме розы, как у нас принято. Но гранил камень ювелир, специально выписанный нашим великим властителем из ваших краев».
Тавернье внимательно присмотрелся, покачав головой. Опытный ювелир, он видел невероятное: огранка ле пошла этому камню на пользу. Сила и красота, которую должен был выявить мастер, взявшийся сделать из алмаза бриллиант, так и остались нераскрытыми. Да, этот горе-мастер только испортил камень!
«Кто же сделал такую работу?» — осторожно спросил Тавернье, стараясь не дать понять, что ему не нравится огранка. «Это венецианский ювелир Ортензио Боргис, — проговорил хранитель. — Он работал еще при дворе Шах-Джехана, отца великого Аурангзеба. Он хорошо гранил рубины и изумруды. Шах-Джехан вначале был доволен».
Тавернье вспомнил этого венецианца Ортензио. В Европе его звали не Боргез, а Борджа, по аналогии с некогда великими властителями драгоценностей — семейством Борджиа. Этот резчик был горд, заносчив, запрашивал за свои услуги весьма среднего качества неимоверно высокую цену. В конце концов европейские аристократы отказались от его услуг. Потом все гадали — куда он делся. А он, оказывается, подался на Восток. И вот те на — загубил такой великий камень!
«Поначалу в необработанном алмазе было 907 рати», — проговорил хранитель.
Тавернье прикинул: это значит, по европейским меркам, 793 карата. Да это что-то невероятное — мир не знал алмаза такой величины!
«Но после обработки этого Боргиса камень похудел на треть. Теперь в нем 319 рати…» — сокрушенно покачал головой Акел-хан.
Тавернье пересчитал: 280 каратов. Даже после обработки — это величайший из алмазов мира!
«Владыке не понравилась такая метаморфоза камня, — прошелестел хранитель. — Владыка пришел в ярость. Он отнял у неумелого прохвоста аванс в десять тысяч рупий и выгнал вон, не заплатив за работу».
Тавернье согласно кивнул: за что же платить — за изуверство над великим даром природы?! Горе-мастер должен сто раз благодарить Аурангзеба уже за то, что тот просто выгнал его, сохранив никчемную жизнь. Если б такое случилось с сокровищем самого Тавернье, неизвестно, как поступил бы он с изувером…
«Но хватит о грустном», — тихо проговорил хранитель. И вот евнухи убирают чаши, ставя на стол, освещенный солнцем, два небольших сундука. Акел-хан откидывает крышки. И взор Тавернье впивается в новые рубины, алмазы, сапфиры, изумруды. Потом идет великолепнейший отборный жемчуг, за ним кораллы, янтари, топазы и сердолики. А сундуки все меняются на столе. «Таковы сокровища Великого Могола, которые он показал мне из особой милости, невиданные ранее ни одним чужеземцем, — напишет потом Тавернье. — Я держал их в своих руках и осматривал со всем усердием и тщательностью, так что могу заверить любезного читателя, что описал их весьма точно, так же как и троны владыки, которые тоже получил возможность осмотреть».
Далее в книге французского «ловца алмазов» идет подробное описание алмаза «Великий Могол» и схема его огранки.
И это все! Больше камень не упоминается ни в одном документе, ни в каком мемуарном труде — нигде. Был — и канул в Лету!
Так может, его и не было? Может, соврал Тавернье, а вернее, преувеличил. Почему вообще надо верить, что он побывал на Востоке, в Индии, где был радушно принимаем властителями? Есть ли тому доказательства?
Есть! И абсолютно вещественные. Не разговоры, не страницы книжных трудов — реальные камни, которые он привозил из своих далеких вояжей. Драгоценности, некогда восхитившие самых богатых государей Европы. В XX веке они все прошли проверку. И подтвердилось, что они действительно найдены в копях Востока и Индии. А сколько великолепнейших камней (алмазов, рубинов, изумрудов, жемчуга и сердоликов) Жан-Батист Тавернье привез для своего «короля-солнца» Людовика XIV! И среди них величайший синий алмаз, которого после огранки Людовик величал «Французским голубым бриллиантом», а XIX век назвал бриллиантом «Хоуп», то есть «Надежда». Недаром же король Франции пожаловал «добытчику» Тавернье дворянский сан и титул барона.
После путешествий в Индию Тавернье засел за написание книги. В Париже он женился на дочери богатого ювелира: не по расчету — по любви. Да и о каком расчете могла идти речь, если к тому времени он уже держал в своих руках всю мировую торговлю алмазами и другими драгоценными камнями из Индии?!
Но и женившись, путешественник не остепенился. Ему было уже 83 года, когда этот неутомимый странник отправился из Парижа в Персию. Добрался до Копенгагена, оттуда морем в Московитию. И, представляете, в Москве в 1689 году Тавернье умер! Видно, наш морозный климат не для тех, кто стремится в жаркие страны. И ни точной даты, ни причины смерти, ни места упокоения не знает никто.
Впрочем, никто и не стремился узнать о случившемся. Зато часто рассказывается жуткая и мистическая легенда о том, что «ловец алмазов» был нечист на руку и не только скупал индийские сокровища, но воровал камни прямо из священных храмов. Будто великая богиня смерти и разрушения Кали пригрозила отомстить осквернителю. Она явилась французу во сне и предрекла, что его разорвут ужасные воющие чудовища, которых она нашлет. И тогда его разорванная душа погибнет в смертельном холоде. И не будет у вора никакой вечной жизни.
Опираясь на эти рассказы, некоторые источники и утверждают, что в заснеженной России путешественника растерзали ночные волки. Потому-то, мол, и нет никакого места его упокоения. Да и когда случилось это в непроходимых лесах, сказать трудно.
Одно ясно — ни историки, ни ювелиры не желают вдаваться в подробности жизни и смерти Тавернье. А ну как и вправду выяснится, что он храмовый вор?.. Но вот разговоры о легендарном «Великом Моголе» не утихают. Куда он мог деться и где его можно найти? Но и эти вопросы остаются без ответа.
На протяжении веков правители Востока сменяли друг друга, враждовали, грабили и убивали. Возможно, камень скитался из казны в казну, возможно, был украден или потерялся при каком-то владыке. Может оказаться, что он и сейчас находится в чьем-то частном и тайном владении.
Но есть и иные мнения. Вполне могло так случиться, что огромный алмаз, к тому же дурно ограненный, переограни-ли и даже распилили на части. И здесь имеются две версии. Одни считают, что «Великий Могол» после переогранки стал другим легендарным камнем, называемым «Кух-и-Нур» («Кох-и-Нур»), то есть «Гора света». Другие считают, что «Могол» стал бриллиантом, называемым ныне «Орлов». Впрочем, есть и версия, что оба великих бриллианта это две части распиленного «Великого Могола».
Какая версия правильна? Этого, скорее всего, не скажет никто. Но ведь так интересно узнать и про эти камни…
Ювелиры, историки, исследователи драгоценных камней так и не смогли смириться с исчезновением «Великого Могола». С конца XVIII века пошли упорные разговоры о том, что великий алмаз все-таки нашелся.
Основания тому были. В 1745 году персидский правитель Надир-шах показал нескольким путешественникам из Европы огромный алмаз, неуклюже ограненный на старый манер (помните, как Боргис изувечил «Великого Могола»?), напоминающий по форме крутой холм со срезанной вершиной. При этом камень был безукоризненной прозрачности и чистоты и выглядел просто сказочно. Подходил и вес — около 190 каратов, чуть меньше, чем весил «Великий Могол» по описанию Тавернье. Европейцы узнали и о том, как камень попал к Надир-шаху. И тут уже сомневаться не приходилось — события были абсолютно подлинными.
В марте 1739 года Надир-шах, отличавшийся весьма кровожадным нравом, осадил Дели, решив покорить империю Великих Моголов. К тому времени весь Восток уже давно понимал, что власть империи, некогда могущественной, но ныне ослабевшей, клонится к закату. Но. было известно и другое — сокровищница Моголов до сих пор была переполнена не сравнимыми ни с чем драгоценностями во главе с великим алмазом.
И вот Дели пал. Император Великих Моголов Мохаммед-шах Гурхан был вынужден лично вынести ключи от своего дворца победившему Надир-шаху. Это было унижение, но Мохаммед-шах пошел на него сознательно, ибо завоеватель обещал прекратить резню в Дели. В ужасе смотрел последний Великий Могол, как Надир-шах с небольшим отрядом ворвались в его дворец и начали беспощадный обыск. Столетия Моголы обитали здесь, копили богатства, украшали дворец изысканными коврами, мебелью, панно. И вот все порвано, изувечено, роскошные диваны вспороты, зеркала перебиты. К чему такое варварство?!
Но жадный Надир-шах знал, что делал. Он уже захватил и опечатал личной печатью сундуки из сокровищницы Моголов. Но предварительно он тщательно пересмотрел все камни. Рубины, сапфиры, изумруды, жемчуга — не они нужны ему! Такого добра и в его сундуках множество. Великий алмаз — вот на что нацелилось его хищное сердце. Сокровище, которого нет ни у кого в мире. Больше того — сокровище, о котором гласит старинная легенда — кто владеет этим камнем, то владеет миром!
В древних Ведах записано, что этот алмаз — волшебный камень-съямантака. Так называют камни Силы, упавшие с Неба. Такое волшебное сокровище дает человеку покровительство небесных сил и могущество над силами земными. Отсюда власть, богатство, процветание. Пред таким человеком трепещут враги, а друзья стараются добиться расположения.
По легенде, отлично известной Надир-шаху, великий алмаз некогда входил в затылочное украшение бога Солнца — первобога земли. Потом солнечный бог влюбился в Ушас, богиню утренней зари, и подарил ей камень в знак любви. Каждый день юная бессмертная красавица взлетала на небо, предваряя появление солнечного бога. Она сбрасывала на землю свои покрывала, чтобы первые теплые лучи побыстрее доходили до людей и растений. Она разгоняла вечную тьму, вносила надежду в сердца опечаленных землян, поднимала их на подвиги во имя новой жизни.
И вот однажды, взлетая на небосвод, Ушас увидела прекрасного юного пастуха, игравшего на дудочке и выводившего свое стадо на выпас. Юноша был столь красив, что Ушас порасспросила о нем духов, живших в лугах, лесах и полях. И те рассказали небесной богине, что это молодой бог Кришна, решивший жить на земле и помогать людям. Ушас восхитилась благородством и самоотверженностью молодого красавца, по своей воле решившего жить среди смертных. Несколько дней она наблюдала за ним, пока не поняла, что влюбилась.
Мечтая расположить к себе пастушка Кришну, богиня утренней зари и отдала ему дар Солнца — великий алмаз-съямантаку. Но земной бог решил, что такое сокровище должно принадлежать всей земле, и, поднявшись в небо, скинул вниз солнечное сокровище. «Тот, кто станет владеть этим камнем, будет владеть миром! — засмеялся Кришна. —
А мне будет интересно посмотреть, что из этого получится!» Ах, боги так любят играть — особенно судьбами простых смертных…
Правда, Надир-шах знал и совершенно реальные истории о происхождении алмаза. Его нашли в копях Голкон-ды. По одной версии это сделал сам владыка земель, на которых расположены копи. Царь Карна медленно шел вдоль русла реки Годавари и вдруг увидел в обнажившейся породе берега ярчайшее свечение. По его знаку слуги вынули алмаз из песка и принесли правителю.
Правда, по другой версии камень нашел слуга-раб. А царь Карна просто увидел, как раб поднял что-то с земли. Царь вскинул руку — и слуги отняли у раба находку. Конечно, по правилам его надо было бы наградить хотя бы чашкой риса. Но царь счел иначе — раба просто зарезали тут же на дороге. Надо же экономить драгоценный рис!
Словом, так или иначе, но алмаз нашелся больше трех тысяч лет назад. А вот что доподлинно известно, так это то, что уже в первом тысячелетии нашей эры камень принадлежал раджам княжества Аванти. Они основали государство Малва — одно из могущественнейших и воинственных в Центральной Индии. И кто знает, может, они стали столь могущественными именно потому, что владели великим алмазом?..
Но потом в силу вошла империя Великих Моголов, покорившая все соседние земли. Именно их султан Ала-уд-Дин Хильджи завоевал в 1304 году Малву и забрал себе волшебный камень. И вот с тех пор Моголы процветали, пока непобедимый Надир-шах не покорил их. Великой империи больше нет. Теперь он — владыка мира!
Надир-шах вспомнил, сколь трудно ему далось восхождение к власти. Он родился в нищей провинции Восточного Ирана. Его отец был плебей, занимавшийся шитьем бараньих шкур. В доме вечно стоял удушливый запах, от которого Надир спасался, только убежав на улицу. Там он стал разносчиком — то воду принесет в богатый дом, то вещи отнесет от одного хозяина к другому. Его презрительно звали Надир-кули. Потом стало совсем худо — его угнали в рабство узбеки из Хорезма. Но юноша сумел сбежать. Вместе с такими же безрассудными беглецами, которым уже нечего было терять, Надир-кули сколотил шайку разбойников и стал атаманом, которого боялись все самые могущественные ханы и властители. Каждый стремился откупиться от грабежей его банды, наперебой предлагая и деньги, и рабов, и сокровища. А вот хан Бабул-бек предложил молодому атаману в жены красавицу-дочь.
Ах как Надир любил свою юную женушку, этот невинный цветочек! Но она умерла, даровав ему сына Ризу. Так что теперь у Надира был тот, о ком он хотел заботиться всю жизнь, — сын-наследник. Но не мог же его мальчик оставаться сыном кули, да еще и разбойника?! И Надир решил стать почтенным гражданином, благо награбленных сокровищ уже вполне хватало на десяток обеспеченных жизней.
Помог дядя Надира — пригласил племянника в свой город Келат, чтобы тот усмирил… разбойников-афганцев, терроризировавших всю округу. Надир явился со своим «войском» и перерезал соперников по ремеслу. К тому времени афганцы держали в страхе уже многие провинции Персии и считались непобедимыми. Но дерзкий Надир начал хладнокровно одерживать одну победу за другой. И вот уже он — борец за освобождение родных земель. Его бывшая разбойная ватага влилась в армию молодого шаха Тахма-спа И. А сам Надир стал почетным главнокомандующим, уважаемым спасителем отечества. Пришлось, правда, прирезать дядюшку из города Келат, чтобы не распускал слухи о том, кем племянник был раньше. А вскоре и подвернулась возможность свергнуть самого Тахмаспа, посадив на трон его малолетнего сына Аббаса. Ну а потом выпала возможность вообще зарезать и бывшего шаха, и его малолетнего сынка. Так Надир и сам стал шахом в 1737 году.
Потом был удачный военный поход в Афганистан, теперь вот в Индию. Боги войны благоволят Надир-шаху. Еще шаг — и он точно станет властелином мира. Только бы найти съямантаку — небесный алмаз мировой власти!..
Лично и с пристрастием Надир обыскал весь дворец — ничего! Его доверенные телохранители вспороли все подушки, заглянули в каждую щель — ничего! И тогда коварный и изворотливый ум подсказал Надир-шаху особый путь. «Позовите ко мне ту наложницу, что больше всего натерпелась от бывшего императора Мохаммеда!» — крикнул он.
Приказание было исполнено. И вот перед взором разгневанного завоевателя возникла черноволосая красавица, стыдливо и опасливо прикрывающая лицо. «Можешь открыться, — почти нежно проговорил Надир. — Теперь я твой господин. Тебя держали в черном теле, унижая перед другими наложницами. Но ты можешь стать первой среди них и унижать сама. Только скажи мне, где Мохаммед-шах прячет небесный алмаз?»
Через минуту Надир узнал все. Хищно улыбаясь, он послал слугу к поверженному шаху: «Скажи, что я уважаю мужество его и его войск. И в знак уважения приглашаю шаха на пир примирения».
Пир состоялся в парадном зале дворца, еще вчера принадлежащего Мохаммеду, а теперь, увы, Надиру. Бывший император тяжело вздыхал: чего можно ждать от кровожадного варвара, ведь еще десяток лет назад его называли разбойником?..
Но Надир-шах, победно блестя своими бесстыдными глазищами, провозгласил: «И я и ты — могущественные владыки. Думаю, мы можем завершить наше дело миром. Ну а чтобы мы больше не враждовали, я скажу: у меня есть сын, у тебя — дочь. Ты отдаешь ее за моего сына. Я забираю добычу моего войска и ухожу, оставляя Дели тебе».
Мохаммед-шах не поверил своим ушам: «Ты оставляешь мне власть и уходишь?» Надир ухмыльнулся: «Я вернусь в Персию!»
Через пять дней была пышно сыграна свадьба Ризы, сына Надира, и Тийкуль, дочери Мохаммеда. И вот когда все гости были уже сыты и пьяны, а новобрачные отправились в свои покои, то есть когда ничего нельзя было вернуть назад, Надир-шах молитвенно сложил ладони: «О Великий Могол Мохаммед-шах! В знак вечной дружбы обменяемся же своими тюрбанами!» И, сняв свой богато украшенный головной убор, Надир протянул его своему новоприобретенному родственнику. Мохаммед-шах побелел. Не ответить и отказаться — равносильно смертельному оскорблению. Все гости могут подтвердить, что Надир-шах сделал еще один благородный жест в отношении поверженного соперника, а тот не принял его… Но как принять ТАКОЕ?!
Гнев и ужас застилали глаза Мохаммеда. Скрюченные пальцы отказывались повиноваться. Но пришлось… Медленно он снял свой тюрбан и протянул ненавистному Надиру. Как же хищно блеснули у того черные воровские глазищи! Он знает… он давно уже знает тайну Мохаммед-шаха… Поверженный правитель тяжело осел на свое парадное кресло. И подушки из гагачьего пуха показались ему жестче придорожных булыжников…
А Надир, водрузив на свою голову тюрбан соперника, едва дождался окончания пира. Испив последнюю чашу, влетел в свои покои и яростно сдернул тюрбан. В нетерпении сорвал рубиновую брошь, на которой держались складки убора. И там, между складок, нащупал нечто огромное и твердое. Невольница не солгала, предавая своего бывшего владыку, — именно в тюрбане Мохаммед-шах тайно носил великий алмаз неба, скрывая его ото всех. Но его власть кончилась. Теперь Надир-шах — властелин мира. Ибо тот, кто владеет этим алмазом, владеет миром!
Надир-шах вынул алмаз, выпуская его на свет из складок чалмы, и ахнул — никогда в жизни он не видел чего-либо подобного: камень сверкал и переливался, словно само солнце. «Да это же гора света!» — восхищенно воскликнул Надир. Восклицание услышали трое доверенных слуг и передали другим. С тех пор алмаз Моголов так и стали называть: «Кух-и-Нур» — «Гора света».
А в парадном зале, задыхаясь от бессильного гнева, все еще сидел Мохаммед-шах. Пока драгоценность неба была с ним, он еще на что-то надеялся. Даже поверил, что останется властителем. Но теперь… Талисман-съямантака перешел к другому владельцу. Это значит…
«Не кручиньтесь, мой властелин! — услышал Мохаммед шепот своего старого доверенного слуги. — Вспомните, что сказал великий бог Кришна, бросив съямантаку на землю!»
Мохаммед в отчаянии прикрыл веки: «Кто станет владеть камнем, будет владеть миром…» — «Но это только первая часть пророчества Кришны. Вспомните вторую, мой владыка!» — напомнил слуга. Мохаммед-шах приподнялся на локте. И верно! Пророчество не заканчивается на словах о власти. Великий Кришна продолжил предсказание: «Но только человек с чистым сердцем сможет полностью овладеть силой съямантаки. Если же небесный камень попадет в руки человека с подлой душой и жестокими помыслами, его ожидают несчастья и даже смерть».
«Вспомните, сколько раз исполнялось это пророчество, мой властелин! — прошептал старик. — Исполнится оно и по отношению к подлому Надиру!»
Мохаммед горько усмехнулся. А ведь и правда, из двадцати правителей, владевших съямантакой, восемнадцать были либо убиты, либо умерли в изгнании и нищете. А все потому, что были людьми безжалостными, недостойными небесного талисмана. Чего стоит только кровавый Шах-Джехан, проливший море крови. Это он в свое время приказал вставить волшебный алмаз в ножку своего Павлиньего трона. Выходит, владыка земной попирал собой владыку небесного, ведь камень был частью самого бога Солнца. Конечно, такое святотатство не стерпели боги! И Шах-Джехан был свергнут, посажен в темницу, а потом и умерщвлен собственным сыном Аурангзебом. Но и против того восстал собственный сын Акбар. Говорят, он приходил в восторг от одного только вида человеческой крови. Но и этого упыря убили. Так пусть же и коварного Надир-шаха постигнет та же роковая участь, будь он проклят!
Боги услышали проклятие Мохаммед-шаха. В 1747 году жестокий Надир-шах был убит… собственными же воинами — теми, с которыми когда-то начинал «борьбу за независимость» в разбойничьей шайке. После его смерти созданное им огромное, но хаотичное государство распалось. И началась чехарда. Шахи сменяли друг друга, вырезали соперников, присваивая чужую казну. Но каждый считал «Кух-и-Нур» символом законности своей власти. Ведь тот, кто владеет этим алмазом, владеет миром…
Земан-гиах Дуррани
Вот только о второй части пророчества Кришны никто из них не вспоминал. В 1793 году на престол вступил Земан-шах Дуррани. С соперниками он расправлялся безжалостно. Немудрено, что сын одного из убитых по приказу — Фетх-хан собрал войска и захватил Земан-шаха прямо в его дворце в Кабуле.
Земан-шаха бросили в тюрьму, а трон перешел к наперснику Фетх-хана — Махмуд-шаху Дуррани. Именно он, бывший младшим братом Земан-шаха, и инициировал его падение. Свергнутого владыку бросили в тюрьму, пытаясь выведать главное — где спрятан небесный «Кух-и-Нур». Но Земан-шах молчал. Его подвергли пыткам. Он молчал. Его ослепили, но и это не помогло. Земан-хан готов был к мукам и смерти, но не готов расстаться с камнем.
Боги оказались благосклонны к такой настойчивости. Шах умер, так и не открыв тайну — где спрятан знаменитый алмаз. И кто знает, что бы с ним сталось, если бы не один из тюремщиков Земан-шаха. Впрочем, это был не обычный тюремщик — охранять столь нужного пленника новый властитель Махмуд-шах поручил не абы кому, а своему младшему брату (то есть и младшему брату Земан-шаха) Шудже-уль-Мульку. Вот этот самый Шуджа и осматривал камеру, где умер его упрямый старший братец. Неожиданно от стены отвалился кусок штукатурки. Шуджа провел по стене рукой и тут же отдернул ее — на его ладони выступили капли крови. Но чем он мог так пораниться? Сметливый тюремщик расковырял штукатурку и увидел… блестевшую даже в тусклом свете камеры алмазную грань.
Что ж, Земан-шах оказался изворотливым. Из последних сил, претерпевая ужасную боль, слепец сумел выковырять часть штукатурки, спрятать внутрь алмаз, а потом и снова заделать стену.
Только все без толку! Вот он — алмаз-съямантака. И он упал в руки не Махмуд-шаху, бросившему Земана на пытки и смерть, а младшему из братьев — Шудже-уль-Мульку. Ведь его руки не обагрены кровью.
Шуджа скрыл свою находку от старшего брата и властелина. Только во дворце ничего не утаишь. Узнав о таком проступке, Махмуд-шах счел его предательством и приказал бросить в темницу и младшего брата — пытать, но выведать, где тот прячет священный «Кух-и-Нур». Все повторилось — пытки, ослепление. Но и Шуджа не выдал тайну местонахождения СВОЕГО алмаза. И случилось чудо: камень помог владельцу — Шудже удалось бежать от садиста братца, прихватив все свое семейство и конечно же алмаз.
Все они нашли приют у сикхского раджи Пенджаба — Ранджита Сингха в Лахоре. Но кровавая драма продолжилась. Поначалу раджа принял беглецов дружественно. Но, как оказалось, ждал, что за гостеприимство и защиту Шуджа расплатится с ним «Горой света». Но беглец не опешил. Да и разве он претерпел столько боли и горя от родного брата, чтобы отдать алмаз чужому?!
И все началось сначала: тюрьма, допросы. Конечно же решено было перейти и к пыткам. Но трогать слепого раджа не стал, он изобрел более изощренную пытку — плетьми стали сечь жену Шуджи. И женщина не выдержала, выдала тайну местонахождения «Кух-и-Нура». Впрочем, как и каждая женщина, она умела повернуть ситуацию в свою пользу. «Я скажу тебе, Ранджит, где алмаз, только после того, как ты дашь клятву на своем боевом мече, что освободишь всех нас, гарантируешь безопасность и будешь платить нам пожизненное содержание! Иначе «Гора света» померкнет навсегда, но тебе не достанется!» — сказала женщина. И под гневным мужественным взором этой истерзанной пленницы владыка Лахора, которого все называли не иначе как Лев Пенджаба, дрогнул. Он понял, что если не пойдет на ее условия, манящий «Кух-и-Нур» пропадет для него навсегда.
Он поклялся исполнить все, что попросила жена Шуд-жи. В ответ женщина провела его в покои, которые отвели ей во дворце Лахора, и показала на кучку золы в очаге. Там, покрытый пеплом, и лежал вожделенный алмаз.
Шуджу и его семью выпустили из тюрьмы, поселили в хорошем доме. Раджа Сингх любил заходить к слепому и беседовать с ним. «Теперь я — повелитель мира! — гордился он. — «Кух-и-Нур» несет мне удачу!» Слепец подносил руку к бывшим глазам и отвечал: «Да, удар твоей удачи, раджа, разобьет всех врагов. Но цена этого удара — бич судьбы. А сила судьбы сильней всего…»
Слепой Шуджа оказался прав. Судьба готовилась отблагодарить раджу Пенджаба по заслугам. На города и селения Индии наступали захватнические войска англичан. И не было твердынь, способных противостоять их напору. Войска раджи Пенджаба сопротивлялись, но постоянно терпели поражение. В конце концов владыка понял — боги посмеялись над ним: вожделенный съямантака оказался-таки бичом судьбы. Ночами, переживая свое очередное поражение, раджа Пенджаба горько думал: «А может, этот «Кох-и-Нур» был вовсе и не камнем богов, а талисманом дьявольских джиннов? Недаром же он приносил своим владельцам одни несчастья…»
Раджа решил избавиться от камня, пожертвовав его знаменитому храму Джаганнатх в Пури — пусть боги сами разбираются со своим небесным даром. Но исполнить задуманное Лев Пенджаба не успел — в 1839 году он скончался. Народ провожал правителя как национального героя, ведь он боролся за свободу Индии. Его время признали золотым веком Пенджаба. Но вот его наследник Дулип Сингх не обладал ни единой положительной чертой отца. Он был нерешителен, не способен ни к каким военным действиям и ни в коей мере не годился для правления страны в тяжелый период. Немудрено, что в 1849 году английская армия захватила Пенджаб и его столицу Лахор. От имени британской короны всем стали распоряжаться чиновники Ост-Индской компании. Они же в счет компенсации конфисковали и казну Пенджаба. И среди других сокровищ там оказался «Кух-и-Нур».
Англичане не интересовались местными индийскими преданиями. К тому же драгоценности сокровищницы Пенджаба они принимали на вес. Но дотошные сикхи все же составили список, который сэр Джон Лоуренс (уполномоченный британской администрации в Пенджабе, впоследствии генерал-губернатор всей Индии) и отослал в Лондон начальству. То оказалось более внимательным и выискало в перечне алмаз «Кух-и-Нур». В Лондоне как раз решали, что бы такое диковинное подарить королеве Виктории в честь торжественного празднования 250-летия Ост-Индской компании, намеченного на 1850 год.
Словом, сэр Лоуренс получил запрос: пришлите тот самый известный алмаз «Кух-и-Нур», в котором 191 карат. Уполномоченный растерялся. Конечно, алмазы принимали мешками, но все-таки столь огромный алмаз попался бы на глаза. Подумав, Лоуренс ответил начальству, что подобного камня просто не было. Тогда Ост-Индская компания с гневом обратилась к радже Дулипу Сингху: почему он не передал алмаз? Но юный раджа поклялся, что «Кух-и-Нур» был отдан, просто его положили отдельно, ведь он очень ценен. И тогда в Пенджаб на имя Лоуренса полетел приказ от самого премьер-министра лорда Палмерстона: срочно сыскать драгоценность!
Лоуренс пришел в смятение: как можно сыскать то, чего не было? Он уже прощался с должностью, а может, и честью (если вдруг решат, что он присвоил государственную ценность себе), когда кто-то из клерков вспомнил, что видел «какую-то большую стекляшку в старой оловянной коробке». Все кинулись на поиски. Перерыли всю миссию. И наконец в ящике для инструментов нашли потертую оловянную коробку, открыли и… ахнули в восторге. Там в куске синего бархата лежала «Гора света». Ну как можно было принять ее за стекляшку?!
Отвезти сокровище в Бомбей, откуда его предстоит морем отправить в Англию, взялся лично генерал-губернатор Индии граф Рамсей Джеймс Эндрю Далхауси. Это был бесстрашный человек, получивший в свои 37 лет два противоположных прозвища: «мудреца» и «вояки», которые говорили о его недюжинных талантах в разных областях. Но даже этот мужественный человек волновался. «Я со страхом принял на себя бремя ответственности за ЭТО. ЭТО было вшито в пояс, повязанный вокруг моей талии, и через пояс прикреплено к цепи, повязанной вокруг моей шеи… О мой бог, какое облегчение было избавиться от ЭТОГО. Я никогда не был так счастлив в моей жизни, когда вошел в здание казначейства в Бомбее!»
Газетчики прознали о прибытии легендарного алмаза быстрее всех. Они тут же оповестили почтеннейших читателей, что камень подарит Виктории конечно же Ост-Индская компания, хотя официально он будет считаться даром юного раджи Дулипа Сингха, который покорнейше просит королеву принять его пенджабский Раджастан во владения английской короны.
Но тут же появились статьи, в которых «Кух-и-Нур» называли проклятым алмазом, не «Горой света», а «холмом дьявола», и перечисляли всех его владык, которых он якобы загубил. «Не специально ли сикхи посылают такой камень нашей королеве? — вопрошали газетчики. — Ведь они покорились скорее формально, чем в душе!»
Но эти разговоры утихли, когда в сопровождении двух силачей офицеров камень явился в Лондон и 3 июня 1850 года торжественно был преподнесен Виктории. Пошли совсем иные комментарии: легендарный камень не понравился королеве. «Какой-то он невзрачный, блеска мало, форма далека от совершенства!» — вздохнула монархиня и приказала переогранить камень. Только вот кто возьмется?..
Два года правительство наряду с неотложными делами занималось еще и тем, что искало подходящего ювелира. Выбрали известнейшую фирму из Амстердама «Костер», но везти сокровище на континент побоялись. Так что лучшему ювелиру «Костера», мастеру Ворзангеру, пришлось приехать в Лондон.
Первый надрез на волшебном небесном алмазе хотела произвести сама Виктория. Но ювелиры в один голос заявили, что тут требуется твердая мужская рука. К тому же, не дай бог, инструмент соскользнет — пораниться можно!
Так что первый надрез на камне сделал герцог Веллингтон. Виктория же удовольствовалась тем, что завершила надрез.
Огранщик Ворзагнер с двумя помощниками трудился 38 суток по 12 часов, сменяя друг друга. Труд конечно же колоссальный. Но и оплата была высока — фирма «Костер» получила 80 тысяч фунтов (крайне высокая цена для огранки в то время). Вот только результатами работы королева Виктория осталась не слишком довольна. Нет, не к огранщикам были ее претензии. Хотя они, наверно, все же перестарались. В результате их работы камень похудел чуть не вдвое — в нем стало 108,93 карата. (В 1988 году алмаз перевесили и нашли ошибку. Оказывается, он похудел еще больше, в нем 105,62 карата.) Форма бриллианта стала овальной с тройной огранкой. Вот только блеска камню это не прибавило. «Тут дело не в ювелирах, а в самом естестве алмаза!» — точно заметила Виктория. Действительно, когда алмаз огранили, стало видно, что его сердцевина имеет не оттенок чистой воды, а несколько сероватый налет.
Однако камню его новая огранка, кажется, пришлась по душе. Ведь мало того что его цена зависела от исторической ценности, но теперь он, как истинный бриллиант, становился в разы дороже, хоть и потерял в весе. Но все равно «Кух-и-Нур» — один из самых больших бриллиантов мира.
Королева Виктория, впрочем, решила не носить его на официальные церемонии. То ли он ей просто не слишком нравился, то ли она все же опасалась, что он повлияет на нее, как на своих прежних хозяев-владык. По монаршему приказу «Кух-и-Нур» вставили в… брошь. Да вот беда, едва это произошло в начале 1861 года, в декабре скончался любимый супруг Виктории — принц Альберт. И умники снова стали шептаться: не месть ли это «Горы света», униженной тем, что ее вставили в какую-то дамскую брошку?..
Впрочем, и последующие правительницы Великобритании не любили «Кох-и-Нур». Но вот на престол взошел король Георг VI (отец нынешней королевы Елизаветы II). И ко дню коронования, И декабря 1936 года, его супруга
Елизавета приказала (а вернее, попросила, ибо приказывать эта милая дама так и не научилась) создать новую корону. Выбрали известнейшую в Англии фирму «Герард и К0». Елизавета приняла деятельное участие в разработке дизайна. И у нее было пожелание: укрепить на переднем кресте короны именно «Кух-и-Нур». Так и сделали. Новая королева пришла в восторг. Вот тут-то они полюбили друг друга — королева Елизавета и небесная «Гора света». Камень снова стал талисманом-сьямантакой. И надо сказать, служил королевской семье верой и правдой. Ну а Елизавета, как мы знаем, родила девочку, которую назвали в ее честь, так что со временем англичане и весь мир стали называть Елизавету-старшую «королевой-матерью», а потом и «королевой-бабушкой». Эта бабушка нации прожила больше ста лет и мирно скончалась в 2002 году на сто втором году жизни.
Интересно, что именно Елизавета оказалась последней английской императрицей, носившей титул и императрицы Индии. Ведь 15 августа 1947 года величайшая страна Востока сбросила власть Великобритании. И именно супруг Елизаветы, Георг VI, подписывал все официальные документы о независимости Индии. Так что вопрос, для кого старался «Кух-и-Нур» — для королевы-матери, прожившей чудесную долгую и добрую жизнь, или для своей далекой страны, получившей независимость, — остается открытым. Но ведь старался…
Корона с «Кух-и-Нуром» сопровождала и последнюю процессию королевы-матери — погребальную. Вся страна по-настоящему скорбела об этой женщине с чистым сердцем и добрыми помыслами. Не такую ли хозяйку всю жизнь мечтал иметь небесный камень? Не потому ли, когда то Индия, то Пакистан, то Афганистан, на территории которых раньше жили прежние владельцы великого алмаза, присылали ноты протеста в связи с тем, что Англия незаконно получила, а теперь владеет их национальным сокровищем, дело не двигалось дальше этих нот. «Гора света» не желала покидать страну, где жила ее любимая хозяйка. Так и лежит великий исторический алмаз, ставший бриллиантом, в сокровищнице британских монархов.
Этот алмаз многие специалисты считают «наикрасивейшим алмазом в мире». Многие же уверены и в том, что он — то ли переограненный гигант «Великий Могол», то ли его составная часть. Откуда такие убеждения?
Во-первых, у него форма «Могола»: «Орлов» представляет собой разрезанное пополам яйцо. Во-вторых, он огранен той же «розой», что и «Великий». В-третьих, «Орлов» абсолютно прозрачный камень, как и «Могол» чистейшей воды. Правда, если его слегка наклонить, становится видно, что у него появляется едва заметный голубовато-зеленый отлив. Впрочем, и это не мешает версии, что «Орлов» переограненный «Могол». Ведь французский путешественник и торговец алмазами Тавернье, описавший «Великого Могола», видел его лишь однажды при чистом солнечном свете зарождающегося дня. Ну а зеленовато-водный отлив сильнее заметен при свете свечей.
Правда, есть загвоздка: вес «Орлова» по новейшим измерениям 189,62 карата, вес же «Могола» был 280 каратов. Однако легендарный советский минеролог академик Александр Евгеньевич Ферсман, считал, что Тавернье просто ошибся при переводе массы «Могола» из индийской системы в европейскую. Француз руководствовался соотношением 7:8, а точнее было бы 6:10. В таком случае массы обоих алмазов примерно равны, учитывая, что «Орлов» подвергся переогранке. К тому же Ферсман приводил неоспоримое доказательство: Тавернье рассказал об отличительной детали «Великого Могола», возникшей, когда пресловутый Ортен-зио Боргис так неаккуратно превращал его в бриллиант — на нижнем ребре остался крошечный надрез, а в нем небольшое мутное пятнышко. Так вот в «Орлове» они есть!
Еще Ферсман отметил, а позднейшие исследования подтвердили, что «Орлов» происходит из копей старой Индии. «Камень… может служить образцом редкой чистоты воды и очень приятного тона, слабо синевато-зеленого оттенка, столь прекрасного в некоторых старых камнях Индии», — записал академик.
Но почему индийский камень мир называет «Орлов»?
Григорий Григорьевич Орлов (1734–1787) — знаменитый фаворит Екатерины II еще с тех времен, когда она была не императрицей, а просто великой княжной Екатериной Алексеевной, супругой наследника престола Петра Федоровича (будущего Петра III). Происходил Орлов из старинного легендарного рода стрельцов. Это его неукротимый и мужественный предок, стрелец Иван Орлов, произнес на эшафоте фразу, прошедшую сквозь века. В то хмурое далекое утро стрелецкой казни именно Иван Орлов бесстрашно отодвинул от помоста молодого царя Петра, лично наблюдавшего за расправой: «А ну посторонись, государь! Здесь не твое — мое место!» И Иван Орлов мужественно шагнул на плаху, положив под топор свою повинную голову.
Такое бесстрашие и удаль молодецкая столь поразили юного Петра, что он приказал немедленно поднять обреченного и помиловал его. С тех пор служил род Орловых царям Романовым верой и правдой. Ну а служба пятерых внуков Орлова — Ивана, Григория, Алексея, Федора и Владимира — пришлась на Екатерининское время. Братьев недаром звали орлами — все они были статны, красивы, страстно обожали молодую Екатерину, участвовали в дворцовом перевороте, который и привел ее на российский престол. Но Екатерина выделила Григория — влюбилась в этого силача и красавца-поручика с первого взгляда. Случилось это конечно же весной. Шел тогда 1759 год.
И вплоть до 1772 года всесильный фаворит царствовал в ее постели и сердце. Екатерина даже подумывала о свадьбе (ведь у них родился сын Алексей Григорьевич, получивший фамилию Бобринский). Но все имеет свой конец. Буйный нрав Григория Орлова утомил государыню. Конечно, она помнила все его заслуги — пожаловала ему графский титул, всевозможные ордена и медали, вотчины и дворцы, позже и высочайшие военные чины. Однако Екатерина помнила и всех потаенных любовниц своего «ветреного орла», не смирившего свою разудалую натуру даже ради государыни всея Руси.
В начале 1773 года при дворе уже начали поговаривать о том, что старшего ветреного брата в спальне «матушки» заменил третий из «орлов» — Алексей, тоже статный красавец и невероятный силач. Он мог спокойно поднять карету с пассажирами и двумя пальцами в лепешку раздавить яблоко. Однако речи, кои вела с ним государыня, были не о любовных страстях, а о военных походах, ведь Алексей был умным, хитрым и чрезвычайно храбрым полководцем. За выигранную у турок морскую Чесменскую кампанию он стал народным героем и получил титул Орлов-Чесменский. Между прочим, это он в 1775 году сумел окольными путями доставить в Петербург авантюристку, называемую княжной Таракановой, которая выдавала себя за дочь Елизаветы Петровны и «истинную наследницу» русского престола.
Впрочем, все сплетни о том, что и Алексей Орлов побывал в постели государыни Екатерины, быстро смолкли, ибо стала видна правда.
В начале 1772 года Григорий Орлов был направлен Екатериной на переговоры с турками. Посольство снарядили богато — триста человек, роскошно одетые, частью в золоченых каретах, частью на вороных скакунах, напоминали скорее выезд царского двора, нежели посольство на переговорах. Самому Григорию Орлову было «сшито несколько золотошитых кафтанов», самый парадный из которых был сплошь расшит бриллиантами и стоил ни много ни мало — миллион рублей. То есть Екатерина не поскупилась на своего любимца. Вот только на переговорах Орлов не проявил ни грана дипломатического таланта. Он то громогласно обвинял турков, то грозил всевозможными карами, а то и вовсе буянил, не «смогши смирить гордыни и гнева опосля бурных возлияний» (проще говоря — после попойки). Ну а 18 августа буян просто бросил переговоры и ускакал в Яссы, где стоял штаб русской армии генерал-фельдмаршала П.А. Румянцева.
Словом, к концу августа Екатерина получила донесение о «непотребном поведении» своего любимца. И терпение ее лопнуло — ведь от переговоров зависело так много, а буйный Орлов не сумел сдержать свой гордый норов!
Третьего сентября императрица отослала лично Григорию Орлову рескрипт с повелением сложить полномочия и поступить под команду Румянцева. Орлов был шокирован, но тут из Петербурга пришло письмо от его братьев о катастрофе, которая настигла его уже в Санкт-Петербурге.
Оказалось, что в отсутствие Григория Орлова императрица влюбилась — и опять с первого взгляда. Летом 1772 года сорокатрехлетняя Екатерина жила в Царском Селе. Там в карауле она и увидела двадцатишестилетнего красавца-корнета Александра Васильчикова. Молодой и статный атлет поразил сердце государыни. Она даже приказала пожаловать его золотой табакеркой «за содержание караула». Ну а повечеру бравому корнету предстояло явиться к Екатерине с благодарностью.
После пылких благодарений образ Орлова померк в глазах венценосной любовницы. Да и то — мало ли она с ним намучилась! Он не только оказался не готов к серьезным государственным деяниям (брал пример хотя бы с братца Алексея!), но и постоянно компрометировал ее, открыто слывя «сердцеедом и изменщиком». Даже галантный французский посланник в России граф Беранже отписал на родину: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя гнев императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением. Сенатор Муравьев, накрывший с ним свою жену, едва не сделал скандала, прося развода. Царица умиротворила его, подарив земли в Ливонии».
Что ж, Екатерина терпела, сколь могла — делала вид, что ничего не знает, улаживала скандалы, оплачивала выходки мил-друга Гришеньки. Но сколь можно?! Чаша любого терпения когда-нибудь переполняется…
Д.Г. Левицкий. Екатерина II — законодательница в храме Правосудия. 1783 г.
Тем паче что молодой Александр Васильчиков нрава был тихого, сам скромен и любезен. Не богат, но родовит. И главное, несмотря на отличные военные отзывы, обучен самым изысканным манерам и пьет в меру, никогда не теРяя контроля над собой. Так что новый фаворит быстро п°шел в гору. В августе ему был пожалован чин камер-юнкера, в сентябре он уже — камергер двора Ея Величества. Больше того, в отсутствие Орлова Васильчиков занял его покои во дворце непосредственно рядом с императрицей. Заботливая «матушка», опасаясь, что Григорий Орлов, прознав про «эдакое», при своем буйном нраве может неожиданно вернуться и напасть на соперника, приказала дворцовому караулу денно и нощно нести вахту около дверей «Сашеньки».
Впрочем, Орлов по возвращении буйствовать не стал. Уехал, как повелела «матушка», в Гатчину. Вел себя там тихо. В Петербург к братьям наезжал редко. На глаза Екатерине старался не попадаться. Да та и не звала…
Двадцать четвертого ноября 1773 года столичный Петербург пышно праздновал именины матушки-государыни Екатерины II. Сама именинница, хоть и роскошно разодетая, увешанная бриллиантами, старалась превратить празднование в домашнее отмечание. В «круг» были призваны только самые близкие. Как ни странно, появился и Григорий Орлов, даже любезно раскланялся с Васильчиковым, давая понять, что принимает нынешнее положение дел.
Несмотря на позднюю осень, почти уж зиму, приглашенные явились с огромными букетами. Потом дарили подарки, стараясь перещеголять друг друга. Один только мрачный красавец Григорий ничего не преподнес. Окружающие уже начали тихонько шептаться по углам, что прежний фаворит «кажет свой норов». А коли так — зачем вообще явился?! А ну как государыня осерчает? Так и до беды-опалы недалеко — тут и братья могут не помочь…
Вон сидит «орел», насупившись как сыч. У государыни Екатерины праздник, все веселые с богатейшими подарками. Только хмурый Григорий Орлов с пустыми руками. Недаром юркий дипломат, прусский посланник граф Виктор фон Сольмс, подошел к бывшему фавориту — этот скандал за версту чует.
Однако никакого скандала не последовало. Григорий Орлов сбросил маску роковой угрюмости и хлопнул себя по лбу, как делают люди, забывшие нечто важное: «Что же это я? Прости, матушка! У тебя праздник, а я, старый дурень, совсем запамятовал. Ну не серчай, не припас пода-рочка… Хотя, впрочем… тут у меня кой-что завалялось. Может, сгодится? Не откажи, прими!..»
И Григорий протянул Екатерине небольшую коробочку. Императрица открыла и ахнула. На синем бархате переливался гранями алмаз, да такой огромный, какого и во всей сокровищнице государственной не сыщешь! А ведь закрома российских императоров полны-полнехоньки. Но такого нет…
«Угодил, угодил… — проговорила императрица и кокетливо погрозила Орлову пальчиком. — Ох, проказник!»
«Проказник» же думал: «Авось верну былую благосклонность! Ну а нет, так хоть разойдемся миром. Без обид с враждою…»
Фавора Григорий, конечно, не вернул. Впрочем, и Васильчиков его не удержал. Куда им всем! На горизонте Екатерины Великой уже маячил ее мил-друг «великий Гришенька» (и к имени новому привыкать не пришлось!) — Григорий Потемкин, позже светлейший князь, а пока что 35-летний генерал-поручик. Ох уж эти поручики!..
Впрочем, алмазный подарок все же сделал свое дело — продлил благоволение императрицы к Орлову на всю его жизнь. Более того, когда Екатерина узнала, что Орлов выкупил сей алмазный подарок (а на то время камень занимал третье место в мировой иерархии алмазов) за 400 тысяч рублей в кредит с выплатами на семь лет, она приказала внести ежегодную сумму выплат в статью своих личных расходов. И когда Григорий Орлов собрался выплатить за алмаз первый взнос, оказалось, что положенные 75 тысяч уже уплачены. И даже когда Григорий Орлов женился по любви на своей двоюродной сестре, что по тем временам было весьма шокирующе по причине родства, Екатерина дала согласие на этот брак. Как ни посмотри, помог алмаз — умаслил сердце государыни.
Она даже хотела носить драгоценность постоянно. Но ювелиры не смогли вставить его ни в кольцо, ни в ожерелье — уж очень большим был камень. Переогранить же сокровище Екатерина, восхищенная его светом, не решилась. В 1774 году она повелела называть сей алмаз «Орловым» и вставить его в навершие своего государственного скипетра. С тех пор легендарный камень и находился сначала в казне российских императоров, потом, с советских времен, в Государственном Алмазном фонде в Московском Кремле.
Поразительно, но если предположить, что «Орлов» и есть «Великий Могол», то он какими-то неведомыми путями оказался в Москве, то есть там, где, считается, скончался и его первооткрыватель — французский купец-путешественник Жан-Батист Тавернье, который и привез камень в Европу. Словом, круг замкнулся…
Но если «Орлов» — не «Могол», откуда он мог взяться? О, это совершенно запутанная история со многими тайнами и загадками.
Доподлинно известно только, что это камень индийского происхождения. Дальше все сведения путаются и расходятся. Основных версий две.
По первой (ее пересказал французский исследователь ювелирных камней Дютен в книге «Драгоценные и благородные камни», изданной во Флоренции в 1783 году) — камень являлся глазом статуи бога Брахмы. Позднейшие исследователи, правда, говорили о Вишну, Кришне и др. Статуя находилась в храме Шрирангам недалеко от Мадраса на юго-востоке Индии. Храм состоял из семи пагод. В первые три могли входить все молящиеся, в следующие три — посвященные, ну а в последнюю, седьмую, — только первосвященники. Именно там-то и стояла статуя с двумя огромными алмазами, изображающими два ока божества. В то время на землях Мадраса шла война между Англией и Францией. И один французский солдат прослышал о громадных алмазах. Да он обеспечил бы себе безбедную жизнь, если б сумел их выкрасть!
В голове солдата родился план. Он дезертировал из армии, объявил себя сочувствующим индусам, принял их религию. Он забыл свое французское имя — Ив Дерош, стал Раджем и начал усердно молиться. Уже через год молва о его святом поступке облетела край. Новоявленного Раджа приняли верховные жрецы Брахмы (Вишну, Кришны) и разрешили молиться в священном храме Шри-рангам. Однако в седьмую пагоду его не впустили, и тогда новоявленный Радж спрятался в храме и в ночной темноте пробрался к статуе Брахмы. Его тусклая свеча осветила глаз божества. Вор протянул руку и вырвал камень. Но в мерцании света ему показалось, что другой глаз Брахмы заблестел грозно и злобно. Ив-Радж испугался и выскочил из храма, украв лишь одно сокровище. Но был замечен…
Жрецы снарядили погоню. Однако их бывший единоверец сумел-таки добраться до Мадраса. Он даже успел продать камень капитану английского торгового судна, но получить свою воровскую награду, тридцать серебреников, не успел. Жрецы настигли его и расправились с предателем. Впрочем, вернуть священный алмаз они уже не сумели — английское судно отплыло на родину.
В Лондоне капитан продал алмаз за 12 тысяч фунтов. Потом камень начал переходить от торговца к торговцу, пока не попал в руки армянскому путешественнику и купцу, который предпочитал называть себя Хожда Рафаэль, подчеркивая, что родился в Персии. Этот Ходжа был весьма образован, знал европейские языки, жил в Англии и Голландии. В 1775 году он и показал уникальный камень Григорию Орлову. Случилось это в Амстердаме, поэтому иногда камень так и называют — «Амстердам».
Другая версия того, как алмаз попал в Европу, была изложена известным путешественником, натуралистом, академиком Петером-Симоном Паласом. В 1801 году в Лейпциге вышла его книга «Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Российского государства в 1793–1794 годах».
«Во время моего жительства в Астрахани, — написал Палас, — я познакомился с наследниками Григория Сафраса, армянина, кто продал известный большой алмаз, который ныне установлен в российском императорском скипетре. История этого алмаза столь выделяется среди таковых самой первой воды, что может, вероятно, доставить развлечение моим читателям, поскольку я таким образом смогу опровергнуть множество ложных сведений, распространенных на сей предмет».
По словам наследников купца Сафраса, дело происходило так. Изначально алмаз находился в сокровищнице Надир-шаха (именно с ним связывают историю «Кух-и-Нура» — то есть и здесь прямая связь), властителя Иранской империи, простирающейся от гор Кавказа до реки Инд. Как известно, после его убийства казна и драгоценности были разграблены. В то время Сафрас, уже признанный торговец-миллионщик, проживал с братьями в Басре. Там к ним и явился неизвестный афганский военачальник, предложивший купить у него прекрасные драгоценные камни из сокровищницы Надир-шаха.
Сафрас увидел огромные и чистейшие рубины, изумруды, сапфиры, бриллианты. Его внимание привлек чудеснейший обработанный алмаз невероятной величины. Но откуда эти драгоценности, неужели краденые?! Купец был не просто удивлен таким предложением, но напуган. Мало ли что… Вдруг сокровища начнут искать, мстить ворам и выйдут на покупателя?
Купец попросил время подумать. Но видно, афганец понял опасливое отношение торговца и больше не появился. Сафрас начал искать продавца, да все без толку. Уже много лет спустя он вдруг увидел несколько пропавших камней у торговцев Багдада. Начал расспрашивать и о «большом алмазе» — и нашел!
Радость Сафраса была безграничной. Но на выкуп требовались огромнейшие деньги. Пришлось всем братьям Сафрасам сложиться и выкупить драгоценность совместно. Но ее нужно было где-то хранить! Тогда Григорий Сафрас через всю Европу отправился тайно в легендарный город алмазов — Амстердам. Там он положил сокровище в особый сейф и начал предлагать самым именитым покупателям, включая монаршие дома. Камень он назвал «Амстердамом», под этим именем он и фигурировал в бумагах.
Первыми откликнулись представители английской монархии. С большой осторожностью Сафрас лично съездил в Лондон и показал камень. Но, узнав цену, англичане отказались от покупки. Теперь все надежды Сафрас возложил на Российский дом, представитель которого, министр граф Панин, предложил привезти алмаз в Санкт-Петербург. Там у Сафраса были добрые знакомые — придворные ювелиры Лазаревы. Они и поспособствовали его приезду в Россию.
Но вот незадача — условия, которые Сафрас назначил за покупку камня и цена сокровища, поставили графа Панина в тупик. Сафрас затребовал за камень по л миллиона, пожизненное дворянство для себя и братьев и ежегодную пожизненную пенсию по 6 тысяч рублей каждому. Таких условий Панин просто не имел возможности выполнить! Так что от покупки пришлось отказаться. Единственное, что министр сумел сделать для незадачливого продавца, — разрешил ему беспошлинно жить в Астрахани. Там-то путешественник Палас, позже написавший свою книгу, и нашел родственников Сафраса. Самого Григория уже не было в живых.
Последующие исследования кое-что еще уточнили об алмазе «Амстердам», будущем «Орлове». Действительно, Григорий Сафрас привез алмаз в Амстердам и предлагал англичанам. Но изначально он мечтал продать алмаз именно в Россию, ибо там жил отец его любимой жены — астраханский купец Гилянчев. Как раз он и написал астраханскому губернатору И. Якобию, что его зять сумел купить сокровище Надир-шаха — «редкую в свете вещь, алмазный камень дорогущей цены». Губернатор отписал Панину, тот вызвал придворного ювелира Ивана Лазарева и его помощника — брата Якова. Они по национальности тоже были армянами (Лазарянами) и приходились через жен родственниками… и Гилянчеву, и Сафрасу. Словом, как ни крути — продажа алмаза в Россию стала семейным бизнесом.
Когда Лазаревы прибыли в Амстердам, Сафрас внезапно заболел. В октябре 1772 года он завещал Ивану Лазареву и своему брату Акиму Сафрасу забрать «древнеиндийский алмазный камень» из амстердамского банка, о чем и составили соответствующий договор. Когда же Иван и Аким получили алмаз, они заплатили половину его стоимости (125 тысяч рублей) больному Сафрасу, а сам камень Иван Лазарев повез в Россию на продажу. Отсюда и новое название, появившееся в бумагах, — алмаз «Лазарев» или «Лазаревский». Именно у Лазарева его и купил Григорий Орлов, видевший камень еще в Амстердаме. Уж Орлов-то знал, что Екатерина II мечтала получить это сокровище, да граф Панин несколько лет назад не сумел договориться с Сафрасом. Так что Орлов покупал не просто подарок императрице — он исполнял ее мечту. Ясно, что за такое он рассчитывал на благоволение — и точно не прогадал!
А вот знаменитый мистический бриллиант «Черный Орлов» назван вовсе не по имени Григория Орлова, как можно было бы подумать, исходя из истории знаменитого большого «Орлова». Да и появился в Европе этот обработанный закругленным квадратом камень только во второй половине XIX века.
По легенде этот обработанный алмаз с незапамятных времен был вставлен в третий глаз статуи Будды в храме города Пондишери на юге Индии. Однако по другой легенде камень был вставлен в глаз более древнего бога Брахмы. Впрочем, расходясь в наименовании — то ли «Глаз (Око) Будды», то ли «Глаз (Око) Брахмы», рассказчики сходятся в двух других деталях. Во-первых, ограненный алмаз весил 195 каратов, а во-вторых, его конечно же нагло похитили из храма и переправили в Европу, что по тем временам случалось частенько.
Хотя, если посмотреть трезво, история «Глаза» несколько неправдоподобна. В Индии черный камень (как и вообще черный цвет) воспринимается весьма негативно, ведь по верованиям индусов это символ тлена и траура. Так что вряд ли этот алмаз находился в центре священного лба божества.
Загадочна и дальнейшая жизнь необычайного камня. По преданию его первой владелицей во второй половине XIX века стала некая русская княгиня — Надежда Вьюгина (или Вегина) — Орлова. От нее возникло и имя алмаза, который она продала на Запад. Однако историки решительно утверждают, что княгини с такой фамилией в России никогда не существовало. Скорее всего, дело в том, что в то время все русское было в моде и воспринималось как загадочное, странно-притягательное, интригующее. Вот эффектный, но пугающий черный камень и получил «русскую легенду».
Его переогранили где-то в начале XX века, и из 195-каратного плохо обработанного алмаза явился миру блистательный бриллиант на 67,5 карата с колдовским темносерым окрасом, стремящимся к черному, но отливающим острым металлическим блеском.
Стоит заметить, что, восхитившись чернотой и блеском «Орлова», европейские ювелиры посчитали за лучшее от камня все же… избавиться. Его свет хоть и завораживал, но предрекал нечто трагически-фатальное. Недаром великий французский поэт Жан Кокто, видевший этот бриллиант, воскликнул: «Таким черным святилищем должен владеть черный колдун!» Пресса тут же окрестила ни в чем не повинный, но пугающий бриллиант «камнем дьявольской смерти». Слухи начали расти, а владельцы камня перепродавать его друг другу. В конце концов бриллиант перебрался из испугавшейся его старушки Европы в Америку. Вот там-то и началось оправдание зловещих слухов.
Едва торговец драгоценными камнями Дж. В. Пэрис привез «Черного Орлова» в Нью-Йорк и договорился о продаже, случилась трагедия. Неожиданно Пэрис выпал из окна небоскреба и разбился. Неизвестно, было ли это убийство и самоубийство, но пресса тут же приписала все «зловещему черному сфинксу». Появилась и версия: так подействовало проклятие Будды (или Брахмы — кому как хочется), наложенное на камень за то, что его украли с законного и священного места во лбу божества.
Спустя пятнадцать лет появилось продолжение к истории с проклятием. Черный бриллиант попал к русской княгине Голицыной-Баратынской, жившей в эмиграции. И не важно, что на самом деле таковой княгини опять-таки не обнаружилось, как прежде Вьюгиной-Орловой, в прессе появилась новая душераздирающая история о том, что бедная княгиня, засмотревшись на черное отражение в проклятом камне, тоже покончила жизнь самоубийством.
Однако после Второй мировой войны мир узнал об ужасах куда более кошмарных, нежели рассказы о пресловутых индийских проклятиях. Да на фоне трупов фашистских концлагерей эти истории воспринимались просто милыми детскими сказочками. Так что в середине века камень купил вполне преуспевающий и здравомыслящий торговец алмазами Чарльз Ф. Винсон из Нью-Йорка. Торговец оценил черное сокровище в 150 тысяч долларов и отнесся к нему скорее как к уникальному созданию природы, чем как к драгоценному камню. Он решил облагородить бриллиант и вставил его в платиновый кулон, обрамив прозрачными бриллиантами. Винсон охотно предоставлял диковинку для престижнейших выставок: в 1951 году «Черный Орлов» демонстрировался в Американском музее естествознания, в 1964-м — на выставке «Мир драгоценностей» в американском городе Даллас, в 1967 году — в Алмазном павильоне в Йоханнесбурге (Южная Африка).
Во второй половине XX века к черным алмазам стали относиться иначе, на них возникла мода, подогреваемая тем, что ювелирные поделки из алмазов такого цвета (а он зависит от включения в породу графита, гематита и пр.) весьма редки.
Ювелиры называют черные алмазы «карбонадо». Именно так звучит слово «обугленный» в Бразилии, где в XX веке находилось больше всего подобных камней. Ученые же именуют эту разновидность скрытокристалличе-скбй, поскольку она представляет собой не монокристалл, а скопление мельчайших кристалликов, связанных друг с другом. На самом деле в природе черные алмазы не такая уж и редкость. Однако из-за того, что они состоят из крошечных кристалликов, эти камни ломки и хрупки, плохо поддаются обработке. Поэтому ювелиры работают с ними весьма редко.
В 1969 году возникшая мода на черные бриллианты подняла цену «Черного Орлова» до 300 тысяч долларов. За такую сумму он был продан на аукционе «Сотбис». Покупатель, как принято говорить в таких случаях, остался неизвестным. В 1990 году бриллиант вновь всплыл на аукционе «Сотбис», через который был перепродан новому покупателю, опять же анонимному. Но ретивые репортеры все же разузнали, кто это был, и, не называя имени, сумели взять у покупателя интервью. И между прочим, в нем он сказал: «В середине двадцатого столетия газеты называли его «камнем дьявольской смерти», но я не чувствую нервных припадков в связи с тем, что владею «Черным Орловым». Последний год я пытался раскопать все, что касается мелодраматической судьбы камня, и теперь я почти убежден в том, что проклятие снято, если оно, конечно, вообще было».
Словом, на пике моды теперь редко кто вспоминает о разных «роковых легендах», окружающих черные бриллианты и алмазы. Напротив, ими восторгаются, составляя своеобразный рейтинг.
Сегодня самым большим черным бриллиантом можно считать ограненный алмаз «Душа (Дух) Гризотно» массой 312,24 карата. Он был найден в XX веке в центре Африки и в необработанном виде имел 587 каратов. Гранить его привезли в Швейцарию к известному ювелиру мсье Гризотно. Легендарный мастер-виртуоз решил огранить камень, пользуясь старинной техникой. Именно так в свое время был огранен легендарный «Великий Могол». Ювелир трудился не покладая рук больше года. За это время сам он похудел на десять килограммов, глаза его постоянно слезились от напряженной работы. Почти на 275 каратов похудел и бриллиант, полученный из черного алмаза, зато стал завораживающе прекрасным. Собрание европейских ювелиров единогласно дало камню имя его создателя — действительно, в прекраснейший бриллиант словно вселилась душа самого ювелира.
В середине 90-х годов XX века моду на черные бриллианты поддержал ювелир, коллекционер и создатель ювелирной компании «Груози» — Фаваз Груози. Сын ливанца и итальянки, образованный человек, сумевший сочетать в себе культуру Востока и Запада, Груози сумел создать несколько коллекций драгоценностей-карбонадо, а потом стал выпускать часы, украшенные черными бриллиантами, которые быстро завоевали мировую известность. Для полноты своей коллекции Груози выкупил и бриллиант «Гризотно». Теперь именно это прекраснейшее произведение ювелирного искусства и является символом компании «Груози».
Впрочем, наряду с обугленными карбонадо встречаются и абсолютно непроницаемо черные алмазы. Вот они-то действительно крайне редки. Самым большим из них считается «Черная Звезда Африки» (202 карата).
Все эти камни, как и легендарный «Черный Орлов», часто попадают на различные показы. Ну а в начале XXI века на выставке, состоявшейся в знаменитом лондонском Музее естественных наук, куратор события Алан Харт сказал воистину золотые слова, обобщая судьбу «Черного Орлова»: «Интригующая легенда его жизни — просто отражение той мощи и влияния на человечество, которым на протяжении тысячелетий обладали бриллианты, особенно столь блистательные и завораживающие, как обугленные карбонадо».
В июле 1559 года французский двор оплакивал короля Генриха II, неожиданно погибшего на рыцарском турнире. Монарх был молод, здоров, могуч, и потому нелепая смертельная рана, полученная 30 июня во время праздника, привела всех в состояние шока. Десять дней могучий организм Генриха боролся, но 10 июля силы оставили монарха, и он отбыл в мир иной.
Вдова Генриха, Екатерина Медичи, рыдала не переставая три дня. Но королевские дела требовали, чтобы кто-то взял бразды правления в свои руки. Старшему сыну Екатерины, ставшему королем Франциском II, было всего пятнадцать лет. Так что никто не удивился, что делами стала заправлять королева-мать, ловкая и хваткая Екатерина Медичи.
Екатерина Медичи
Уже вечером 10 июля монархиня повелела позвать к себе королевских портных — Жана Делоне и Эдуара де ла Котту. Им следовало, собрав всех возможных подмастерьев, срочно начать пошив траурных одежд, список которых составила сама Екатерина. В первых строках значились более двадцати платьев-роб из бархата, тафты, атласа, Дамаста, камелота, саржи и других тканей, приличествующих для траурного одеяния королевы. К ним прилагались корсажи, лифы, юбки и прочее. Все одежды — черного, серого и лилового цветов, полагающихся для траурных церемоний. Правда, во Франции в то время цветом скорби считался белый, но Екатерина Медичи была родом из Италии и предпочла соблюсти родные традиции. И надо сказать, преуспела — именно с этих траурных дней цветом горя стал считаться черный.
Однако Екатерина не была бы королевой, если бы не приказала украсить свои платья. Тем самым она хотела сразу показать, что казна государства теперь принадлежит ей, и потому распорядилась пришить к платьям золотые и серебряные украшения, золоченое плетение, серебряную бахрому и прочее. Портные только ахали (про себя, конечно), слушая владычицу. Но когда Екатерина объявила, что пуговицами для ее одежды должны послужить бриллианты и алмазы, портные просто опешили. Жан Делоне даже осмелился проговорить: «Видит господь, Мадам, на траурных одеяниях невозможны драгоценные камни…»
Делоне был выходцем из Тура, взятым в столицу за свой невероятный талант. Он еще не слишком разбирался в придворном этикете, потому и осмелился на такие речи. Но его коллега, Эдуард де ла Котту, служил при дворе уже более пятнадцати лет. И он-то отлично знал, что любое слово, сказанное поперек мнения безжалостной и эгоистичной королевы Медичи, может привести к самым плачевным последствиям. И потому, заметив нарастающий гнев в глазах повелительницы, Эдуард быстро проговорил: «Мастер Делоне хотел сказать, моя дражайшая королева, что скорбным случаям приличествуют особые драгоценные камни… Например, те, что по поверьям родились из слез морской богини, моя королева…»
Екатерина, готовая уже отдать приказ об аресте посмевшего возразить ей портняжки из Тура, повернулась к его напарнику: «Ты говоришь о слезах Венеры, швец?» Котту склонился в нижайшем поклоне: «Есть и другие древние богини, моя обожаемая владычица! Я говорю о мистической богине Юрате…»
Вся Франция знала, а кое-кто и испытал на себе последствия мистических пристрастий королевы-отравительницы. Медичи взахлеб читала книги по зельеварению, астрологии и древних культах. Но о богине Юрате Екатерина еще не слышала. И потому милостиво махнула рукой: «Говори, что за богиня!»
«Это юная богиня тех мест, где люди издревле собирали божественный янтарь, моя королева!» Екатерина повела плечом: «О янтаре я многое знаю. Он образовался из смолы хвойных деревьев еще миллионы лет назад. Смола капала на землю, застывала, волны уносили ее в море. Словом, это не привычный земной камень, а морской. Его находят только на берегу северного моря. Поэтому его так мало и он так дорог. Я читала труды историки Плиния Старшего, он рассказывал, что янтарь был необычайно ценим в Древней Греции и Риме. Только богатейшие аристократы имели янтари, а их жены красили волосы особым составом, куда входил толченый янтарь. Еще Плиний писал, что крошечная фигурка из янтаря стоила дороже самого крепкого раба. Римские патриции носили шарики из янтаря с собой. Ведь это солнечный камень, и считалось, если потереть его, обретешь новую живительную силу. Словом, янтарь — сокровище солнца и здоровья. При чем же здесь траурные церемонии, портной?!» в
Бедняга Котту склонился ниже низкого: «Так говорят люди о белом и светлом янтаре. Но есть и другой янтарь, моя королева. Если вы пожелаете, я расскажу легенду старейших времен, когда люди еще знали древнейшую магию и умели пользоваться ее силой!»
Королева не устояла: «Говори!»
Портной откашлялся и повел рассказ: «В незапамятные времена на побережье того моря, что мы сейчас зовем Балтийским, жили (а впрочем, и сейчас живут) народы латы или латовы. И страна их называлась Латвией или Латовией. Мужчины ее были мужественными рыбаками, но никто не мог сравниться со светловолосым прекрасным юношей по имени Каститис. Он всегда привозил больше всех рыбы, никогда не попадал в шторм и умел справляться с самими ужасными ветрами. Словом, все побережье считало, что он удачлив. И никто не знал, что удача юного рыбака заключалась в любви морской царевны. А та была дочерью великого громовержца Перкунаса, звали ее Юрате, что на языке латов означает Морская. Жила юная богиня в перламутровом замке на дне моря. И каждый раз, когда Каститис выходил далеко в море, Юрате подплывала к его лодке, и они любили друг друга. На это время затихал ветер и успокаивались волны. А когда Каститис поворачивал назад, служанки Юрате нагружали его лодку самой лучшей рыбой.
Расставшись, рыбак возвращался в свой дом на земле, а его возлюбленная — в морской замок. К вечеру ей становилось грустно, и несчастная роняла слезы по возлюбленному. Но слезы эти были чисты и прозрачны, ведь Юрате знала, что скоро ее Каститис вернется. Волны выносили застывшие в воде слезы морской богини за землю. Там их собирали люди. Восхищались: «Красота-то какая», не думая, что это слезы…
Но однажды ночью морская богиня не выдержала и подплыла к тому месту, где на берегу стояла деревня ее возлюбленного. И как на грех в этот день в деревне был праздник. Парни и девушки танцевали при свете факелов, а потом, смеясь, прыгали через костры. И среди веселящихся пар Юрате увидела своего Каститиса, плясавшего вместе с русоволосой красивой девушкой. И страшная ревность пронзила сердце богини. В гневе вернулась она в свой перламутровый замок и повелела назавтра волнам утопить лодку неверного возлюбленного, а его самого доставить к ней во дворец.
Так и было сделано. Едва Каститис утром оказался в море, подули ветра, волны вздыбились и перевернули лодку. Ну а в воде служанки Юрате подхватили юношу и приплыли с ним во дворец.
Конечно, юноша поначалу испугался, но, увидев возлюбленную, возрадовался, сказав: «Вчера у нас на земле был праздник, но ни одна земная девушка не сравнилась по красоте с моей морской богиней!»
Словом, моя королева, влюбленные зажили счастливо. Но коварный ветер Уд, который и сам сватался к Юрате, да получил отказ, рассказал ее отцу-громовержцу, что его дочь поселила у себя любовника. Разгневался Перкунас и бросил прямо во дворец свою самую сильную молнию. Та прошла сквозь морскую толщу, сквозь стены дворца и поразила беднягу Каститиса намертво. Вскочила Юрате, лежавшая рядом с возлюбленным, но помочь уже ничем не могла. Вот с тех пор и зарыдала морская богиня горькими слезами — темными, черными. И слезы те потекли к земному дому погибшего возлюбленного. Так появился темный и черный янтарь. Вот он-то и приличествует скорбному случаю…»
«Красивая и горестная легенда… — прошептала королева. — Юрате потеряла возлюбленного, как и я своего обожаемого Генриха. Мы обе вдовы. И вдовьи слезы будут вполне уместны…»
«Но где найти столько янтаря, чтобы хватило на все одежды?» — не ко времени ахнул простодушный портной Делоне. Де ла Котту чуть не скрипнул зубами — какое несвоевременное замечание! Вдруг властительница снова разгневается… Мало ли портных при дворе — парочку можно отправить и в тюрьму, а то и вовсе на кладбище. Но Екатерина, взволнованная услышанным, только покачала головой: «Ничего, поищем. Вы, Делоне, из провинции. Конечно, можете и не знать, что у меня лучшая сокровищница в Европе. Это ваша французская королева Клод, моя давно почившая свекровь, имела в шкатулке всего три янтаря. А моя шкатулочка набита этими дарами моря. Да и не шкатулка это и даже не сундучок — много у меня таких сундуков кованых. Там разный янтарь есть — белый и желтый, коричневый и зеленоватый, прозрачный и непрозрачный. Есть и черный янтарь. Ювелиры называют его гагатом. Вот его и возьмите. Только… — Взгляд королевы стал пристальным, подозрительным. — Мои ювелиры выдадут вам все под расписку. После траурных церемоний вы спорете камни и вернете их в мою королевскую казну».
Откланявшись, портные поспешили удалиться. А Екатерина, тяжело вздохнув, вспомнила, как трудно ей давалось приобретение каждой партии янтаря. Ведь монопольное право на его владение издавна принадлежало Тевтонскому ордену. Это в его резиденции, разбросанные по всему побережью Балтийского моря, все жители под страхом смертной казни обязаны сдавать найденные кусочки янтаря, хоть самые крохотные. А что — и янтарная пыль идет в дело. Из нее добывают янтарную кислоту, которая излечивает от многих болезней. Даже если просто прикладывать янтарь к больному месту, он облегчает страдания. Сведущие люди говорят, что янтарная смола входила в состав бальзамирования в Древнем Египте.
А взбалмошный император Рима — Нерон в свое время приказал посыпать янтарной крошкой арену цирка, где любил наблюдать за кровавыми боями гладиаторов. Несчастные так и умирали под взором императора на сверкающей солнечным светом арене. Так что вместе с рассказами об излечении болезней солнечным янтарем рука об руку идут кровь и страдания. Недаром в Италии, на родине Екатерины Медичи, семейство Борджиа выбрало именно кольца с янтарем орудием убийства. В мягком янтаре удобно и просто выдолбить пустую полость и поместить туда яд. Потом достаточно чуть сдвинуть камень, чтобы яд попал в пищу врага. Стоят такие кольца крайне дорого, а вот человеческая жизнь, как всегда, ничего…
Вот и за янтарь в шкатулках Екатерины заплачено человеческими жизнями. Уже много лет королева подкупает членов Тевтонского ордена, чтобы те пересылали самые лучшие камни ей, а не орденскому начальству. Начальство, конечно, проводит проверки — за ослушание «по доставке янтарей» полагается казнь. Несколько тевтонцев уже поплатились жизнью за янтарную страсть Екатерины. Ну что же — она ведь королева, и простые люди должны быть готовы пожертвовать жизнью за ее увлечения.
Екатерина тяжело поднялась. Вот и пригодились янта-ри. Последняя партия черного гагата была тайно доставлена как раз месяц назад. Все одно к одному — как будто Екатерина предчувствовала, что гагат понадобится…
P.S. О чем не знала Екатерина Медичи.
Янтарь образовался еще в жарком климате хвойных лесов, который существовал на земле 30, а то и 40 миллионов лет назад. Сейчас та эпоха называется олигоценовой.
Самые дорогие янтари — с различными вкраплениями (мушек, листиков, комаров и пр.) называются инклюзивами (включениями). Названия Екатерина, конечно, не знала, но два таких янтаря у нее были — с мухой и жуком.
Самый древний музей янтаря был основан в Кенигсберге в Альбертинском университете в 1544 году (возможно, Екатерина об этом и слышала). Но вот о самом крупном куске янтаря знать никак не могла — он был найден в 1860 году и весил 9,7 килограмма. Поместили его в тот же музей. Увы, до наших дней он не дожил — музей разграбили фашисты. Так что на сегодня самый большой янтарь весит всего 4 килограмма 280 граммов. Его нашли в 1950-е годы, и сейчас он выставлен в восстановленном музее янтаря Калининграда.
Кроме нашей Балтики, янтарь встречается в Литве, Польше (Гданьск), на Сицилии, в Румынии, Мьянме, Доминиканской Республике, на Американском континенте — в Канаде и на Атлантическом побережье США, и даже в Ровненской области на Украине. Но настоящим янтарем ювелиры и исследователи признают только сукцинит — янтарь Калининградской области и литовской Паланги.
В старой Руси янтарь не добывали, ведь выхода к Балтике не существовало. Но изделия из него встречались в богатых домах. Правда, имеются предания, что русичи находили этот камень на берегах водоемов. Недаром ведь в России издревле известен «бел горюч камень алатырь», которому приписывали исключительно положительные свойства: он помогал от нервных болезней, излечивал от болячек печени и почек, давал силу в трудах и походах. Только надо было всегда держать камень в соприкосновении с кожей. Наши древние предки заметили и то, что янтарь без ношения на коже быстро тускнеет, стареет, а то и вовсе умирает — пропадает его блеск, появляются трещины и т. д. Словом, если хотите иметь оберег солнечной силы — носите его на себе постоянно. И не через одежду — а на коже. Как говаривали раньше: «Алатырь — здоровью поводырь».
Впрочем, мистики предупреждают: янтарь настолько силен, что его энергетику способен выдержать не каждый. Без оговорок солнечный камень могут носить только те, кто рожден под знаком могучего летнего Льва. Остальным же советуют подойти к янтарю с осторожностью: поносить, попробовать, что будет ощущаться. Если начнут грезиться странные сны, появляться неуемные желания, болеть голова — снимайте! Это не ваш камень.
Как известно, Мария Стюарт стала королевой Шотландии практически в младенчестве. Она родилась 8 декабря 1542 года, а через шесть дней ее отец, король Яков V, скончался, не пережив позора после поражения шотландцев в очередной битве с англичанами. И Мария была провозглашена королевой, ведь сыновья Якова, ее старшие братья, к тому времени тоже перешли в мир иной.
Девятого сентября 1543 года девятимесячная Мария была официально коронована в Стерлингском замке, священном для шотландской земли. Вот только годы ее младенческого правления оказались почти катастрофическими. Англичане одерживали над шотландцами одну победу за другой, и уже в сентябре 1547 года родственникам пришлось укрывать Марию в укрепленном Дамбартонском замке, а 7 августа 1548 года отослать пятилетнюю девочку-королеву во Францию. Эта страна не была ей чужой, ведь мать девочки, Мария де Гиз, являлась французской принцессой, сестрой знаменитых братьев де Гиз и кардинала Лотарингского (в миру, естественно, тоже Гиза). Именно этот хитрый кардинал сумел добиться от короля Франции Генриха II согласия на брак юной Марии Шотландской с наследником французского трона — Франциском, старшим сыном Генриха. При таком раскладе юная шотландская беженка со временем могла бы стать королевой Франции.
Она прожила при французском дворе десять лет. Нелегкое время! Годы унижения со стороны королевы Екатерины Медичи, ревнующей своего первенца Франциска к его будущей жене. Годы подлаживания со стороны Марии к монаршей чете и хилому, вечно больному мальчику, которому предстояло стать ее мужем. Но эти нелегкие времена и закалили ее характер. Мария научилась льстить, нравиться, интриговать и добиваться своего. С первого взгляда она казалась хрупкой и покорной, эта Шотландская роза. Но в душе белокожей девочки с рыжими волосами уже пылал тот огонь, которому суждено либо раздуть пожар страстей, либо сгореть в их пламени.
Мария Стюарт
Маленькая королева быстро поняла, что раз не нравится королеве Екатерине Медичи, то стоит расположить к себе Диану де Пуатье, всесильную фаворитку короля Генриха И. Ведь вся Франция знает, что Генрих всегда поступит так, как подскажет ему возлюбленная Диана. И Расчетливая шотландочка не ошиблась: время шло, и Диана все чаще заговаривала с королем о брачном союзе его первенца. Конечно, королева Екатерина противилась будущей свадьбе, как могла. Но и она понимала: Генрих сделает так, как подскажет Диана.
И вот когда Франциску исполнилось четырнадцать лет, а самой Марии Стюарт пошел уже шестнадцатый год, Генрих со свойственной ему солдатской правдивостью объявил жене: «Я хочу, чтобы этот брак состоялся и я перестал ломать над ним голову и занялся чем-нибудь другим!»
Напрасно Екатерина сетовала на слабое здоровье сыночка, напрасно лила слезы о том, что ему еще рано выходить из-под материнского крыла. Свадьба состоялась 24 апреля 1558 года. Как и ожидала умненькая Мария Стюарт, Диана Пуатье благословила брак. Но и Екатерина, от которой Мария ожидала одних неприятностей, неожиданно преподнесла будущей невестке умопомрачительно дорогой подарок: великолепное ожерелье из шести нитей большого отборного жемчуга и трех нитей крупных жемчужин чрезвычайно редкого цвета, который назывался «черным мускатом», ибо походил на глубокий фиолетовый оттенок, которым славятся цветки винограда сорта «Мускат».
Мария в жизни не видела ничего более прекрасного! Недаром английские графы Пембрук и Лестер, присутствовавшие на церемонии дарения, назвали подарок «беспрецедентной красотой». Ах, подумать бы тогда юной шотландской Марии, что злопамятная королева Екатерина Медичи ничего не делает просто так — и уж тем паче, не дарит…
Но разве думается о плохом перед свадьбой?! Юная Мария порхала от счастья, как прелестная бабочка. Конечно, терпеть объятья вечно хныкающего Франциска трудно, но зато теперь можно не волноваться о своей судьбе. Трон стоит любых объятий.
Глядя на фантастический жемчуг, Мария решила явиться к венцу в белом платье. Ведь именно оно подойдет к шести нитям отборного белого жемчуга и трем нитям цвета «черный мускат». Мария и не подумала о том, что во Франции новобрачные представали перед венцом в красных платьях — именно этот цвет считался цветом верности и радости. Белый же цвет французы воспринимали как цвет траура. Но Марии так хотелось явить всем свой жемчуг, ведь это было лучшее жемчужное ожерелье в мире. Вся страна знала, что Екатерина Медичи владеет самой дорогой коллекцией жемчуга, а ее посланцы скупают отборнейший товар по всему миру. Но теперь лучшее жемчужное ожерелье у Марии Стюарт. И девушке так хотелось показать его всем! К тому же она верила, что жемчужные нити принесут ей счастье.
Увы, счастья не случилось. Правда, французская корона легла к ногам «маленькой шотландочки», но счастья не принесла. 10 июля 1559 года скоропостижно скончался Генрих II, раненный на турнире. Супруг Марии Стюарт стал новым королем — Франциском II, а сама она, естественно, королевой Франции. Но корона продержалась на юной головке всего год с небольшим — 5 декабря 1560 года болезненный супруг скончался.
Властная Екатерина Медичи не собиралась более терпеть рядом неудачливую Шотландскую розу. И в августе 1561 года Мария Стюарт была отправлена восвояси.
Словом, белое свадебное платье обернулось для Марии Стюарт траурным. Коварная Екатерина Медичи, мало горевавшая о не слишком-то любимом Франциске (у нее же было в запасе еще трое сыновей, в том числе любимчик — будущий Генрих III), только скривилась, глядя на слезы юной вдовы: «Зато теперь тебе не придется тратиться на траурный наряд — можешь надеть свое свадебное платьице!» Мария только глаза прикрыла: правильно придворные окрестили эту злыдню Мадам Змеей!..
Только впоследствии в нитках «черного муската» Мария увидела траурный знак. Недаром же змея Екатерина преподнесла их. И оставила их Марии, когда та уезжала из Франции после смерти юного супруга. Юной королеве тогда бы призадуматься. Ведь вся Европа знала, что Мадам Змея — выдающаяся скупердяйка. Забрала же она другие драгоценности, которые когда-то преподнес Марии супруг Франциск.
Но тогда Мария не думала об этом. Она просто наивно радовалась, что свекровь не потребовала назад свой жемчужный подарок. Откуда было ей, восемнадцатилетней девице, знать, что на жемчуге цвета «черного муската» лежит вся ненависть злобной королевы Медичи?! Недаром же ко всему королеву считали еще и ведьмой.
Мария любила свое жемчужное ожерелье и надеялась, что его баснословная стоимость поможет ей в трудную минуту. Но зря, ведь говорят, жемчуг — к слезам… Ожерелье подвело ее, не удержав французского трона. Подвело и во второй раз, когда Мария Стюарт оказалась в замке Лох-Ливен, низложенная и заключенная под стражу своими же шотландскими лордами. Тогда Мария тайно отослала легендарное «французское ожерелье» на продажу в Лондон. На вырученные деньги она хотела подкупить стражу и бежать из Шотландии в Англию. Средства она получила и в Англию бежала. Но сей поступок, как известно, оказался роковым и привел ее прямо в лапы ненавистной королевы Англии Елизаветы I.
А позже выяснилось невероятное — именно Елизавета и купила жемчуг Марии через подставных лиц. И между прочим, свою зловещую драгоценность пыталась выкупить и Екатерина Медичи, срочно приславшая в Лондон своих представителей. Но Елизавета I Английская оказалась удачливее. Ожерелье украсило ее впалую грудь. Принесло ли оно ей счастье? Кто знает…
Во всяком случае, свою главную миссию, о которой мечтала некогда Екатерина Медичи, даря нити жемчуга ненавистной девчонке, ожерелье выполнило: уничтожило Шотландскую розу, легендарную Марию Стюарт.
Что стало с ним впоследствии, неизвестно. Историки считают, что, скорее всего, его разобрали на жемчужины. Действительно, много столетий подряд то тут, то там всплывали некие нити огромных и отборно округлых жемчужин слоновой кости, о которых говорили, что это и есть жемчуга Марии Стюарт. Но легендарные жемчужины цвета «черный мускат» ни разу не объявились. Так и канули в пропасть времен.
Впрочем, не стоит думать, что во Францию Мария Стюарт приехала нищенкой. В кованых сундуках, привезенных вместе с девочкой из Шотландии, также было множество украшений. Главным из них считался большой рубин глубокого темно-алого оттенка, известный в Шотландии как «Великий Гарри». Когда-то он принадлежал прадеду Марии — английскому королю Генриху VII, тому самому, что победил легендарного злодея Ричарда III, став королем после его смерти. Почему потом этот рубин оказался в Шотландии, Мария Стюарт могла только гадать. Скорее всего, драгоценный камень попал в Шотландию в качестве приданого, когда бабка Марии, Маргарита Тюдор, вышла замуж в августе 1503 года за Якова IV Шотландского. Стоит отметить, что Маргарита приходилась не только родной дочерью английскому королю Генриху VII, но еще и родной сестрой легендарному монарху Генриху VIII, которого потомки прозвали Синей Бородой.
Генрих VII
Десятого апреля 1512 года у четы Якова Шотландского и Марии Тюдор родился сын, названный в честь отца. Именно он и вступил после смерти родителя на престол Шотландии, и от его брака с французской принцессой Марией де Гиз 8 декабря 1542 года и родилась Мария Стюарт.
О своем прадедушке, английском короле Генрихе VII, первом владельце рубина, Мария знала мало, ведь Англия и Шотландия находились в вечном противоборстве. На родине Марии имя Генри было принято произносить как Гарри, отсюда и название рубина. Хотя, наверно, зря юная шотландская королева не поинтересовалась, каким человеком был ее предок, чей рубин ей так полюбился. А если бы поинтересовалась, то узнала, что прадед Генри вовсе не был «веселым Гарри», как его изображали в балладах при дворе. Все помыслы этого короля были направлены только на власть и богатство. Недаром его имя означало «хозяин дома, властительный и могущественный». Отняв у Ричарда III корону, Генрих VII правил страной точно как собственным домом — по своим законам и правилам. Он настолько был жаден к деньгам, что неимоверно повысил налоги и пошлины. А еще он так боялся, что и его предадут соратники, как некогда короля Ричарда, что наводнил страну шпионами и соглядатаями. Со дня на день прибывали во дворец донесения в неповиновении, так что чрезвычайный трибунал, словно в насмешку названный Звездной палатой, работал без выходных. Ясно, что все это хоть и укрепило абсолютизм Тюдоров, но любви подданных монарху не принесло.
Но Мария Стюарт, глядя на кровавый цвет своего «Великого Гарри», и не думала о том, почему ее прадед обожал именно рубины. Ей нравился алый огонь, вспыхивавший в полустершихся гранях. Ее завораживал темно-красный свет, идущий словно из самого сердца камня. Не потому ли она приказала сделать из рубина кулон и надела его в день своей свадьбы с Франциском?..
Что вышло из этого брака, мы уже знаем. На краткий миг Мария получила корону Франции, но едва миг закончился, юную вдову выкинули из страны, словно игрушку, отслужившую свой срок.
Как ни странно, но коварная Екатерина Медичи не посягнула на «Великого Гарри», как и на жемчужное ожерелье. Хотя другие драгоценности, например убор из гагата и колье из белого янтаря, забрала себе. Объяснила коротко: «Беру на память о любимой невестке Марии». Конечно, все понимали — какая память, коли Екатерина Марию ненавидела?! Просто гагат и белый янтарь в то время ценились на вес золота. Но ведь и рубин «Великий Гарри» был с куриное яйцо и стоил баснословные деньги. Почему же Екатерина не взяла его себе?
О, недаром Медичи разбиралась в колдовстве и зельеварении! Знала она все и о мистических свойствах камней — отлично понимала, что рубины с таким специфическим алым светом, называемым «голубиной кровью», не сулят ничего доброго. Кровь она и есть кровь. Доверившись интуиции, Екатерина не польстилась на «Великого Гарри» — почувствовала разрушительно-кровавую силу камня.
Впрочем, и сама Мария впоследствии поняла, что кроваво-алый отсвет рубина сулит беду. Недаром она решила продать рубин, но не успела. Он самым непонятным образом исчез, словно понял, что от него хотят избавиться. Впрочем, перед казнью Марии Стюарт нашелся — оказалось, его украл как раз один из тех людей, кому Мария доверяла. Ну что тут скажешь: ее прадед Генрих, носивший зловещий рубин, всю жизнь опасался предательств — и его постоянно предавали. Вот и Мария, обожавшая рубин, тоже всю жизнь страдала от предательств.
Впрочем, обо всем этом толковать было уже поздно — оставалось только написать завещание перед казнью. И по завещанию Мария Стюарт оставила свои имеющиеся драгоценности (в их числе и «Великого Гарри») своему сыну Якову. Надо сказать, Яков занял-таки английский престол, за который его мать столь упорно боролась. Ее сестрица-соперница, королева Елизавета, умерла бездетной, так что и Англия, и Шотландия оказались в одних руках — Якова I Стюарта. Вот только после его коронации «Великий Гарри» снова исчез. Сохранился только портрет Марии Стюарт, где она изображена с алым кулоном в руке — единственное изображение, по которому мы можем сегодня судить о «Великом Гарри».
Словом, мало что уцелело из сокровищ Марии Стюарт. Но один драгоценный камень, сапфир баснословной стоимости, дошел до нас. Его называют по родовой фамилии бывшей владелицы — сапфиром «Стюарт» или «Шотландцем». И ценен он не только как сокровище короны, но и как великая историческая реликвия. Но о нем — камне легенд и предсказаний — стоит рассказать отдельно. И история его развернулась как раз на фоне любви и предательства Марии Стюарт, вскоре после того, как она вернулась на родину королевой Шотландской.
Чувства были столь сильны, что Мария едва не задохнулась от восхищения. Неужели этот высокий, статный юный красавец Генри Дарнлей и вправду стал ее мужем? Однако все, что она может ему предложить, — это тайный брак. У нее даже нет подходящего подарка для своего избранника. Хотя… Мария встрепенулась — у нее есть драгоценность, достойная дара любви, — знаменитый сапфир Стюартов, доставшийся ей от предков.
Решено! Она подарит его Генри. Легенда гласит, что этот сапфир — камень соединения. Несколько лет назад, когда настоятель Эдинбургского монастыря показал Марии королевский сапфир, то поведал: «Этот синий камень — дар Неба! Существует пророчество, моя королева, когда этот главный камень Шотландии соединится с главным камнем Англии, наши земли обретут мир и истинное могущество!»
Мария тогда подумала: «Может, подарить его сестрице-сопернице — Елизавете Английской? Может, и вправду две страны перестанут враждовать?» Но передумала. Вряд ли даже самый драгоценный камень поможет забыть вековую вражду Шотландии и Англии.
Генри Дарнлей
Да и к чему отдавать сапфир проклятой сестрице? Она же не легитимная правительница Англии. Даже отец Елизаветы, покойный король Генрих VIII, считал девчонку незаконной, ведь в ее жилах течет поганая кровь ведьмы Анны Болейн, казненной за измену. А у нее, Марии Стюарт, кровь наичистейшая. По всем законам именно она должна править ныне в благословенном Лондоне, а не прозябать в полуразрушенном Эдинбурге, где осыпаются крепостные стены старого замка и где дует изо всех щелей.
Говорят, в Лондоне проклятая Елизавета меняет по десять платьев на дню. Иначе как ей понравиться мужчинам? Ведь она дурна лицом, плоска грудью, тоща и рыжеволоса — не то что статная красавица Мария. Зато на Елизавете навешано всегда столько драгоценностей, что она даже не может подняться без посторонней помощи. Рассказывают, что она горстями швыряет алмазы своим фаворитам. А бедняжка Мария должна ломать голову, где взять деньги на ремонт замка.
Впрочем, не стоит гневить Бога — ей ли жаловаться, когда девятнадцатилетний красавец Дарнлей смотрит на нее с такой любовью? Это вам не первый неудавшийся муж Марии — болезненный и тщедушный французский король Франциск II, за которого ее выдали 7 лет назад, в 1558 году. Ей тогда шел шестнадцатый год, а Франциску всего четырнадцать. Да этот прыщавый юнец и обнять-то жену не умел по-настоящему. Впрочем, он вообще ничего не умел, всем заправляла его ужасная мамаша — королева Екатерина Медичи. Весь двор дрожал перед ней, все шептались, что Медичи была весьма сведуща в ядах. Счастье, что болезненный Франциск через год после венчания умер и Марии удалось вернуться домой в Шотландию, откупившись от свекрови целым сундуком драгоценностей. Сундук остался в Париже как подарок королеве-свекрови, зато сама Мария уцелела. С тех пор она все никак не может забыть хищные глазки Медичи. До чего же все они жадны — эти королевы!
Но она не будет такой! Она ничего не пожалеет для любимого, тем более какого-то там королевского сапфира. Если он камень соединения, то пусть она, Мария, соединится со своим возлюбленным!
Наедине с ним Мария теряла голову, да и Дарнлей страстно целовал молодую жену. Королева Шотландии действительно красива и страстна, как ему и рассказывали советчики в далеком Лондоне. Говорили, что она не станет выяснять факты его биографии, а влюбится тотчас — ведь в 23 года мужчина необходим, как воздух. Но никто бы не смог предсказать Дарнлею, сколь желанной станет для него эта женщина!
Генри зарылся лицом в водопад ее струящихся волос и вдруг подумал: «А вот Елизавета носит парики. Говорят, у нее голова лысая…» Он одернул себя: не стоит в первую брачную ночь думать об ЭТОМ. Но как забыть, если завораживающий, змеиный голос Елизаветы постоянно звучит у него в ушах: «Если ты не сможешь погубить Марию Стюарт, то распрощаешься со своей семьей, юный Дарнлей! Твоя мать и сестры остаются у меня в заложниках!» Генри вспомнил золотоволосую малютку Мейбл, свою младшую сестренку, и застонал. «Что такое?» — не поняла Мария. «Я боюсь не справиться!» — чистосердечно признался Генри. Не объяснять же бедной Марий, что это значит…
Мария, поняв по-своему, кротко вздохнула — бедный ягненочек, как он любит ее! Рывком она сняла с шеи сапфир, висевший на серебряной цепочке: «Этот волшебный камень не даст нашей любви угаснуть. Он всегда будет напоминать о страсти, которая сжигает наши тела!»
Генри поднес камень к пламени свечи, и руки его дрогнули: «Скорее он напоминает окоченевший и посиневший на морозе труп…» Мария только засмеялась: «Какие странности ты говоришь!» Ей не хотелось слушать ни о чем, кроме своей любви.
А зря… Очень скоро ей все-таки пришлось прислушаться к некоторым словам своего юного мужа. И слова эти действительно были такими же странными, как и его друзья, приезжавшие к нему под покровом ночи. Ну а после того как, получив от папы римского официальное разрешение на брак, Мария официально короновала своего молодого супруга, тот и вовсе повел себя вызывающе: у него появились собственные «королевские интересы», которые он обсуждал с приятелями, а не с женой. Дальше — больше: Мария носит под сердцем их дитя, а ревнивый Дар-нлей устраивает ей безобразные сцены, обвиняя в том, что она изменяет ему. И с кем! С секретарем-итальянцем, который к тому же (и это известно всему двору!) предпочитает совсем не дам, а юных пажей!
Сначала Мария изумилась, потом возмутилась, но, поразмыслив, поняла — дело не в ее «изменах». Просто Генри всеми силами стремится опорочить ее как законную правительницу в глазах подданных. Впрочем, к тому времени королева уже не была влюбленной простушкой: она наводнила окружение мужа собственными соглядатаями. И вскоре те донесли: Дарнлей возглавил заговор — хочет стать единоличным правителем, а затем и вовсе отдать Шотландию под власть англичан.
Пришлось принимать меры. Верные Марии люди схватили заговорщиков и, недолго думая, отправили на плаху. Всех, кроме Дарнлея. Ночью после казни взволнованная Мария пожаловала в комнату, где под охраной содержался ее вероломный супруг. Королева была бледна, губы подрагивали, но в руках она несла два кубка, полные вина.
«Решено отослать вас от двора, супруг мой! Вряд ли мы еще увидимся, — проговорила Мария. — Я пришла проститься!»
И королева протянула Дарнлею один из кубков.
Генри медленно поднялся. Каждое движение давалось ему с трудом — стража Марии два дня избивала изменника. Но Дарнлей взял кубок и поднял его, приветствуя ко-ролеву. Полы его рубахи, рваной на груди, разошлись, и в неясном мерцании свечи Мария увидела мертвенно-синий свет, идущий от сапфира, который Генри носил на груди. Мария ахнула — муж все-таки не расстался с символом их любви…
Рука ее дрогнула — или это дрогнуло ее сердце?.. Локоть королевы неуклюже ударил по руке мужа. Кубок полетел на пол. Вино растеклось. Дарнлей так и не понял, что оно было отравлено. Но и Мария не поняла, что подвигло ее передумать в последний момент — все еще жившая в сердце любовь к красавцу-мужу, отцу своего еще не рожденного ребенка, или волшебные чары сапфира — камня любви, согласия и надежды?..
Она простила Дарнлея. Началась новая жизнь. Но уже через пару месяцев вновь пошли доносы соглядатаев — вероломный Генри снова замышляет очередной переворот.
Девятого февраля 1567 года должен был состояться большой королевский праздник в честь свадьбы двух наивернейших вассалов. Дарнлей сказался больным и остался в своем доме Керк-о’Филд неподалеку от королевского замка Холируд.
Стоя на огромной, ярко освещенной галерее замка, королева Мария Стюарт приветствовала прибывавших гостей. Но взор ее то и дело обращался в сторону Керк-о’Филда. Через каждые четверть часа слуги тайно докладывали повелительнице: к дому Дарнлея подъехала очередная группа заговорщиков, ведь именно на день праздника, когда никто не сможет им помешать, они и назначили свой главный совет. Когда веселье в Холируде достигло апогея, Мария перекрестилась. Сейчас, сейчас…
Шум веселья прервался оглушительным грохотом. Веселящимся людям он показался адским взрывом, от которого содрогнулась земля. Собственно, так и было — Керк-о’Филд вместе с Генри Дарнлеем и приехавшими к нему друзьями-заговорщиками взлетел на воздух.
Наутро Мария пожелала сама взглянуть на рухнувшие стены. На тело Дарнлея она наткнулась в саду. Вероятно, взрывная волна выбросила его туда. Рядом с телом валялся сапфир. Мария подняла его, и вдруг в голову ей пришла невероятная мысль: может, Генри не по собственной воле хотел отдать Шотландию под власть Англии, может, именно проклятый сапфир стремился к соединению властей?..
После смерти Генри Дарнлея королем Шотландии был объявлен сын его и Марии, годовалый малютка Яков. Ему и достался родовой сапфир. Дальнейшая судьба необузданной и несчастной Марии Стюарт известна всем: потеряв шотландский трон, она бежала в Англию, но была брошена в тюрьму и наконец казнена по приказу Елизаветы Английской. Елизавета не имела детей и потому, умирая, была вынуждена назвать своим преемником ближайшего родственника — Якова Шотландского. Так сын Марии Стюарт и Генри Дарнлея в 1603 году стал королем Англии и Шотландии.
А знаменитый сапфир оказался в королевской казне в Тауэре. Но хоть он и прибыл в Англию, ни с каким другим камнем не соединился. Так что старинное пророчество не имело силы. Во времена правления Стюартов страну не переставали сотрясать многочисленные конфликты. Сына Якова Шотландского — короля Англии Карла I в 1649 году казнили сторонники победившей революции. И хотя его наследник Карл II со временем вернул себе трон, удержались на нем Стюарты не слишком долго. Очередной король Яков II в 1688 году был свергнут с престола и бежал во Францию. И начались странствия сапфира «Стюарт». Впрочем, это уже другая история.
В Европе, куда Яков бежал из Лондона, сапфир уже давно называли просто «Шотландцем». Счастье, что опальный король вообще сумел забрать с собой какие-то драгоценности. Пока король переправлялся через Темзу, случилось страшное — лодка накренилась и многие сокровища, в том числе золотые слитки и золотая государственная печать, упали за борт. Но сундучок с драгоценными камнями, среди которых лежал и знаменитый сапфир, уцелел. И неизвестно, как встретил бы в Париже свергнутого короля его «коллега» Людовик XIV, если бы на первую же аудиенцию Яков не надел знаменитый сапфир. «Король-солнце», до того мало благоволивший английскому монарху, не сумевшему усидеть на троне, вдруг заинтересованно пригляделся к кулону Якова: «У вас есть синий камень, милорд? Интересно взглянуть. У меня тоже есть Голубой сапфир». И Людовик показал на огромный, с куриное яйцо, камень, висевший на его большой синей ленте, повязанной на шее.
Яков вспыхнул и выдавил: «Мой сапфир не столь хорош, как ваш, сир!» Людовик милостиво засмеялся: «Конечно, милорд! Он нужен мне для пышности королевских церемоний, а вам они уже вряд ли понадобятся. Впрочем, наши камни показывают, что мы все-таки родственники, а потому и вы достойны щедрой поддержки с нашей стороны».
От «короля-солнца» Яков вышел в неопределенном настроении. Конечно, его унизили. Но ведь он опасался — вообще выгонят… И вот результат — «братец» Людовик назначил вполне щедрое содержание. А все сапфир! Недаром, видно, его называют камнем согласия и помощи. Вот он и помог.
Всемогущий Людовик XIV сдержал слово. Якова II поселили в блестящих покоях дворца Сен-Жермен, окружили великолепным придворным штатом, назначили щедрый пенсион.
Он, правда, предпринял несколько попыток вернуть себе английский трон, но они оказались безуспешными. Как, впрочем, и усилия его сына (коронованного в изгнании под именем Якова III) и старшего внука, прозванного «красавчиком принцем Чарли», — все возглавляемые ими военные экспедиции на Британские острова неизменно завершались бегством во Францию. Что до младшего внука Якова II — Генри Бенедикта Стюарта, то ратные подвиги его не прельщали. Он избрал себе духовную карьеру и весьма в этом преуспел, став кардиналом Йоркским. Однако возвращаться на родину вовсе не собирался, предпочитая жить в Италии. Именно к нему после смерти старшего брата в 1788 году перешли старинные драгоценности, вывезенные Яковом II во Францию, и среди них — сапфир Стюартов. Кардинал был весьма обеспечен, и ему не было нужды распродавать это наследство. Правда, жизнь становилась все более беспокойной. И в 1807 году незадолго до смерти он все же согласился продать свой знаменитый сапфир венецианскому купцу Аренбергу. Но расставание с фамильным камнем произвело на престарелого кардинала тягостное впечатление, и тогда он взял клятву со своего верного слуги Анджело Бенелли, что тот продаст после смерти господина его дом, на вырученные деньги постарается выкупить сапфир, а затем вместе с бумагами семьи Стюарт передаст его ныне правящему королю Англии Георгу III.
Дело, порученное его верному Бенелли, оказалось непростым. Европа сотрясалась от многочисленных войн. Добраться до Англии, которой Наполеон объявил континентальную блокаду, было крайне сложно. И все же Бенелли удалось преодолеть защитные кордоны французов, попасть на английский корабль и таким образом оказаться в Лондоне, где он и передал сапфир по назначению. Однако знаменитый камень ничуть не заинтересовал английского короля Георга III. Впрочем, его вообще мало что интересовало: к тому времени он почти полностью лишился рассудка. Да и его сын и наследник, будущий король Георг IV, ставший в 1811 году принцем-регентом, поначалу также не обратил внимание на дар Стюартов. Этого шумного весельчака с молодых лет интересовали только дружеские пирушки и образчики новой моды. Ну а поскольку от постоянных застолий Георг полнел не по дням, а по часам, то его увлечение модой приобрело некий болезненный оттенок — он мечтал о таких костюмах и таком волшебном крое одежды, которые скрыли бы жирные складки его необъятных телес. Не секрет, что рисовавшие его художники предпочитали ограничиваться лишь подгрудными портретами, оставляя то, что ниже, карикатуристам. А в Виндзоре и других королевских резиденциях пришлось расширить все проходы, поскольку шумный принц, которого вся страна давно панибратски называла «Принни», уже с трудом проходил в обычные двери. Попойки, разгульный образ жизни и немыслимое количество запутанных любовных связей сделали его притчей во языцех по всей Европе. Все жалели его бедную супругу — несчастную принцессу Каролину, которая была вынуждена терпеть необузданные выходки сумасбродного мужа.
И вдруг в 1819 году в амурных похождениях Принни произошла заминка — маркиза Элизабет Канингхем отказала принцу-регенту в его притязаниях. Тот оторопел, а высший свет ахнул. Было от чего! Маркиза ведь никак не подходила на роль юной прелестницы — ее некогда стройная фигура давно уже оставляла желать лучшего, к тому же и лет ей было уже под пятьдесят!
Впрочем, Георг тоже был далеко не юноша — пятьдесят семь лет. Но за все годы он ни разу не имел отказа от женского пола — и вдруг такое!
«Ах, мой принц! — воскликнула на очередном светском мероприятии маркиза Канингхем. — Главным в любви я считаю не телесную страсть, а духовное единение. Мы же почти не знаем друг друга…»
Что это было — отказ или амурная интрига? Георг не понял. Но ощутил яростный азарт охотника. Давненько с ним не случалось такого. Наверное, если бы маркиза пала к его ногам, он и не вспомнил бы о ней наутро. Но она не пала! И потому разгоряченный и заинтригованный Принни кинулся на осаду ее сердца.
Уже на следующий день он прибыл в особняк Канинг-хемов на Сент-Джеймс-роуд с темно-синим бархатным футляром. Взволнованный дворецкий дрожащим голосом приказал слугам сей же миг снять с петель все двери, которые могли встретиться по пути принца-регента из холла в гостиную. Опираясь на толстую трость, Георг прошествовал прямо к креслу маркизы. И пока она неловко пыталась встать со своего глубокого кресла, сумел раскрыть прямо перед ее носом синий футляр. От неожиданности маркиза снова плюхнулась в кресло, так толком и не успев подняться. Она только всплеснула руками: «О небо! Какая красота, какая синева!»
«Это сапфир согласия и любви, мадам! — страстно прошептал Принни. — Тот, кто дарит его, клянется любить вечно. Принимаете ли вы мою клятву, любовь моя?»
Ну что могла сказать маркиза? Она снова попыталась встать, оперлась на подлокотники, но пальцы не слушались. Словом, Элизабет Канингхем опять сползла в кресло и тихо прошептала: «Да, мой король…»
Маркиза оказалась пророчицей. Через несколько месяцев, в начале 1820 года, после смерти отца принц-регент взошел на долгожданный трон под именем Георга IV. Вскоре его нелюбимая супруга Каролина отошла в мир иной, так что возлюбленная маркиза Канингхем перебралась в Виндзорский замок — поближе к королю. И что удивительно: Георг по-прежнему кутил и сорил деньгами, а вот амурные похождения прекратились. То ли маркиза оказалась умелой любовницей, то ли сапфир согласия не позволял хождений на сторону. Словом, парочка прожила вместе целый десяток лет — вплоть до кончины Георга IV в 1830 году. Подавленная смертью обожаемого короля, маркиза не стала спорить, когда новый английский монарх Вильгельм IV повелел вернуть сапфир Стюартов в казну. Она безропотно отдала камень и даже покинула Англию, перебравшись в Париж, где прожила еще тридцать лет. Тогда как Вильгельм IV протянул лишь семь. И между прочим, придворные шептались: «Все потому, что он не отнесся с должным почтением к тем, кто находился при дворе при его предшественнике!» Наверно, в том числе и к знаменитому сапфиру. Сухарь Вильгельм повелел его положить в казну и… никогда не доставать. «У него плохая история!» — процедил король. Ну а кому понравится жить взаперти? Явно не королевскому сапфиру, имеющему к тому же собственное предназначение в этом мире. Впрочем, о предназначении — еще одна история…
Помните, о чем говорило предсказание: главный камень Шотландии должен соединиться с главным камнем Англии — и наступит эпоха процветания. Впрочем, сначала нужно определить — какой камень главный в Англии?
Король Кастилии Дон Педро I был не слишком силен в грамоте и потому читал медленно, по складам: «На все воля Аллаха! И на то, что я говорю, Его воля! — гласило витиеватое послание имама главной мечети Гранады. — Ты обокрал нас и злодейством взял червленый яхонт — древнюю святыню Власти. И за то я проклинаю тебя, кровожадный Педро! Отныне червленый яхонт станет камнем-оборотнем. Он будет — Добро, он — и Зло. Тот, кому он станет принадлежать по праву, пожнет Власть и Силу. Но тот, кому достался через преступление, пожнет только Зло!»
Дон Педро в ярости отбросил послание. Пусть все эти. имамы катятся к дьяволу! Да и вообще — разве он виноват, что так вышло?
Пару месяцев назад к нему в Севилью для заключения мира прибыл правитель Гранады — мавританский принц Абу Саид. Приехал в сопровождении бесчисленной свиты и привез целый воз, нагруженный собственным роскошным гардеробом, — одних расшитых золотом халатов оказалось почти сто штук! На особом верблюде прибыл огромный тяжеленный сундук — трое слуг снимали его с корабля пустыни, а потом раскладывали содержимое в отдельной комнате на сирийском войлочном ковре. Ночью после пира Абу Саид пригласил Дона Педро полюбоваться невиданным зрелищем. Король Кастилии вошел в комнату и чуть не ослеп — в свете факелов всеми цветами радуги переливались самоцветы: бриллианты, рубины, изумруды. Абу Саид словно решил поразить короля Кастилии в самое сердце.
И поразил! Педро чуть не задохнулся от зависти. Руки дрожали, когда он брался за очередной изумруд или бриллиант. И тут кастилец увидел… ЕГО. Огромнейший, с пол-ладони, рубин чистейшей воды переливался кровавым отсветом, властно притягивая короля. Не в силах устоять от такого соблазна, Педро решил завладеть камнем. На рассвете он приказал своим стражникам убить всех мавров. А сам подкрался к еще спящему Абу Саиду и перерезал тому горло. Принц и проснуться не успел, как под кинжалом забулькала кровь. Но разве не сам он был виноват в своей смерти?! Зачем было хвастаться несметным богатством? Можно подумать, мавр не знал, к кому едет на переговоры. Да весь мир звал кастильского короля Педро Жестоким и даже Педро Зверем. Зачем же смущать Зверя блеском драгоценностей?
А этот мавританский имам еще имеет наглость в чем-то его обвинять! Педро в сердцах сплюнул. Можно подумать, он обогатился от бриллиантов и изумрудов Абу Саида. Да он почти все камешки раздал слугам за верную службу — ведь ни один мавр не увернулся от их клинков. Себе оставил только огромный рубин. Ах, как приятно оказалось смотреть в этот сгусток застывшей крови! Недаром, по легенде, рубины родились из кровавых слез матери-земли. И вот — проклятие имама… Конечно, все эти проклятья — глупые сказки! Однако — Педро почесал потный затылок — может, все-таки стоит поостеречься?.. Ведь убитый Абу Саид также добыл рубин неправедным путем, отняв его у своего брата Мохаммеда.
Король Кастилии ухмыльнулся — есть отличный выход. Он отдаст камень своему союзнику — английскому принцу Эдуарду в награду за помощь, которую тот в нынешнем, 1367 году оказал ему в борьбе с арагонскими наемниками. Тем более что англичанин в ожидании обещанной оплаты уже две недели гостит у него в Толедо, планомерно уничтожая винные запасы хозяина. Так не убить ли сразу двух зайцев — и Эдуарду заплатить, и от мавританского камня избавиться? К тому же и винные погреба сохранятся!
…Принц Эдуард жадно ощупал камень. Рубин с куриное яйцо. Конечно, необработанный. Но если б его отшлифовали, он потерял бы треть веса. Не стоит трогать такую красоту! И тут мысли принца прервал молодой оруженосец. Потянув Эдуарда за рукав, он зашептал: «Милорд, не берите этот камень! Слуги кастильца говорят, на нем мавританское проклятие!»
С трудом Эдуард отвел взгляд от рубина. Хотел уже было отказаться, но что-то необычайно сильное притянуло его к камню. Принц снова жадно окинул его взглядом и решительно опустил в нагрудный кошель.
На следующий день Эдуард был уже на пути в английские владения на юго-западе Франции, чему Педро Жестокий искренне порадовался.
Но радоваться было рано. Через несколько месяцев началась новая война, и спустя два года Педро Жестокий был убит своим сводным братом Энрике, захватившим кастильский престол. Говорят, что прямо перед кончиной смертельно раненный Педро шептал о каком-то проклятии, но победитель лишь рассмеялся ему в лицо.
Между тем принц Эдуард вернулся в Англию. Отец, король Эдуард III, встретил его как героя. Он всегда видел в сыне достойного наследника. Действительно, принц был на редкость бесстрашен еще с детства, а став воином, неустанно отвоевывал новые владения для Англии. Свои латы он покрывал черной краской, что навевало ужас на врагов. Его даже прозвали Черным принцем. И имя это со временем «приросло» к привезенному им в Англию огромному рубину.
Но в 1376 году случилось невероятное: удачливый воин внезапно умер от… совершенно мирной водянки. Отец-король от горя постарел в один миг и, кажется, обезумел. Во всяком случае, именно так подумали придворные, услышав, как их правитель проклинает большой красный камень. А однажды король с криком «Ты виноват!» и вовсе бросил рубин о стену. Но камень не разбился, а просто закатился под монаршую кровать. Там его и нашла любовница престарелого короля — рыжеволосая красотка Алиса Перрес, которая попыталась заправлять государственными делами от имени выжившего из ума Эдуарда III. Однажды она объявила, что сама станет разбирать судебные тяжбы, и отправилась в Верховный суд королевства. Судьи в торжественных мантиях вышли ей навстречу. Верховный судья, потрясая золотым жезлом, в ярости указал на дверь потерявшей всякую совесть красотке. Но тут Алиса Перрес подняла руку: «У меня есть все полномочия и сила власти! Вот доказательство!» В руках королевской пассии величественным и жестоким светом полыхнул рубин Черного принца — камень королевского наследника. И суд признал полномочия Алисы. Но ее торжество длилось недолго. Через год король Эдуард III скончался, и Алису Перрес с позором выгнали прочь. Рубин же перешел к новому королю — Ричарду И, сыну Черного принца. Но он не пожелал им воспользоваться. Просто отправил в королевскую казну. И там главный хранитель, бережно обернув драгоценный камень теплым бархатом, положил в заветный сундук. Ждать своего часа…
Теплое весеннее солнце пыталось осветить мрачный королевский Тауэр. Впрочем, это была задача, непосильная даже для солнца, ибо огромные нависшие своды не пропускали даже солнечных лучей. В то весеннее утро 20 апреля 1413 года наследник престола, принц Уэльский, был пьян — впрочем, он был пьян и во все другие утра. Развратные дружки каждодневно подбивали его на «подвиги в честь Бахуса и Венеры». Но в тот день принцу было не до подвигов. Его отец, вспыльчивый король Генрих IV, нещадно ругаясь, запустил огромным рубином прямо в голову своего нетрезвого наследника. Тот охнул и оторопел — спьяну принял красный прозрачный камень за огромную каплю собственной крови, которая скатилась с его лба. С тех пор все изменилось. Принц перестал предаваться Бахусу и забыл про дружков. Так что, когда через полгода он взошел на престол под именем Генриха V, все оказались крайне удивлены: давненько не приходилось видеть короля, который ведет праведную жизнь и радеет о благе своей страны.
А радеть стоило, ведь шла Столетняя война с Францией. В октябре 1415 года английские войска во главе с Генрихом V встретили у Азенкура французскую армию, в несколько раз их превосходившую. Всю ночь Генрих молился, а утром 19 октября приказал начать наступление: «Нам поможет Бог! При нас символ Силы!» Действительно, на шлеме короля гордо светился рубин Черного принца.
В битве Генрих столкнулся с французским герцогом Алансоном, славившимся своими многочисленными ратными победами. Жизнь английского короля повисла на волоске: он еще не успел нанести свой удар, когда герцог уже с силой замахнулся мечом. И тут алый свет ослепил его. Удар пришелся на пару дюймов в сторону, что и спасло Генриха, — его шлем треснул, но голова осталась цела. С тех пор король не уставал говорить, что его спас именно заветный рубин, и по возвращении в Лондон приказал положить камень в особый футляр, обшитый жемчугом с лицевой стороны.
Больше ста пятидесяти лет рубин Черного принца занимал почетное место в королевской сокровищнице Тауэра. Но однажды «королева-девственница» Елизавета I, падкая до нарядов и украшений, приказала «облачить» огромный рубин в тонкую золотую сеточку (сохрани господь не поранить камень!), чтобы можно было носить его в виде кулона или подвески к ожерельям. С тех пор камень постоянно трепетал на королевской груди.
Генрих V
Светился он на ней и в памятный июльский день 1588 года, когда Елизавета получила страшную весть: к берегам Британии идет испанская флотилия — Непобедимая армада. В то время английский флот не мог дать Испании надлежащего отпора. А раз нет земных сил, королева обратилась к небесным. Личный астролог Елизаветы Джон Ди срочно составил гороскоп, но, увы, неблагоприятный. Боясь показать его владычице, он начал искать иные пути спасения. И вот, испросив тайную аудиенцию, астролог оказался в покоях королевы. Та сидела в кресле, прижав пальцы к вискам — ее мучили частые мигрени. «Я привел к вам помощь, повелительница!» — прошептал Ди и, приоткрыв дверь, впустил какого-то старика в чернобелых одеждах. Елизавета хотела отчитать астролога за несоблюдение должного этикета, но боль в висках ударила почти непереносимой волной. Мрачный старик молча приблизился к креслу и воздел руки. Миг — и боль королевы пропала. Елизавета охнула и в недоумении перевела взор на своего астролога.
«Это тайный жрец друидов, Ваше Величество! — низко кланяясь, пояснил Ди. — Прошу вас выслушать его». Старик выступил вперед: «Я служу вам и Англии, моя королева! Я знаю, как победить испанскую армаду. Нужна Сила! — И старик показал рукой на алый камень, прикрепленный к нижней кромке рубинового ожерелья Елизаветы. — Дайте мне рубин Черного принца. Этот камень двояк: он — Добро, он — и Зло. Кто-то получит одно, кто-то — другое. Кто чего достоин».
Елизавета I
Елизавета сжала рубин тонкими пальцами: «Я верю, что Англия угодна Богу! А испанцы — захватчики. Зло отойдет им!»
Темной ночью жрец друидов собрал всех ведьм, ворожей и колдунов на берегу моря, где ожидалась высадка подплывающих кораблей Непобедимой армады. Совершенно нагие, с распущенными волосами, они вошли в холодную воду и начали шептать заклинания. А когда появилась самая большая волна, жрец друидов поднял над водой огромный рубин.
Где-то далеко-далеко завыли ветры, море почернело, и вдруг его темные воды вспыхнули ярким алым светом. Страшный шторм обрушился на подплывающие суда и завертел их в жутком ритме, разбивая о скалы, как хрупкие скорлупки. У испанской армады не было шансов. Да и кто мог бы тягаться с силой кровавых слез самой Матери-Земли?..
Спустя семьдесят лет новый правитель Англии, лорд-протектор Оливер Кромвель, изучая документы старого королевского архива, наткнулся на тайный отчет об этой мистической битве и нисколько не удивился. Он тоже слышал про волшебную силу камня. Когда Кромвель был еще молодым военачальником, ему удалось увидеть рубин Черного принца на правившем тогда Карле I. Про этого короля всегда говорили, что он — легкомысленный. И действительно, он даже знаменитый рубин не мог носить, как долженствует монарху: камень государственного значения болтался в виде верхней пуговицы на его парадном камзоле. Кромвелю тогда показалось, что камень сейчас свалится или… свалится голова Карла, потому что темно-алый камень явно напоминал запекшуюся кровью рану…
И ведь так и случилось! 30 января 1649 года свергнутого революцией Карла I казнили — прилюдно, прямо перед дворцом Уайтхолл, как государственного преступника. Впрочем, монарх, надо отдать ему должное, встретил смерть достойно, так что народ даже начал было возмущаться: ведь казнь помазанника Божьего — сатанинское дело. Но возмущения быстро улеглись. Все знали, что у нового революционного правительства разговор с королевскими прихвостнями короток: плаха или веревка — вот и весь выбор. Суровый и набожный Кромвель пообещал установить в стране революционный порядок — никаких излишеств, никакой развращающей роскоши. Не колеблясь ни секунды, он запретил все балы и развлечения, закрыл вертепы разврата — театры, резко ограничил издание книг. В начале 1658 года, чтобы изыскать средства на ведение войн, Кромвель решил продать и все королевские драгоценности. Но один камень он не собирался продавать. Наоборот, лорд-протектор не поленился лично побывать в сокровищнице Тауэра и придирчиво осмотреть там рубин Черного принца. Бедный камень! Глупый Карл I приказал просверлить дырку в его верхней части — не додумался, как по-другому «пришить» драгоценность к камзолу вместо пуговицы. Могло ли такое пренебрежение понравиться камню власти? Вот и покатилась голова Карла!
Кромвель усмехнулся и нежно сжал огромный рубин. Рука заледенела, наверно, камень еще не научился признавать в Кромвеле своего владыку. Ничего, научится! Лорд-протектор кликнул хранителя. Худой как щепка сэр Роберт Берк поспешил на зов. Он кашлял от вечной сырости и тауэрских сквозняков, но постарался улыбнуться поподобострастнее — ведь лорд-протектор, хоть и твердил вечно о христианской кротости, сам был человеком жестоким и нетерпимым. «Этот камень не пойдет на распродажу! — процедил Кромвель. — Спрячь его в самое надежное место!»
На другой день королевские драгоценности были выложены на листы с цитатами из Евангелия, в которых осуждались богатства и праздный образ жизни. Так республиканские власти выражали свое отношение к старой аристократии. Однако деньги от нее все же взяли — но строго по закону: драгоценности внесли в списки, а против них проставили имена покупателей. Выручку тщательно пересчитали и вручили приехавшему с многочисленной охраной лорд-протектору. Тот бегло взглянул на сумму и бросил Берку: «Принеси мой рубин!»
Хранителя не было пять минут, потом еще десять. Через четверть часа за ним ринулась стража и притащила к ногам Кромвеля. Хранитель заливался слезами. Оказывается, по фатальному недоразумению рубин Черного принца все-таки попал на распродажу. И его купили. «Кто?» — заорал взбешенный Кромвель. «Не могу знать! — в отчаянии ответил хранитель. — Это был какой-то незнакомец, а имени его мы не записали!» — «Как же так?!» — взорвался лорд-протектор.
«Понимаете, мы записывали только крупные суммы, а этот камень пошел всего-то за четыре фунта!» — попытался оправдаться сэр Берк, но его голос охрип, как только два стража подхватили его под руки и потащили вон из зала. Через несколько часов беднягу хранителя казнили в том же Тауэре, где он беспорочно проработал сорок лет.
Лондон впал в панику. По приказу Кромвеля солдаты обыскивали все дома сочувствующих роялистам. В служебном рвении они отбирали все камни разнообразных красных оттенков, и скоро на столе лорд-протектора выросла целая груда яшмы, граната, янтаря и даже коричнево-красных булыжников. Разъяренный Кромвель спихнул всю эту кучу на пол и приказал под страхом смерти никогда более не упоминать о рубине Черного принца.
Кардинал Мазарини пролистывал донесения своих тайных агентов. Ничего стоящего!.. Хотя что это? Краткая записка от шпиона в Англии, закодированная самым секретным шифром: «Пропал Черный принц».
Лисья мордочка кардинала Мазарини дернулась от усилия, лоб наморщился, пальцы нервно застучали по столу из мореного дуба. Он всегда занимался государственными делами только за этим столом. Выходец из Сицилии, напоенной мистикой, кардинал свято верил в приметы, предсказания и прочие ЗНАКИ. Судьба забросила Мазарини во Францию, сделала всесильным главой французской церкви и премьер-министром страны, но тяга к мистике осталась. А пропажа знаменитого рубина — истинный знак. Кардинал верил, что рубин Черного принца имеет мистическую силу над историей Англии, и потому поручил своим агентам во чтобы то ни стало найти камень — выкупить или выкрасть, но доставить в Париж. И вот волшебный рубин пропал. Он ушел от Кромвеля — это хорошо. Значит, власть лорд-протектора пошатнется. Но теперь камень не достанется и законному наследнику английского престола Карлу И. Лишиться камня власти — это плохо…
Мазарини вспомнил рассказ несчастной вдовы казненного Карла I — королевы Генриетты-Марии: «Даже ступив на французскую землю, я боялась шпионов Кромвеля и ехала тайно — называла себя вдовой де Пасси. На постоялом дворе ко мне вошла сгорбленная старуха-служанка и внесла две свечи. Я перекрестилась: две свечи — не к добру. И вдруг старуха прошептала мне: „Верните Черного принца. И ваш сын станет тем, кем должен!“ Откуда она могла узнать, кто мой сын, милорд? И какого принца нам нужно вернуть?..» И бедная королева Генриетта зарыдала. Тогда Мазарини ничего не стал объяснять ей, но сам прекрасно понял, о чем речь. Выходит, не он один связывал воцарение Карла II с алым камнем власти…
Кардинал вздохнул, замкнул потайной ящичек своего секретера на несколько ключей и отправился из личных покоев на официальную половину Лувра. В Галерее Нимф столкнулся со стайкой недавно прибывших ко двору фрейлин. Девицы прекратили свое щебетанье и испуганно присели в реверансе, будто под алой мантией прятался злобный черт, а не слуга церкви. И тут из боковой двери неожиданно вышла любимая племянница Мазарини — пятнадцатилетняя красавица Гортензия Манчини, которую он недавно удачно выдал замуж за племянника бывшего кардинала Ришелье. Отличное родство! Недаром Мазарини гордился этим браком, дал молодым свою фамилию, купил герцогский титул и отписал наследство. Но что Гортензия делает в Лувре? Ведь ее муж уехал в Руан, и она собиралась следом. Неужели правы дворцовые сплетники — и у его племянницы роман с приехавшим в Париж любвеобильным Карлом И? Кардинал вздохнул и постарался улыбнуться послаще. Но, видно, красавица почувствовала его недовольство, потому что ахнула и тоже сделала реверанс, пытаясь наклонить голову как можно ниже. Подмечавший каждую мелочь Мазарини и сам наклонился. На бархатном шнурке, обвивавшем прелестную шейку племянницы, он увидел… рубин Черного принца.
Лицо кардинала перекосилось. Юные фрейлины в ужасе ринулись врассыпную. Гортензия покраснела и набожно осенила себя крестным знамением, загораживаясь от гнева любимого дяди. «Откуда ЭТО?» — хрипло прокаркал Ма-зарини. «Это — подарок мужа!» — попыталась выкрутиться племянница. Кардинал оттеснил ее к одной из ширм: «Не ври! Кто дал? Я все равно узнаю!» Гортензия потупилась: «Карл Английский…» Кардинал властно протянул руку: «Отдай! Ты не можешь носить ЭТО!»
Племянница сверкнула глазами, но все-таки сняла рубин, вложила его в руку дяди и выбежала вон. Мазарини взвесил камень на ладони: действительно, самый большой рубин на свете! И до чего же доходит молодежь в безалаберности своих любовных интрижек — отдать символ королевской власти красотке, пусть и знатной!.. А может, это промысел Божий — привести рубин прямо в руки Мазарини? Надо поскорее его спрятать! Кардинал влетел в спальню, дрожащими руками отпер потайной ящичек секретера. Там уже лежало множество сокровищ — сорок самых крупных в мире жемчужин-«мазариниад» и «восемнадцать мазарини» — знаменитейших бриллиантов мира. Среди них «Санси», «Зеркало Португалии», «Роза Англии». Кардинал без зазрения совести скупал их у монархов, попавших в трудное положение, и у отпрысков обедневших старинных родов. Но рубин Черного принца не покидал Англию. И вот он в Париже!
Кардинал любовно взглянул на волшебный камень, но тот вдруг засветился злобным кровавым отсветом. И тут Мазарини вспомнил о старинном поверье: тот, кто завладеет рубином неправедно, пожнет несчастье. А можно ли считать праведным то, что он собирается оставить камень себе? Может, лучше не рисковать — вернуть рубин законному владельцу? Пусть сам разбирается со всей этой мистикой!
Впрочем, законного хозяина — двадцативосьмилетнего красавца-наследника английского престола — вся эта история, казалось, вовсе не интересовала. Он умиротворенно полулежал на кушетке в отведенных ему покоях Лувра и преспокойно полировал ногти. Как будто не было никакой революции и казни его отца. Будто и сам он не рисковал жизнью, не раз тайно пробираясь в Англию. Говорят, однажды, прячась от солдат кровожадного Кромвеля, Карл целый день просидел на ветвях огромного дуба. И что? Вернулся в Нидерланды к своей сестре и заявил: «Стану коро-лем — прикажу везде посадить дубы!» Неунывающий, веселый и компанейский, Карл умел устраиваться при любом дворе Европы. Во Франции он подружился со своим кузеном — двадцатилетним королем Людовиком XIV. И теперь они вместе волочились за дворцовыми красотками, ездили на охоту и танцевали до утра на балах и маскарадах. И вместе насмешничали в адрес кардинала — и зануда он, и интриган, и скупердяй.
А вот и сам Мазарини — легок на помине. Карл поднял глаза на неожиданного визитера. Что, собственно, надо этому старому лису?
«Я взял на себя смелость вернуть вам вашу собственность, милорд!» — На ладони кардинала сверкнул рубин Черного принца.
Карл усмехнулся: «Камень уже не мой. Я подарил его одной из ваших прелестных племянниц». «Вы не можете раздаривать драгоценности короны!» — мягко пожурил кардинал. «Других даров у меня нет, — попытался отшутиться Карл. — Я, знаете ли, стеснен в средствах. Этот рубин — случайная удача. Приехал какой-то незнакомец в черно-белом балахоне и наплел что-то странное: „Это дар друидов страны, которая скоро снова станет вашей!" Протянул рубин и словно испарился».
«И вы отдали камень женщине? — возмутился Мазарини. — Разве вы не понимаете, что это — символ власти? Люди, которые выкупили его для вас, а потом доставили сюда, рисковали жизнью. Они знали, что рубин Черного принца должен быть у законного короля!»
Карл лениво улыбнулся: «Если я законный король, разве они не обязаны были рисковать ради меня? А в старинные россказни про могущество этого рубина я не верю».
На кардинала вдруг накатил гнев. Он, Мазарини, смирил свою страсть к драгоценностям ради этого неблагодарного щенка! Принес знаменитый волшебный камень глупцу, который, видите ли, не верит старинным легендам! Да лучше бы оставить сокровище себе!
Стиснув кулаки в карманах своей алой мантии, кардинал принужденно улыбнулся: «Пусть вы не верите, но все же никому не отдавайте этот рубин. Он ваш!»
Мазарини вышел, а Карл лениво оглянулся на камень, лежащий на краешке его кушетки. Протянул руку, взял рубин, сжал в кулаке и долго не смог разжать пальцы — столь крепко магический камень прильнул к своему хозяину.
А через несколько дней Мазарини получил срочное донесение из Лондона: «3 сентября 1658 года скоропостижно скончался Кромвель». Кардинал зажег свечу, спалил бумагу на медленном огне и только потом отправился в покои Карла. Теперь можно не сомневаться — путь на престол законному наследнику открыт.
Сам Карл узнал о судьбоносной перемене в Нидерландах, куда он направился, чтобы навестить сестру. Потом он узнал, что всесильный лорд-протектор завещал всю власть своему сыну, но тот не обладал ни силой, ни влиятельностью отца. Так что спустя несколько месяцев Карл узнал: английский народ вновь зовет на престол законного наследника — помазанника Божьего. Хаос и треволнения революции порядком утомили англичан, и теперь они жаждали закона и спокойствия.
В день своего рождения — 29 мая 1660 года — тридцатилетний Карл II торжественно въехал в Лондон под бурное ликование всего народа. Первым делом новый король приказал вставить в центр короны свое личное сокровище — рубин Черного принца. Отверстие, которое столь неосторожно просверлил когда-то на камне его покойный отец, Карл II повелел закрыть маленьким рубином, дабы большой камень вновь обрел цельность и никогда более не обижался на своих королевских владельцев.
В 1837 году после смерти Вильгельма IV английский престол унаследовала его восемнадцатилетняя племянница Александрина Виктория, которую весь мир узнал под именем королевы Виктории. Несмотря на юный возраст, она оказалась девушкой умной и рассудительной. Но, как и любой юной особе, ей конечно же захотелось все изменить на свой лад. Вот и королевскую корону для предстоящей коронации Виктория приказала переделать. Ну а подумав пару недель, вообще приказала изготовить новую. Видно, мудрой девице не хотелось тащить в свое царствование груз старинных проблем своих предков. Ну не хотелось Виктории править по старинке, а желалось создать свои собственные традиции. А кроме того, образованная молодая правительница понимала, что это не просто ювелирные украшения, а государственные регалии, подтверждающие исконную власть монархии. Не потому ли Виктория заинтересовалась самыми старинными драгоценными камнями, имеющими за собой шлейф легендарных историй силы и могущества?
И в один прекрасный день молодая королева лично явилась в башню Мартина в Тауэре, где хранились самые выдающиеся драгоценности короны, и приказала показать их ей и рассказать историю каждого камня. «Больше всего меня интересуют старинные камни!» — объявила королева.
Хранитель государственных сокровищ казны откашлялся и начал неспешные объяснения: «Самым старинным камнем вашей короны, моя властительница, считается сапфир святого Эдуарда. Вот он — небольшой, но взгляните, как переливается его глубокая синева. Его владельцем был наш легендарный король Эдуард Исповедник, живший в XI веке. С самим камнем связана такая легенда. Однажды после службы король раздавал милостыню. Но когда подошел последний нищий, у короля уже не осталось монет. И тогда добрый король снял с пальца перстень, в котором как раз и был вот этот сапфир, и отдал нищему. Ну а спустя много лет из Святой земли в Англию возвратились двое паломников. Они пришли к королю Эдуарду и рассказали, что в пути им встретился старый-престарый путник, который сказал, что некогда получил от короля сапфировый перстень. Но самое поразительное было в том, что этот старик поведал паломникам, что он не кто иной, как святитель Иоанн, и что он бродит по земле в поисках добрых и достойных душ».
«Ах, я тоже хочу стать доброй и достойной правительницей! — воскликнула Виктория. — Отложите этот камень для моей новой короны и рассказывайте дальше!» Хранитель зарделся под восторженным взглядом юных королевских глаз и продолжил: «Паломники вернули Эдуарду этот перстень и еще передали слова святителя Иоанна: „Когда добрый король покинет земной предел, пусть не страшится, я лично встречу его в раю!“» И когда король Эдуард Исповедник умер, его похоронили с этим сапфировым перстнем. Но спустя двести лет могилу вскрыли, чтобы перенести его мощи (ведь к тому времени церковь уже объявила Эдуарда святым). И каково же было благоговейное удивление всех присутствующих, когда обнаружилось, что мощи святого короля нетленны, а сапфир по-прежнему ярко сверкает на пальце. Вот тогда-то кольцо и сняли, камень вынули и положили в королевскую казну как реликвию».
Виктория вздохнула. Как-то все это грустно: смерть, похороны… Не об этом хочется думать, вступая на трон. «Но есть же в нашей казне камни силы и могущества?» — спросила она.
«Конечно, Ваше Величество!» У взволнованного хранителя задрожал голос — он не хотел попасть впросак со своими рассказами. А легенда о камне Эдуарда Исповедника, кажется, не вдохновила королеву. Надо показать нечто яркое, невероятное, захватывающее. И тут хранитель вспомнил старинную легенду.
«Существует старинное пророчество, Ваше Величество. Его оставили эдинбургские монахи. — Хранитель набрал побольше воздуха и произнес нараспев: — Когда главный камень Шотландии соединится с главным камнем Англии, страна обретет истинное могущество!»
«А такие камни у нас есть?» — осведомилась Виктория. «Да, моя королева! Вот это — рубин «Черный принц», самый знаменитый камень в истории Англии. И вот это — сапфир Стюартов, принадлежавший еще древним королям Шотландии».
«То есть это два самых легендарных камня наших земель», — подытожила Виктория. «Так точно, Ваше Величество». — «Так чего же вы ждете? — вскричала не по годам мудрая Виктория. — Немедленно вставьте оба камня в мою новую корону! И да будет Британия самой могущественной в мире!»
И вот оба камня почистили, обмерили, взвесили и описали. Оказалось, что сапфир Стюартов после всех исторических перипетий представляет собой овальный камень глубокого синего цвета полтора дюйма в длину и дюйм в ширину, массой 104 карата. По приказу королевы его вставили в лицевую часть обода Большой имперской короны. На лицевую же часть короны в центре креста вставили и рубин Черного принца. В нем 170 каратов, и размером он с куриное яйцо. Так наконец-то сошлись оба камня. А Великобритания при королеве Виктории обрела небывалое могущество — стала империей, над территорией которой никогда не заходило солнце. Вот и не верь после этого пророчествам!
Впрочем, и легендарный и самый древний камень — сапфир Святого Эдуарда — Виктория приказала поместить на своей короне. Он занял место в верхнем кресте. Мало ли что — пусть к земным силе и могуществу прибавится еще и благодать Небес.
Вот только Георг V, внук королевы Виктории, вступая на престол в 1910 году, приказал переставить легендарный сапфир Стюартов с лицевой стороны на тыльную, поставив на его место недавно найденный алмаз «Куллинан-П». И почему, спрашивается, новый король не оставил все, как было при бабушке? Перемена мест, вероятно, смутила волшебный сапфир — он перестал радеть о могуществе страны. Империя постепенно начала разваливаться. Впрочем, возможно, сапфир и не виноват. Просто XX век оказался роковым для всех империй.
Но наступил 1953 год, когда для церемонии коронации королевы Елизаветы II решено было обновить главную корону страны. Новая королева, хоть тоже была молода, как некогда Виктория, отнеслась к переделке короны с большим вниманием. Она повелела поместить сапфир Стюартов хоть и на тыльную сторону, но в центр обода, а рубин Черного принца оставить в центре переднего креста. Так что оба легендарных камня опять оказались друг против друга и снова стали дарить стране могущество и процветание.
Кстати, обнаружилось и невероятное — тайна «Черного принца». Оказалось, что он вовсе не рубин, а красная шпинель. Сделавшие это открытие ученые-геммологи сами были шокированы и даже назвали уникальный камень «вековой ошибкой». Впрочем, на его ценности это уже не никак отразилось. Его ценность в веках, и она неоспорима. Да и не оспаривает никто. А ну как «Черный принц» обидится?..
Ныне в Большой золотой короне Британской империи 2868 алмазов, 273 жемчужины, 17 сапфиров, И изумрудов и 5 рубинов. Но все знают: «Черный принц» и «Стюарт» — самые главные.
Синьор Космо, хозяин известной венецианской гостиницы «Маркони», смахнул со стола невидимую посетителям пылинку. Синьор гордился своим заведением, ведь через месяц, в августе этого 1600 года, стукнет ровно полсотни лет, как его дед, покойный Сандро Космо, открыл семейное дело в роскошном доме недалеко от Сан-Марко, главной площади Венеции. Только самые богатые жители города и его почетные гости, дворяне и купцы, останавливаются в стенах «Маркони», ибо комнаты здесь весьма недешевы. Сейчас же, в благословенном июне, гостиница и вовсе забита до отказа — ведь через пару дней откроется известный на весь мир летний Венецианский карнавал. Улицы и площади, украшенные цветами, флагами, разноцветными лампионами, уже кишат народом. Beселые гондольеры с песнями снуют по волнам каналов, издавая призывные крики, когда гондола проплывает под аркой очередного перекидного мостика. Представители известных аристократических фамилий Рима, Флоренции, Генуи, Мантуи и других городов еще в конце весны заказали себе комнаты в гостинице синьора Космо. И тот искренне радовался наплыву посетителей, ведь каждый гость принесет свой золотой в кошелек жителей Венеции — владельцев домов и гостиниц, торговцев и лавочников, гондольеров и даже нищих, важно восседающих в своих живописных лохмотьях рядом с гнутыми венецианскими мостами.
Хлопнула дверь, и синьор Космо поморщился — а уж вот с этого посетителя много не получишь. Молодой художник, приехавший из Антверпена, поселился в «Маркони» несколько дней назад. Вообще-то Космо не привечал живописцев, ведь у этой братии карманы вечно пусты. И зачем только они едут в Италию со всей Европы? Здесь и своих голодранцев хватает. Да в Венеции или Флоренции каждый второй рисует, где уж тут получить работу приезжим! Но в тот день на нижнем и весьма сыром этаже гостиницы синьора Космо неожиданно освободилась крошечная комнатка. Обеспеченных претендентов на сырость не обнаружилось, вот хозяин и сдал ее приезжему. Тот записался в гостиничной книге: «Питер Пауль Рубенс, фламандский живописец 23-х лет от роду» и занял комнатушку. Еду в дорогой гостинице он не заказывал и, входя-уходя, старался проскользнуть незаметно, видно стеснялся своей одежды, явно немодной в Венеции.
Синьор Космо ухмыльнулся: зря стесняется, будто сам не видит, какой он красавчик. Да такого в любой одежде самая красивая модница готова приветить! И точно — синьор как в воду глядел: в конце затемненного коридора неизвестно откуда возникла белокурая Лючия, куртизанка, известная в Венеции под именем Белая Лилия, и пошла прямо на входящего художника. Ахнула и будто случайно, ненароком столкнулась с молодым красавцем. Ну а уж дальше было дело техники…
Рубенс очнулся на белоснежных простынях. Рядом, потягиваясь, как кошечка, возлежала белокурая Лючия. «Отчего ты снял такую сырую и темную комнату? — промурлыкала она. — Разве синьор Космо не предложил тебе другую?» Молодой художник улыбнулся: «Этот хитрый лис видит своих постояльцев насквозь. Он сразу понял, что я — невыгодный клиент».
«Но почему? — захлопала ресницами Лючия. — Разве он не видит то же, что и я? Ах да, конечно не видит. Он же не умеет ЯСНО видеть. А я умею. Так вот я вижу, как твое богатство можно устроить».
«Вряд ли, — вздохнул Рубенс. — Я не торговец, не друг герцога или короля. Я просто художник». — «Вот и рисуй! — улыбнулась красавица. — А может, ты не умеешь?» Рубенс вскочил с кровати, завернувшись в простыню: «Да весь Антверпен знает, что я лучший из молодых художников! Я могу за несколько минут набросать твой карандашный портрет!»
«Тогда чего же ты ждешь? — Обнаженная белокурая красавица приняла самую соблазнительную позу. — Рисуй меня!» Рубенс опешил: «У нас не принято рисовать голых женщин…» — «А в Венеции принято! — захохотала Белая Лилия. — Да все наши художники рисуют богинь с собственных любовниц. Даю тебе полчаса. Если мне понравится, я научу тебя, как надо наполнять кошельки золотом. Тогда ты сможешь купить самые дорогие холсты и краски и написать для меня парадную картину».
Карандаш Рубенса умело заскользил по листу плотной бумаги. Пять минут, десять, двадцать…
«Вот, смотри!»
Лючия застыла в изумлении: «Неужели я такая красивая?»
«Ты еще лучше! У меня просто не было времени передать твою красоту», — улыбнулся художник. «А вот у меня есть время, чтобы тебя поучить! — Лючия поудобнее уселась среди подушек. — Слушай, что надо сделать. Только никому не передавай. Это венецианский секрет! Недаром здесь, в Венеции, так много богатейших купцов, торговцев и даже… куртизанок. И все потому, что они знакомы с денежной магией.
Завтра же сделай вот что. Раз у тебя глупый кошелек, который не любит наполняться деньгами, купи новый. Выбери не большой и не маленький. В маленьком деньгам будет тесно, а в большом — пусто. Не бери кошелька ни красного, ни синего, ни белого цветов. В красном деньги «сгорать» будут, в синем — «утекут», а в белом — «заледенеют». Всех других цветов можно брать, но лучше всего возьми кошель зеленого или коричневого цвета. В зеленом деньги «расти» будут, а в коричневом — «размножаться», ведь зеленый — цвет растений, а коричневый — плодородной земли. Но главное, чтобы кошелек тебе понравился. Чтобы он был удобный и держать его было приятно. И смотри, чтобы он у тебя с рук не падал, не соскальзывал. Ну а после того как выберешь и купишь, неси кошель домой и весь день с ним не разлучайся. Держи его в руках, говори с ним. Можно положить его на ночь под подушку. Словом, со своим кошельком надо подружиться».
Рубенс недоверчиво покачал головой: «Глупости какие!» Лучия вскинулась: «Вовсе нет! Я ясно вижу тебя богатым. Но тебе придется еще потрудиться. Найди богатого, почтенного человека, который, ты точно знаешь, процветает в жизни. Возьми у него любую монету и положи ее в свой новый кошелек». Рубенс захохотал: «Как же я у почтенного человека денег возьму? Попрошу: подайте, пожалуйста?!»
«Глупец! — проворковала Лючия. — Но все равно очень милый… Попроси почтенного синьора разменять тебе некую сумму. Свою монетку ему отдашь, а его — в кошелек положишь. Это же так просто!» Художник попытался возразить: «Просто… Да я в Венеции никаких богачей не знаю!» Но Лючия загадочно улыбнулась: «Купи кошелек — узнаешь!»
На другой день Рубенс купил у разносчика кожаный темно-коричневый кошелек. Не большой, не маленький — в самый раз. Удобный на ощупь и по виду приятный. Нитка золоченая по верху кошелька пущена. Принес покупку к себе. Положил на столик и целый день на него поглядывал, ночью положил под подушку. Наутро собрался на улицу и кошелек с собой захватил. Только вышел под колоннаду гостиницы и тут же увидел роскошного вельможу: на богатой одежде — алмазные пуговицы, на пальцах — массивные золотые перстни.
Художник так загляделся, что кошелек выпал на мраморный пол. «Вы что-то уронили!» — вежливо произнес вельможа. «Простите! — Рубенс поднял кошелек. — Растерялся… Я здесь приезжий. Мне необходимо разменять вот эту монету на более мелкие». И художник вынул из кармана монету. «А мне как раз не хочется носить груду мелочи! — улыбнулся вельможа и протянул Рубенсу несколько монеток. — Вы приехали на карнавал?» — «Нет, синьор. Я приехал из Антверпена и ничего не знал о карнавале. Я фламандский художник Питер Пауль Рубенс». Вельможа улыбнулся: «Какая удачная встреча. Мой повелитель, Винченцо Гонзага, герцог Мантуанский, совсем недавно говорил, что желает взять на службу живописца с Севера. Он считает, что северные художники лучше владеют масляными красками, чем наши, итальянские. Пишете ли вы маслом, мой друг?» — «Конечно! — счастливо заулыбался художник. — Я привез с собой наиболее удачные холсты. Не угодно ли взглянуть?»
Уже на другой день новые знакомые выехали в Мантую. А исследователи творчества Рубенса до сих пор гадают, как это молодой художник сумел познакомиться с приближенным герцога и попасть на службу ко двору Гонзага. Но точно установлено одно: с тех пор Питер Пауль Рубенс уже никогда не испытывал недостатка в деньгах — его живопись оплачивалась по самому высшему счету. А его современники вспоминали, что уже богатый и всесильный Рубенс, ставший не только блестящим художником, но и весьма умелым дипломатом, почему-то всегда носил с собой коричневый кошелек, уже довольно неприглядный от старости. Да и сегодня в столовой дома-музея Рубенса в Антверпене можно увидеть этот кожаный кошель.
Дверь сотрясалась от мощных ударов. Питер Пауль Рубенс лихорадочно заталкивал под кожаный переплет книги письмо, которое только что закончил писать. Его не должны найти!
Пальцы художника предательски дрожали. Еще бы, гвардейцы кардинала Ришелье — опасные гости, особенно если ломятся в ваш дом темной ночью. Им явно безразлично, что хозяин этого дома не только знаменитый живописец, которого пригласила в Париж сама королева-мать Мария Медичи, но и дипломат, находящийся на службе у испанского короля Филиппа IV…
Рубенс отбросил книгу под стол, мазнул лицо и руки влажной краской и распахнул дверь. В дом ввалились двое «верных слуг господина». Именно так они громогласно именовали себя с тех пор, как в прошлом, 1624 году Ришелье, ставший премьер-министром Франции, объявил гвардию своей личной охраной. Охрана ему и вправду была нужна. Кардинала не любили ни король Людовик XIII, ни высшая знать. Народ же шепотом величал этого церковника «дьяволом в пурпурной мантии». И угораздило же Рубенса ввязаться в споры с церковью!
А все его приятель — Клод Никола Фабри де Пейреск. Большой знаток и собиратель искусств, он усомнился в одной из церковных реликвий — невероятной красоты древнеримской камее I века до нашей эры. Та была изготовлена из черно-белого оникса с вкраплением багровых пятен и не могла не поражать воображение, ведь это самая большая камея в мире, размером 31 на 26 сантиметров. Церковь считала, что на ней изображен библейский Иосиф, которого чествует фараон Египта. Именно из-за почетного сюжета камея и считалась святой. До вот Пейреск усомнился в сюжете и принес камею Рубенсу, ибо художник слыл знатоком античных гемм. «Как городской советник, я взял ее под честное слово из государственного хранилища, — сообщил де Пейреск. — Как на твой взгляд, что здесь изображено?» Рубенс внимательно осмотрел камею: «Если это сюжет об Иосифе и фараоне, то почему правитель Египта изображен в одеждах римского воина, а рядом какая-то женщина в типичном одеянии патрицианки?! Нет, тут что-то не так». Вот тогда-то де Пейреск и уговорил Рубенса заняться изучением сюжета камеи. И к чему это привело — к визиту слуг кардинала?..
«Почему не открывали так долго?» — рявкнул гвардеец. Художник поднял заляпанные краской руки: «Когда я рисую, то ничего не слышу и не вижу. Особенно когда выполняю работу по заказу королевы-матери». Имя королевы произвело впечатление. Гвардейцы переглянулись, но уходить не собирались. Рубенс надменно вскинул подбородок и брезгливо протянул на манер высокопоставленного вельможи: «Так что угодно, господа?»
И тут один из незваных гостей произнес нечто неожиданное: «Мы хотим переговорить с вашим слугой Костеном!»
Рубенс чуть не присвистнул: вот, значит, в чем дело! Правда, он уже давно подозревал, что Костен шпионил за ним. Со времен кардинальства Ришелье Франция стремительно обрастала соглядатаями. Соседи следили за соседями, слуги за господами. Хорошо, что несколько дней назад он выгнал этого бесстыжего парня. Иначе письмо, которое Рубенс еще не успел отправить посольской почтой в Антверпен своему старшему сыну, наверняка оказалось бы в руках «ночных гостей». А ведь в этом письме — явная ересь, подлинная история священной камеи, которую Рубенс уже успел выяснить.
Художник смерил гвардейцев самым высокомерным взглядом: «Костен оказался нечист на руку, и я уволил его!» Гвардейцы опять переглянулись. Они явно не рассчитывали на такой поворот дела. Рубенс между тем повысил голос: «Врываться в дом королевского дипломата, чтобы поговорить с его слугой, возмутительно. О вашем визите завтра же утром узнает кардинал!» — «Вы сможете рассказать ему сами! — хмыкнул старший гвардеец. — Вот предписание вам явиться завтра в Пале-Рояль!»
Заперев дверь за непрошеными гостями, Рубенс вернулся в свой кабинет. Вынул из книжного тайника письмо сыну и перечитал его еще раз.
«Мой дорогой Альберт!
Твои познания в латыни и древнегреческом оказали мне неоценимую помощь. Сразу видно, что братья августинцы, которым я поручил твое воспитание, отличные преподаватели. Учись лучше, мой мальчик, а когда выучишься, я отдам тебе свою коллекцию античных редкостей, которую собираю всю жизнь. Жаль только, не могу присоединить к ней самую большую камею в мире, ведь она — собственность французской короны и реликвия церкви. Во Францию камея попала еще в 1239 году, когда король Людовик IX купил ее у императора Латинской империи Бал-дуина II. А тому она досталась от крестоносцев, взявших штурмом Константинополь в 1204 году. Тогда, мой мальчик, были ужасные времена. Великий город был разграблен, население перебито. Слава богу, что удалось спасти хранившиеся в городе христианские святыни. Среди этих уникальных реликвий была и «резная картина на камне, рассказывающая о жизни святого Иосифа», как назвали ее современники.
Смотри, мой мальчик, я зарисовал камею. А соотнеся латинский текст, который ты перевел, и знания, полученные мною из старинных источников, я понял, что на камее изображен вовсе не библейский Иосиф, а император Тиберий, живший в I веке нашей эры. Вот почему вокруг него изображены римские воины и красавицы в античных- одеждах. Над центральной группой парит величественный император Август, который к тому времени отошел в мир иной, оставив трон Тиберию. Внизу же, в скорбных позах, — группа пленных варваров, которые умоляют императора о прощении. Всего изображено двадцать фигур, и каждая с изумительным мастерством и тончайшими деталями, — словом, настоящая картина в камне. Неудивительно, что по распоряжению одного из византийских императоров это сокровище «одели» в золотую оправу, усыпанную драгоценными камнями и жемчугом».
Рубенс оторвался от чтения письма. Ну надо же было вляпаться в такое! Да, он помог своему другу Пейреску установить истину: на камее изображен не библейский герой, а реальный римский император. И что теперь? Получается, он, Рубенс, лишает французскую церковь ее знаменитой реликвии. Кто потерпит такое? Уж точно не кардинал Ришелье. Он уже пригрозил Пейреску церковным судом. Но даже если завтра Рубенс окажется в Бастилии, все равно нужно, чтобы мир узнал разгадку сюжета камеи. Надо только спрятать письмо. Испанский посланник обязательно заглянет в тайник и перешлет письмо сыну Рубенса.
Впрочем… Рубенс снова сел за стол и дипломатично приписал: «Надеюсь, мой мальчик, ты понимаешь, что я провел все эти изыскания по истории камеи только во благо Франции, ее короля и всемилостивейшего кардинала. Аминь!» Пусть любой, кто случайно прочтет, будет уверен — художник лоялен к французской власти.
Как ни странно, но на другой день слуги кардинала во дворце Пале-Рояль встретили Рубенса весьма корректно. Тотчас провели через залу официальных аудиенций в кабинет Ришелье. Художник был поражен, сколь торжественно обставлены парадные залы и сколь аскетично выглядит рабочий кабинет кардинала: огромный стол красного дерева, заваленный бумагами, черное кожаное кресло и стеллажи с книгами и футлярами на всех стенах от пола до потолка. Видно, на первое место Ришелье ставил не роскошь, а государственные дела. Вот и сейчас он что-то торопливо читал. Но едва слуга ввел Рубенса, Ришелье поднял голову и преувеличенно широко улыбнулся: «Я жду вас, друг мой! Вы хорошо потрудились. Тем более что провели все свои изыскания «во благо Франции», не так ли?»
У Рубенса перехватило дыхание: он выгнал лакея-шпи-она, не впустил гвардейцев, но все равно кто-то из слуг донес на него. И вот кардинал цитирует его письмо!
«Я тоже увлекаюсь историческими штудиями, — еще шире улыбнулся кардинал. — Но мои успехи скромны, не то что ваши. Это же открытие в мире искусств: выяснить, что ониксовая камея посвящена императору-языч-нику. Но что это дает? Вы лишаете нашу церковь святой реликвии!» Рубенс похолодел. «Все в руках Божьих, — произнес он. Сглотнул и добавил: — И ваших, Ваше преосвященство. Все знают, что вы истинный ценитель античных редкостей. Так неужели вам не нужна истина?»
Кардинал прищурился: «Расскажите. Но не о старинных временах — о тех, что поближе!» Рубенс осторожно проговорил: «Я установил, что камея очень понравилась королеве Екатерине Медичи. Она приказала присовокупить к золотой оправе драгоценные камни и жемчуга. Потом подарила камею старшему сыну — королю Франциску II. Потом камея переходила к другим Валуа как символ власти». Кардинал скривился: «И все сыновья Екатерины умерли насильственной смертью, кто от яда, кто от кинжала… Забавно, не правда ли?»
Рубенс стиснул тонкие пальцы: беседа принимала неприятный оборот. «За свою долгую жизнь произведения искусства всегда обрастают легендами, — тихо проговорил он. — В старинных рукописях часто упоминается, что ониксовая камея оказывает на владельцев зловещее влияние. Считается, что, поскольку на ней изображены несчастные пленники императора, камея не приветствует никаких властителей и, больше того, стремится отобрать у них власть. Но это легенды, Ваше преосвященство…».
«Конечно! — Ришелье вскинул на художника холодный взгляд. — Мы благодарны вам за изыскания, но настоятельно рекомендуем вам и вашему другу де Пейреску забыть о них».
И кардинал величественно взмахнул тонкой рукой, показывая, что аудиенция окончена. Однако едва за Рубенсом закрылась дверь, Ришелье рывком открыл ящик своего стола. Там таинственным черно-багровым светом поблескивала огромная камея.
«Я подозревал, что ты приносишь несчастья, черное чудовище! — прошептал кардинал. — Недаром твои багровые вкрапления словно пятна крови… И надо же было проклятой королеве Медичи отыскать тебя! Лежала бы себе спокойно в казне… Но я не желаю, чтобы трон опять зашатался. Хватит с бедной Франции потрясений!»
И, обернув руку пурпурным рукавом сутаны, Ришелье, подцепил черную камею, как зловредного скорпиона, и бросил ее в нижний ящик старинного комода. Пусть лежит там и никому более не попадается на глаза!
Так и лежала в укромном ящике комода величественная «картина из камня». Давно уже отошли в мир иной и кардинал Ришелье, и король Людовик XIII. На троне вот уже которое десятилетие пребывал великий Людовик XIV, сделавший Францию не только самой мощной державой Европы, но и законодательницей моды, манер, искусства. Однако «король-солнце» неуклонно старился, хотя и упорно отказывался в этом признаваться.
…В то хмурое осеннее утро он явно хандрил. За завтраком откушал мало, не принял ни одного министра. В припадке меланхолии обругал свои роскошные покои в Версальском дворце: «Сколько можно любоваться на одно и то же? Неужели нет ничего новенького?» Вот тут кто-то из приближенных и подал королю огромную камею: «Сир, это античное сокровище нашлось в старинной мебели!»
Король оглядел ониксовую камею, но в восторг не пришел: «Какая-то она не царственная — черно-белая, и эти противные багровые пятна… Конечно, она, наверно, весьма ценная, но мне не нравится. Отдайте ее дофину Людовику. У него как раз скоро день рождения».
Приказано — выполнено. Сын Людовика XIV получил камею в подарок. Но через полгода, в апреле 1711-го, он скоропостижно умер. Наследником престола был объявлен его старший сын — герцог Бургундский, которому вместе с прочими регалиями дофина передали и черно-белую камею. Но не прошло и года, как и он скоропостижно скончался. Бедный Людовик XIV объявлял все новых своих наследников, но его дети и внуки не задерживались на этом свете. Наконец очередь дошла до двухлетнего правнука короля — герцога Анжуйского, коронованного в 1715 году под именем Людовика XV Ему, конечно, никаких регалий передавать не стали. А его опекун, блестящий и расточительный регент герцог Орлеанский, ценил только золотые луидоры. Так что камею он запер в ящике одного из своих комодов, а потом и ключ от него потерял.
Долгое время о большой античной камее никто не вспоминал. Наверно, о ней и вовсе все позабыли, если бы не страсть нового короля Людовика XVI к старинной мебели. Король даже завел у себя во дворце специальную мастерскую, где собственноручно реставрировал антиквариат. Особенно же любил он вскрывать и чинить старые замки.
Так что когда ему на глаза попался пыльный комод столетней давности, он не стал его ломать, а тщательно подобрал ключи. Наконец старинный замок глухо щелкнул и открылся. Там среди бумаг лежала огромная камея.
Людовик пришел в восторг, показал находку своей жене Марии-Антуанетте и более с камеей не расставался. Однако счастья королевской семье она не принесла — дальнейшая трагическая судьба этой венценосной четы известна всему миру.
Вскоре после революции 1789 года драгоценности французской короны (в том числе и камея Тиберия) были выставлены на всеобщее обозрение в Париже как Народное достояние. И народ довольно быстро почти все разворовал. Однако камея малограмотных воров не заинтересовала. Ее передали на хранение во вновь организованный специальный Кабинет медалей, в чьей витрине она и осела. Но видно, «черному чудовищу» там было скучно.
…Гражданин Шарлье и до революции слыл странным. Заниматься извозом, как его отец, не захотел, мечтал об учебе, но в семье не было денег. Мальчишка начал кашлять — то ли от тоски, то ли от недоедания. Родители махнули на него рукой — чего беспокоиться, все равно не жилец. Парень сбежал из дома и начал самостоятельную жизнь. Но и шайка воров, к которой он прибился, смотрела на него как на дурачка. А как иначе? Ведь он все добытые деньги тратил то на покупку книг или печатных картинок, а то и вовсе на билеты в общедоступные музеи и на выставки. Ну а уж когда революционные власти объявили свободный «осмотр бывших королевских сокровищ и ценностей, награбленных у французского народа», хилый Шарлье просто расцвел, распрямился, прикупил одежонку поприличней и все дни пропадал на «осмотрах». Золотые вазы и столовое серебро его не вдохновили. Но своеобразная красота ониксовой камеи поразила в самое сердце. Изо дня в день он бродил вокруг стенда, на котором она была прикреплена, и строил планы ее похищения. То думал взорвать стену, то прикидывал, не пробить ли водоотвод, который проходил рядом. Ведь и от взрыва, и от потока воды начнется паника, при которой можно незаметно похитить прекрасную камею. Но что, если при этом пострадает и само бесценное сокровище?
Словом, от всех экстремальных планов Шарлье отказался, решив прибегнуть к испытанному способу — украсть. И вот, добыв форму национального гвардейца (чтобы действовать, не вызывая подозрений), он ночью проник в Кабинет медалей, где и вынул камею из застекленной витрины. Но тут ему в голову пришла весьма здравая мысль — вокруг же полно украшений из золота и серебра, не прихватить ли и их?
Так что домой гражданин Шарлье явился нагруженный «экспроприированным» имуществом. А чтобы никто его не заподозрил, уже ранним утром поспешил в Кабинет медалей. Сочувствовал служителям, не уберегшим «народное добро», громко клеймил воров-негодяев. Его возмущенный монолог даже попал на страницы парижских газет. Для отвода глаз гражданин Шарлье еще два месяца ходил в Кабинет медалей. И никому не приходило в голову, что, едва вернувшись в свою каморку, он тщательно запирал двери и вынимал ЕЕ — свою возлюбленную камею.
Однако время шло. Гражданин Шарлье больше не воровал, боясь попасть в полицию, а жить надо было. Он нашел покупателей на украшения. Их, правда, пришлось спрессовать в обычные слитки, но Шарлье об этом не жалел. Полгода он жил, ни в чем не нуждаясь, но однажды на пороге его дома объявился рыжий Верзила, главарь его бывшей шайки. «Кажется, ты подработал на стороне, — заявил он, сплевывая прямо на только что помытый Шарлье пол. — Лично я не против, но половину добычи гони в общак, а то плохо будет!»
Верзила ушел, а Шарлье еще долго пытался успокоить свое бедное сердце. Денег у него уже не было, и выход намечался только один — расстаться с камеей. Она же стоит баснословную сумму. Но продать ее надо не во Франции. Только где? И вот, пораздумав, Шарлье решил ехать в столицу ювелиров — Амстердам.
Несколько недель он предлагал свое сокровище ювелирам и коллекционерам. По городу поползли слухи. И под видом покупателя к Шарлье явился сам французский посланник. Итог был прост — вор отправился в тюрьму, а камея домой — в парижский Кабинет медалей. Там она и находилась, пока не попалась на глаза первому консулу Франции — Наполеону Бонапарту.
Наполеон жаждал неограниченной власти и потому обожал все истинно королевское. Узнав, что черно-белая камея долгое время считалась в королевской семье символом будущей власти, тут же затребовал ее себе. Увиденное сокровище поразило его. В порыве восторга Бонапарт окрестил его «Великой камеей Франции», приказал вставить в большую золотую оправу стиля ампир. А при своей коронации повелел положить камею рядом с другими монаршими регалиями: Наполеону, мечтавшему о покорении мира, льстило, что на камне изображен всесильный римский император, у ног которого уже лежал завоеванный мир.
Что было дальше, знают все. Покорения мира не случилось, зато последовал крах империи и последующая ссылка Наполеона на остров Святой Елены. Великая же камея Франции стала разменной монетой в расчетах с победителями. Ее вместе с другой уникальной геммой, которую называли камеей Гонзага, предложили в качестве «сердечного дара» русскому императору Александру I. Но император не принял дара. Он предпочел взять другую камею, так называемую камею Гонзага. И был по-своему прав: Великая камея Франции должна остаться в стране, где она получила столь громкое имя.
Однако Великая камея Франции не утратила интереса к далекой России. После Октябрьской революции союзники по Антанте неоднократно обсуждали вопрос о том, где найти средства для помощи Белому движению. И нашлись-таки умники, предложившие выручить их, в том числе за счет продажи за океан Великой камеи Франции. Правда, Белое движение вскоре было разгромлено, и надобность в продаже отпала. Однако на исходе XX века в Кабинет медалей вновь поступило предложение о продаже камеи. На этот раз уже из самой России, от одного из новоиспеченных миллиардеров, пожелавшего не разглашать свое имя. Но и эта сделка не состоялась. Возможно, не сошлись в цене. Хотя, скорее всего, французы благоразумно решили не трогать свою Великую камею: лежит она спокойно на привычном месте — и пусть себе лежит. Так надежнее.
В апреле 1814 года закончилась та самая великая война, которую у нас принято именовать Отечественной 1812 года. В первый день месяца русские войска вошли в Париж. Готовились к тому, что французская столица будет к ним враждебна. Но, на удивленье русских, Париж встретил их вполне доброжелательно. То ли французам надоело воевать и отбиваться от всего мира, то ли просто захотелось спокойно-размеренного жития.
К тому же русские офицеры оказались весьма галантны — они отлично говорили по-французски, танцевали модные танцы и целовали красавицам Парижа нежные ручки. Особо галантным, красивым и представительным кавалером парижанами был признан сам император России — Александр I. И никто не удивился, что действующий монарх уделил пристальное внимание монархине смещенной, вернее, удаленной от двора — бывшей супруге Наполеона Жозефине Богарне.
Александр I, обожавший свою супругу, никак не мог взять в толк, как это Бонапарт решил развестись с женой, с которой прожил практически всю жизнь. Не потому ли русский правитель столь сочувствовал брошенной женщине, которая добровольно и трогательно несла свой нелегкий крест.
Словом, почти каждый день парижане с удивлением наблюдали эту странную парочку — русский царь и бывшая французская императрица прогуливались то по набережным Сены, то по старинным улочкам города. Стоит вспомнить, что Александру в то время было всего сорок шесть лет, а Жозефине уже пятьдесят, так что она старалась выглядеть как можно моложе и привлекательнее. Умная женщина понимала, что от доброго отношения русского царя зависит не только ее личное будущее, но и будущее ее непутевого супруга Наполеона, плененного союзниками.
Жозефина Богарне
Немудрено, что Александр и Жозефина обменивались небольшими подношениями. Император подарил красавице шикарную русскую шаль, она же ему — булавку для галстука. Но когда парижане решили преподнести Александру бесценную реликвию — Великую камею Франции, ^озефина принялась его отговаривать: «Вы не должны Рать эту драгоценность, мой друг! У нее темная судьба и зловещая слава. Откажитесь! А если не побрезгуете моим скромным даром, я с радостью подарю вам иную камею, не менее великую. Ее называют по имени прежнего владельца, герцога Франческо II Гонзага, правителя итальянского города Мантуи. Гонзага приобрел ее для своей обожаемой супруги, шестнадцатилетней Изабеллы д’Эсте, когда та вышла за него замуж в 1490 году. Супруги прожили в согласии всю жизнь и искренне считали, что в этом помогла легендарная камея. Ведь на ней изображен парный портрет правителей эллинистического Египта — профили Птолемея II и его любимой жены Арсинои II».
Александр, славившийся своим великолепным образованием и начитанностью, прищурил глаз: «Кажется, я помню: они жили в середине третьего века до Рождества Христова. Именно Птолемей основал легендарную Александрийскую библиотеку. И он настолько сильно любил жену, что взял даже имя Филадельфос, что означает — любящий сестру».
Жозефина вздохнула: «Действительно, в те времена фараоны женились на сестрах. И Арсиноя была сводной сестрой Птолемея. Но он любил ее настолько сильно, что повелел ввести ее имя в пантеон богов, а любимый город Крокодилополь переименовал в город Арсиной. В следующий раз я принесу на наше встречу мою любимую камею, и вы, мой друг, поймете, что эта пара действительно любила друг друга».
Жозефина сдержала слово. На следующий день Александр и сам смог убедиться, насколько ярки профили Птолемея и Арсинои, вырезанные на большом сардониксе — почти 16 сантиметров в высоту и 12 — в ширину. Сардоникс — камень, идеально подходящий для создания миниатюрных портретов. Ведь в лучших образцах этого камня чередуются слои различной окраски. Так что нижний слой идеально подходит для фона, на котором вырезаны лики (средний слой), а за ними одежда или другие детали (самый верхний слой). Вот и на камее, которую принято именовать камеей Гонзага, на темно-коричневом фоне ярко выделяются лики цвета слоновой кости (созданные из второго слоя). Ну а верхним слоем выступают светло-каштановые волосы Арсинои и темнокаштановый шлем Птолемея.
Сама резьба отличалась невероятным изяществом и умением, ведь неизвестному древнему мастеру удалось даже вырезать внизу камеи рядом с профилем Птолемея древние символы — перо, олицетворяющее царскую власть, феникса, возникающего из пепла, и лицо старца, олицетворяющего высшую мудрость.
Александр был поражен искусством резчика, но более всего историей камеи, ведь это была история Любви. Российский правитель вообще был человеком сентиментальным (впрочем, тогда всем искусством правил сентиментализм), а тут — и любящие супруги, изображенные на камее, и дар герцога Гонзага обожаемой жене. Между прочим, Изабелла д’Эсте слыла не просто красавицей, но и покровительницей искусств. На поддержку художников и ваятелей, архитекторов и литераторов, музыкантов и актеров она тратила огромные средства. Недаром же впоследствии ее назвали Примадонной Возрождения.
Русский император не поленился узнать и последующую историю этой драгоценной камеи и семейства Гонзага. Оказалось, что в 1542 году, спустя три года после смерти Изабеллы д'Эсте, придворные ювелиры составили каталог ее драгоценностей. Вот в нем-то и упомянули про драгоценную камею.
Чуть позже внук Изабеллы, Лодовико Гонзага отправился во Францию. Дело в том, что вторая его бабушка (по материнской линии), французская герцогиня Анна Алансонская, принадлежала к правящему дому Валуа. Но она предпочла уйти в монастырь. Однако кто-то же должен был присматривать и распоряжаться ее большим хозяйством, оставшимся во Франции! Вот бабушка и отослала туда Лодовико.
Скорее всего, именно через него камея Гонзага и попала во Францию. Тем паче что там Лодовико женился на богатейшей наследнице Генриетте Клевской. Она приходилась двоюродной сестрой королю Генриху Наваррскому, а потом стала верной подругой его легендарной супруги королевы Марго. Словом, везде, куда бы ни попадала камея Гонзага, возникала любовь и устанавливались пары. И между прочим, женитьбе Лодовико способствовала еще одна итальянка, которая в то время как раз была на французском троне, — королева Екатерина Медичи. Может, именно в подарок за успешные свадебные хлопоты Лодо-вико и преподнес в дар королеве Медичи свою легендарную камею?
Так это или нет, сейчас не установишь. Но известно, что Наполеон Бонапарт, пришедший к власти спустя более двух веков, нашел эту камею в королевской сокровищнице и преподнес своей обожаемой тогда жене Жозефине. И вот она, даже дав развод своему Бонапарту, все еще любит камею, беспокоится о ней…
Александр I прекрасно понимал, отчего бывшая императрица Франции готова отдать ему, завоевателю, свое любимое сокровище. Ведь скоро состоится совещание союзников, на котором слово русского императора о том, как наказать «корсиканское чудовище», станет решающим. Й вот — последнее свидетельство любви в обмен на жизнь бедолаги Бонапарта…
Александр I отказался от Великой камеи Франции, но принял в дар камею Гонзага. Так она попала в далекий Санкт-Петербург, где, надо признать, нашла заслуженное восхищение. В коллекции Эрмитажа это наикрасивейшая и самая большая по величине камея — главная камея Эрмитажа.
При этом стоит упомянуть, что эрмитажная коллекция антиков — одна из лучших в мире. Начало ей положил сам Петр I, привезший несколько камей из Голландии, ну а Екатерина II увеличила коллекцию от одного стенда до нескольких помещений. Вот и ее любимый внук, Александр I, внес свой дар.
Ну а что же стало с Жозефиной, преподнесшей такой богатый подарок российскому императору? Увы, однажды она, гуляя как раз именно с ним в Мальмезонском парке; простудилась. И 29 мая 1814 года скончалась в горячке.
Вот и думается: может, не стоило ей отдавать камею, это свидетельство любви Наполеона? Может, камея любви берегла бы ее и дальше? Ведь на самом деле Бонапарт не разлюбил свою Жозефину. Просто ему был необходим наследник, которого Жозефина дать уже не могла. Вот и пришлось
Наполеону развестись и вступить в династический брак. Но ведь недаром он, умирая 5 мая 1821 года, прошептал всего три слова. Но каких! «Франция… Армия… Жозефина…»
Выходит, любовь не прошла… Так может, надо было сохранить камею любви?..
Года четыре назад мир был потрясен — нашелся сероголубой бриллиант «Виттельсбах», обладавший не только изысканностью граней и исключительной чистотой, но и невероятно захватывающей историей, прошедшей сквозь века. Ювелиры горевали о его потере, ведь камни подобного цвета весьма редки. К тому же, кроме минералогической (ну и, естественно, рыночной) ценности, бриллиант имел и еще одну — ценность старинной мастерской обработки. Бриллиант был огранен в XVII веке и с тех пор переогран-ке не подвергался. Конечно, архаичная огранка не соответствовала современным требованиям, снижала реальную стоимость камня. Но все равно ювелиры были уверены, что именно она и придавала ему историческое значение, подчеркивая очарование сокровища прошлых веков.
Историки тоже сокрушались, потеряв камень из виду. Ведь судьба этого бриллианта являлась документально доказанной, что тоже большая редкость. Обычно бриллианты имеют весьма смутную историю, а тут доподлинно известно, что редчайшее сокровище было найдено в знаменитых индийских алмазных копях Голконды. Потом долгое время драгоценный камень хранился в Агре — столице империи Великих Моголов. В Европу же попал в конце XVI века, и первым его европейским хозяином стала испанская корона.
Дама в черной мантилье и плотной вуали, скрывавшей лицо, глухо произнесла: «Вы должны написать мой портрет, дон Диего!»
Веласкес окинул незнакомку пытливым взглядом: мантилья дорогая — подбита мехом, расшита золотыми нитями. В черной вуали блестят бриллианты. Дама явно богата. Но явилась вечером в мастерскую художника — одна, без дуэньи?! Это невероятно! Мадридские красавицы и носа не кажут на улицу без сопровождения, иначе их ждет жестокое осуждение общества. Может, незнакомка живет в одной из комнат огромного королевского дворца, как и сам Веласкес? Тогда она просто пробралась по темным коридорам. Но все равно — как осмелилась она, незваной, войти к мужчине?!
Веласкес не любил загадок и недомолвок. Он слишком дорожил своим местом при дворе короля Филиппа IV. И потому ответил не слишком любезно: «Я не пишу по заказу, сеньора. Тем более незнакомых людей». Незнакомка приблизилась, повысив тон: «Меня вы напишете!» Из-под вуали сверкнул гордый взгляд. Художник напрягся: где он мог видеть эту женщину? Но вспомнить не успел — мантилья полетела на пол. Прямо перед художником оказалась молодая красавица — совершенно обнаженная, но с черной вуалью, закрывавшей лицо. «Напишите меня так!» — не попросила — приказала она.
Веласкес застыл как вкопанный. Что делать? Прогнать безумную незнакомку? Но как? Он не слишком-то разбирался в этикете. Он же вырос не в Мадриде, а в провинции. Конечно, прошло уже четверть века с тех пор, как он, недотепа из Андалусии, появился в 1623 году в столице. Тогда двадцатичетырехлетнему Веласкесу выпало огромное счастье стать личным живописцем короля. Но что сейчас может сказать монарх, увидев обнаженный портрет?! Это в Италии художники пишут и натурщиц, и любовниц, и богатых дам без одежды. А в мрачной католической Испании такое невозможно. Что скажет церковь и ее оплот — набожный Филипп IV?! Никто еще не изображал здесь ничего подобного…
Но что, если именно ему, Веласкесу, суждено стать первым? Недаром же он — «первый живописец короля». Да и разве он каменный — глядеть на такую красоту, когда она сама просится на холст?! В конце концов, если возникнут вопросы, всегда можно сказать, что холст с обнаженной красавицей он привез из Италии. Он же недавно был там.
«Так что же вы молчите? — прозвучал насмешливый голос незнакомки. — Боитесь короля или церкви? Но я заплачу невероятную цену!»
Веласкес отпрянул: что имеет в виду эта странная донна? Не хватало еще ему, благочестивому мужу и отцу семейства, завести интрижку на старости лет. Ему же через пару лет стукнет пятьдесят!
Незнакомка гордо выпрямилась: «Я предлагаю вам не себя, а вот это!» На узкой ладони бездонной голубизной блеснул драгоценный камень. Небольшой, но такой завораживающий, волшебный…
Веласкес узнал его сразу. Он же был первым живописцем двора и брал из королевской сокровищницы то изумруды, когда рисовал парадные одеяния королевы, то жемчуга, когда писал испанских инфант, то бриллиантовые гарнитуры для портретов самого короля. Но ни разу Веласкес не осмелился взять вот этот мистический синеголубой камень. Даже хранитель драгоценностей короны не мог сказать, как он появился в сокровищнице, зато все знали, что это драгоценность Неба, алмаз невест — волшебный камень, охраняющий супружеское счастье. Когда нынешняя королева выходила замуж за тогда еще принца Филиппа, к ее свадебному платью прикрепили круглую брошь с синим алмазом — покровителем невест.
«Откуда у вас этот камень?» — хрипло прошептал Веласкес. «Я не украла его, — вспыхнула незнакомка. — Мне дал его сам Филипп. Этот камень должен стать вкладом за мой наряд невесты. Увы, он не будет ни пышным, ни величавым. Черный подрясник — вот моя будущая одежда. Никто никогда не увидит моей девичьей красы. Я должна уйти в монастырь и стать Христовой невестой. Но прежде чем я сделаю это, я хочу, чтобы моя красота осталась хотя бы на холсте. Рисуйте, дон Диего, и я отдам камень вам, а монахиням скажу, что потеряла его».
Незнакомка вновь раскрыла ладонь. И Веласкес не удержал свою руку, которая, кажется, сама по себе взяла камень. Художник знал про него все: сине-голубоватосерый алмаз, почти округлый, с 82 гранями. Конечно, он огранен, но не бриллиантовой огранкой. Поэтому-то его и называют чаще алмазом, чем бриллиантом. Его вес небольшой — 35,56 карата, но сам камень — влекущий чистотой небесной голубизны….
Как заколдованный, Веласкес схватился за краски. Хорошо, что холсты в его мастерской всегда натянуты. За этим следят ученики. Нельзя, чтобы такую красоту схоронили в глухих стенах монастыря! И речь не о мертвом камне, а о живой девушке. Пусть она останется хотя бы на холсте. Он напишет Венеру перед зеркалом, но не так плотски, как пишут итальянцы. Он нарисует целомудренную испанскую богиню, покажет ее только со спины. Прекрасные линии женского тела — и никаких вожделений! Крошечный амур держит зеркало, и красавица смотрится в него долгим взглядом, словно хочет навеки запомнить свою красоту. И только черное покрывало намекнет зрителю на будущую трагедию. О мадонна, монастырь…
Посетительница вздохнула: «Возьмите алмаз, господин живописец!» — и протянула художнику драгоценный камень, вспыхнувший в отблеске свечей. Веласкес покачал головой: «Завтра, донна! Вам придется прийти без вуали. Я допишу лицо».
Но вторая встреча так и не состоялась. И только через неделю, рисуя портрет одного из королевских карликов, Веласкес случайно узнал, что двоюродную сестру монарха насильно отвезли в монастырь. Говорят, король поставил перед ней выбор: замуж по его выбору или черная ряса. Но девушка была влюблена и потому предпочла монастырь ненавистным объятиям по выбору короля.
Хуже всего, что художник никак не мог вспомнить, как выглядела девушка. У короля же были десятки родственниц! Но «Венеру перед зеркалом» нужно было закончить. Веласкес написал лицо с одной из своих натурщиц, но оно, увы, не подошло. Художник написал другое, потом третье. Он бился еще много месяцев, но все равно оставалось заметно, что лицо с земными золотистыми кудряшками не совпадает с небесным по красоте телом. Художник плюнул и оставил все, как есть. А потом и вовсе увез картину из своей дворцовой мастерской в поместье жены под Севильей — от греха подальше! Своей верной жене Хуане объяснил, что богиня Венера — символ «вечной женственности». Жена, конечно, повздыхала и на всякий случай спрятала нескромный холст в потайном ящике большого комода — вряд ли церковные власти одобрят эту самую женственность.
А синий алмаз, которому, казалось бы, суждено было навсегда оставаться в монастырской сокровищнице, вновь оказался в королевской казне. Веласкес увидел его в 1660 году, когда Филипп IV решил выдать одну из своих дочерей, инфанту Марию Терезу, за молодого короля Франции Людовика XIV и поручил организацию этого чрезвычайно важного для Испании торжества своему любимому художнику. Причем даже аргументировал это: «Мой дон Диего слишком большой молчун, чтобы проболтаться обо всех сюрпризах, и слишком нелюдим, чтобы назначить на денежные места своих людей!»
Веласкес действительно все сделал сам. Сам создал и фасон свадебного платья инфанты, и цветочную декорацию барки, на которой невеста должна была переплыть реку Бидассоа, по которой проходила граница Испании и Франции, и эскиз обивки кареты в виде сказочного грифона, «на котором испанская красавица воспарит в Фонтенбло». Филипп во всем положился на любимца. Но драгоценности для приданого они отправились выбирать вместе.
Хранитель королевской сокровищницы уже ждал их, склоняясь в нижайшем поклоне. Кованые сундуки были распахнуты, и в свете многочисленных факелов драгоценные камни искрились всеми цветами радуги. Главные сокровища короны были выложены на специальном столе, затянутом фиолетовым бархатом. Король поднял на художника тяжелый взгляд: «Каков ваш выбор, дон Диего?»
Художник склонился в низком церемонном поклоне (нельзя же просто так говорить с «его католическим величеством»!) и начал, тщательно подбирая слова: «Вот этот жемчужно-бриллиантовый гарнитур из двадцати семи предметов — любимец инфанты. Конечно, она должна взять его с собой. А вот этот набор из тридцати подвесок восхитил посла Франции. Тот даже сказал, что в его стране нет ничего подобного. Значит, надо включить в приданое и его — хорошо утереть нос французам. А вот это… — Голос Веласкеса дрогнул. — Неужели это алмаз невест? А говорили, что он утерян…»
Филипп ткнул пальцем в темно-синий камень: «Он и вправду вечно теряется, но всегда находится. Правда, в последний раз он не терялся. Я тайком отдал его двоюродной сестрице в качестве вклада в монастырь Мадре де Диас. Думал, она станет Христовой невестой. Но сестрица оказалась бунтовщицей. Мало того что в монастырь пришлось тащить ее силой, так она еще и умерла, не дождавшись пострига. Вот монахини и вернули камень».
Веласкес поежился: бедная девушка стала жертвой интриг, а Филипп говорит об этом как о само собой разумеющемся. Сколь жесток королевский двор! И что стало бы с самим Веласкесом, узнай король, что его художник нарисовал обнаженной даму из королевского семейства? Казнь? Пытки? Хорошо, что жена надежно спрятала крамольный портрет…
«Раз этот камень считается драгоценностью невест, — выдавил он, — не отдать ли и его в приданое инфанте?»
Король тяжело вздохнул: «Вообще-то я думал об этом. Но уж больно алмаз красив. Да и к тому же брак Марии Терезы с Людовиком — династический. Сколько ни посылай алмазов, вряд ли они принесут счастье. Но скоро подрастет моя любимица — инфанта Маргарита — та самая, которую ты так часто рисуешь. Мне особенно нравятся твои «Менины». Там запечатлены все, кого мне приятно видеть. Ты сам, со своими кистями, мои смешные карлики, фрейлины-менины — любимицы королевы. Даже твой родственник дон Хосе в дверном проеме. Ну и конечно, мы с королевой, отраженные в зеркале. А в центре — наша золотоволосая Маргарита. Тогда ей было шесть лет. Теперь уже девять. Скоро и ее сосватаем. Вот тогда и отдадим синий алмаз. Пусть принесет ей счастье!»
Король знал, что говорил. Брак «короля-солнца» с Марией Терезой оказался хоть и долгим, но несчастливым. Королевские фаворитки сменялись как перчатки, и законная супруга выплакала все глаза. А вот младшая дочь Филиппа IV, золотоволосая Маргарита, в конце 1666 года вполне удачно вышла замуж. Любимого живописца короля, Диего Веласкеса, к тому времени уже не было в живых, так что свадьбу пятнадцатилетней инфанты и двадцатишестилетнего императора Священной Римской империи Леопольда I Габсбурга, бывшего еще и королем Венгрии и Чехии, оформлял уже новый художник.
Император Леопольд был человеком весьма талантливым и разносторонним. Сочинял прекрасную музыку, разбирался в живописи и вместе с тем увлекался науками. Свою золотоволосую жену он полюбил страстно — заваливал подарками, развлекал концертами и даже подарил ей часы собственного изготовления. Правда, он отличался истовой набожностью и каждый день подолгу ^молился. Но это никак не смущало новобрачную — ведь при испанском дворе богослужение, казалось, и вовсе никогда не прекращалось. Так что юная Маргарита всегда знала, какими мечтами занять свое воображение, слушая очередную мессу.
Переехав из Мадрида в Вену, где находилась официальная резиденция Леопольда I, новоявленная императрица являлась на богослужения в дворцовой церкви одетая на испанский манер — в скромном глухом платье почти без украшений. Лишь только брошь, в центре которой сиял небесно-голубой алмаз, украшала ее левое плечо. Рядом с внешне не слишком привлекательным мужем Маргарита смотрелась настоящей красавицей. В общем, они дополняли друг друга и были счастливы вместе, хотя брак их оказался недолгим. Спустя семь лет после свадьбы императрица умерла при родах.
Небесный алмаз остался в сокровищнице Леопольда. А уже через три года император преподнес его своей новой невесте — немецкой принцессе Элеоноре. И та приколола его на корсаж свадебного платья.
Камень оправдал надежды — принес счастье и новой владелице. Леопольд стал ей верным мужем, нежным отцом их детей, в том числе и наследника — будущего императора Иосифа I. Однако уже лет с пятнадцати Иосиф начал доставлять родителям сплошные огорчения: во дворце не осталось ни одной придворной дамы или камеристки, не пострадавшей от его приставаний. Дошло до того, что благородные фамилии перестали отправлять к имперскому двору своих дочерей. Элеонора решила воздействовать на сына ранней женитьбой. И вот в двадцать один год он повел к алтарю красивую и веселую Амалию Вильгель-мину, дочь герцога Брауншвейгского. А чтобы заручиться благословением Небес, императрица собственноручно приколола в день свадьбы к ее платью волшебный камень невест. Церемония венчания прошла необыкновенно пышно. Леопольд I довольно кивал головой, слушая брачные обеты наследника. Наконец-то его сын образумится, и жизнь войдет в спокойное русло. Императрица даже прослезилась, когда невеста тоненьким голоском начала произносить слова своей клятвы: «Я, Амалия Вильгельмина…» — но в это время застежка на платье расстегнулась, и брошь со старинным алмазом с резким стуком упала на мраморный пол.
Амалия ахнула, но слова обета прервать не решилась. Потом вступил архиепископ, венчавший молодых. Когда же он произнес: «Скрепите свою клятву поцелуем!», принц Иосиф, неуклюже шагнув к невесте, наступил на камень. Алмаз чиркнул о мраморный пол, королева тихо вскрикнула: «Благослови нас, Боже!»
На другой день покореженную драгоценность показали лучшему мюнхенскому ювелиру. Тот, тщательно осмотрев ее, вынес вердикт: «Брошь, конечно, можно восстановить. Но на алмазе обнаружились три царапины. Прикажете огранить камень заново?»
Леопольд I вопросительно взглянул на жену. Та вздохнула: «Не стоит! Это знак Божий… Видно, брак нашего сына не будет удачным».
Все так и вышло. Жена не отвратила Иосифа от похождений на стороне. Напротив, он стал еще разнузданнее, особенно после того, как в 1705 году, после смерти отца, взошел на престол. Вдовствующая императрица Элеонора с грустью наблюдала, как ее непутевый сын менял фавориток. Ради них он опустошал казну, передарил им почти все драгоценности. Последняя пассия, шумная и вульгарная Марианна Пальфи, дочь венгерского богача, попыталась заполучить и главное сокровище — легендарный алмаз невест. Может, она и сама втайне надеялась стать будущей императрицей.
Как-то утром Иосиф бесцеремонно ворвался в спальню матери: «Прошу вас отдать мне тот старый алмаз!» Элеонора гордо вскинула голову: «Вы пьяны, сын мой! Выйдите вон!»
Иосиф подскочил к матери — то ли вознамерился ударить, то ли заломить ей руки. Но Элеонора оказалась проворнее, оттолкнув его. Иосиф упал. Боже, от постоянных попоек и венерических недугов он оказался слабее своей старой матери!..
Элеонора перешагнула через копошащуюся на ковре пародию на монарха и гордо покинула будуар. Нет уж, волшебный камень не достанется какой-то венгерской потаскушке! Вызвав личного ювелира, она приказала положить алмаз невест в банк на имя своей любимой внучки — эрцгерцогини Марии-Амалии. Пусть он принесет ей счастье!
Однако до свадьбы внучки вдовствующая императрица не дожила. Ей не суждено было увидеть, как в 1722 году при стечении представителей всех королевских домов Европы Карл Альберт Баварский из рода Виттельсбахов взял в жены юную Марию-Амалию из рода Габсбургов. На белоснежном платье невесты голубоватым пламенем сиял волшебный алмаз. Именно с того дня он и получил свое нынешнее гордое имя — «Виттельсбах».
Брак оказался весьма счастливым. Больше того — прямые потомки Карла Альберта и Марии-Амалии правили Баварией более чем полтора столетия. Знаменитый алмаз активно помогал владельцам. Баварские правители регулярно брали деньги под залог знаменитого камня и, удивительно, всегда находили средства для его выкупа. Мистический небесно-голубой всегда возвращался в семью и блистал на очередном свадебном наряде очередной новобрачной, выдаваемой замуж из дома Виттельсбахов. Воистину алмаз невест!
Однако в приданое баварцы никогда его не отдавали. Напротив, бережно хранили в семье — в сокровищнице фамильного дворца Виттельсбахов в Мюнхене. А когда у курфюрста Максимилиана III появилось достаточно денег, он приказал мюнхенским ювелирам установить камень в центр восьмиконечной бриллиантовой звезды и окружить его семьюстами бриллиантами разных размеров. Пусть все видят, сколь любят Виттельсбахи свою легендарную драгоценность!
Родовой алмаз не покинул Виттельсбахов и в самое тяжелое время. Под давлением революционных настроений последний король Баварии Людвиг III в 1918 году был вынужден отречься от престола. Все имущество двора, кроме личных вещей монарха, ушло в казну. И надо же — среди этих личных вещей оказался голубой алмаз. В последний раз он украшал королеву на церемонии его отпевания в мюнхенской церкви театинцев в 1921 году.
Надеяться на возрождение баварской монархии после поражения Германии в Первой мировой войне уже не приходилось, а средств на жизнь у наследников Людвига III катастрофически не хватало. И тогда они решились на крайнюю меру — выставили легендарный алмаз на торги. В ноябре 1931 года камень был продан на лондонском аукционе «Кристи» за огромную по тем временам сумму — 56 тысяч фунтов стерлингов некоему мистеру Торпу. Но когда Виттельсбахи попытались выяснить, кем, собственно, является этот мистер Торп, ничего не вышло. Более того, новый владелец не явился за камнем и, как объяснил аукционист, даже не уплатил заявленные деньги.
Наследники потребовали вернуть алмаз, но и это оказалось невозможным. Фирма «Кристи» уже выставила его на новый предаукционный просмотр. Однако, придя на выставку, Виттельсбахи увидели вместо своего родового камня лишь мастерски выполненную копию. Как объяснили им служащие аукциона, это было сделано по соображениям безопасности. Обескураженные наследники снова потребовали возврата камня. Но вместо «Виттельсбаха» им вернули… деньги.
Кому был продан мистический камень невест, так и осталось тайной. Алмаз пропал более чем на два десятилетия, объявившись только в начале 1953 года. Перед самой знаменитой свадьбой XX века — королевы Великобритании Елизаветы II и принца Филиппа — в секретариате Букингемского дворца раздался телефонный звонок. Неизвестный предлагал купить для приданого юной королевы легендарный камень невест. Но цена!.. В то время Англия, как и весь мир, только приходила в себя после Второй мировой войны. Королевская свадьба и так потребовала фантастических затрат. Словом, молодая Елизавета не осмелилась их увеличить. В конце концов, разве не достаточно сокровищ в английской казне?
Оказалось — недостаточно. Нет, конечно, королева Елизавета вот уже более полувека здравствует во вполне благополучном браке. Но вот наследники ее никак не найдут своего счастья: то разводятся, то снова женятся, чтобы опять развестись. Может, если талисман семьи сверкал бы на белоснежном платье Елизаветы, все вышло бы иначе? Кто знает?..
В январе 1962 года в офисе ведущего антверпенского специалиста по драгоценным камням Джозефа Комкоммера раздался телефонный звонок. Непредставившийся незнакомец попросил ювелира взглянуть на один старый камень.
«А откуда он у вас?» — поинтересовался Комкоммер. «Купил четыре года назад. Он был представлен в отделе драгоценностей на Всемирной выставке в Брюсселе. Правда, камень очень старый, хотелось бы переогранить его посовременнее».
Ювелир, прикрыв трубку рукой, выдохнул: беда с этими необразованными нуворишами. Надо же выдумать — «посовременнее»! Впрочем, на брюссельской выставке не может встретиться ничего экстраординарного. И Комком-мер пробурчал звонящему: «Присылайте свою покупку, я взгляну, что можно сделать!»
Через неделю с обычной почтой прибыл мятый пакет, перевязанный бечевкой. Комкоммер небрежно разрезал его ножом и рухнул в кресло — в мятом пакете лежал небесно-голубой красавец «Виттельсбах». Чтобы понять это, ювелиру даже не потребовалась его незаменимая лупа. Ведь он видел камень еще в далеком 1931 году. Но как могло получиться, что легендарная историческая драгоценность лежала, никем не замеченная, на массовой выставке, чтобы потом ее купил необразованный нувориш и засунул в мятый, обмотанный бечевкой конверт?!
Ювелир связался с выставочным комитетом Брюсселя. Хотел хотя бы выяснить — откуда взялся камень. Оказалось, его представил некий фонд, который осуществлял опеку над огромным состоянием недавно умершего человека. Но имя этого человека не оглашалось.
Понимая, что в его руках шедевр, Комкоммер решил выкупить его у нынешнего владельца. Тот долгое время не соглашался, но потом неожиданно уступил камень всего за 180 тысяч фунтов стерлингов.
Комкоммер не мог поверить в такую удачу. Легендарный алмаз достался ему хотя и за весьма приличную по тем временам сумму, но значительно дешевле его подлинной стоимости. Почему? Ювелир терялся в догадках, пока однажды не получил послание с золотым обрезом. Пока вскрывал, удивлялся: надо же, бумага плотная, как в старину, да и запечатано письмо было сургучной печатью. Что же это?
Разгадка была вполне прозаической. Его племянница приглашала дядю на свадьбу. И хотя сама она была девушкой абсолютно современной (гоняла на мотоцикле и слушала рок), но отметить собственную свадьбу решила на романтический лад. Вот и приглашения были оформлены на старинный манер, для церемонии выбран замок с часовней, гостям вечером обещали катание на пруду в разукрашенных лодках. Комкоммер, читая, даже вздохнул: ну отчего они живут в XX веке?.. Все вечно куда-то торопятся, живут на бегу. Девушки нынче предпочитают какую-нибудь бижутерию — из тех, что на этом «бегу» не страшно потерять. А вот если бы нарядить новобрачную в платье старинного покроя, прямо к сердцу прикрепить легендарный алмаз невест!
Мысль была такой простой и яркой, что Комкоммер даже прикрыл глаза — ему показалось, что алмаз уже блистает на белоснежном платье его племянницы… А что — разве нельзя? Ведь есть невеста-племянница и откуда-то пришел алмаз невест… Не потому ли Комкоммер купил его за смешные 180 тысяч, что волшебный камень мечтал о свадьбе?
Так пусть он на нее и попадет! Комкоммер действительно принес алмаз на торжество. Правда, подарить его племяннице насовсем у него не поднялась рука. Но "ювелир искренне радовался тому, что голубые глаза его племянницы сияли ничуть не менее, чем знаменитый «Виттель-сбах». Да и девушка не настаивала на том, чтобы дядюшка отдал ей реликвию насовсем. Ей хватило и того, что на свадебных фотографиях она позировала с легендарным камнем — как испанская инфанта, как немецкие принцессы-гордячки. А что — разве этого мало?..
Показав «Виттельсбаха» на свадьбе, Комкоммер решил повезти алмаз в мировое турне — пусть все увидят, что историческая драгоценность наконец-то нашлась. Публика валом валила, особенно в Германии. А в 1964 году ювелиру пришло короткое письмо из Мюнхена. Анонимный покупатель хотел приобрести «Виттельсбаха» на конфиденциальных условиях без права дальнейшего показа. Ювелир в гневе отбросил послание — какое право имеет этот человек покупать мировую драгоценность, чтобы владеть ею единолично?! Письмо упало на ковер, и из него выпала визитная карточка. Ювелир подобрал ее, и руки его задрожали: на визитке красовался давно забытый герб Вит-тельсбахов, а под мим было отпечатано лишь одно предложение: «Скоро моя сестра выходит замуж».
Ну что тут сделаешь? Видно, небесно-голубой алмаз снова возмечтал о свадьбе. К тому же предложенная ему сумма оказалась поистине астрономической. Словом, он не смог устоять и продал алмаз. Но имя покупателя так и осталось неизвестным. Как неизвестным было и местопребывание «Виттельсбаха». Но ювелиры верили — беглец найдется. Он же всегда возвращается.
И он вернулся. В 2008 году объявился на аукционе «Кристи». На сей раз стартовая цена красавца-бриллианта составляла 15,2 миллиона фунтов стерлингов. Но конечная цена оказалась 16,36 миллиона фунтов (24 миллиона 311 тысяч 190 долларов). Ее выложил за камень известный лондонский ювелир и коллекционер исторических драгоценностей Лоренс Граф. Мир ахнул — ни на одном из мировых аукционов не было заплачено столько денег за драгоценный камень! Выходит, по аукционным ставкам именно «Голубой бриллант Виттельсбах» — самый дорогой в мире. Правда, не все драгоценные камни вообще-то продаются. Общественность начала спорить: а сколько бы могли стоить и другие исторические бриллианты? И кто бы оказался самым дорогим? Но никто из спорящих и не подумал: интересно, а кто в семействе Лоренса Графа выходит замуж?..
Рука ювелира месье Бюмера дрогнула — большой темносиний сафьяновый футляр оказался тяжел. На помощь подскочил компаньон — месье Бассанж. Вдвоем они аккуратно поставили футляр на столик. Шарль Бюмер нажал на потайную пружину, футляр раскрылся, брызнув бриллиантовым светом. На темно-синем бархате лежало прекраснейшее ожерелье в мире…
Графиня де Ламотт на мгновение потеряла голову. Дыхание ее участилось, рука непроизвольно потянулась к бриллиантовому чуду. Но извиняющийся голос ювелира Бассанжа опередил ее: «Не трогайте, мадам! Оно не для вас… у вас не хватит средств…»
Жанна де Ламотт подняла на ювелиров разъяренный взгляд. Если бы, как утверждают цыганки, взглядом можно было убить, оба ювелира упали бы замертво. Но ювелиры — народ крепкий. Особенно если они — поставщики королевских украшений. А Бюмер и Бассанж гордо носили сие звание уже полтора десятка лет. Они создавали драгоценности еще по заказам Людовика XV, деда нынешнего короля Людовика XVI. Чудо бриллиантового искусства, на которое столь жадно взирала Жанна, предназначалось для последней фаворитки Людовика XV — мадам Дюбар-ри. Но, увы, король скончался, и ожерелье осталось невыкупленным.
Графиня де Ламотт сжала пальцы, словно боясь, что они опять потянутся к футляру. «Господа, я веду речь о покупке не для себя… — Голос графини сорвался. — Моя доверительница — самая могущественная дама Франции. Я не могу называть ее имени, но, надеюсь, вы понимаете, о ком речь?»
Ювелиры переглянулись. «Без имен так без имен, — вкрадчиво проговорил толстяк Бассанж. — Но вы должны понять и наши опасения. Такого ожерелья не создавал ни один ювелир мира. Здесь шестьсот сорок семь бриллиантов общим весом в две с половиной тысячи каратов. Из них семнадцать камней чистейшей огранки размером с грецкий орех. По самым скромным подсчетам, цена нашего изделия миллион восемьсот тысяч ливров. Она не каждому по карману. Год назад мы показывали ожерелье Их Величествам. Мария-Антуанетта, конечно, пришла в восторг. Но король Людовик отказался от покупки. Сказал, что не может приобретать жене драгоценности, которые стоят как флагманский корабль. Казна и так пуста».
«Откуда же теперь возьмутся средства? — почти грубо перебил коллегу Бюмер. — Или мы неверно поняли, мадам, и вы выступаете не от лица королевы?» Графиня закусила губу: «Я не должна произносить имен. Но если вы выражаетесь столь прямо, то придется подтвердить: я представляю королеву. Она не может забыть ожерелья и нашла возможность оплатить его из собственных средств. Однако сделка должна быть тайной. Надеюсь, вы знаете, что я — ее верная подруга. Я подпишу договор об оплате от ее имени и передам ей ожерелье!» Бассанж дипломатично заулыбался: «Мы будем несказанно рады, если наше сокровище достанется королеве. Но простите, мадам, мы не можем подписать с договор с вами. Нам нужен более солидный поручитель!»
Графиня де Ламотт
Графиня де Ламотт вышла из ювелирной лавки, оттолкнув лакея, намеревавшегося помочь хозяйке. Сама вскочила на подножку легкого экипажа и откинулась на сиденье, радуясь, что верх экипажа опущен и воздух обвевает ее лицо. А лицо горело. Конечно, визит был необходим. Но как они посмели?! «Это ожерелье не для вас… у вас не хватит средств…» Чванливые снобы, всю жизнь ворочающие миллионами! Парижане говорят, их мастерские забиты бриллиантами, рубинами, изумрудами, как пещера сказочного Аль-Гаруна. И это в те времена, когда в стране недороды: то холод, то засуха. Народ ропщет — а что будет дальше?! Ювелиры, конечно, не думают об этом, им лишь бы продать подороже!
Но отчего они решили, что графиня де Ламотт — недостаточный поручитель?! Жанна и одета по последней моде, и драгоценностей на ней достаточно для дневного визита. Всему Парижу известно, что Николя и Жанна де Ламотт живут на улице Нев-Сен-Жиль на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Конечно в долг. Но кто нынче не имеет долгов?! В дамском салоне Жанны собираются супруги самых богатых парижан — банкиров, негоциантов, на балах присутствуют и сливки аристократии. Жанна не просто графиня по мужу. Она — Жанна де Л юз де Сен-Реми де Валуа — происходит из древнего королевского рода. Это теперь Францией правят Бурбоны, а пару веков назад королями были Валуа. Так вот предок Жанны являлся хоть и внебрачным, но сыном самого Генриха II. Правда, ко второй половине XVIII века потомки королевского бастарда обнищали. Отец Жанны вообще пристроился жить с парижской проституткой. Прижил с ней сына и двух дочерей. Младшая, Жанна, родилась 29 лет назад, в 1756 году. И побороться за существование ей пришлось с детства. С трех лет она просила милостыню на паперти церкви. Однажды ее увидела маркиза Буленвилье и, пораженная ангельским видом девочки, подала золотую монету. Жанна заалела как маков цвет от такой щедрой милостыни, но вскинула на маркизу свои черные огромные очи: «Мы не всегда были бедны, мадам! Когда-то мой предок правил этой страной. Я ведь из рода Валуа!» Маркиза не поверила, но навела справки. Каково же было ее удивление, когда выяснилось, что Жанна сказала правду.
Сердобольная маркиза пристроила ее отца-дворянина на службу, брата — в школу офицеров, а Жанну с сестрой — в монастырский пансион для благородных девиц. Впрочем, чем Жанна Валуа была хуже?! Да она училась вдвое усерднее. И вот какие-то ювелиры говорят, что им нужен поручитель важнее ее!
В тот же вечер графиня рассказала все мужу. Граф Николя де Ламотт слушал, как всегда, внимательно. Он-то отлично знал, кто главный в их семействе. Жанна выскочила за него замуж в 1778 году, когда ей было 22 года. Она и так засиделась в монастырском пансионе, где освоила все тонкости благородных манер. Вот только кротость и смирение, высшие добродетели монастыря, ей явно не дались. Впрочем, внешне Жанна умела изображать любые добродетели, но в душе ее кипели бурные страсти. Она была умна и понимала, что обладает одним капиталом — красотой. Так что, едва выйдя из пансиона, она сумела распорядиться им с толком — вышла замуж за Николя. Муж имел графский титул, офицерский чин, нужные связи и жаждал богатства. Жанна обладала умом, целеустремленностью и безумно желала блистать в высшем свете. Вместе они составили неплохой тандем и быстро поняли, что они не просто муж и жена, но коллеги на нелегком жизненном пути и даже сообщники в разных небольших дельцах, которые могут приносить весьма недурной доход. Роли были просты: Жанна ловила на свои прелести толстосумов, не стесняясь брать тысячами «на булавки». Николя же, изображая ничего не подозревающего простака, заводил с любовниками женушки дружбу и просил взаймы. Богачи, изумляясь недалекому рогоносцу, отсыпали деньги щедрой рукой и возврата не требовали. В итоге семейный бюджет регулярно пополнялся, а изворотливым супругам было над кем посмеяться в семейном алькове.
Ламотты понимали друг друга с полуслова. Но сегодня Николя был настроен против ожерелья: «Эта драгоценность проклята! Едва ожерелье было закончено, его заказчик, король Людовик XV, скончался. А мадам Дюбарри вообще выпроводили из Версаля. Она даже свои платья не смогла взять. Это ожерелье приносит несчастье!»
У Жанны же был свой план: «Оно нам не нужно! Ожерелье слишком известно, мы не сможем его продать. Но мы могли бы вынуть камни — они стоят целое состояние. Я взяла бы ожерелье у ювелиров, и мы бы с тобой уехали в Лондон».
«Но зачем ты приплела сюда королеву?!» Жанна уперла руки в бока: «От имени кого же мне еще действовать?! Все знают, что я бываю в Версале! Женушки твоих при-ятелей-банкиров часами готовы выслушивать последние сплетни и тайны королевского двора».
«Конечно, тебе лестно рассказывать о короле и Марии-Антуанетте как о собственных приятелях! А ведь ты и бывала-то в Версале всего лишь как просительница. Полдня на стуле перед кабинетом какого-нибудь чиновника и пять минут в самом кабинете с прошением!»
«И что?! Зато мои прошения удовлетворены!» Жанна закусила губу, вспомнив, чего стоило ей добиться своего. Пришлось дождаться, когда вокруг соберется побольше скучающих придворных, и… упасть в обморок поэффектнее. «Какой ужас! — раздались голоса. — Представительница дома Валуа умирает от голода во дворце Бурбонов!» И что бы вы думали? Об инциденте прознала королева и приказала назначить Жанне Валуа пенсион. Пусть небольшой — зато приказ начертан собственной монаршей рукой. Вон бумага висит на стене на самом почетном месте с подписью: «Мария-Антуанетта Французская». С тех пор окружающие и стали считать Жанну особой, приближенной к Версалю — практически сердечной подружкой королевы. Ну и к чему ей уверять людей, что это не так?! Да все парижские банки охотно дают супругам Ламотт самые выгодные кредиты. Вот только проклятым ювелирам понадобился какой-то поручитель!..
Темно-синий футляр, искрящийся бриллиантовой радугой, вновь всплыл перед глазами Жанны. Неужели она упустит его?! Ах, сколь шикарно она смотрелась бы в завораживающем бриллиантовом водопаде! Впрочем, деньги, вырученные за камни, будут смотреться еще более завораживающе!..
Да разве такое чудо может достаться кому-то другому, хотя бы и худосочной австриячке, которую взял в жены Людовик XVI?! Да у Марии-Антуанетты нет ни шика, ни манер! У нее даже полной груди, на которой поместились бы все 647 бриллиантов, не имеется. И что только мужчины в ней находят?!
Вот, например, кардинал де Роган, с которым Жанна сошлась еще пять лет назад, в 1780 году. Превосходный любовник — даром что служитель церкви. Богатейший человек, никогда не жалевший денег ни для Жанны, ни для ее «обманутого мужа». Но даже он подпал под чары австриячки! А ведь Луи Рене Эдуар, принц де Роган-Гемене принадлежал к древнейшей аристократии, чье фамильное древо переплеталось с разными королевскими родами. Да он даже нынешнему Людовику приходился кузеном. Одного только у Рогана не было — высшей придворной должности, ведь нынче кардинал — это вам не прежний Ришелье и даже Мазарини. Сегодня кардиналов во Франции несколько. Потому-то Роган и мечтал стать первым министром, как его предшественники. Но вот только Мария-Антуанетта его терпеть не могла. А он, бедняга, на свою беду, еще и влюбился в гордячку!..
Ну как было не помочь, видя, что старинный друг так мучится? И как было не воспользоваться его муками себе на пользу? Ведь за расположение королевы, а тем более ее любовь, с Рогана можно потребовать груды золота. Жанна придумала виртуозный план. «Напишите королеве письмо! — посоветовала она кардиналу. — А я передам и принесу ответ».
Что ж, несчастная любовь готова поверить во что угодно, вот и Роган уверился, что Жанна — свой человек в Версале. Кардинал написал письмо. И вскоре получил ответ!
Ох уж эти послания!.. Жанна вместе с приятелем мужа, Рето де Вийеттом (а по совместительству, как обычно, своим любовником), полдня трудилась над письмом королевы. Вийетт умел с легкостью подделывать почерки, но на сей раз Жанна заставила его несколько раз переписать письмо, чтобы добиться наивернейшего сходства с почерком Марии-Антуанетты. Благо почерк-то был под рукой — на распоряжении о пенсионе, которое висело в рамочке на стене. С особой тщательностью Вийетт копировал подпись: «Мария-Антуанетта Французская».
Кардинал де Роган, получивший письмо, пришел в восторг. Ведь это — налаживание отношений. Еще пару раз «верная Жанна» «относила» письма влюбленного кардинала и «приносила» ответ. Но кардиналы, как известно из истории, люди пылкие и страстные. Вот и Роган потребовал свидания.
Николя с Вийеттом пришли в ужас. Но хитрюга Жанна и тут не спасовала. Обрядила свою подружку-модистку Николь Леге в платье, похожее на королевское. Повертела во все стороны, уверяясь, что девица похожа на Марию-Антуанетту фигурой и ростом, и отвела ее в безлунный вечер на террасу Венеры в парке Версаля. Случилось это 11 августа 1784 года в И часов вечера. Ровно через минуту на той же аллее появился влюбленный кардинал. Смущаясь, протянул руки к «королеве»: «Ваше Величество! Я не верю своему счастью… Может ли ваша доброта служить доказательством того, что вы перестали сердиться на меня?» Дама раскрыла веер и прошептала: «Прошлое забыто! Впереди у нас только будущее…»
И она протянула кардиналу розу. Алую! Это же верный признак страсти.
Кардинал упал на колени. И в это время где-то рядом раздались шаги. Кто-то приглушенно воскликнул: «Сюда идут! Немедленно уходите!»
Темная фигура ухватила плохо соображающего кардинала за руку и потащила прочь. Свидание закончилось. Но во влюбленном кардинальском сердце ярким пламенем вспыхнула надежда.
На «верную Жанну» действительно пролился золотой дождь. Впрочем, она отнекивалась: «Мне не пристало брать деньги, ведь я помогала друзьям — вам, Рене, и милой Туанетте. Она несчастна в жизни и стеснена в средствах. На днях хотела помочь небольшой суммой мадам д’Артуа, старой подруге, которая теперь впала в нищету, но король не дал денег. Туанетта даже расплакалась, но…» Кардинал только руками всплеснул: «Так возьмите у меня, сколько надо, и передайте Ее Величеству!»
С тех пор прошло пять месяцев. Роган исправно ссужал деньгами «королевские нужды и прихоти», рассыпаясь в благодарностях перед Жанной, которая «относила» золотые луидоры своей монаршей подруге. Так почему бы теперь кардиналу не стать поручителем за королевское ожерелье?..
Не медля, Жанна отвела Рогана в особняк ювелиров на Вандомскую площадь. Кардинал согласился стать поручителем покупки, которую делает Мария-Антуанетта, и в случае ее неплатежеспособности внести цену ожерелья. Но баснословная сумма все-таки смущала его. Однако у сметливой мадам де Ламотт было припасено кое-что для увещевания кардинала. Дело в том, что Роган увлекался мистикой и имел в друзьях самого великого мага Калиостро. Впрочем, сей маг — масон, а по совместительству и великий авантюрист — был другом и Жанны тоже. Но главное, его супруга Лоренца была близкой подругой Жанны и попросила мужа провести медиумический сеанс для кардинала Рогана.
Сеанс проходил в тайной комнате великого мага. Двенадцать золотых свечей, зажженных в особых канделябрах, отражались в зеркальных стенах, причудливо переплетаясь. Калиостро в блестящем экзотическом наряде Великого
Кофра протянул хрустальный бокал девочке-медиуму, одетой во все белое. Сам маг не впадал в транс, за него это делали специально обученные дети, которых Калиостро именовал голубками. Чистые и непорочные, они произносили пророчества, коим невозможно не поверить. Ну разве мог подозревать кардинал де Роган, что на сей раз «голубкой» окажется юная племянница хитроумной Жанны?..
«Я вижу королеву! — проговорила она. — Ее Величество говорит, что любит кардинала де Рогана. Задуманное принесет счастье и успех!»
Ну чье влюбленное сердце устоит перед таким медиумическим предсказанием?! Кардинал тут же отправился к ювелирам. Ему даже удалось сбить цену на 200 тысяч. Так что королева должна была выплатить четыре транша по 400 тысяч. Ну а если королевские платежи где-то застрянут, кардинал обязался покрыть разницу. Тут же подоспело и письмо Марии-Антуанетты, в котором она соглашалась с условиями и просила доставить ожерелье как можно скорее. И вот долгожданный день настал: 1 февраля 1785 года ювелиры торжественно выдали кардиналу ожерелье для королевы. Роган тут же отвез его своей «верной Жанне». Та, обещая передать его королеве, отдала… мужу. И уже к вечеру Николя, вооружившись щипцами, выковырял из оправы первый камушек. На то, чтобы разобрать все ожерелье, ушло пару недель, и то в спешке камни поранили. Но к середине февраля граф де Ламотт уже отбыл в Англию, где и занялся продажей небольших бриллиантов.
Жанна осталась в Париже. В голове прелестной авантюристки уже имелся ловкий план, как надуть всех и выйти сухой из воды. Рыдая, она поведала кардиналу, что произошло ужасное: доверенный слуга королевы, взяв ожерелье у Жанны, не отдал его повелительнице. Его, подлого, одолела жадность, и он сбежал, украв драгоценность!..
Ювелирам Жанна рассказала ту же историю с поправкой на то, что кардинал сам, не удостоверившись в надежности королевского слуги, отдал ему ожерелье. Конечно, милейшая Жанна рассчитывала, что ювелиры надавят на Рогана и тот, испугавшись скандала, им заплатит. Ювелиры так и попытались сделать, но быстро выяснили, что сейчас денег у кардинала нет. Ждать, пока деньги появятся, они не захотели, и настойчивый Бюмер обратился прямо к королеве, добившись личной аудиенции.
Мария — А нтуанетта
Пока он говорил, Мария-Антуанетта то краснела, то бледнела, то кусала губы. Она ведь и слыхом не слыхала ни об ожерелье, ни о поручительстве ненавистного ей Рогана. Но главное, из всей этой мерзкой истории выходило, нто ей приписывают какие-то сомнительные свидания и тайные сделки за спиной супруга-короля. И опять эта Ужасная Франция обвиняет ее в мотовстве и разврате. Это ее~то, верную жену своего увальня мужа!
В гневе Мария-Антуанетта потребовала от супруга пу-лично наказать всех виновных. 15 августа 1785 года кардинал Роган готовился служить мессу, однако его задержали прямо в церковном облачении и отвели к королю. Тот потребовал объяснений. Кардинал сослался на письма королевы. И тут толстяк король пришел в ярость: «Разве вы не знаете, что королева не подписывает частные письма титулом Французская?!»
Роган побелел. Как он мог не обратить на это внимание? Правда, он еще попытался объяснить своему царственному кузену, что, арестовывая слугу церкви, тот идет на грандиозный скандал. Король дрогнул, но Мария-Антуанетта, поняв, что ненавистный кардинал ускользает от ответа, залилась слезами. Увалень Людовик крякнул и провозгласил: «Я должен поступать так, как велит мне долг короля и супруга. В Бастилию!»
Через пару дней там же оказались и другие участники аферы — кардинал рассказал о всех. Нашлись и подделыватель писем Рето Вийетт, и мнимая королева Николь Леге, и маг Калиостро. Вот только Николя Ламотт оставался в Лондоне. Мария-Антуанетта, жаждавшая публичного осуждения негодяев и восстановления собственного честного имени, пожелала передать дело на рассмотрение парижского парламента. Недалекая красавица не понимала, чем это грозит именно ей. Не догадывался и ее царственный супруг. Но ненависть к монархии была уже столь велика, что парижский парламент, начав рассмотрение «Дела об ожерелье королевы», превратил его в дело ненавистной королевы. Все газеты освещали процесс, поливая грязью монархиню. Все были уверены, что она получила ожерелье, но не заплатила ни су, да еще и обвинила невинных. Скандал шагнул за пределы Франции. Неудивительно, что Гете в Германии заметил, что «история с ожерельем готовит скорое пришествие революции».
Вердикт парижского парламента не мог присниться королевской чете даже в страшном сне. Кардинала, Калиостро и Николь Лаге оправдали. Подделывателя Вийетта приговорили к… высылке из страны на два года. Николя Ламотта осудили… заочно. Отыгрались на одной Жанне де Ламотт. Ее ждало наказание кнутом, позорное клеймление и пожизненное заточение в тюрьму Сальпетри. 31 мая 1785 года состоялась гражданская казнь. Жанну вывели на эшафот в пять утра, надеясь, что парижане еще спят. Но народ не дремал и встретил заключенную криками поддержки, а в адрес монаршей четы понеслись ругательства. Жанна отбивалась от рук палача и тоже осыпала проклятиями королеву. Засвистел кнут. Но и он не остановил Жанну. Когда палач попытался поднести к ее плечу раскаленное клеймо в виде буквы «V» (именно так клеймили воровок), Жанна так извивалась, что клеймо не удалось выжечь с первого раза. На другой день процедуру пришлось повторить.
От такой жестокости французы пришли в ужас. В камеру узницы потянулись люди — несли корзинки с провизией, узелки с одеждой, кошельки с деньгами. Неудивительно, что через десять месяцев, в апреле 1786 года, Жанне удалось подкупить охранника и сбежать из тюрьмы. Тайком она пробралась к мужу в Лондон. А когда узнала, что французы требуют ее выдачи, написала скандальные мемуары о жизни королевской четы. Испуганная Мария-Антуанетта прислала из Парижа графиню Полиньяк, дабы та выкупила литературное творение Жанны. Ламотты согласились… за 200 тысяч ливров. Деньги были выплачены. Но случилось невероятное: Полиньяк сама издала эти мемуары, да еще и присовокупила к ним «Перечень всех лиц, с которыми королева предавалась разврату: 34 персоны обоих полов и разных сословий и все лесбиянки Парижа». Ну а парижская «свободная печать» с восторгом проиллюстрировала «перечень» порнографическими гравюрами. Ну точно: до революции оставался один шаг!
После взятия Бастилии революционеры пригласили Жанну де Ламотт в Париж. Она же — «разоблачительница деспотического режима». Но Жанна и тут проявила недюжинный ум — она отказалась. Но покоя в жизни не дождалась — ей начали угрожать эмигранты-роялисты, винившие ее в «расшатывании законных устоев». 23 августа 1791 года газеты Лондона опубликовали сенсационную новость: известная авантюристка Жанна де Ламотт скоропостижно скончалась. Правда, версии расходились: одни писали, что тридцатипятилетняя француженка выпала из окна, другие, что ее в проулке задавила карета. Однако когда любопытствующие отправились на кладбище Святой Марии в Лондоне, где, как сообщалось, должны были похоронить француженку, то могилы не обнаружили.
Зато к Рождеству 1791 года в далеком заснеженном и продуваемом всеми ветрами Санкт-Петербурге обнаружилась некая полуфранцуженка-полуангличанка — мадам (или миледи) Жанна де Гаше. Жила она тихо, в свете бывала неохотно, хоть и имела графский титул и большое состояние. Иногда, правда, она приезжала к графу Балицкому, с которым пускалась в воспоминания о… французском дворе. Граф, которому довелось не просто быть там принятым, но и поигрывать в картишки с самой Марией-Антуанеттой, проигрывая ей деньги, однажды проговорился своей петербургской приятельнице Марии Бирх о том, что с графиней Гаше он имел удовольствие познакомиться еще в Париже. Теперь же он помогает старинной приятельнице, берет у нее на продажу бриллиантики. Жаль только, что они «меченые». «Как это?»— удивилась госпожа Бирх. «Кто-то неумело выдрал их из оправы и покалечил», — ответил Балицкий.
Больше он ничего не сказал, но сведущая в парижских слухах Мария Бирх начала кое о чем догадываться. Она познакомилась с графиней де Гаше, стала бывать у нее, поспособствовала тому, чтобы ее новая подруга получила российское гражданство. Словом, жизнь мадам-миледи де Гаше наладилась и шла тихо-спокойно целых двадцать лет. Но однажды Мария Бирх, ставшая к тому времени доверенной фрейлиной императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, рассказала своей повелительнице о загадочной графине де Гаше и своих подозрениях, что та — не кто иная, как пресловутая де Ламотт. Беседу случайно услышал император и пришел в ярость: «Так она здесь?! Сколько раз французы спрашивали о ней, а я отвечал, что ее нет в России!.. Немедленно привезите ее!»
О чем он говорил с графиней на тайной аудиенции — неизвестно. Но если перед встречей Гаше с ужасом выговаривала Марии Бирх: «Вы меня погубили!», то, вернувшись, успокоенно сказала подруге: «Император пообещал хранить мою тайну и помочь мне!»
Помощь оказалась необычной: Александр повелел графине де Гаше выехать в Крым и затеряться там. Средств на большой дом у нее уже не было, и в 1824 году графиня купила крошечный домик на территории нынешнего Артека. На дом никто не зарился, ибо считалось, что в нем обитает привидение. Но авантюристке ли, уже тридцать три года как «умершей», бояться привидений?! Она назвала жилище «чертовым домом» и обустроилась в нем. Увы, ненадолго. Осенью 1826 года графиня заболела. Позвав служанку, приказала немыслимое: похоронить ее не снимая платья. Шкатулку, обитую темно-синим бархатом, отдать представителям власти. И еще велела: если приедут из далекой страны, выдать тело.
Служанка-армянка плохо поняла госпожу. И когда та умерла, естественно, ее переодела. На плече заметила два сильных ожога. Поохала-пожалела бедняжку. Шкатулку же отдала лавочнику в уплату за долги. И когда прибыли нарочные из самого Петербурга и потребовали эту самую шкатулку, уже никто не знал, где она и что там было. Петербургские служаки еще долго искали бумаги покойной. Наши два письма и отбыли восвояси.
Загадочную графиню вспоминали в Крыму как «миледи», не подозревая, что в далекой Франции король романистов Александр Дюма именно под этим именем так назвал свою героиню легендарных «Трех мушкетеров». Ну а тождество Ламотт — Гаше подтвердилось только в конце XX века. В 1987 году французские и российские историки пришли к выводу, что это была одна и та же женщина, нашедшая последний приют на старом армянском кладбище близ Феодосии.
Понятно, что старина-доллар — мировая валюта. Понятно, что его жизнь — не сахар: то его трясут, то понижают, а то и норовят просунуть в мировые лидеры «новое поколение»: то евро, то юань. Однако доллару все нипочем. Он бурно цветет зеленым цветом, а с начала XXI века расцвечивается еще желто-розовыми тонами. И в 2010 году у расцветающего «непотопленца» был кругленький юбилей — 225 лет со дня учреждения.
Но как же эти бумажки ухитрились просуществовать столько времени — четверть тысячелетия?! За это время столько разных денежных наименований сменилось по всему свету, а доллар живет себе и процветает. Может, какой секрет есть? Чего гадать — взглянем в корень. Сразу станет ясно: картина для интересующихся эзотерическими знаниями самая притягательная. Не абы как старину-доллар делали, а с умом и тайными познаниями. А может, просто создатели старались не красивых фантиков понаделать, а совместить для создания доллара все знания мира, чтобы помогали и самому доллару, и стране, которую он представляет?
Вот несколько исторических дат. В 1784 году конгресс США постановил, что денежная единица США будет называться «доллар». До этого в стране не было собственных денег, по рукам ходили испанские песо, португальские реалы, голландские талеры. Но в 1784 году деньги США обрели свое имя, и сделали это весьма вовремя. Нумерологический код 1784 года (сложить цифры по порядку) = 29, а это 2 + 9=11. Это редкое, так называемое господствующее число, означающее, что его носитель напрямую связан с Небесами, всегда может воспользоваться их поддержкой. И еще носитель 11 способен привлекать всех на свою сторону, и Небеса никогда не накажут его, даже если он и обращает все дела только к своей пользе. Неслабо, верно?
Первые доллары, между прочим, были монетами. И что поразительно: ни одна такая монета не вернулась в банк, все они осели на руках у людей. Почему? Да потому, что в старину все знали о неразменном талере, приносящем удачу в том случае, если его сохранят и не потратят. Вот и доллар стал неразменным талисманом. Даже сегодня многие американские семьи имеют те старинные неразменные доллары, только стараются не афишировать этого: на всякий случай — от сглаза…
2 доллара
Первый бумажный доллар был отпечатан в 1785 году. Нумерологический код года — 21. Его и объяснять не нужно: ясно же — число счастья и фортуны. Один доллар был равен ста центам — по тем временам десятеричная система денежного счета была невероятно прогрессивной (ее предложил третий президент США — Томас Джефферсон, который, кстати, удостоился присутствия на двухдолларовой банкноте). До этого существовали разнокалиберные исчисления: например, испанские песо делились на 8 реалов, английский фунт — на 20 шиллингов, а шиллинг на 12 пенни. Десятеричная система существовала только в… легендарной Атлантиде, какой ее описал Платон. Получается, что доллар сразу же стал наследником фантастических возможностей могущественного и мистического мира.
Но откуда взялось название, может, в нем тоже сила и мистика? Судите сами. Первые американские переселенцы привезли на континент деньги своих бывших стран: песо, талеры, далеры. В Англии XVIII века встречались даллары. Их упоминает сам Шекспир. В «Макбете» говорится, что Свенон, король норвежский, запросил мира и вручил за него «десять тысяч даллеров». В «Буре» один из главных героев посчитал, что главной наградой за тяжелую жизнь будет «один лишь даллер». Весьма символично, верно?
Американцы же стали говорить по-своему: доллар. И между прочим, код названия dollar = 8 — самому денежному числу, символу силы, мощи и энергии, нацеленному на создание денег. И еще dollar толкает людей на бесконечное воспроизводство самих долларов, ведь восьмерка — это и число бесконечного процесса.
Между прочим, изначально доллар печатался чернобелым, и только края у его оборотной стороны имели зеленый оттенок. Говорят, к «полноцвету» его подтолкнула фотография. Как только фотодело стало общедоступным, возросло и количество фальшивых — просто переснятых долларов. Ну а поскольку фотография того времени была только черно-белой, решено было выпускать цветные банкноты. Историки пишут, что на зеленоватой краске остановились просто потому, что ею уже пользовались и она была в избытке. Словом, явление «зеленого» — совершенно случайно. Только вот эзотерики понимают: зеленый цвет закономерен, ведь с мистической точки зрения это цвет роста и процветания. Недаром этот цвет — самый активный в денежной магии. Словом, американское казначейство действовало с умом. Да что говорить, если даже народное прозвище долларов — грины — и то способствует произрастанию. Ну а еще доллар кличется баксом. Бак-скин — шкура оленя, служившая «обменной валютой» во времена, когда еще первые переселенцы из Европы торговались с индейцами. Этими шкурами индейцы расплачивались с белыми, покупая нужные им вещи, и главное — «огненную воду», то бишь виски. К чему это привело, известно: одних, привозивших баксы, постреляли, другие и сами спились. Образно говоря, ретивые баксы «отвоевали» белым все земли, ну а потом и весь мир.
Словом, у доллара, как у живого действующего существа, появилось не только имя собственное, но и прозвища, весьма образные, вполне ласковые, домашние. Представляете, у них — «зеленый», у нас — «деревянный», у них — «олень-бакс», у нас — «тыща-кусок». Американцы говорят: «Сто долларов — капитал», а мы — «сто рублей — не деньги». Ну и как нам стать богачами при таком отношении к деньгам?!
А ведь у доллара есть еще и собственный символ, и надо сказать, весьма странного вида. Ну ладно буква S — первая в слове серебро (silver). Но зачем перечеркивать ее двумя чертами (в современном варианте одной)? Американцы выдвигают десятки версий. Самые распространенные, что $ возникло при совмещении букв Р и S (по одной версии от испанского песо, по другой — от названия Потоси, где издавна чеканились серебряные монеты) или букв U и S (от United States — Соединенные Штаты). Традиционно считается, что первым стал так записывать доллары в своих бухгалтерских книгах торговец-плантатор Оливер Полок еще аж в 1778 году. Ну а_в апреле 1797 года символ доллара был впервые обнародован финансистом Ч. Ли в официальной книге «Американский бухгалтер».
Словом, рассуждений много, но знак все равно странный. Впрочем, если посмотреть на него с эзотерической точки зрения, странности оказываются оправданными, наполненными тайным смыслом. Сразу бросается в глаза, что это символ бесконечности, рассчитанный не на время, даже не на века — на Вечность. Экий размах! Еще со времен Древневавилонского царства владыка змей Уроборус, свившийся в кольца и кусающий свой хвост, являлся символом вечного возврата и постоянного возрождения. Если же вспомнить труды средневековых мистиков (например, Агриколы), то в них латинское S — символ «развилки удачи». Средневековые маги рисовали ее на земле, а сами вставали в ее центре, подняв руки по прямой линии на уровне плеч. Тем самым они «пригвождали к себе удачу». Не этот ли странный символ — знак доллара? Удача в Вечности — неплохо, верно?
Есть и третье тайное значение $. Масоны, издревле тяготеющие к мировой мудрости, обозначали буквой S мудрейшего Соломона. И было у этого библейского царя два столпа мудрости: Знание и Вера. Не эти ли столпы были изображены на долларовом знаке, когда он был перечеркнут двумя чертами? Тогда цепочка выстраивается так: $ = Вечность, Удача, Мудрость. Неплохая задумка?
Вот мы и подошли к главной тайне долларовых банкнот — его масонской составляющей. Американские деньги ее никогда не скрывали. Она же не только в символе $, но и в самом рисунке банкнот.
Нынче мы почти не разбираемся в значениях символов, а в XVII веке, когда появились первые доллары, символы были понятны даже неграмотным крестьянам. Ну а среди протестного слоя населения были модны масонские знаки и символы. А ведь именно такими, протестномаргинальными, и были первые переселенцы в США. Так что когда один из отцов-основателей страны — президент Бенджамин Франклин (именно его портрет на стодолларовой купюре — главной в мире) предложил использовать не только на Большой государственной печати, но и на купюрах масонские символы, его предложение было принято на ура. Однако изображение эти продержались недолго, пропав лет на сто пятьдесят.
Вернулись масонские знаки на доллар только в начале 1930-х годов. Для страны это было тяжелейшее время — время Великой депрессии. Власти решили призвать на помощь даже оккультные символы. Выходит, до того можно было и пренебречь масонской символикой, но в трудные времена все пошло в копилку борьбы за существование. И ведь выбралась страна из депрессии! Мало того что ожила — семимильными шагами понеслась к новому расцвету. Ну а масонские символы остались на главной купюре — один доллар — на века. И время от времени вокруг доллара начинается очередной мистический бум: одни видят в нем масонский заговор, другие и вовсе заговор Сатаны.
1 доллар
Попробуем разобраться. У Большой печати два круга (не забудем, круг — охранительный знак): в одном — пирамида, в другом — орлан. Между тем эти изображения использовались не только в масонстве. Еще в Древнем мире орел олицетворял победную силу и изображался с оливковой ветвью славы, непробиваемым щитом и пучком стрел, разящих врага. Да и пирамиды — не масонское изобретение. Хотя их изображения часто использовались масонами. В пирамидах они видели самый гармоничный результат переустройства мира по замыслу Великого Архитектора, коим они считали, между прочим, Творца. Орел же использовался для обозначения великих масонских лож — были ложи Белого и Черного орлов. Однако, если вдуматься, пирамида и орел существовали в символике, а потом и в геральдике изначально — с тех пор, как человек додумался до знаковых изображений.
Итак, вернемся к изображению орла на правой стороне доллара. Туловище его прикрыто непробиваемым щитом, но над головой — чисто американский узор из звезд, олицетворяющих союз штатов, входящих в государство. В клюве долларовый орлан держит ленточку с латинской надписью «Е Pluribus Unum», что может трактоваться как «Единство в многообразии», но может и как «Один из множества». Что это: скромность или гордость? Скорее второе — гордость того, кто станет верховодить, имея на руках доллары, будь это отдельные богачи или целая нация (конечно же американская), которой купюры дают такое право. Что ж, американцы от скромности не страдают. В центре купюры красуется еще одно изречение — теперь уже на чистом английском, дабы поняли все соотечественники: «In God we trust», которое обычно переводится как «На Бога уповаем», но на самом деле значит: «В Боге мы правы». Вот оно — самомнение по-американски!
Взглянем на левую сторону доллара. Там в кругу печати возвышается пирамида (символ мощи и величия человечества), но она усечена, словно еще не достроена. Это явное указание на то, что «вольные каменщики» еще только строят новый мир. Недаром под ней надпись: «Novus Ordo Sek-Іогшп», то есть «Новый порядок поколения», или проще — «Новый мировой порядок». Опять же — мировой размах без ложной скромности. За постройкой этого нового порядка наблюдает Всевидящее око Великого Архитектора Вселенной, над которым тоже латинское изречение: «Annuit Соер-tis», трактующееся обычно как «Он (Бог) благословляет наши деяния». Казалось бы, чистейший масонский символ, однако историки знают, что Всевидящее око встречалось еще во времена, когда масонов и в помине не было. Око — символ древнеегипетского бога Ра, который в иероглифах означал само создание жизни, власть и всепроникновение творца в жизнь человеческую. То есть символы на долларе уходят в глубь веков, а значит, и несут мощь посильнее масонской. Да и все цитаты на долларах взяты не из оккультных книг, а из «Энеиды» Вергилия и относятся скорее к прославлению власти и мощи государства — наступлению американской эры. Ну а это, как вы понимаете, куда важнее любых масонских достижений.
Впрочем, и чисто масонские символы на долларе есть — на лицевой стороне — справа на печати Казначейства США. Опять же в кругу красуются весы, угольник и ключ, что прочитывается как взвешенное и выверенное богатство (ведь речь о финансах) дает ключ от мира. Не потому ли американцы любят называть себя главными людьми мира? Что ж, США недаром считают мировой державой. Вот только отношение к этой державе меняется на негативное. А чему удивляться? Как за ключ ни держись, а весы все взвешивают и оценивают. Ну а треугольник в зависимости от оценки то устанавливается, а то вдруг — раз — и заваливается на угол. На то он и треугольник — самая неустойчивая фигура, особенно если ее чуть-чуть подтолкнуть…
К тому же не стоит забывать, что есть в долларе и еще одна метка, заставляющая думать: кому же все-таки он служит? Ширина купюры любого достоинства всегда равна 6,66 см. А ведь это число антихриста…
Имеется на долларе и еще один символ, крайне негативно воспринимаемый нашей цивилизацией, — речь идет о числе 13.А ведь оно постоянно присутствует на долларе: 13 уровней в пирамиде, 13 звезд над орлом и на печати казначейства, 13 полосок на щите, листьев и ягод на оливковой ветви, 13 стрел у орлана… В двух латинских изречениях по 13 букв, в дате основания государства (1776) 13 римских цифр. Словом, кругом — чертова дюжина. Ну и кто же заправляет этой дьяволовой меткой? Ясно, не Бог. Вот почему противники доллара обычно упрекают его в дьяволовой направленности, в служении Сатане. Может, и так. Недаром в нумерологии число 13 принято считать кармическим. Еще в древнеиндийских Ведах числа до дюжины считались людскими, а начиная с тринадцати — числами сил, неподвластных человеку. Однако для историков США 13 — число реально историческое: именно 13 штатов первоначально вошло в США и полное название Декларации независимости, между прочим, «Декларация независимости тринадцати колоний». В День независимости давали почетный залп из тринадцати орудий по числу входящих штатов. Вот почему это число символизировало свободу и единство новой страны. Это сегодня американцы воспринимают чертову дюжину как роковое число. А в XVIII веке оно просто воспринималось как число государства и рождения нации.
Однако XIX столетие привело суеверие из Европы и в независимые США. Новая страна конечно же старалась попасть в «мировую струю», а заправляла миром тогда, понятно, старушка Европа. Там отношение к тринадцатому числу и пятнице было однозначным: 13 — чертова дюжина, пятница — Страстной день, когда Христос был распят на кресте. К тому же историки считают, что 13 ведет свою дурную славу непосредственно от роковых событий Тайной вечери, где за столом было как раз 13 человек: сам Христос и 12 апостолов. Один из собравшихся оказался предателем и выдал Учителя. На следующий день как раз и была та самая Страстная пятница, когда Христа распяли.
Христианское отношение обросло невероятным количеством вполне бытовых страхов. Так, англичане считали, если за обеденный стол сядут 13 человек — один из них непременно умрет; колокола пробили 13 раз — уйдет из жизни именитый горожанин; часы пробьют в полночь 13 ударов — обязательно умрет глава семьи.
Французы были убеждены: 13 ступеней замка приведут род к несчастью, а лестница из 13 ступеней — человека к разорению; общественный транспорт под № 13 принесет пассажирам несчастье.
Немцы и голландцы всегда помнили: отправляться в путешествие 13-го числа — к неприятностям в дороге; 13 монет в кошельке — к бедности.
Словом, числу 13 досталось по полной программе. Однако многие ученые считают, что роковое значение число получило задолго до библейских событий. Так, еще в скандинавской мифологии («Младшая Эдда») рассказывается, что на пиру в Валгалле оказалось за одним столом 13 богов. Сначала застолье шло мирно и дружески. Однако бог хитрости и интриг Локки спровоцировал ссору. В результате бог зимы Ходур направил копье на бога света, солнца и справедливости Бальдура. Правда, сам Ходур не смог бы никого убить — он был слеп. Но коварный Локки подтолкнул его руку в нужном направлении. И Бальдур был убит, а на земле воцарились зима и ледяной холод. Конечно, вся эта легенда — отражение борьбы зимы и лета, холода и тепла. Но для нас важно то, что за столом на пиру сидели 13 человек — отсюда старинное суеверие: никогда не сажать за стол 13 гостей.
Правда, есть исследователи, считающие, что дурная слава 13 имеет вполне историческое происхождение и связана с орденом тамплиеров. Все пошло от реальных событий. В пятницу 13 (!) октября 1307 года король Филипп IV Красивый из рода Капетингов приказал арестовать всех тамплиеров-храмовников, живущих в его владениях, а все баснословные богатства ордена забрать в казну. К вечеру 15 тысяч членов ордена были уже в цепях. В один день на поле под Парижем 509 тамплиеров были сожжены заживо. Казни и пытки продолжались несколько лет — так много человек состояло в ордене.
В 1313 (аж две цифры 13!) году Великий магистр тамплиеров Жак дю Моле, проклиная короля и папу Климента, сгорел на костре, и самый богатый в мире орден рыцарей Храма прекратил свое официальное существование. Впрочем, его сторонники существуют до сих пор. Его сокровища ищут и никак не могут найти. Ну а проклятия магистра сделали свое дело — король и папа римский скончались в мучениях, королевская ветвь Капетингов вообще перестала существовать. Произошло это опять же через 13 лет после смерти Филиппа Красивого. С тех пор Франция и оказалась поражена ужасом числа 13. Даже составляя книги счетов, старинные бухгалтеры ставили крестик возле цифры 13, если та встречалась в отчетах.
Правда, Соединенные Штаты, получив вместе с модными тенденциями из Европы и страх перед чертовой дюжиной, попытались все-таки противодействовать этому страху, посчитав его суеверием. И американцы начали борьбу. В 1881 году несколько влиятельных жителей Нью-Йорка решили покончить с предрассудками и организовали «Клуб тринадцати». Под руководством храброго капитана Уильяма Фаулера, легендарного ветерана Гражданской войны, 13-го числа в тринадцатом номере отеля собрались 13 человек. Для них на 13 персон был сервирован огромный стол, перед каждым прибором красовались горки просыпанной соли, на тарелках скрещенные ножи. Взнос в «Клуб» стоил 13 долларов и 13 центов. У «Клуба» были еще и 13 почетных членов, среди которых в разные годы числились даже президенты США. Вскоре число таких клубов в стране достигло 13, а потом перешагнуло и за сотню. В «Клубе тринадцати» состояли не только ученые и трезвомыслящие люди, но и политики. Вот сколь сильно было стремление американцев отстоять честь числа, которое было символом их независимости!
Вскоре движение перекинулось в Старый Свет, и старушка Европа тоже начала участвовать в движении против суеверия. Но, увы, к началу XX века стало ясно, что суеверие оказалось сильнее. И хотя никто из членов «Клуба» не умер, регулярно восседая за столом, накрытом на 13 персон, более того, все процветали, получая поддержку «Клуба» и его друзей, но отстоять честь рокового числа не удалось.
Не потому ли сейчас число 13 воспринимается кошмаром? Во многих американских гостиницах нет ни этажа, ни номера 13. А уж в многоквартирных домах двери под таким номером и вовсе не сыщешь. Ну а уж если тринадцатое число месяца выпадает на пятницу, тогда и вовсе случается небольшой коллапс. Жизнь впечатлительных американцев замирает. Катастрофически падает деловая активность, все, кто могут себе позволить, сидят дома, не высовываясь на улицу, браки не заключаются, бумаги не подписываются. И самое поразительное, что все это происходит в основном именно в США — стране, на главной купюре которой число 13 главенствует!
Вернулись масонские знаки на доллар с легкой руки президента Франклина Рузвельта. Чувствуете цепочку: Бенджамин Франклин — Франклин Рузвельт? Привычный нам дизайн долларов составил в 1928 году эмигрант из России художник Сергей Макроновский. Был он человеком-загад-кой, ибо никаких сведений о нем не имеется. Хотя понятно, что работать над дизайном главной валюты страны и мира «абы кто да неизвестно откуда» никак не мог. Только вот загвоздка — ни до, ни после художника или дизайнера с такой фамилией в США не обнаруживалось. Так что с большой уверенностью можно сказать, что «Сергей Макроновский» — псевдоним. Только кто же выступал под ним?
На самом деле, если взглянуть поглубже, этот псевдоним ясно и символично прочитывается: «ма кроно» — это «мое время» (Кронос — древнегреческий бог времени). Историк Альфред Сигерт утверждает, что под этим красноречивым псевдонимом скрывался наш знаменитый соотечественник — художник и мистик Николай Рерих, который, как известно, считал, что живет в «положенное мне время». Действительно, в 1920-х годах Николай и Елена Рерих жили в США, основали там Общество агни-йоги и Институт искусств, дружили с Генри Уоллесом, ярым масоном-мистикфм и… сподвижником Франклина Рузвельта. Так не Уоллис ли свел президента и художника? Историки считают, что такое вполне возможно.
Конечно, доподлинно сказать, приложил ли Рерих руку к созданию граверного листа для доллара, по прошествии лет уже сложно. Но то, что Рерихи всегда умели чувствовать и передавать в наш мир материи силу Высшего мира, конечно, факт. Как и то, что Елена Ивановна Рерих всегда считала себя проводником тайных знаний высшего мира.
Вот и оккультные символы доллара оказались направлены на достижение вполне реальных целей: государственной мощи страны, а в проекции — мирового господства. Вспомним, что его мистический дизайн явился миру на рубеже 1920—1930-х годов, во времена Великой депрессии. Франклин Рузвельт решил использовать все возможности для ее преодоления — вплоть до оккультных. И доллар отлично справился с поставленной задачей: США успешно выбрались из кризиса, а к 1945 году уже стали самой богатой державой мира. Но есть и оборотная сторона медали. После 11 сентября 2002 года террористы Аль-Каиды признались, что башни-близнецы Торгового центра в Нью-Йорке стали их мишенью потому, что походили на две черты в знаке доллара.
После этих трагических событий было решено не только усилить бдительность в борьбе с террористами, но и защиту доллара от подделок. На банкноты вернули цвета — желтый и розовый. Кроме того, на лицевой стороне появились не только звезды флага, но и слева пятиконечная звезда. Да-да, добившись, чтобы этот символ исчез с российских денег, американцы решили вернуть его силу на свои. Ведь звезда — один из древнейших магических символов. Вот только «оккультисты» перестарались: нарисовали, например, на двадцатидолларовой купюре не просто звезду, но звезду двойную, граненую, использующуюся только в черной магии. Считается, что за счет граней такой звезды образуются две, которые начинают взаимно уничтожать друг друга — им же тесно в одной форме!
Вот и в случае с новым дизайном доллара результат не замедлил сказаться: банки США начали топить друг друга, долги расти, наступил кризис. Что случилось дальше — известно. Неизвестно, что будет в будущем? Госдолг США все растет. И сколько долларов ни печатай, они как в бездонную бочку проваливаются. А может, они словно грани звезды уничтожают друг друга?.. И вот уже мир в коллапсе: а вдруг доллар вообще рухнет?!
Не дождетесь. Мало того что эта валюта оккультно защищена и оцифрована, она вписана во время. На обороте главной стодолларовой купюры имеются собственные часы. Они указывают время подписания Декларации независимости, главного документа государства. Правда, нынешние историки считают, что со временем не все так ясно, как все привыкли думать. Начать с того, что День независимости, который празднуется в США 4 июля 1776 года, — день принятия декларации, а не ее подписания. На самом тексте Декларации дату подписания рассмотреть сложно, потому что документ истерся, к тому же содержит плохо читаемые и по-разному интерпретируемые буквы. Ну а тот текст, что сейчас принято показывать как оригинал, является всего лишь восстановленным. Словом, покров мрака и тайны присутствует. Вот и время подписания Декларации, показанное на долларе, «варьируется». Стрелки изображенных часов установлены весьма хитро: можно увидеть 14 часов 22 минуты, а можно — 16 часов 10 минут. Сложим цифры нумерологически: 16.10 = 8. Самое денежное и беспрерывное число, при котором бизнес устойчиво приносит деньги. Восьмерка постоянно множится, повторяется и самовоспроизводится. Деньги делают деньги.
Если же взять время 14.22, то при нумерологическом сложении оно дает число 9. О чем может сказать эта цифра? О том, что ее обладатели никогда не останутся без средств, получат их в любом случае из самых неожиданных источников. Про таких говорят, что они деньги из воздуха делают. Словом, если ненароком бизнес оплошает, доллар начнет получать силу из самых неожиданных источников. Правда, хотелось, чтобы не из воздуха. А то ведь денежный пузырь может лопнуть, как при нынешнем кризисе. Впрочем, вот тогда-то на помощь и придут оккультные силы. Опять же — как было в кризисе нынешнем. Может, кто и пострадал, да только не Америка. Хотя именно она этот кризис и начала…
Весит этот камень 136,75 карата — встречаются бриллианты и побольше. Форма его — квадрат, обточенный по углам. Встречаются камни и более изысканные. Но дело в том, что данный камень — один из самых известных миру исторических алмазов. Он менял страны, владельцев и даже собственные имена. У него накопилась не просто история жизни — несколько авантюрнейших историй. И все они — о самом большой бриллианте, хранящемся ныне в легендарном музее Франции — парижском Лувре.
В ночи что-то хрустнуло, и раздался резкий стук в окно. Томас Питт мгновенно проснулся, отдернул полог и вскочил с постели. Рука заученным движением схватила кинжал. Пусть это воры или, того хуже, наемные убийцы, он не отдаст бриллиант!
В комнату влетел доверенный слуга, бывший когда-то ординарцем Питта. Опережая хозяина, подскочил к окну:
«Это всего лишь ветка, милорд!»
Питт в изнеможении рухнул на постель. Сколько можно так жить?! Вот уже пятнадцать лет он каждый день ожидает нападения, а то и смерти. Не расстается с камнем ни на секунду — даже когда моется, держит его во рту. Скитается по стране, будто проклятый изгой, — больше двух дней под одной крышей не задерживается. Он потерял друзей — ведь никому не может сказать, куда едет. И все из-за этого бриллианта, который уже прозвали «Питтом» в честь владельца. Да разве он подозревал, приобретая в 1702 году в Индии огромный алмаз, что рискует навсегда лишиться покоя?!
Ах, Индия — страна солнца и тепла… Томас Питт был комендантом Мадрасской крепости и одновременно губернатором прилегающих владений Ост-Индской компании. Тогда все вокруг его уважали и боялись. А теперь в этой сырой и промозглой Англии он сам всех боится…
Питту едва удалось заснуть. Ему снова снилась Индия. Солнечный свет, пряный воздух, странно-завораживающие крики павлинов, звон серебряных колокольчиков. Питт снова был губернатором и сидел, прислонившись к тонким бамбуковым перекладинам любимой беседки в мадрасском саду. Перед ним, согнувшись в три погибели, стоял торговец-индус Джемчанд — самый известный на Востоке «ловец алмазов».
«Только для вас, великий сахиб, я достал сокровище! — льстиво шептал он. — Алмаз чистейшей воды в четыреста десять каратов!»
Джемчанд раскрыл смуглую ладонь, и сноп алмазной радуги ударил в глаза восхищенного Питта.
«Перед вами бог алмазов — прекраснейший из прекрасных! — Обветренные и покрасневшие глаза торговца, высохшего от постоянных поездок по стране, заглядывали в лицо Питта. — Его посчастливилось сыскать одному рабу в копях Партиала. Это на юге Индии, сахиб, на реке названной в честь великого бога Кришны. Раб решил обмануть охрану и спрятать алмаз. Но как? Хитрец додумался сделать на ноге глубокий надрез и затолкал туда камень. Завязал ногу и, охая от боли, поднялся из шахты на поверхность. Надсмотрщикам он сказал, что распорол ногу, те и отпустили его домой. Но в своей убогой лачуге раб вынул камень и ночью убежал с копей. Добрался до портового города на берегу океана и стал издали осматривать корабли. Заприметил белый парусник и, спрятавшись среди груза, проник на палубу. Ночью подкараулил капитана и смиренно прошептал: «Я отдам вам алмаз, о владелец прекраснейшего из кораблей, если вы отвезете меня в страну, где я перестану быть рабом!» Глупец! В ту же ночь капитан безжалостно убил беглого раба и тело его бросил на корм рыбам. А громадный алмаз забрал себе. Да только и сам он оказался глупцом — показал волшебный камень одному из своих матросов. А тот, как только корабль зашел на первую же стоянку в Мадрасе, зарезал капитана. Я встретился с этим мерзавцем в одном из опиумных притонов. Он задолжал там кучу денег и потому запросил за алмаз неслыханную сумму. Мне пришлось продать все свое имущество, чтобы выкупить алмаз для вас, великий сахиб!»
Томас Питт поморщился: «Сколько же ты просишь, Джемчанд?» — «Триста тысяч пагод!» — прошептал торговец и склонился в нижайшем поклоне.
Питт с тоской взглянул на лежащий на его ладони камень. Он, конечно, великолепен, но цена… Это же почти 150 тысяч фунтов!.. Даже у губернатора Ост-Индской компании нет таких денег. А может, полоснуть по тонкому горлу этого ссохшегося индуса, как некогда сделал матрос? Пальцы Питта сами потянулись к потайному кинжалу, но в этот миг он почувствовал, как в его спину прямо под левую лопатку уперлось тонкое лезвие длинного стилета. Оказывается, раболепно кланяющийся торговец прибыл на встречу не один! С внешней стороны беседки прятался хладнокровный наемный убийца, готовый нанести мгновенный удар сквозь бамбуковые перекладины. Губернатор икнул от ужаса и выронил блистающий камень…
Но разве он мог отказаться от сокровища?! Тайком Питт запретил всем перекупщикам в Мадрасе покупать алмаз у Джемчанда. Торговец занервничал. Хотел сбежать из города, но охрана не выпустила. И тогда он начал сбавлять цену. И вот через три месяца яростного торга Питт купил алмаз за 49 тысяч пагод, то есть за 24 тысячи фунтов.
Это был блаженный миг! Даже сейчас, вновь переживая его во сне, измученный Питт улыбался. Он снова держал в руке свою застывшую радугу, и путь его был предопределен. Вернувшись на родину, он поспешил в контору самого известного лондонского ювелира Джозефа Коупа. Тот ошарашенно повертел камень в проворных пальцах, поцокал языком и схватился за голову: «Я боюсь гранить такое сокровище!» Но бывший губернатор пообещал ему 5 тысяч фунтов (еще никто в мире не платил за огранку таких денег!), и ювелир сдался. Два года он работал. Сначала прислал Питту «осколки», оставшиеся после резки алмаза. Их пустили на продажу, и они произвели сенсацию своей чистотой и блеском. Несколько ограненных крупинок купил сам русский царь Петр I, хотя, говорят, в далекой Московии бриллиантов словно булыжников на мостовой. За «осколки» выручили почти 10 тысяч фунтов! Сколько же будет стоить сам алмаз, когда станет бриллиантом?! Питт был в курсе каждого надреза ювелира, знал, что камень похудел почти в три раза — стал весить 140,5 карата. Но все равно остался самым огромным бриллиантом мира. Наконец Питт увидел его в полном блеске. И если алмаз был поразителен, то бриллиант и вовсе стал неотразим!..
Тихо скрипнула дверь. Томас Питт застонал и мгновенно проснулся. Неужели душители — самые страшные убийцы Индии?! Они всегда подкрадываются тихо и мгновенно накидывают на горло жертвы тонкую, но невероятно прочную веревку, из которой не вырвешься!.. Схватив кинжал, он распахнул полог. Но перед кроватью стоял его собственный слуга с завтраком на подносе: «Доброе утро, милорд!»
Питт схватился за голову. Ничего себе — доброе?! Да он либо жизни лишится с этим бриллиантом, либо с ума сойдет!..
Бывший губернатор рассеянно макал хлеб в теплое молоко, когда прибыл Айзек Эбенден, суетливый лондонский ювелир-перекупщик: «Я нашел отличного покупателя, милорд! Никто не сыщет лучше».
Питт только пожал плечами. Он давно привык, что ювелиры оповещают его о выгодных покупателях, но дело не движется. Ведь он просит за свое сокровище фантастическую сумму — 135 тысяч фунтов. К тому же никому не показывает сам бриллиант, только его точную имитацию. На таких условиях никто не соглашается на покупку.
«Мой покупатель не стоит за ценой, милорд, — продолжал ювелир. — Он готов выложить вам 3 миллиона 375 тысяч франков плюс мои проценты!» У Питта хлеб вывалился в чашку, а молоко потекло по коленям. «Кто этот крез?» Ювелир напыжился и торжественно объявил: «Герцог Орлеанский — регент при малолетнем короле Франции Людовике XV!»
Шел 1717 год. Герцог Орлеанский действительно купил «Питта» за 3 миллиона 375 тысяч франков. Англичане были уведомлены, что за такие баснословные деньги герцог желает сделать подарок своему подопечному — юному Людовику XV На самом же деле толстяк герцог сам обожал драгоценные камни и потихоньку, став полновластным хозяином королевской казны, решил собрать недурную коллекцию — собирал же когда-то кардинал Мазарини свою. И, между прочим, отдал ее в дар Людовику XIV. Герцог Орлеанский вообще не был скаредой, почему бы ему не собрать коллекцию в дар любимому племяннику Людовику XV?
Словом, с 1717 года знаменитый «Питт» перебрался во Францию. И началась его новая история.
Герцог Орлеанский, шумный и жизнерадостный прожигатель жизни, любовно пересыпал сквозь пальцы драгоценные камни. Его племянник, семилетний король Франции, с восхищением смотрел на разноцветные огни, вспыхивающие на ладони опекуна.
«Как называется этот бриллиант?» — Любопытный Людовик вынул из дядюшкиной ладони самый большой камень.
Герцог Орлеанский замялся. Не говорить же королю, хоть и юному, что самый большой бриллиант в мире носит имя какого-то бывшего английского вояки.
«Этот камень называется «Регент». В честь меня, ведь это я купил его для тебя, мой мальчик! — нашелся он и захохотал над собственной шуткой. — Помни, это — главный камень нашей сокровищницы. Ты должен его ценить, а то он обидится на тебя и станет пакостить!» И герцог снова шумно захохотал.
Людовик хорошо запомнил эти слова и потому в 1723 году приказал вделать бриллиант в свою парадную корону. Став полновластным королем, он любил устраивать праздники, пиры и забавы. Задаривал драгоценностями бесчисленных фавориток, но и свою жену, королеву Марию, подарившую ему десять детей, не забывал. И в честь свадьбы своего старшего сына-наследника, дофина Луи, подарил блестящего «Регента» супруге. Она то украшала им свою прическу, то носила в виде кулона. А в конце свадебных торжеств преподнесла камень сыну-наследнику. И отчего король не помешал? Впрочем, ему было не до того. У любвеобильного Людовика XV как раз начинался «роман жизни» с несравненной мадам Помпадур.
Дофин не оценил подарка матери и приказал вставить «Регента» в… бронзовую чернильницу. Но с того времени что-то всегда настораживало его, едва он подходил к письменному столу. Казалось, бриллиант сверкает зло и резко, прямо-таки источая флюиды ненависти к дофину. Впрочем, что Луи до сверканья одного камня? Он же наследник всех бриллиантов Франции!
Однако время шло, а наследство не приближалось. Король Людовик XV отличался отменным здоровьем, и ни одна хворь его не брала. А вот дофин начал болеть. И во время болезней пристрастился к странному времяпровождению — начал сочинять… завещания. Садился за письменный стол из красного дерева, брал белый лист и опускал перо в начищенную до блеска бронзовую чернильницу. И, черт побери, в эту секунду ему казалось, что коварный бриллиант одобряет его действие — проклятый камень словно подталкивал его свести счеты с жизнью!
На Рождество 1764 года дофин Луи, харкая кровью, принялся за очередное завещание. Впрочем, завещать он мог лишь несколько личных замков, все остальное отходило французской короне, а потом и новому наследнику. Другому наследнику!.. Луи всхлипнул и в сердцах швырнул бронзовую чернильницу прямо об стену. Темная жижа потекла по вызолоченным обоям…
До следующего Рождества дофин не дотянул. Титул наследника перешел к его сыну — и после смерти деда тот стал королем Людовиком XVI. Тихий и робкий юноша не жаждал никакой власти, зато обожал работать в мастерской: сам делал сундуки и замки к ним, чинил мебель. Однажды в пыльной комнатушке нашел в комоде покореженную старую чернильницу, уже решил отбросить ее в дальний угол, да вдруг увидел странный блеск. Протер рукой и ахнул — мощнейшая радуга в тысячу цветов ударила в глаза. В мастерской Людовик вынул бриллиант из покалеченной чернильницы. Позвал хранителя драгоценностей. Тот побелел как мел. Еще бы — великий «Регент» валялся где-то в кладовке! За такое хранителя могли и казнить. И бедняга бухнулся перед королем на колени. Но молодой Людовик, расспросив о камне, только вздохнул: «Что мне с ним делать?» — и отослал бриллиант любимой женушке Марии-Антуанетте.
Та, конечно, знала, что делать с драгоценностями. «Регентом» она приказала украсить… шляпную заколку. Впрочем, проносила недолго: «Он слишком тяжел, голова болит!» Но, видно, и короткое унижение злопамятный бриллиант запомнил. Потому что когда в июне 1791 года венценосное семейство попыталось сбежать из революционного Парижа, но было задержано в городке Варенн, из одного из баулов предательски выпал огромный блестящий камень. И сразу стало ясно, что задержанные — королевская чета: у кого еще может быть такое сокровище? Вот она — бриллиантовая месть!
Королевскую карету завернули в Париж. Мария-Антуанетта дрожала от страха: «Проклятый «Регент» выдал нас!»
Людовик апатично поднял на нее глаза: «Я предупреждал, не берите его с собой! Мой дед говорил, что «Регент» не будет любить того, кто с ним небрежен. А вы вставляли его в заколку для шляп… Кому это понравится?» Мария-Антуанетта свирепо покосилась на мужа, словно это он был виноват во всех бедах ее жизни: «Прекратите, наконец, нести чушь! Можно подумать, этот камень живой!» Людовик вздохнул: «Все живое, мадам… И все имеет свои привычки. Только вы не хотите этого замечать…» Королева взвизгнула: «Прекратите!! Нам не удалось покинуть вашу кошмарную страну, а вы говорите про чьи-то привычки!» Людовик вздохнул уже совсем обреченно: «Это не я, это мой дед говорил… «Регент» — камень власти, и он не должен покидать Францию. Иначе страну ждет беда. Это вы хотели уехать, а не он… Вот хитрый камень и решил остаться…»
Двадцать первого января 1793 года нож гильотины отсек голову короля под радостные крики народа. А через несколько месяцев с «госпожой гильотиной» познакомилась и Мария-Антуанетта, причем радость народа была еще сильнее. А «Регент», конфискованный революцией, перешел в казну государства.
Наполеон Бонапарт завороженно смотрел на рукоятку своей церемониальной императорской шпаги. Сколь блестящей была мысль украсить ее «драгоценностями революции» во главе с «Регентом». Этот камень был достоин величия гениального полководца. И всякий раз, когда император бросался с этой шпагой в бой, радужно-завораживающий блеск «Регента» воодушевлял солдат на победу. Неужели все в прошлом?! Коронование, победы, годы всемирной славы…
Теперь весь мир столь же яростно ненавидит его, сколь восторженно приветствовал когда-то. Даже маршалы предали своего императора — все проголосовали за его отречение. Пять дней назад — 6 апреля 1814 года — Наполеон подписал нужные бумаги. Но в душе он не сдался. Врагам не удастся сослать его на остров Эльбу в пожизненное изгнание. Выход есть! Наполеон взглянул на яд, который со времен наступления на Москву носил с собой. Аккуратно отстегнув коронационную шпагу, он погладил большой бриллиант влажной рукой. Камень подернулся темной дымкой или это показалось императору из-за мрачных мыслей? «Королю бриллиантов» не за что обижаться на Бонапарта. Или все-таки есть? Наполеон вспомнил, что пару раз отправлял камень в Берлин и Амстердам в качестве залога за денежный заем. И только отмахивался, когда старые хранители государственных драгоценностей предупреждали: «Регент» не должен покидать пределы Франции, иначе беда!»
Наполеон I в полном императорском облачении
Наполеон фыркнул — ему предстоит главнейшее дело жизни, а он вспоминает о старых пророчествах… Да, беда случилась, но кто же поверит, что из-за камня, хоть и драгоценного?..
О, пропади все пропадом! Бонапарт перекрестился и принял яд. Лег, стал ждать. Ужасная боль пришла быстро, но смерть-избавительница не приходила. Промучившись несколько часов, Наполеон понял, что его яд потерял былую силу. Так что на остров Эльба ехать придется…
Супруга Наполеона, Мария-Луиза, не последовала за ним в изгнание. Она отправилась к своему отцу, австрийскому императору. Но разве за время жизни с нелюбимым мужем она не заслужила награды? Так что Мария-Луиза решила прихватить с собой большую часть драгоценностей французской короны. Полагая, что женщину, а тем более дочь австрийского императора, никто не посмеет обыскивать, она нацепила драгоценности на себя — прямо под платье. Но ведь шпагу под платьем не спрячешь! Недолго думая, Мария-Луиза приказала своему офицеру, месье Ме-невалю, сломать сокровище Наполеона. Большую часть шпаги беглянка, не задумываясь, выбросила, а ее эфес с «Регентом» засунула под плащ.
Ах, если бы она подозревала о последствиях своей поездки через расположение русских войск! Остановившие ее карету казаки перерыли все узлы и баулы. Золотое колье, личный подарок Наполеона, просто сорвали с шеи Марии-Луизы. А потом подоспевший русский офицер заметил, что из-под ее плаща в самом пикантном месте что-то торчит. Наглец распахнул плащ, и эфес шпаги с «Регентом» оказался в его руках…
Все возвращается на круги своя — драгоценности, снятые с Марии-Луизы, вернулись в казну Франции. Через десять лет после этого король Карл X, вспомнив легенду о «Регенте» — камне власти, приказал вставить главный бриллиант Франции в новую алмазную корону. Ее поручили изготовить лучшему ювелиру Франции — Фредерику Бапсту. И тот прекрасно справился — корона вышла роскошной. И «Регент» в центре ее говорил всему миру, что французская монархия еще полна блеска и сил. И теперь, глядя на великий бриллиант, Карл X вспоминал, как в первый же год революции 1789 года ему пришлось тайно бежать из Парижа, спасаясь от казни. Как в изгнании он сколачивал антинаполеоновскую коалицию из тех роялистов, что смогли спастись за границей. Как с 1814 года он активно участвовал в реставрации монархии, вел переговоры с союзниками — Россией и Англией. И вот теперь, когда Карл X наконец-то взошел на трон, ему уже 66 лет. Он умудрен жизнью и хочет, чтобы все шло по старинным законам. И великолепие «Регента» в бриллиантовой короне должно подчеркивать незыблемость и значение королевской власти…
Увы, народ, переживший революцию, уже не хотел жить по старинке. Требовались новшества и демократические порядки, которых старый Карл X не мог дать стране. В 1830 году после восстания парижан ему пришлось отречься от престола. На троне оказался новый монарх — Луи-Филипп, король буржуазии и лавочников. Он и жил уже как король-буржуа, ходил в платье обычного горожанина. И алмазная корона была ему ни к чему. С нее сняли камни и отправили в хранилище Гард-де-Мейбл. Там «Регент» оказался вместе с мебелью XVIII века, канделябрами и столовым серебром. Можно только предположить, какое унижение испытал «король бриллиантов» рядом со старой рухлядью! Немудрено, что в стране снова оказалось не все в порядке…
Париж опять потрясла революция. Теперь и Луи-Филипп отрекся от престола. Революционный народ снова громил что ни попадя. И сегодня, как на грех, ему под руку подвернулся Лувр.
Защищавшим его неоткуда было ждать помощи. Армия если и смогла бы пробиться к Лувру, то только к утру. И тогда командующий отрядом Национальной гвардии лейтенант Гениме приказал своим подчиненным как можно быстрее собрать драгоценности французской короны, лежавшие в опечатанных ящиках, и спрятать их в каминах. Там их не станут искать. Кому охота копаться в золе!
Снаружи уже раздавался рев толпы. Через несколько мгновений погромщики ворвались на первый этаж Лувра. Гениме повернулся к ординарцу: «Вы открыли двери винных погребов, как я приказал?» Ординарец, побелевший от страха, выдохнул: «Так точно, мой лейтенант!» Остава-лось ждать. Но уже через полчаса шум снизу подсказал Гениме, что его расчет оказался верен: погромщики застряли в погребах. Сокровища Лувра были спасены. Наутро подоспевшие на помощь войска грузили упившихся «революционеров» на повозки как дрова. А лейтенант Гениме вместе с несколькими доверенными гвардейцами вынимал сокровища из каминов, вытирал и складывал обратно в ящики.
«Ничего, все плохое позади!» — приговаривал он, нежно гладя искрящийся «Регент».
Но как бы не так! Через двадцать лет с небольшим (что по меркам истории минералов — лишь несколько мгновений) случилась новая трагедия. И снова «Регенту» предстояло в ней участвовать.
В 1871 году в хранилище Лувра явились братья Бапст — сыновья того самого ювелира, что некогда изготовил для Карла X алмазную корону. Устало вздыхая и щурясь, они начали упаковывать в ящики главные драгоценности Франции. Шла Франко-прусская война, немцы приближались к Парижу. Нельзя, чтобы им достались сокровища! Бриллиант «Регент» упаковали особенно тщательно — ведь он один стоит две трети стоимости всех драгоценностей. На ящики наклеили устрашающую надпись: «Специальные снаряды! Взрываются от простого прикосновения!!!» — и отправили груз на главную военно-морскую базу Франции в Брест. Если понадобится, «снаряды» увезут на крейсере в дальние края.
Не понадобилось! Едва заключили мир с Пруссией, братья Бапсты помчались в Брест, боязливо вздыхая по дороге: «Только бы он не покинул Францию!» Слава всем алмазным божествам, корабль со «специальными снарядами» стоял у причала! Но в Париже их ждала новая напасть. Разоренной стране катастрофически не хватало денег. И тогда нашлись умники, предложившие продать драгоценности короны…
К счастью, у депутатов Национального собрания хватило ума отказаться от такого предложения. Драгоценности были переданы в музеи, а «Регент» получил почетную витрину в Лувре. Почти 70 лет он жил спокойно. Но разве можно жить в спокойствии среди людей?
…Комендант старинного замка Шамбор медленно преодолевал ступеньки знаменитой двойной лестницы. Ему казалось, что ангелочки и нимфы, которыми украшена лестница, потешаются над ним: неужели он, потомок древнего рода Конти, где все славились отменным здоровьем, не может забраться в центральную часть замка? Увы, годы берут свое. Ведь в нынешнем, 1942 году ему стукнет шестьдесят два. Комендант схватился за сердце. Надо крикнуть помощника. Он не может умереть и унести свою тайну в могилу!..
На крик прибежал молодой лейтенантик. Опираясь на его руку, старик Конти преодолел подъем вверх, а потом и спуск в подвал центральной башни замка Шамбор. Эту башню, называемую Юрто в честь первого коменданта замка, гарнизон старался обходить стороной. Все в округе знали: там живет призрак Юрто, погибшего на-пожаре в далеком 1539 году, но спасшего короля и его именитых гостей.
Что ж, погибнуть на своем посту, спасая других, — почетно для военного. «Мой час близок, лейтенант! — прошептал старик Конти. — Я буду говорить с вами не только как начальник, но и как патриот. Еще до оккупации Парижа мы сумели вывезти из Лувра королевские сокровища. Они спрятаны здесь. Никому не найти их. Только я знаю тайну. Но я умираю. Поклянитесь, что сохраните сокровища и сдадите их только законному правительству свободной Франции!» Молодой человек взволнованно и пылко принес клятву по армейскому уставу и вдруг, словно рыцарь, опустился на одно колено: «Путь покарает меня призрак Юрто!» Наверно, старинный замок потребовал старинной клятвы…
Комендант показал «рыцарю» потайную пещеру подвала, где был спрятан ящик с драгоценностями. «Теперь главное! — прошептал он и, с трудом поднявшись, медленно повел лейтенанта из башни в нижнюю галерею. — Еще королева Екатерина Медичи, владевшая Шамбором после смерти Франциска I, устроила здесь тайник. Мне его в детстве показал дед, тоже комендант Шамбора, ведь наша семья когда-то была близка к королевской. — Старик начал медленно нажимать на декоративные раковины, медальоны, ромбы и полуромбы, украшавшие стену. — Запоминайте последовательность, лейтенант! Если вы что-то сделаете неправильно, механизм заклинится навсегда. И никто не сможет даже понять, где находился тайник!» Старик надавил на розетку в навершии окна, и одна из панелей стены отъехала. На ее место сверху упала другая, потом что-то щелкнуло, и на ладони коменданта оказался кожаный футляр. Старик открыл его, и лейтенант задохнулся от изумления — на темно-бордовом бархате лежал огромный бриллиант изумительной чистоты, играющий всеми цветами радуги. «Я спрятал его отдельно! — с гордостью проговорил комендант. — Это «Регент» — король бриллиантов. Я подумал, если нам всем суждено погибнуть, пусть камень навеки останется где-то в глубине Шамбора. Ведь по старинной легенде он не должен покидать пределов Франции».
Два года спустя отряды Сопротивления и войска генерала де Голля освободили Париж. Сокровища французской короны снова вернулись в столицу. Страсти по бриллианту затихли: знаменитый «Регент» теперь спокойно лежит в Аполлоновой галерее Лувра — того самого дворца, где, показывая маленькому Людовику XV прекраснейший бриллиант, герцог Орлеанский дал ему имя.
Рубеж XX и XXI веков снова доказал миру, что «русские» денег не считают. Не раздумывая могут скупить виллы в Ницце, дома в Лондоне и спортивные команды по всему миру. Правда, на вопрос: откуда деньжата? — мнут-ся-переминаются. А вот раньше вопрос о капитале был совершенно прозрачен. Любой русский купец-миллионщик отвечал гордо: «Капитал — дело наживное!»
Весь мир ахал-удивлялся — русские сколачивали состояния в немыслимо короткие сроки. Начинал человек дело — гол как сокол. И потом не воровал, не грабил. Откуда ж деньги брал?! Может, секрет был особый?
Был — и у каждого свой. Вот несколько преданий…
Про купцов-промышленников Морозовых раньше вся Россия знала. Знала и про становление миллионов морозов-ских. Основатель этой династии, Савва Васильевич Морозов (1770–1862), был крепостным человеком. А вот надо ж — не только выкупился из крепости, но и через три года (в 1823-м) выкупил у своего же бывшего помещика некоторое количество земли и выстроил на ней Никольскую (впоследствии знаменитую Орехово-Зуевскую) ткацко-красильную фабрику, а в 1830 году открыл и легендарную Богородскую мануфактуру. К сороковым годам были у Саввы фабрики и заводы в Москве. И все его производства считались прогрессивнейшими по технике того времени. Недаром за свои труды в 1842 году Морозов стал почетным гражданином Москвы.
Но началась история его богатения еще с 1815 года. Тогда и случилась эта легендарная история…
Савва Морозов, крепостной крестьянин подмосковного помещика Рюмина, потуже затянул котомку. Главное, приладить груз так, чтобы спину не тер. Путь далек — из села Зуева Богородского уезда Московской губернии в саму Москву. Но Савва одолевает его в одну ходку: выходит из своего крестьянского домишки на заре и к закату уже входит в Первопрестольную. Дорога знакома — каждый месяц в любую погоду приносит Савва Васильевич в столицу товар — ажурные ткани ручной выделки и окраски. Мать с тетками ткут, дети Саввины им подсобляют, а жена Ульяна Афанасьевна красит ткани в красивые цвета. Недаром же он женился на дочери опытного красильного мастера в 1797 году. Это ее приданое в пять золотых рублей помогло Савве открыть хоть и крошечную, хоть и на своем дворе, но собственную шелкоткацкую мастерскую.
Вот этот шелковый «ажур» и пользуется большим спросом, недаром скупщики встречают Морозова еще на подступах к Москве и тут же о цене договариваются. Да вот только вернувшись домой и заплатив откуп своему помещику Рюмину, хватается Савва за буйную голову: кажется, и работали не покладая рук, и сделали многонько, и цена была хороша, а денег как не было, так и нет! Где уж тут из крепостной неволи выкупиться…
Московский постоялый двор у Рогожской заставы гомонился всю ночь: суетились приезжие, заходили опрокинуть стопочку москвичи. Но Савва выспался всласть. Хорошего настроения прибавляли и вчерашние сделки — цену скупщики дали куда выше обычной. Видать, москвичи расщедрились на обновки: как-никак лето, всем пофорсить хочется. Савва пощупал на груди мешочек с денежками, завернутыми в чистую тряпицу, — весомый мешочек! Правда, предстояло еще потратиться на покупки: жена Ульяна два дня повторяла ему, что для дома купить следует, — писать-то они не обучены. И главное не забыть — особый наказ жены выполнить.
«Пойдешь на базар и купишь самую маленькую иголку! — учила Ульяна. — Только запомни, в понедельник с утра покупать надо! Оберни бумажкой да не потеряй! Я за этот секрет старухе Талдычихе целый гривенник отвалила!»
Что ж, гривенник для семейства Морозовых — большие деньги. Надо надеяться, что жена заплатила не зря. Тал-дычиха слыла в Зуеве местной ворожеей и всем талдычила, что и как в этой жизни делать следует — за то и прозвище получила. И стоит признать, почти всегда говорила верно. Так что Савва иголку купил и домой в Зуево принес. Да вот воротился не столь быстро, как обещал. Но ведь тоже из-за дела! Праздновал со скупщиками, встречался с ткацкими мастерами. Словом, домой вернулся только под вечер в среду.
Жена уж на крылечке сидит — глаз гневный. Не мужа встречает — иголку заветную дожидается. Оказывается, в ночь на четверг надо ту иглу обязательно под подушку вколоть да и спать на ней. А утром чуть свет вдеть корот-кую красную нитку и вшить в отворот рубахи, в которой другой раз муж товар на продажу понесет. Вшивать следует с изнанки, чтобы другие люди не увидали. Иголку же потом в тайное место спрятать надо. А красная нитка станет заветным денежным путем, по которому и пойдут в семью от кормильца (от него, Саввы, значит) денежки. Это все Ульяне Талдычиха насоветовала. Савва, конечно, только усмехался. Но спорить с женой не стал. Через месяц пошел в Москву в рубахе, в которую жена заветную нитку вшила. И вот чудеса — денег принес куда больше обычного, но главное — их не только на жизнь хватило, но и на то, чтобы заначку сделать.
И вот с той заначки у Морозова дела в гору пошли. Через пять лет, в 1820 году, откупился Савва Васильевич вместе с женой и сыновьями Елисеем, Захаром, Абрамом, Иваном и Тимофеем от помещика Рюмина за громадную по тем временам сумму в 17 тысяч ассигнациями. Открыл свою небольшую ткацкую фабричку в Зуеве, спустя время — побольше в Богородске, а потом и в самой Москве. А уж внук его, Савва Тимофеевич Морозов, всем известным миллионщиком стал. Жаль только, что увлекся красными революционными веяниями. Может, напутала Талдычиха и вместо красной нитки надо было Ульяне белой или зеленой ниткой шить?..
А в семье промышленников Рябушинских жил другой сказ — о неразменном рубле. Конечно, не одни они про такую неразменную денежку знали. По разным странам бытовала такая легенда — кто о волшебном дукате вспоминал, кто о золотом талере. Ну суть всех этих преданий одна — есть на свете неразменная денежка, обладающая волшебным свойством: сколько бы ее владелец ею ни расплачивался, она всегда обратно к нему возвращается. Ну а если такое сокровище в кошелек положить и никому не отдавать, то кошелек всегда будет полный, сколько бы из него ни брали.
Ясное дело, обладать таким сокровищем хотели все. Но давалось оно не каждому. Чаще всего такая деньга удачи сама приходила, к кому захочет, потом сама же уходила, когда захочет. Ну а добыть неразменный рубль (талер, дукат) можно было только с помощью нечистой силы. Недаром в Европе такую монету звали чертовой денежкой, дьяволовым дукатом и прочее. Существовало поверье, что такое сокровище можно сыскать в кармане повешенного вора или выкопать из могилы, где похоронен разбойник. Ну это уж явно дело не богоугодное!
Но в семье миллионеров Рябушинских сохранилась легенда о неразменной денежке совсем иного свойства — доброго и светлого. Случилось это, сказывают, в конце восьмидесятых годов XVII века. Предок их — Яков сын Денисов был тогда крепостным Пафнутьевского монастыря Ребу-шинской волости, что за три версты от города Боровска. Жили бедно. Яков резал на продажу поделки из дерева, а жена его Авдотья промышляла «отхожим промыслом» — скупала по деревням вязаные чулки-носки и перепродавала в Боровске.
В тот вечер Авдотья припозднилась, возвращаясь. Хорошо, на просеке встретила старичка-странника. С ним и вышла через лес на дорогу. Старичок словоохотливый оказался — старинный секрет Авдотье открыл. Вот она и понеслась домой. Влетела в покосившуюся избушку, свалила пустое ведро в сенцах. На грохот выскочил муж Яков, весь усыпанный древесной пылью: «Ты что — с порога в дом не перекрестившись, мужа не обняв?!» Авдотья молча шубейку скинула — и к столу. Выхватила из-за пазухи всю выторгованную наличность и над столом подкинула. Все монеты — в россыпь, но одна вдруг к Авдотье подкатилась. Та ее хвать: «Вот заговоренная на нас денежка будет!» Яков на лавку плюхнулся: «Ошалела с дороги, Дуня!» Жена заулыбалась: «Ничегошеньки! Это меня добрый человек научил, как волшебную монету от других отличить. Молча надо в дом войти да всю выручку над столом подкинуть. Какая монета к тебе ближе покатится, та — твоя. Ее хранить надо — не тратить, не менять!» У Якова глаза на лоб полезли: «Да это же самая крупная деньга из твоей выручки! Она в хозяйстве нужна!» — «Обойдемся! — отрезала Дуня. — Мы ее сбережем, она к нам деньги приманит!»
И приманила! Семерых детей Дуня с Яковом на ноги поставили, сами от монастыря откупились. А когда в 1802 году младший сын, любимый Мишенька, ушел искать счастья в Первопрестольную, отдала ему мать заветную неразменную денежку. В Москве шестнадцатилетний юноша пристроился торговать вначале ветошью, потом холстами. Скопил денег да и записался в Московской купеческой управе как купец 3-й гильдии Михайло Ребушинский — по названию волости. В управе фамилию переврали, записали «Рябушинский». Ну а уж к концу века вся Россия знала миллионеров-промышленников-банкиров — многочисленных внуков Михайлы.
Павел Михайлович Третьяков нервно потер нос, как всегда в минуты искреннего волнения. Хочется rf ту картину купить, и эту. Да и безвозмездно помогать художникам приходится. Перов вон почти в нищете живет, у Крамского жена больна, у Васильева чахотка. Где на всех денег взять?! Третьяков ведь не миллионер. На всем экономит — сам за бухгалтерскими отчетами до ночи корпит, выручку из лавок дотемна пересчитывает.
Вот и сейчас уж стемнело. Главный бухгалтер, старичок Семипятов, ворчит что-то в своем закутке. Наконец не выдерживает и подходит к хозяину: «Я вам, Павел Михайлович, прямо скажу — кончайте вы эти ночные подсчеты! Я сорок лет при бухгалтерии и дело денежное знаю. Не любят деньги ночного пересчета. Поутру их считать надо, особливо наличные. Старые бухгалтера говорят, что купюрам, как людям, утренний променад нужен. Деньги ведь существа любопытные. Им хочется на мир посмотреть, себя показать. А что ночью видно-то?»
У Третьякова и самого уже болят глаза от колонок цифр. Да и купюры в сейфе до утра полежать могут. Правда, утром Павел Михайлович по антикварным лавкам ездить привык. Но можно встать пораньше. Говорят же: кто рано встает, тому Бог дает!
И. Репин. Портрет П.М. Третьякова
На другой день кассир из лавки на Неглинке справился: привозить ли деньги вечером, как всегда? А Третьяков и ответил: «Нет уж, привози завтра утром!» А назавтра утром принял деньги — выручка больше, чем всегда! Вот вам и «утренний променад»!
Поинтересовался у старичка бухгалтера, может, еще чему научит? Семипятов расцвел: «Я еще батюшке вашему пытался сказать, да тот не слушал! Вам скажу: нельзя деньги держать в пачках с нечетным количеством купюр: поругаются они между собой и быстро разойдутся. И по 50 купюр держать нельзя — недаром говорят: «пять десяток — недостаток». Лучше всего складывать по 20, 80 или 100. И долго одни и те же купюры у себя не хранить: новые положили — старые потратили. Денежный поток свободно перетекать должен, а то усохнет!»
Улыбался Павел Третьяков, слушая старого бухгалтера. Конечно, отец в эти советы не верил, но ведь и большого капитала не сколотил. А разве трудно разложить деньги по 20 купюр в пачке? Да если это поможет найти средства на благие дела, он готов хоть все утро раскладывать. Было бы что… И нашлось-таки! Доказательством тому — всемирно известная галерея, созданная на средства Павла Третьякова и его брата Сергея.
В конце XIX века купцы Хлудовы славились по всей Москве своей экстравагантностью — пили-кутили, не зная, куда немереные деньжищи девать. А ведь в 1817 году, когда первый Хлудов, развеселый красавец Иван, с молодой женой и детьми перебрался в столицу из Егорьевска, был у него капитал в три пятиалтынные монеты. Еле уговорил Иван Хлудов какую-то бабку пустить их на постой в крошечный деревянный домишко на Яузе и начал присматриваться к городской жизни. Но столичная жизнь оказалась куда сложнее, чем он в тихом Егорьевске себе представлял. Москва бурлила деньгами, страстями, делами. Купцов было множество, лавочек со всевозможными продажами еще больше. У Ивана глаза разбежались, не знает он, чем и заняться.
А вот супруга его, Меланья Захаровна, быстрее мужа в столичной жизни сориентировалась. Купила несколько пестрых купеческих кушаков, расшила бисером и послала мужа торговать ими вразнос: «Раз нет своей лавочки, есть ноги. Ходи по улицам да предлагай товар!»
Иван повздыхал, но делать нечего, пошел по улицам предлагать расшитые женой кушаки. А кушаки-то оказались настоящими произведениями искусства. Уже через месяц вся купеческая Москва за шик стала почитать таким расшитым кушаком подпоясаться. Дело пошло. Меланья Захаровна уже и дочек за пяльцы посадила. Торговля в гору побежала, барыши — впереди. И все — к расторопным Хлудовым!
Уже через год Иван стоял за прилавком собственной «хлудовской лавочки». От купцов-клиентов отбоя не было. Особливо от купчих. Иные из них кажинный божий день в лавку захаживали — якобы за новым товаром, а сами глаз не могли отвести от молодого красавца-продавца. Да и тот не стерпел, стал погуливать. Да и как отвести глаз от московских прелестниц?
То на день теперь Иван «по делам» из дому уедет, а то и на два. А как-то дня три домой не являлся. Жена в лавочку прибежала, хотела мужу в волосья вцепиться. А у того нос, щеки, лоб медом намазаны. Меланья остолбенела: что за чушь?! Оказалось, одна из купчих, разлюбезниц Ивана, поведала тому, как ее покойный муж капитал нажил. Надо для успешного торга липовый мед заговорить: «Как пчелы роятся, так ко мне, купцу Ивану, покупатели сходятся, товар нахваливают да из рук выхватывают! Аминь!» А потом тем заговоренным медом открытые места на лице и намазать.
Все это Иван жене и рассказал. Одно утаил — за какие заслуги московская купчиха такой секрет открыла. Сказал, опустив глаза: «Очень уж ей твои кушаки понравились. Однако увидела благодетельница, как мы всей семьей бьемся, а навар — маленький… Вот слово заговоренное и открыла».
Но Меланья благодарностью к «благодетельнице» не воспылала. Наоборот, мужа на смех подняла, а сама подумала: до чего бабы-то доводят — мужик с ума сдвинулся! Хотела мужу затрещину залепить, но тот жене на прилавок показывает — товар-то и правда весь расхватали.
С тех пор в роду Хлудовых присказка сложилась: «Станешь заводить кралей, ищи купчиху на меду!»
Однако особо искать не понадобилось. Уже Иван, опочив, оставил детям прибытнейшие лавки в самом центре Москвы — в Гостином Дворе и Городских рядах. А сыновья Хлудова такими миллионами ворочали, что за свой счет в родной Егорьевск железную дорогу провели. Да и в
Москве много школ, больниц и домов для престарелых построили. Правда, последний из Хлудовых — Михаил уже такими громадными деньжищами ворочал, что и сам хмуро шутил: «С моего капитала с тоски помирать надобно!» Недаром наш великий драматург этот образчик купчины дикого в свои пьесы вставил. Но Хлудовы и на сатиру Островского радовались. Шутили — мол, мы помогаем русской словесности.
Так что век назад капиталов-то не таили и из России никуда не переводили. Наоборот, все — в страну, все — для людей. Вот и секретов не утаили. Читай, честной народ, кумекай да пользуйся!
Телевидение вот уж какое десятилетие показывает народу три «нетленки» классической кинокомедии: «Бриллиантовую руку», «Белое солнце пустыни» и «Женитьбу Бальзаминова». Мы смотрим их практически всю жизнь, цитируем любимые фразы, напеваем песенки вроде «А нам все равно» и «Ваше благородие, госпожа удача»… Но кому хоть раз пришло в голову, что в них заключены некие «программы жизни»? Не смейтесь, дорогие читатели! Даже милая и наивная комедия режиссера Константина Воинова «Женитьба Бальзаминова» — на самом деле руководство к действию.
Как известно, Миша Бальзаминов — герой нескольких пьес великого драматурга Александра Николаевича Островского, по которым и был написан сценарий известнейшего фильма. И этот самый Миша мечтал жениться.
«А какая она?» — интересовалась невестой его матушка. «Не знаю! — чистосердечно отвечал сын. — Мне, маменька, все богатые невесты красавицами кажутся».
То есть на самом-то деле Миша мечтал не о женитьбе, а о богатстве. Впрочем, мечтать можно о чем угодно. Главное, понять правила, при которых эти самые «мечтания» превращаются в действительность. Или не превращаются. То бишь надо научиться мечтать грамотно. И что это вообще за штуковина такая — мечта? Кажется, в нашем материальном мире вещь малополезная. Да любой с пеленок знает: «Дело — прежде всего», «Дело надо делать, господа!», «Будет вам по делам вашим». А куда ж с мечтой?
«Куда их девать, таких-то?» — спрашивала маменька Бальзаминова о своем вечно фантазирующем сыночке. Но, оказывается, и у фантазеров есть свои ангелы фантазии на посылках. Больше того, в мечтаниях уже зреют ростки действительности, будто мечта — некий, еще не совсем явный, но уже заказ в небесную канцелярию. Драматург века девятнадцатого Александр Николаевич Островский прекрасно понимал силу мечты. Удивительно, но в своих пьесах этот самый крутой драматург-бытописатель постоянно проводил совершенно крамольную для реализма мысль: именно мечтания людей порождают и формируют их дальнейшую жизнь.
Практически все любимые герои, а особливо героини Островского мечтают. Да еще как! Детальные, почти осязаемые мечты Липочки из «Банкрута» делают ее хозяйкой «новомодного» купеческого дома. А вот лихорадочные мечты Катерины в «Грозе» о неземной красоте и безгрешной любви, наоборот, как ни печально, уводят ее из земного грешного мира. Трилогия же о Бальзаминове особенно наглядно иллюстрирует механизм мечтаний в человеческой жизни.
Настоящие мечты — это ад и рай одновременно, азарт игрока и робкие движения души, боящейся показаться на свет. Все это виртуозно и трогательно сыграл в фильме Георгий Вицин — несостоявшийся трагик, вписанный в прокрустово ложе кинокомедий. Сначала его Миша мечтал «по маленькой».
«А мне много и не надо. Я за большим, пожалуй, не гонюсь, — вздыхал он. — Мне хоть что дайте!» «Хоть что» судьба и дала. Пригласили Мишу с маменькой в богатый дом (купеческая дочка в 300 тысяч приданого!). И принимали-то поначалу совсем не плохо. Но вот женитьба так и не состоялась. Больше того, после приема и самого Мишу взашей вытолкали. Отчего это? А не оттого ли, что «заказ мечты» был оформлен неясно: что давать, если человек просит «хоть что»? «Все одно — облако!» — как вздыхала его маменька.
Выходит, прежде чем посылать «заказ» своей мечты в небесную канцелярию, надо заполнить «бланк заказа»: определить для себя поконкретнее, чего хочешь получить от своей мечты, представить это в деталях. Наука сейчас называет этот принцип визуализацией мечты, но в XIX веке драматург Островский, конечно, такого термина не знал, зато прекрасно понимал: принцип работает.
Вернемся к Бальзаминову. Была ведь и вторая закавыка, от которой вначале его мечта не сработала — не воплотилась в женитьбу. Да, он собирался сыскать жену побогаче, но ведь с богатством-то надо было что-то делать. А что — бедный Миша даже и представить себе не мог.
«Вот сейчас получаю я по сто двадцать рублей в год, — жаловался он маменьке. — А как будет триста тысяч? Тогда что?» Получается, не готов был Миша ни принять, ни потратить невестиного капитала. Не было у него пока ни размаха, ни замыслов. Самая большая мечта: «А все мерещится мне, маменька, что у нас дом каменный!»
Да только разве это размах? Дом — это весьма призем-ленно. А раз приземленно, надо бы вообразить себе весь этот дом в деталях, то есть визуализировать. Но этого, мы уже знаем, Миша не делает.
Отчего ж он не представляет все в деталях-подробностях? Да не может он сделать этого! Не видел бедняк богатейших домов — с роскошными интерьерами, богатой обстановкою, паркетными полами и хрустальными люстрами. Вот вам и второй вывод: хочешь исполнения мечты — узнай о ней все поподробнее. Будешь мечтать — фантазируй с размахом: лучше азарт, чем робость в мечтах. Ведомо же: кашу маслом не испортишь!
Но откуда его взять, азарт-то? Да и знания о красивой, богатой жизни откуда появятся? Особливо если ты, как Бальзаминов, живешь на окраине города, в доме, где двадцать лет не делался капремонт, на крошечную зарплату. Вы подумайте, почти два века прошло, а что в жизни обычного человека поменялось-то?.. В провинциальных городках все те же домишки с протекающей крышей, ветхие заборы, немощеные улицы — и та же бедность.
«Богатые, маменька, по-другому думают!» — изрек как-то новоявленный философ Миша. И ведь оказался прав на тысячу процентов! Мысли наши бедные бегают как тараканы вокруг стола, холодильника, оптового рынка. Где бы купить побольше да подешевле? Да как бы поскорее! Вот мы и несемся на оптушку, расталкиваем там всех локтями, тащим домой товары, забиваем холодильник, завешиваем шкафы. Валимся в кресло с облегчением — слава богу, дом наполнен! Потом открываем холодильник и вздыхаем: еда, кажется, уже с просроченным сроком годности, а гардероб хоть и набит так, что не закрывается, — все равно надеть в театр нечего.
Словом, деньги потратили, и все псу под хвост! А почему? Торопились схватить, покупали по дешевке… А вы когда-нибудь, хотя бы в кино, видели, чтоб богачи по оптушкам бегали или брали не глядя? Да они за свою денежку все обсмотрят-обнюхают. Они себе специальные дни на свои буржуйские шопинги планируют. Нет, прав Миша Бальзаминов, сто раз прав: «Не привык я, маменька, думать, как богатые-то думают. Все думаю, как бедный. Вот богатство-то в голове и не помещается!»
Конечно, Островский пьесы во второй половине XIX века писал, а мы сейчас в XXI живем, да еще и в рынке с конкуренцией. Но разве научились думать «по-богатому»? Вот типичный примерчик. Одна моя приятельница заметила странный феномен. Она долго ездила покупать продукты и вещи на оптовых рынках. Денег едва хватало. Неожиданно в ее доме открыли небольшой магазин. Проходя мимо, она все чаще стала заходить туда. Товары там были подороже, чем на оптушке, но явно пристойнее. Через месяц она с недоумением констатировала — денег хватило и на покупки в магазине, без поездок на рынок. Причем без поиска дополнительного заработка. Просто зарплату чуть увеличили, мужу заплатили за непроплаченную старую работу.
Через пару месяцев в новом доме открыли приличный супермаркет. Там выбор был уж совсем для богатеньких.
Но зайдешь раз — тянет во второй. И приятельница с удивлением заметила, что ей хватает денег даже на покупки в «супере». И опять ни ей, ни мужу не пришлось искать вторую работу. Просто директор попросил ее дать платные консультации детям своих друзей (моя приятельница — педагог в музыкальной школе).
Но как-то она опять рванула на оптушку, и ее затянуло. «Надо прекращать тратить деньги попусту! — заявила она. — А вдруг завтра денег меньше будет?»
Так побегала она месячишко — и обнаружила: денег вновь стало хватать только на оптоворыночные ряды. Парадоксальная закономерность, правда? Значит, чем больше вы тратите, тем больше денег приходит. Прямо круговорот воды в природе. Или денег в кармане. Кому что нравится. Сколь вылилось, столь и налилось. Стремишься в супермаркет — и денег столько, сколько на него хватит. Потянуло на оптовый рынок — глядишь, и денег только на него. Почему?! А просто — по потребностям вашим. Конечно, небесных раскладов не видел никто, но получается, что там руководствуются известным принципом «осврения капиталовложений». Не освоишь — больше не дадут.
И снова вспоминается Миша Бальзаминов. Когда ему объявили сумму приданого очередной невесты, он едва чувств не лишился — всех и сразу: «Таких деньжищ, пожалуй, и не проживешь!»
И таки не прожил, ибо и эта невеста сорвалась с крючка. А все почему? Конечно, опять же не было конкретной задачи у него, но и сомненья одолели. А сомневаться нельзя ни в коем случае! В небесной канцелярии дела просты: коли сомневаешься, увещевать никто не будет; не проживешь, так и давать не станут. Чего зря ресурс переводить?
Словом, из историй с Бальзаминовым вывод таков: определите для себя цель, не бойтесь переборщить, не сомневайтесь и думайте-мечтайте, будто вы уже богаты. Если есть сто рублей в кармане — думайте, что можете взять на них целый мир и супермаркет в придачу. Хотите издать книгу — напридумывайте десяток сюжетов, которые потом сами потребуют, чтобы вы их записали. А хотите вообразить себя здоровым — представьте, что вы в рибоковских или адидасовских кроссовках бегаете по лесной аллее. Как здоровый человек вы можете себе это позволить. А как богатому — вам хватит денег на самые крутые суперкроссовки. А потом действительно побегайте как-нибудь хоть вокруг дома поутру, хоть один раз на пробу, хоть пока в старых кедах. Понравится — купите кроссовки. Подтолкните мечту!
Берите пример с Бальзаминова. В конце концов, он еще раз высмотрел себе невесту и размечтался об огромном саде, особняке с беседками, хрустальных бокалах и сверкающих люстрах. О том, чтобы взять себе настоящего повара, лакея и камердинера вместо одной необразованной кухарки Матрены. Словом, в мечте выдал весь размах, на который был способен, и перестал сомневаться: решил, что за него любая богатая невеста пойти согласна. И нашлась-таки согласная!
Одна только оговорка в мечтах у наивного Миши была. При любой невесте-богачке Мишина маменька должна была жить с ним.
«А мне и нужды нет, что я богат, — говорил он. — А к вам, маменька, я завсегда с почтением».
Понятно? Можно мечтать и вводить в жизнь любую мечту — если только она не повредит вашим родным и хорошим людям.
Не повредит? Тогда — мечтайте. На здоровье и счастье. И на что вашей душе угодно.
Весной 1875 года в Петербурге ожидались гастроли парижской опереточной дивы — двадцатипятилетней красотки Анны Жюдик. К началу первого же спектакля по Невскому невозможно было протиснуться из-за нескончаемого потока поклонников с огромными корзинами цветов. Даже желчный поэт Некрасов отозвался четверостишием:
Мадонны лик,
Взор херувима,
Мадам Жюдик
Непостижима.
Ах, русские поэты всегда были провидцами! И Некрасов уловил самую суть — у Анны Жюдик действительно была непостижимая тайна.
Шел 1867 год. Семнадцатилетняя Анна пыталась пристроиться хоть на какой-нибудь сцене Парижа. Она только что закончила консерваторию по классу вокала, но ни одно прослушивание не принесло ей ангажемента. Театральные агенты только кривились, глядя на нее: «Да вы, голубушка, и низковаты, и полноваты, да и лицом круглы. С такой простонародной внешностью в провинцию ехать надо!»
С тех пор почти год Анна разъезжает по провинциальным городкам Франции с бродячей труппой. Концерт, другой — песенки, куплеты. И снова переезд, дешевые гостиницы — холод, клопы и тараканы. В номер заходить противно, не то что там жить!.. Анна потуже замотала шерстяной шарф — холодно, надо возвращаться или хоть куда-нибудь зайти. Но куда? И вдруг в конце улочки она увидела старинный свечной фонарь странной формы и вывеску «Антикварная лавка».
Дверь открылась со скрипом. Ни одной лампы, только тусклая свеча чадит в старинном подсвечнике. Анна подошла к покосившемуся бюро из красного дерева. Почему-то ей захотелось выдвинуть средний ящичек, а потом протянуть руку и нащупать что-то гладкое в таинственной глубине. Словно зачарованная, Анна смотрела на свою находку — маленькое овальное зеркало с медной ручкой, довольно простенькое, но, вероятно, старое, хотя совершенно не мутное, а притягательно блестящее.
«Это для вас! — услышала Анна старческий шепот. — Вы можете взять!»
По старой скрипучей лестнице медленно спускался тощий антиквар. Анна ужаснулась — старик был похож на таинственную мумию и столь же загадочно усмехался: «Вы пришли туда, куда нужно, и нашли то, что необходимо. Ничего случайного не бывает — все предопределено. Это зеркало ждало именно вас. Больше трехсот лет назад его создал великий итальянский скульптор и ювелир Бенвенуто Челлини. Тогда он жил и работал во Франции при дворе Франциска I. Создавал скульптуры, не брезговал столовыми сервизами и зеркалами. Но однажды чем-то не угодил королевской фаворитке герцогине д’Этамп, и та подослала к нему убийц. Однако известная красавица Диана де Пуатье, возлюбленная сына Франциска — будущего короля Генриха II, помогла Челлини тайком уехать из Франции. В награду тот создал для нее волшебное зеркало. Когда женщина смотрится в него, оно дает ей необычайную красоту. Да только красавице Диане не было нужды в волшебном зеркале. Так что оно затерялось в веках. Говорят, потом его нашла королева Мария-Антуанетта. И, глядясь в него, стала настоящей красавицей. Но ей не повезло — революция казнила бедную королеву. А зеркало Челлини снова потерялось. И вот, оно всплыло в моей старой лавчонке. А уж раз вы сумели сегодня найти его, оно — ваше!»
И вот высоко подняв голову, Анна шла к знаменитому театру «Варьете», в котором блистали оперетты Оффенбаха. Всемирно известный маэстро согласился прослушать ее после того, как услышал ее песенки в модном парижском кафе «Фоли-Бержер». Композитор встретил Анну в фойе. Прищурился, оглядев с ног до головы, — при свете дня певичка показалась ему не столь уж и привлекательной. Но раз пришла, пусть выйдет на сцену — покажет, что умеет.
«Я должна загримироваться, маэстро!» — пролепетала Анна, вынимая небольшое зеркало. Оффенбах вздохнул: с такой простоватой мордашкой, сколь ни гримируйся… Но через четверть часа занавес пошел вверх, и перед изумленным композитором предстала женщина поразительной красоты и сценического обаяния. В начале 1872 года Анна Жюдик дебютировала в оперетте Оффенбаха «Принц-морковь» по сказке Гофмана, потом ее ввели на заглавные роли в прославленные оперетты «Прекрасная Елена» и «Герцогиня Геролынтейнская». И все роли Анна играла по-своему. Публика приходила в бешеный восторг, критики писали, что Жюдик — «красавица оперетты», «квинтэссенция женственности», «царица повышенной эротичности». Одно было странно. Едва войдя в гримерку, примадонна выгоняла всех, усаживалась за гримерный столик и вынимала заветное зеркальце. Но как она священнодействовала над своей внешностью, никто ни разу не видел.
И вот — ужасное происшествие!.. Анна металась по своим шикарным апартаментам. Куда она могла положить заветное зеркало? В спальне нет, в ванной комнате тоже. Неужели потеряла — что же теперь будет?! Надо взять себя в руки. В конце концов, даже если она останется без красоты, голос никуда не денется!
В театр Анна прибыла за два часа до спектакля. Сидела, тоскливо глядя в одну точку, пока помощник режиссера почтительно не приоткрыл дверь: «Мадам Жюдик! Пожалуйте на сцену! — И тут он ахнул. — Как вы себя чувствуете, мадам? Что случилось?» — «Ничего!» — сквозь зубы процедила Анна и вышла в коридор. За ее спиной послышалось перешептывание — певцы чуть слышно обсуждали, сколь плохо выглядит их прима.
Как прошел спектакль, Анна и не помнит. Кажется, она не раз сбивалась, забывая текст. Хорошо, суфлер выручал! После спектакля певица еле добралась домой. Входя, взглянула на себя в огромное зеркало в прихожей — лучше бы и не смотрела! А через месяц мадам Жюдик с ужасом заметила, что от волнения теряет голос.
Оставалось одно: найти таинственного антиквара — может, у него есть другое зеркало? Актриса поехала в тот провинциальный городок, где выступала в юности. Найдя знакомый дом, спросила у какой-то старухи: «Здесь была антикварная лавка?» Та пошамкала беззубым ртом, словно подсчитывая что-то, и ответила: «Была. Мне про нее еще бабушка рассказывала. С тех прошло, почитай, годков семьдесят!»
Анна отшатнулась от сумасшедшей старухи. Что она мелет?! Ведь всего четырнадцать лет назад Анна была в этой лавке. Чертовщина какая-то! И вдруг, словно сквозь туман, всплыли слова старого антиквара: «Вы пришли туда, куда надо, и нашли то, что необходимо». Но ведь и сейчас зеркало необходимо Анне, как и раньше! Или нет? Ведь у нее давно уже нет новых ролей…
Вернувшись в Париж, Анна отправилась к композитору флоримону Эрве и попросила написать оперетту специально для ее теряющего силу голоса — поменьше сложностей, побольше простых куплетов.
Полгода мадам Жюдик репетировала как проклятая, к вечеру падала совершенно без сил. В декабре 1883 года Париж запестрел афишами: «Оперетта Ф. Эрве «Мадемуазель Нитуш». В главной роли — Анна Жюдик».
Двадцать шестого декабря утром перед премьерой Анна проснулась как от толчка. Вскочила и, повинуясь совершенно непонятному импульсу, открыла ящик своего старого комода, куда бросала программки спектаклей. В ящике, загадочно блестя, лежало потерянное зеркало.
Откуда?! Анна не стала выяснять. Как говорил антиквар: «Все предопределено». Певица понеслась в театр. Три часа просидела в гримерке, никого не впуская. И вот вечером на сцену «Варьете» вышла юная красавица, вновь покорившая Париж. Ее героине Денизе было 17 лет, но тридцатрехлетняя мадам Жюдик, казалось, выглядела еще моложе.
Триумф «Мадемуазель Нитуш» был долгим — мадам Жюдик блистала на подмостках еще почти десять лет. Потом, как-то тихо и незаметно, она ушла со сцены, но после себя оставила в оперетте целый «стиль Жюдик». Что она сделала с волшебным зеркалом Челлини, мы, конечно, никогда не узнаем. Но говорят, однажды Марлен Дитрих, гастролируя по Франции, купила на одной из дешевых распродаж небольшое зеркальце в простенькой медной оправе. С тех пор «вечно женственная Марлен» блистала в кинематографе и на сцене — и вплоть до девяноста лет все называли ее красавицей. К кому попало волшебное зеркало Челлини после Дитрих — неизвестно. Но присмотритесь к своему зеркалу — может, путешествуя во времени, оно попало к вам?..
Композитор Россини схватился за голову. Он сочиняет оперы одну за другой — оперы-буфф, оперы-фарсы. Им нет числа — а в карманах по-прежнему пусто! Правда, его музыка имеет успех. Но газеты ругают его за всеядность. Пишут, что он просто жадный. Станешь жадным, когда за оперу, пусть даже ту, чьи мелодии слушатели на другой день распевают на улице, директора театров платят даже меньше тысячи лир?!
За один только 1812 год, чтобы удержаться на плаву, Россини сочинил шесть опер. Пришлось, конечно, использовать свои старые партитуры и беззастенчиво вставлять их куски в новые. Ничего! Великие Бах и Гендель тоже не брезговали такой практикой. А что делать — надо же на что-то жить! Недавно композитор узнал, что восторженные поклонники одного из итальянских городов решили установить его бронзовую статую. «Сколько она будет стоить?» — поинтересовался маэстро. «Двадцать тысяч лир». Россини присвистнул: «Господа, а не хотите отдать эти деньги мне? За такую сумму я сам охотно постою на площади вашего города!»
Конечно, были времена и похуже. Если вспомнить детство, то вообще скулы сводит от голода. Это сейчас Джо-аккино Россини с гордостью рассказывает о себе: «Я — потомственный музыкант!» Приходится гордиться ради имиджа. Но в детстве заработки отца и матери приносили одно беспокойство: чем жить завтра…
Отец Россини играл в третьеразрядных театральных оркестрах, мать пела там же в операх. Самому Джоаккино в восемь лет пришлось выйти на сцену в хоре мальчиков, в двенадцать уже заменить взрослого певца. Оказалось, что у него красивый и сильный голос. Потом Джоаккино научился играть на всех инструментах, которые тогда существовали, и начал заменять любого оркестранта, а потом и аккомпанировать в частных домах, давать уроки музыки. С двенадцати лет мальчишке пришлось стать основным кормильцем в семье. И. надо помнить, что это была итальянская семья — не только родители, но многочисленные тетушки, дядюшки, невестки, кузены. Джоаккино с ног валился, чтобы заработать лишний грош!
В тот год в качестве юного певца-вундеркинда Джоак-кино отправился в турне. Исколесил всю Италию, но, вернувшись домой, свалился. Нервное напряжение, простуды, хлопоты — все сплелось вместе и довело бедного ребенка до тяжелейшей лихорадки. Мать позвала из своего театра старую уборщицу сцены — считалось, что та умеет ворожить и заговаривать болячки. Старуха что-то долго шептала на мальчиком, потом напоила его какими-то травами. Но Джоаккино стало еще хуже, и он хрипло закашлялся. Тут, как на грех, вбежал дядя — местный аптекарь.
«Что вы уродуете ребенка?! — возопил он. — Он сам придет в себя, только дайте ему отлежаться! У нас, Россини, крепкий организм. Нам просто денег не хватает. Вот мы и тревожимся, нервничаем, заболеваем. Но ведь есть средство навсегда забыть о наших денежных проблемах. Прекрасный голос Джоаккино — вот настоящее золото. Когда он очухается, надо сделать мальчишке небольшую операцию, и его голос всю жизнь будет кормить семью!»
У Джоаккино душа ушла в пятки. Он знал, что из талантливых детей-певцов принято делать кастратов, чтобы сохранить голос. Но ведь тогда — прощайте утехи любви, а Джоаккино с двенадцати лет заглядывался на девочек. Хвала Мадонне, тогда его спасла мать. Как разгневанная наседка накинулась она на деверя: «Я не потерплю порчи в семье! Мой сын должен быть настоящим мужчиной!» К тому же и старуха ворожея подала голос: «Не ломайте парню жизнь! Ежели дело в деньгах, я научу вас, как их приманить. Посмотрите на меня: я работаю всего-то по паре часов в день, а деньжонки у меня всегда есть. Не станете трогать парня, я вам свой секрет открою!»
Тут, конечно, все Россини разом загалдели, подтверждая, что забудут об операции, ведь все знали, что старуха действительно живет не бедствуя.
«Дело это несложное, но хлопотное, — начала старуха. — Сперва посчитайте, сколько в доме, где живет Джоаккино, углов, дверей и окон. Например, их будет двадцать. Возьмите двадцать денежных купюр одного достоинства…»
«С чего такие затраты?» — возмутился дядя. «С того, что от ничего и будет ничего, а от денег — деньги! — отрезала старуха и повернулась к матери Джоаккино. — Тебе стану рассказывать, раз другие не верят! Возьмешь эти купюры и положишь по одной — в каждый угол, по одной — под каждым окном и дверями и еще одну — прямо под порог — под коврик. Но запомни — класть надо в первый четверг месяца! Лежать деньги должны ровно неделю. Во второй четверг месяца купюры соберешь и завернешь в чистый лист бумаги. Но сначала на этом листе напишешь: „Веди братьев ко мне!“ Поняла?»
Мать закивала. Но дядя снова встрял: «А потом куда деньги? Нам же ими пользоваться надо!»
Старуха насмешливо поцокала языком: «Тебе бы только пользоваться!.. Мальчишка их зарабатывать должен, а ты — пользоваться?.. Не так быстро, милок! Послушайся меня, донна Россини, спрячь заговоренные купюры в надежное место, но как только семье понадобятся деньги, вынь одну и отдай на хозяйство. А сама про себя денежке скажи: «Веди братьев ко мне!» И потом каждый раз, как будешь купюру отдавать, говори то же. Но вот последнюю денежку никому и никогда не отдавай. Это будет тот маяк, по которому деньги в твою семью идти станут.
И ведь правда помогло — деньги появились. Джоаккино стали платить за концерты все больше. Но и то правда, что на провинциальные будни нужно денег совсем не столько, сколько на сегодняшнюю столичную жизнь для известного композитора Джоаккино Россини. К тому же, как и раньше, он регулярно отсылает кругленькую сумму ненасытным родственникам. Да вот только что отошлешь с нынешних заработков, когда чуть не каждая новая опера Россини проваливается?! Приходится из разных городов Италии слать матери скорбные письма. Та даже возмутилась как-то: «Прекрати писать о своих фиаско!» Джоаккино горько усмехнулся — как же писать без слов? Но выход нашел — стал рисовать. По-итальянски бутыль — «фиаско», вот Россини и начал изображать: бутыль поменьше, значит, фиаско не столь громкое, а если в рисунок влезает только горлышко от бутылки — фиаско огромное. Вот и лучшая опера Россини «Севильский цирюльник» провалилась вчера с треском…
Джоаккино стиснул голову еще сильнее. Надо заснуть, но как?! Перед глазами стоят сцены сегодняшнего ужасного провала. Этот день, 20 февраля 1816 года, стал просто роковым. Такое ощущение, что на премьеру «Севильского цирюльника» в римском театре «Арджентина» явились темные силы. Впрочем, все началось задолго до премьеры. Ведущий бас театра, Дзенобио Витарелли, уже давно славился как джетатторе — человек с дурным глазом. Россини умолял театральное начальство не давать ему роль Бази-лио, но тщетно. Однако едва Витарелли начал репетировать, как умер герцог Сфорца-Чезарини, хозяин и директор театра. Теперь все певцы истово крестились, выходя на сцену. Но что делать — закон театра жесток: премьера должна состояться в срок. И вот вчерашним вечером, состроив «козу» из пальцев (вся Италия знает, что это самое действенное заклятие против дурного глаза!), Россини еще перед поднятием занавеса умолял Витарелли не глазеть ни по сторонам, ни в зал — не дай бог, сглазит коллег-певцов или публику. Но проклятый Дзенобио сглазил всех! Сначала он сам ухитрился, споткнувшись, грохнуться на пол — да так сильно, что поранил лицо в кровь. Потом на сцене неведомо откуда появился огромный черный кот (чистый сатана!) и как безумный начал прыгать на певцов, приведя их в ужас. А затем и публика под влиянием дурного глаза Витарелли замяукала похлеще черного чудовища. Словом, пришлось Россини после спектакля в письме к матери нарисовать только пробку. Фиаско такого громадного размера просто не влезало в конверт.
Но что теперь делать?! После такого провала дирекция вообще не заплатит композитору ни гроша. А ведь совсем недавно дядя прислал слезное письмо. Он неудачно вложил деньги, теперь, пишет, хоть на паперть иди… Деньги — всегда одни деньги! Но откуда же Джоаккино возьмет их?!
Россини упал на кровать. Вот так же у него трещала голова, когда мать в детстве позвала старуху-ворожею, и та сказала… Россини вскочил. Что она сказала?..
Надо положить по купюре в каждый угол, под каждое окно и дверь. И еще одну купюру ко входной двери — прямо под порог. Хорошо, что Россини живет в гостинице, у него всего-то две комнаты, так что денег хватит!
Вечером состоялся второй спектакль «Севильского цирюльника». Расстроенный композитор на новое позорище не пошел. Сколько можно?! Тем более кассир с утра сказал ему, что очередь за билетами выстроилась в три кольца — все желали насладиться грандиозным провалом. После спектакля Россини с ужасом увидел из окна своей гостиницы огромную толпу, шагавшую через площадь с оглушительным свистом и зажженными факелами.
«Они идут меня убивать!» — решил бедняга и кинулся спасаться на задний двор.
Но громкий голос певца Мануэля Гарсия, исполнителя партии Альмавивы, перекрыл площадь: «Блистательный Россини, улицы Рима приветствуют тебя за твою великую музыку!»
Композитор бочком выбрался на крыльцо гостиницы и, все еще боязливо вздрагивая, смотрел, как толпа приветствует его. А на другой день директор вызвал Россини в кабинет: «Такой успех, маэстро. Билеты проданы вперед на все представления до конца сезона. Я заплачу вам вдвое. Но только следующую оперу вы принесете тоже в наш театр».
Композитор вернулся в гостиницу, открыл дверь и вдруг споткнулся на пороге. Из-под коврика показался краешек купюры. Россини заботливо запихнул его под коврик. Пусть работает!
Легендарная Нижегородская торговая ярмарка официально была учреждена еще в 1641 году, когда ее открыли у стен Макарьевского монастыря, что находился на 90 км от Нижнего Новгорода. Потому еще она и называлась Макарьевской. На самом-то деле на Волге с незапамятных времен торговали купцы, привозя товары с Запада и Востока. В 1817 году ярмарку перенесли в сам Нижний Новгород — так купцам было сподручнее.
Словом, на всю страну гремела ярмарка, миллионные состояния там сколачивались, но и миллионные убытки случались. И легенды, коими она обросла, бесчисленны были. Вот одна из них.
Жил в семидесятых годах XIX века в Костроме на Волге купец Хренов, торговавший скобяными изделиями. Больших денег не нажил, но за двадцать лет торговли амбиций не потерял. Была у купца мечта — купить собственный пароходик, да возможностей не было. Уж и деньги он собирал не раз, да то родители заболеют, то на ученье двоих сыновей потратиться придется. Словом, никак пароходик к нему не плыл. Но и из головы не шел — мечта все-таки…
И вот как-то повез купец свой скобяной товар на ярмарку в Нижний Новгород. «Уж там-то я заработаю на пароходик!» — понадеялся. Но зря! Кроме него, нашлось множество купцов, скобяным товаром торгующих. Так что упала цена на все изделия — и на скобы, и на замки, и на задвижки, и на крючки. А уж про купца из Костромы и вовсе обидный слух пошел: «Конечно, мол, — купец, но купец-то — хренов!»
Словом, ярмарка заканчивалась. Торговые люди уж «по порядку» все сделки спрыснули и по рукам ударили. А всякий знает: слово русского купца надежней любого бумажного договора. В последний день торговые ряды от покупателей закрыли, и каждый продавец перед своим навесом стол с угощениями выставил, чтоб любой из купцов-товарищей зайти смог. Накрыл и Хренов стол льняной скатеркой, да только что на него выставишь — барышей-то нет…
И тут вдруг из-за угла краснокирпичного здания ярмарочной управы послышался шум-гам, развеселое пение. Нарумяненные разряженные девицы легкого поведения, те, что обычно дожидались клиентов, не отходя от своей знаменитой «Ямы», хлынули прямо в почтенную толпу. Бесстыдно хватали купцов за руки, подмигивали приказчикам.
Хренов остолбенел: что творится — не почтенный Нижний Новгород, а Содом и Гоморра! А тут еще из-за угла выбежал, припадая на костыль, седобородый горбун — в дупель пьяный. Взмахнул, дирижируя, своим костылем, и ватага девиц выстроилась в ряд. В руках у них откуда-то появились сковородки с поварешками, и бешеный звон зазвучал над ярмаркой. Горбун захохотал, потрясая костылем, и вся его шумная ватага понеслась по ярмарочным закоулкам.
К Хренову подбежал его приятель купец Саповалов: «Отойдем от греха! Ты-то из Костромы, наших укладов не знаешь. А мы тут научены. Наш местный купчина Рукавишников в разгул пошел. Ишь, собрал нижегородских гулящих девок, у нас их русалками кличут, да и начал свои развлечения».
«Неужто усмирить нельзя?» — подивился костромской купец. «По молодости лупили его — вишь, спину перебили. А теперь кто свяжется с ним — с миллионщиком-то? Теперь он — всему закон. И как только миллионы свои заработал, никто не поймет. Раньше был гол как сокол. Но потом один пароход купил, за ним второй, и вот у него уже флотилия. Как загуляет в трактире, начнет похваляться: коплю, мужики, на новый пароход. И глядь — действительно, покупает!»
«Как же ему удается?» — ахнул Хренов. «Не знаю! Только уйдем от греха подальше. Я с утра прослышал, что наши купцы с московскими в сговор вошли: бить будут Рукавишникова за его разгулы. И верно — через его выверты о нашей ярмарке дурная слава пойдет. Кто ж тогда к нам приедет?»
И точно — едва приятели в сторону отошли, пронеслись мимо них девки визжащие. За ними — купцы с нагайками. А тут из-за угла и сам хулиган горбун вынырнул. Костылями машет, кричит: «Спрячьте, ради бога, православные!»
Только на выручку никто не торопится. Купец Саповалов в свой отсек юркнул. А Хренов не смог: жалко все-таки убогого. Словом, впустил костромской купец Рукавишникова в свою палатку, да еще и тряпками забросал сверху, чтоб не нашли. С час еще нижегородские да московские забияки по ярмарке носились, горбуна искали. Не нашли. Угомонились.
Испуганный Рукавишников до темноты у костромского купца просидел. Как очухался, попросил опохмелиться. А как опрокинул стаканчик, за разговор принялся. «Какой торг?» — спрашивает. Хренов и не потаился: «Пустое дело, одни убытки!»
Горбун свой горб почесал да и говорит: «За то, что ты меня спас, я тебя научу, как денег добыть. Я сам в молодости грошу был рад, а теперь миллионы не знаю куда девать. А все благодаря денежной банке, в которой я деньги коплю. И ты делай, как я».
«Вряд ли скоплю я денег, — отвечает Хренов. — Много раз откладывал, да все тратить приходилось. То одну прореху латать, то другую. Мечта у меня есть — пароходик прикупить. А денег на ту мечту никогда не хватает. Только соберу, опять дела и случаи…» Рукавишников только хмыкнул: «Видать, неправильно собираешь. Слушай, как я тебя научу! — Горбун, прижавшись к стене, опять почесал свой горб. — Возьми самую простую банку стеклянную, только большую. Подержи ее в руках, согрей. Потом отчетливо скажи, в нее глядя, свое имя, отчество, фамилию. И положи на дно купюру. Конечно, лучше купюру класть подороже, но вообще-то любая сойдет. Потому дело тут не в деньгах, а в заговоре. Потом, опять же глядя в банку, скажи, какой драгоценный камень тебе больше всего люб. Например: «Бриллиант!» И снова положи купюру. Потом реши, какой мех ты особо любишь. И назови его, глядя в банку. Например: «Соболь!» И опять — купюру на дно. Четвертым будет твое заветное желание — то, ради чего ты деньги копить хочешь. Например: «Хочу купить пароход!» И кладешь четвертую купюру. Все это — твое имя, драгоценный камень, любимый мех и желание — будут четыре твоих пароля, на которые деньги отзываться станут и собираться. Только суй их в банку!»
«Странно как-то… — подивился Хренов. — Как же мне все свои деньги в эту банку засовать?» Рукавишников аж озлился: «Да не все, дурья башка! В банку надо только по четыре купюры с каждой выручки класть!» — «Так ежели по четыре, мне на пароходик не хватит!» — насупился Хренов. «В том и фишка: станешь ритуал проводить, деньги рекой потекут. А ты четыре купюры в банку, остальные, куда хошь. Но как только у тебя соберется денег на исполнение мечты, ты ее исполнить должен и деньги именно на нее потратить, а не на что другое. А то уйдут денежки-то. Понял? Вот и валяй. А мне, пожалуй, пора. Прокрадусь задами, пока темно…»
Горбун подхватил костыли, да и был таков. А купец Хренов в свою Кострому вернулся. Решил: «Сделаю, как научил Рукавишников. Все равно, пока денег нет, ничего не теряю». Нашел банку, подержал в руках, назвал свое имя, отчество, фамилию и положил купюру. Потом сказал: «Лазурит» — и вторую. Потом: «Лиса» — и третью. А потом — «Хочу купить пароход!» — и последнюю, четвертую. Завязал банку чистой тряпицей и поставил на верхнюю полку, куда только сам и мог добраться.
С той поры, как выручку получит, в заветную банку четыре купюры с паролем кладет. И хоть в банке деньги на донышке, но торговля оживилась, стала доходы приносить. Но не все гладко — захворал купец. Лежит в жару, бредит: «Деньги надо в банку положить!» А тут как на грех два его сына заветное хранилище нашли да и услышали просьбу отца. Как известно, отеческое слово — закон. Вынули сыновья Хреновы деньги из банки да положили в банк на отцов счет. Да не прознали, что банк тот на грани краха находится.
Очнулся купец, выздоравливать начал, но как узнал, что деньги, считай, в банкротство вложены, чуть ума не лишился. Неделю стонал хлеще больного. На сыновей глядеть не мог. Одно думал: «Вот невезуха — почти накопил на пароход, и опять все в трубу!»
Но через неделю из банка сам управляющий пожаловал. Купцу Хренову в пояс поклонился: «Ваш вклад банк от разорения спас! Другие торговцы деньги снимали, а вы вложили. Мы на то перекрутились. А тут и другие одумались: отчего, мол, Хренов так Сделал, видать, на барыши надеется? Народ ведь алчный, вкладов к нам вдвое больше прежнего нанес. А мы посоветовались и решили вам, Иван Иванович, тоже вдвое больше денег выплатить. Так сказать, давидент!»
Хренов головой покрутил: «И сколько ж теперь у меня на счету?»
Банкир сумму назвал, купец аж поперхнулся — тут не только на покупку пароходика хватит, еще и останется. Вот тебе и банка денежная, ловкая! Даже из банковского краха себе прибыль сотворила.
На другой день Хренов деньги на пароход снял. А в своей волшебной банке новые пароли завел. Впрочем, первые три — те же: «Иван Иванович Хренов. Лазурит. Лиса». А четвертый стал звучать так: «Хочу второй пароход купить!»
И купил. Уже через несколько лет целая флотилия по Волге бегала — из Костромы в Нижний Новгород грузы возила. Будут знать нижегородцы, как шутить над костромичом: «Купец Хренов!» Да теперь все знают — миллионщик Иван Хренов!
Демидовы — купцы, горнорудные заводчики, промышленники-сталелитейщики, меценаты и общественные деятели — известнейшие люди в России. Как иначе — миллионщики же! Помните, кто первыми в России начал добывать серебро? Точно — Демидовы! Возле таких людей множество мифов сочиняется, много легенд крутится. Вот и о Демидовых, а вернее, о начале их богатства сохранилась прелюбопытнейшая история.
Родоначальником демидовского древа считается кузнец Антуфьев по имени Демид — от него и фамилия пойдет. Жил сей Демид в деревне Пашино, что в двадцати верстах от города Тула, и был кузнецом весьма искусным — и лошадь мог подковать, и знатный клинок сладить. Да только после женитьбы деревенских доходов от кузнечного дела на житье хватать перестало. Ну что от крестьян ждать — подкова упадет или обруч на бочке лопнет — доходы с гулькин нос. Вот и решил Антуфьев перебраться в город Тулу — уж там-то он со своим ремеслом быстро в гору пойдет.
Сказано — сделано. Примерно в 1655 году переехал Демид с женой в город. Да только там свои мастера есть — не про демидовскую честь. Пристроились Антуфьевы на окраине. Место запустелое — кто сюда по кузнечной надобности сунется?.. А тут еще то ли радость, то ли обуза — не поймешь: первенец наметился. Жена распашонки из лоскутков шьет, а Демид головной болью мается: где прокорм добыть? Ночами спать перестал, стал на зады огорода выходить, чтоб жене не мешать.
И вот сидел как-то, на звезды смотрел, думу думал: вон как много божьих свечек на небе, говорят, их людские ангелы-хранители для своих подопечных зажигают. Да видать, спит где-то демидовский ангел, не радеет о бедном Демиде и его семействе. На что жить-то будут Антуфьевы?!
Только так подумал, шорох раздался, потом треск ломаемых сучьев да лошадиный храп. И из темноты подъехал прямо к Демиду какой-то человек на коне и тихо так говорит: «Не пугайся, хозяин! Конь захромал. Нет ли кузнеца поблизости?»
Демид аж ахнул — невиданное дело: посреди ночи да заработок! Но виду не подал, а только выговорил степенно: «Повезло тебе, путник. Я сам — кузнец!»
Незнакомец соскочил на землю, коня по холке похлопал: «Выходит, и верно — повезло!»
Пошли в кузню. Там Демид-то и разглядел: парень — цыган! Наверно, и конь краденый. А ну за ним погоня?! Это ж как влипнуть можно!
«Деньги-то у тебя есть? — спросил кузнец, волнуясь. — За спасибо делать не могу. Семья у меня». Цыган зубами белыми блеснул: «Золотой есть!»
Кузнец бороду почесал да на огонь прищурился: «По твоему положению одного золотого мало. Не одна работа денег стоит, но и мое молчание. Небось коняга-то краденая…»
Цыган еще пуще заулыбался: «А не боишься, дядя, мне про это говорить? Мы ведь — народ простой, пырну ножичком — и вся недолга».
Демид к раскаленному горну подошел да за тигли взялся: «Не пырнешь, чавела! Кто ж твоему коню подкову ладить будет? А на неподкованном коне ты далеко не ускачешь. Тебя небось и так уж ищут. А схватят, сам знаешь, какова награда — петли услада. Не привечают конокрадов — то! Да и после работы ты меня не тронешь. У кузнеца рука стопудовая, убью одним пальцем. Особливо пока железо в огне держу. Так что давай раскошеливайся. Сначала плата, потом заплата!»
Цыган карман помял: «Всего один золотой есть, дядя, Детьми клянусь — не вру! Не для себя коня увел, детей кормить нечем».
Кузнец посмурнел: «Видать, у всех одна песня. И мне, чавела, нечем. Мы с женой первенца ждем, а в доме — шаром покати».
Цыган вздохнул, золотой вынул: «Возьми, дядя! Я завтра на ярмарке коня продам, шесть таких получу. А тебе в счет оплаты я секрет цыганский открою. Ты этот золотой не трать. Положи в кошель, а как будет утро солнечное, раскрой кошель так, чтобы солнечный свет на золотой падал, да и скажи: «Сияй, сияй — деньгу прибавляй!» Только помни: сказать надо три раза».
Поскреб бороду кузнец — что делать? Больше чем есть не возьмешь. Придется, видно, одним золотым да цыганским рассказом удовольствоваться. Все-таки золотой лучше, чем дыра в кармане. К тому же вдруг цыган не обманет? Говорят, это племя много чего потаенного знает…
На другое утро выложил кузнец кошелек на стол и стал солнца дожидаться. Только оно в окно засветило, раскрыл кошелек да и повернул его золотым прямо на солнечный луч. Начал шептать тихонько: «Сияй, сияй — деньгу прибавляй!» Только прошептал три раза, жена с порога и крикнула: «Демид, иди скорей!»
Выскочил на крыльцо, а во дворе всадник стоит в алом сафьяновом кафтане, у лошади одна сбруя стоит больше, чем весь домишко с кузницей.
«Ты, что ли, кузнец?» — высокомерно так спрашивает. У Демида сердце упало: видать, прознали власти, что он цыгану помог. Хотел сказать, мол, не — я, мол, давно уже не работаю, да язык как присох…
«Я вчера тут недалеко один ехал. Припозднился, да и оплошал, — говорит вдруг всадник. — Два разбойника на меня набросились. И не остаться бы мне в живых, да на мое счастье, выскочил какой-то парень. В темноте-то я его не рассмотрел, зато он мне помог разбойничков прямиком в ад послать. Я парню кошель кинул да говорю: тому, что ты тут оказался, я жизнью обязан. А он мне говорит: не мне ты обязан, а кузнецу, что тут рядом живет. Я у него был».
Демид покряхтел, как всегда в трудных случаях бороденку поскреб: «Приятеля моего сын из деревни заезжал… Я ему кузню показывал…»
Всадник усмехнулся и головой покрутил: «Мне как раз кузнец нужен. Ты оружие умеешь ковать? — Демид кивнул. — Вот и возьму тебя. Только кузню придется перенести. Сам-то я из Москвы, а тут, в Туле, у меня подворье. А рядом с ним, на соседней улице, как раз дом пустует. Вот и думаю, не открыть ли там кузню большую, для двора царского оружие ковать? Говорят, тульские кузнецы на то большие умельцы».
Демид усмехнулся: «Это точно! Многие старинные секреты мы, туляки, знаем». Всадник головой тряхнул: «Решено! Беру тебя. Только и ты по кузням походи, погляди, кого еще выгодней к делу нашему пристроить. Да и сам собирайся, рядом с кузней жить будешь. Вот тебе подъемные!»
Кузнец и ахнуть не успел, как его руки сами собой подхватили весьма увесистый кошелек. Раскрыл — два десятка золотых. Вот вам и солнечное золото! Дай бог того же цыгану…
Через пять месяцев, 26 марта 1656 года, у Демида Григорьевича Антуфьева родился первенец — сын Никита. Пройдет еще шесть десятков лет, и 21 сентября 1720 года сам царь Петр за заслуги в «железных и медноплавильных делах, за строительство заводов и фабрик» наградит заводчика и промышленника Никиту Демидова потомственным дворянством.
Так что росло солнечное золото в семействе демидовском. И то — разве есть что сильней солнечного света?..
Этот бриллиант считается практически самым первым из алмазов, ограненных в Европе. Его цвет чуть желтоват, но безупречен, а прозрачность — чистой воды. Вес после огранки 55,2 карата. Форма — грушевидная. Размер — 25,7 х 20,6 х 14,3 мм. Ныне камень является собственностью Франции. Но сколько пришлось ему постранствовать по миру — об этом можно написать целый роман, не то что несколько историй.
По преданию он был найден где-то на рубеже первого и второго тысячелетий в знаменитых копях индийской Голконды. Рассказывают, что однажды сам раджа посетил свои алмазные копи. И увидел, как один из рабов-ста-рателей как раз добыл желтый алмаз — да такой огромной величины, что за эту находку полагалось особое вознаграждение: следовало отпустить старателя на свободу. Но жадный правитель не желал терять раба. Раджа просто выхватил камень из рук работника, заявив, что он сам только что нашел алмаз. Вот тогда старатель в сердцах и предсказал, что желтый алмаз будет приносить владельцам одни несчастья.
В Европе этот камень объявился в XV веке в сокровищнице герцога Бургундского — Карла Смелого. Говорят, что нынешний «Санси» — только часть огромного необработанного алмаза, который Карл приказал разрезать натрое. Один камень в начале 1470-х годов Карл отослал в подарок французскому королю Людовику XI, а другой — Папе Римскому Сиксту IV, тому самому, в чью честь впоследствии Рафаэль написал «Сикстинскую мадонну», изобразив на ней и самого папу Сикста, к тому времени уже почившего.
Но ко времени дара Карла Смелого папа Сикст был жив и здоров. И подарок ему, как и французскому королю, настолько понравился, что оба властителя стали постоянно носить алмазы с собой: Людовик в огромном кольце, а Сикст в специальном мешочке на поясе.
Р. ван дер Вейден. Карл Смелый с орденом Золотого Руна. 1460 г.
Вот только желтые камни счастья обладателям не принесли.
Более того, именно в день кончины алмазы оказались на каждом своем хозяине. И это явно был зловещий знак.
Да и третий камень, который Карл оставил себе, видно, тоже невзлюбил владельца. Правда, поначалу все шло хорошо. Искусный ювелир Беркен предложил Карлу Смелому увеличить стоимость алмаза — огранить его бриллиантовыми гранями. Тогда гранить алмазы умели только на Востоке. Поэтому в Европе было много алмазов, но бриллианты — на счет. Так что желтый алмаз оказался чуть не первым, ограненным в бриллиант, в Европе. Но]сколь же трудно было ювелиру Беркену расстаться со своим творением!..
Даже когда Карл уже явился забирать свой новый бриллиант, ювелир все медлил — что-то говорил правителю, сбивчиво и несуразно, пока у того не кончилось терпение: «К чему мне твои рассказы? Покажи мой камень!»
Ювелир вздохнул. Начал развязывать особый мешочек, куда положил ограненный алмаз. Пальцы дрожали. Не хотели слушаться. И Карл, не сдержавшись, рванул мешочек к себе. Кожа скрипнула, завязки порвались, и прямо в руки Карла выпал сноп разноцветных искр, сверкающих даже при чадящих свечах. На секунду оба — и ювелир и властитель — оцепенели. И вдруг Карл, не боявшийся ничего в смертельных битвах, тоненько вскрикнул и закрыл глаза — так резко переливался всеми цветами радуги огромный алмаз, ставший бриллиантом.
«Я огранил его тридцатью двумя гранями, мой господин! — послышался шепот ювелира. — Это называется двойная бриллиантовая розетта. Правда, вес самого камня стал меньше: в алмазе было сто каратов, а в бриллианте осталось чуть меньше пятидесяти четырех. Зато я сохранил его природную форму — в виде груши. К тому же, заметьте, в высоту он больше двух с половиной сантиметров. Так что это — один из крупнейших бриллиантов мира. И окрас у него замечательный — чистой воды, хотя и слегка желтоватый. От этого он еще более ценен, ведь желтые бриллианты — редкость. Вот только… — Ювелир замялся. — Работа была сложнейшая, мой господин, ну и цена…» — «Сколько?» — выдохнул Карл. «Три тысячи золотых…»
Карл кивнул, почти не слушая. Да какое значение имеет цена?! Карл просто не в состоянии расстаться с таким сокровищем. И пусть короли всего мира носятся со своими алмазами. Ни у кого из них нет и не будет такого бриллианта!
С тех пор желтый красавец всегда находился при Карле. Герцог носил его, прикрепляя то к рубашке, то к платью. При этом он не разрешал проделать в камне даже мельчайшего отверстия. Отправляясь на свои многочисленные битвы, Карл Смелый приказывал прикреплять камень к своим боевым шлемам. Вот и во время битвы при Нанси в 1477 году знаменитый бриллиант гордо украшал шлем герцога. Но, увы, хозяина не сберег. 5 января сорокатрехлетний Карл Смелый пал на поле боя.
Шлем его упал на землю. Бриллиант выкатился и, наверно, затерялся бы, но после боя на него наткнулся швейцарский солдат. Он не разбирался в драгоценностях и продал блестящий камешек полковому священнику за немыслимую цену — один гульден, и то радовался: денег хватило на выпивку. Вот только сразу же после попойки солдата забили в драке. Священник же сбыл камень уже за три гульдена, но и его в ту же ночь зарезали в темноте. Словом, никому первый бриллиант, ограненный в Европе, не принес счастья. Больше того — у всех владельцев отобрал жизнь. Не потому ли о нем стало не принято даже вспоминать? И дальнейшая история его канула в Лету. Впрочем, драгоценные камни имеют такое свойство: пропадать и исчезать. Но обычно они возвращаются.
Рука мальчика покружила над шкатулкой с драгоценностями и вытянула большой бриллиант желтого отлива. «Я возьму этот!» — весело проговорил ребенок. Но мужчина, стоявший рядом, выхватил камень: «Нет!» Ореховые глаза мальчика сузились, губы скривились: «Почему? Я могу взять любые драгоценности! Они все принадлежат короне, а я король Людовик XV!» Юный властитель даже топнул ногой. Но его дядя, герцог Орлеанский, не дрогнул: «Именно потому, что вы — король Франции, вы не можете взять этот камень. Ведь это дьявольский «Санси», его называют бриллиантом-убийцей!»
«Глупости! Отдайте!» — Восьмилетний Людовик схватил дядю за рукав. Герцог мягко отвел руку мальчика: «Как ваш дядя и регент, я должен вас оберегать. Об этом камне ходят плохие слухи. Говорят, он приносит несчастье». Герцог Орлеанский скинул желтый бриллиант в бархатное ложе шкатулки и защелкнул ее золотой фермуар. Юный Людовик вспыхнул: «Вам просто нравится перечить мне во всем! Что за жизнь?! Мне стелют простыни, на которых уже кто-то спал. Приносят рубашки, которые уже кто-то носил. Даже мои носовые платки кто-то смял. А яблоки?! Они всегда надкусаны! Почему мне достаются одни огрызки?!»
Филипп вздохнул и обнял племянника. Хоть и король, но — ребенок. Как втолковать ему, что его белье, питье и еда проверяются — вдруг отравлены? Ведь его родители и старший брат умерли от странной болезни. Народу сказали — оспа. Но очень уж странной была та оспа…
«Мы просто оберегаем тебя, малыш, — мягко проговорил герцог. — После того как паж поносит твои рубашки, мы знаем, что они безопасны для тебя. Также и яблоки. Ну разве тебе жалко, если твой паж откусит кусочек? Зато сразу станет ясно, что яблоко можно есть». Людовик поднял на дядю свои бездонные ореховые глаза и спросил шепотом: «Вы думаете, меня отравят?..»
Герцог Орлеанский скривил в зловещей улыбке свои знаменитые «бурбонские» губы и отрезал: «Нет, мой мальчик, я не позволю!»
Ш.-Л. ван Лoo. Людовик XV в 1760-е гг.
Филипп не лгал. После того как в сентябре 1715 года он стал регентом при пятилетием племяннике, то сильно изменился. Куда девался прежний прожигатель жизни — кутила, мот и любитель женщин? В характере герцога появилась жесткость, во взгляде — угроза. Он готов был на все, чтобы сберечь мальчика. Ведь тот — единственная надежда на стабильность в стране. Покойный «король-солнце», Людовик XIV, прадед этого ребенка и дед самого Филиппа, наплодил множество детей. Теперь все эти разветвленные ветви семейного древа так и тянутся к трону. Зазевайся регент хоть на секунду, они разорвут юного Людовика. Но герцог Орлеанский обещал умирающему деду, что сбережет наследника. Однако как трудно держать такое обещание! Приходится во всем ограничивать бедного ребенка: ни прогулок, ни мальчишеской компании. Вот даже бриллиантовую игрушку пришлось отобрать.
«Понимаешь, мой мальчик, — примирительно проговорил Филипп, — у каждого старинного бриллианта бывает собственное реноме, как у людей. А этот камень очень стар, и у него нехорошая история. Он приносил много несчастий своим владельцам, а часто и смерть. Поэтому-то я и не хочу, чтобы ты брал его в руки. В казне достаточно преотличных камней, которые приносят только радость».
«Но как этот камень попал к нам?» Филипп пожал плечами: «Это тоже запутанная история. Говорят, его привез Николя д’Арлей де Саней. Поэтому камень и получил его имя. Николя был суперинтендантом, проще говоря, министром финансов, заведовал казной Генриха III. В то время французские короли сидели на мели. Вот что значит ослабший род Валуа, не то что мы — славные и богатые Бурбоны. Николя приходилось ссужать Генриха деньгами. Он давал Генриху и бриллиант пофорсить. Историки пишут; что вот этот самый бриллиант «Санси» Генрих носил на берете, которым прикрывал лысину. А ведь ему было всего лет тридцать. Вот до чего доводит развратная жизнь! Недаром все только возрадовались, когда 1 августа 1589 года Генриха Валуа заколол монах Клеман. И в день убийства берет с бриллиантом «Санси» был у короля в кармане.
Впрочем, самому Николя удалось вернуть себе камень. Наш предок, Генрих IV Наваррский, вступивший на престол после Генриха III, оставил суперинтенданта в должности, и надо сказать, Николя Санси служил ему верой и правдой. Когда в 1589 году Генриху понадобились деньги, Санси предложил королю свой знаменитый бриллиант для заклада в банк. Вот только Николя в то время находился далеко от Парижа, и ему пришлось послать к Генриху верного слугу, дабы тот привез сокровище. Ну и случилось страшное: на слугу напали разбойники и…»
Филипп не успел закончить. Его прервал разгоряченный рассказом юный Людовик: «Я вспомнил, я читал про это! Разбойники напали на слугу в темном ущелье. Но он оказался верен господину и предпочел умереть, но не отдать сокровище разбойникам! И те его убили. Но бриллианта не нашли. А умный суперинтендант приказал потом вскрыть труп слуги и нашел камень у него в желудке. Слуга проглотил его и обманул грабителей!»
Глаза юного монарха сверкали. Голосок срывался. Еще бы — история про разбойников — мечта любого мальчишки, будь он хоть трижды король. Только взрослый способен понять, каково это — подвергнуться такому ужасному «приключению». Может, потому Николя Санси решил-таки избавиться от зловещего бриллианта?
В 1605 году он продал камень английскому королю Иакову I. Даже цену сбил, чтобы поскорее избавиться. Запросил всего 60 тысяч золотых экю. Правда, Иаков бриллиант не любил. Зато его сын, Карл I, обожал. И чем кончилось? Революцией! Да бедному королю Карлу отрубили голову — прямо на площади в присутствии подданных!
Нет, это юному Людовику знать пока рано. Пусть читает про разбойников. Не стоит говорить ему и о том, что обратно во Францию камень привезла вдова несчастного казненного Карла. Ей надо было на что-то жить, и она продала бриллиант. За 460 тысяч ливров он достался кардиналу Ма-зарини. Однако этот хитрый лис расспросил об истории камня и потому его не особо жаловал. Другие бриллианты своей огромной коллекции кардинал часто вынимал, любуясь. «Санси» — никогда, словно чувствовал некое мистическое зло, исходящее от желтоватого камня. Хитрый осторожный Мазарини даже завещал бриллиант не собственной семье, как другие камни коллекции, а королю Людовику XIV Наверно, решил: пусть король сам разбирается…
Филипп вздохнул и закончил: «Этот камень не любил и твой прадедушка, «король-солнце». Носил его только в аграфе — заколке для шляп. Он говорил, что желтоватый цвет его бледнит». Юный Людовик задумчиво почесал нос. Он отлично помнил прадедушку. Тот любил его и даже допускал в личные покои — поиграть на ковре. Все говорят, что прадедушка был великим правителем. Людовик XV вырастет и станет таким же. «Тогда я тоже не буду носить «Санси», — задумчиво проговорил он.
И надо сказать, свое обещание Людовик XV выполнил. Он не просто не носил «Санси» — он его вообще отдал. Впрочем, не на сторону, а собственной жене — королеве Марии Лещинской. Эта гордая полячка неизменно являлась на балах и торжественных приемах в одном и том же гарнитуре, который при дворе называли «парой Мари»: в золотистых волосах ее всегда сверкал бриллиант «Регент», ну а на груди желтел «Санси», вставленный в подвеску. И то ли унылый вид королевы приелся пылкому Людовику, то ли мутный свет «Санси» навевал грусть, но любвеобильный монарх понял, что ему скучно с женой. Что за этим последовало, известно. Появилась фаворитка, за ней другая, третья. А вот четвертой стала маркиза Помпадур, в которую Людовик влюбился без памяти. Именно ей он преподнес всю сокровищницу королевских драгоценностей. Говорят, в спальне маркизы стояло бесчисленное количество ваз, доверху наполненных бриллиантами, рубинами, изумрудами. Но никаких камней желтого оттенка маркиза не переносила. Говорила, что от желтого цвета у нее разыгрывается мигрень. Так что «Санси» так и остался в королевской сокровищнице.
После смерти Людовика XV в мае 1774 года на трон взошел его внук — двадцатилетний Людовик XVI. Ему как раз «Санси» понравился, и новый король приказал вставить бриллиант в корону, которой и короновался. К тому времени по «Бриллиантовому списку Европы» камень занимал почетнейшее седьмое место по величине и первое по исторической значимости. Узнав это, супруга Людовика XVI, вздорная австриячка Мария-Антуанетта, затребовала камень себе. И применение ему нашла самое экстравагантное: вставила в фермуар — застежку любимого веера. И когда разговаривала с кем-то, постоянно открывала и закрывала веер. Это помогало ей справляться с нервами. А вот ее собеседникам приходилось туго: порхая на веере, бриллиантовые грани часто ранили собеседника, ибо слабая на глаза королева придвигалась к человеку вплотную.
Видно, такое неуважительное обхождение не понравилось зловещему бриллианту, или он вспомнил свое историческое прошлое, на которое пало столько смертей и революций. Вот и последняя чета Бурбонов окончила жизнь на гильотине. А странный «Санси» попал на всеобщее обозрение, ибо сокровища короны решено было выставить в помещении луврского мебельного склада Гар-де-Мейбл. До революции в его витринах находились старинные гравюры. Теперь их выбросили (все равно на листах уже ничего не разглядишь от старости), а на их место под стекло выложили королевские бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды. «Санси» оказался на почетном месте — все-таки первый бриллиант, ограненный в Европе. Пусть народ поймет, какими сокровищами отныне владеет!
Народ понял буквально: свое так свое. Через несколько дней после открытия выставки в сентябре 1792 года королевские драгоценности перекочевали в необъятные карманы самых ярких представителей народа — парижских воров. Руководил шайкой легендарный искусник Поль Мьетт. Вот только в драгоценностях он разбирался плохо: забрал одни прозрачные бриллианты, думал, они ценнее. Куда делись остальные камни, трудно сказать. Шайку «парижского искусника» скоро взяли, но ни одного цветного бриллианта, в том числе и «Санси», у них не было. Выходит, кто-то другой, подождав, пока искусники повытаскивают из витрин самое блестящее, забрал потом самое ценное.
Почти сорок лет о первом бриллианте Европы ничего не было слышно. И вдруг на рубеже 1830-х годов в Париже объявилась… стеклянная копия «Санси». Некий ювелир Марион Бургиньон показывал ее влиятельным покупателям и, если понравится, предлагал свести с владельцем настоящего камня. Полиция быстро смекнула: поддельный солитер сделан с реального, некогда украденного из Лувра. Начались поиски. Оказалось, ювелир действует по поручению некоего таинственного продавца. Правда, прознав о полицейском расследовании, покупатели разбежались. Кому охота попадать в скандальную историю? Не отступился только какой-то чудак миллионер из варварской России — Павел Демидов. Заявил: «Знать ничего не желаю! Краденый бриллиант или нет, мне все равно, я готов полмиллиона франков за него выложить». Ну ясное дело — русский упрямец, такому никакие законы не писаны. Хочу — и все тут!
Однако получить бриллиант оказалось трудно. Французское правительство потребовало по суду аннулировать покупку камня, пока не будет объяснено, откуда он вообще взялся спустя сорок лет. Но в один прекрасный день в зал суда вплыла стареющая герцогиня Беррийская. Уселась на скамью, одарив судью презрительным взглядом, а потом торжественно заявила, что «Санси» подарила ей еще покойная королева Мария-Антуанетта. И никто бриллиант никогда не крал, ибо в витрине Лувра его вообще не было. А как личную собственность герцогиня Беррийская имеет полное право продать «Санси», кому захочет. Ну а Павел Николаевич Демидов — кандидатура достойнейшая, ибо покупает драгоценность по святому поводу — в качестве свадебного подарка. Словом, в 1835 году Павел Демидов, наследник всех прошлых поколений российских миллионщиков, увез «Санси» в заснеженную Россию. И никто, конечно, не узнал, что герцогине Беррийской за явление и рассказ байки на суде пришлось отстегнуть 100 тысяч франков, ну а на алчных адвокатов ушло и того больше. Но кто считает деньги в этой фантастической России?
В далекой и холодной России желтый бриллиант попал в самую романтическую историю — историю любви.
Павел Николаевич Демидов был не только наследником несметных капиталов легендарной семьи Демидовых, владельцем сибирских заводов и приисков, но и одним из самых богатых коллекционеров мира и покупал бриллиант «Санси» с дальним прицелом. Демидов решил жениться, и более того — в свои 38 лет был влюблен как мальчишка. Да только избранницу его свет не одобрял. Нет, Аврора Карловна Шернваль не совершила в жизни ничего плохого. Происходила из аристократической, хоть и обедневшей семьи. Была тихой, трогательной и… ослепительно красивой. Сам император Николай Павлович, уж на что придирчивый ценитель женских прелестей, и тот был сражен грустной красой «финской звезды» — так он назвал барышню Шернваль, ибо родилась она в столице финской провинции России — Гельсингфорсе. Там и блистала красой с юных лет. Поэт Баратынский клялся ей в вечной любви. Жуковский посвящал восторженные строки. Но о серьезных отношениях никто не заикался. Аврора Карловна дожила до двадцати восьми лет — старая дева по тем временам. Отчего так при подобной-то красе?! Павел узнал об этом случайно — на каком-то балу, где Аврора стояла в скромном голубом платье. Весь зал смотрел на это чудо красоты, затаив дыхание, но на танец никто не пригласил. А когда Павел шагнул вперед, приятель придержал его за локоть: «Не подходи! Эта девица приносит несчастье. Два ее жениха умерли накануне свадьбы. Недаром ее зовут роковой Авророй!»
Так Демидов впервые услышал это ужасное прозвище. Оказалось, за тихой и грустной девушкой действительно тянется шлейф, но больше пересудов, а не реальных смертей. Первый ее жених, Карл Маннергейм, уехал в Германию и умер там. Второй, поручик Владимир Муханов, повеса, бретер, но, между прочим, приятель самого Пушкина, после бурного мальчишника отправился гулять по ночному Петербургу да и простудился. Но разве девушка виновата, что один кавалер отправился в странствия, а другой шататься пьяный по ночному городу?! Если кто в чем и виноват, то они сами, а не эта застывшая в горе красавица, ну просто Снежная королева. Что ж, Павлу хватит тепла и любви, чтобы растопить эту заледеневшую душу.
К.П. Брюллов. Портрет А.К. Демидовой. 1837 г.
Свадьбу гуляли в 1836 году в Гельсингфорсе с небывалым размахом. Демидов не пожалел средств, пусть все видят, как самый богатый русский заводчик женится. Всю ночь в небе вспыхивали фейерверки. Из специально устроенных фонтанов били струи шампанского. Миллионщик Демидов мог себе позволить все! Он даже платье свадебное для Авроры приказал вышить… самоцветами.
Ну а накануне свадьбы Павел зашел к невесте в неурочно поздний час. Мать Авроры не впустила его, и тогда он оставил невесте подарок — небольшую платиновую шкатулку с золотыми цветами на крышке. Любопытничая и ахая, мать принесла шкатулку наверх. Аврора открыла и застыла на месте. На черном бархате лежало четырехрядное ожерелье из отборных жемчужин. И каждая — с лесной орех! А посредине ожерелья сиял огромный бриллиант с голубиное яйцо. Аврора узнала его сразу: это же королевский «Санси», который уже сорок лет ищут по всей Европе. А вот Павел нашел. Неужели он и вправду видит ее не ужасной роковой женщиной, а королевой, достойной такой красоты?!
Они прожили четыре года в счастье и радости. Всего четыре! Весной 1840-го Павел простудился и через несколько недель умер. Только и остались Авроре что сынок Павлуша да желтый «Санси». Правда, с тяжелого ожерелья камень Пришлось снять и вставить в золотую подвеску-медальон. Но сколь ни переставляй, желтый цвет — цвет разлуки…
Шесть лет богатейшая вдова России отваживала женихов. Но в 1846 году приняла предложение офицера лейб-гвардии Андрея Николаевича Карамзина, младшего сына великого историка. Однако фамилию не сменила, за что подверглась остракизму со стороны высшего света. Карамзин жену и пасынка обожал. Мальчика учил военной премудрости. Жену освободил от управления фабриками и заводами. Руководил всем ее демидовским наследством словно своим — честно и рьяно. Часто ездил на Урал, особенно на тагильские заводы. Недаром писатель Д.Н. Ма-мин-Сибиряк отметил: «На заводах о нем сохранилась самая лучшая память как о человеке образованном и крайне гуманном… Его пребывание на заводах является, кажется, лучшей страницей их истории. По крайней мере, старожилы вспоминают о нем с благоговением».
Когда же началась Крымская война, Андрею Карамзину пришлось прервать свою мирную деятельность — его призвали в армию. Уезжая, он попросил у любимой Авроры талисман. Недолго думая, та вынула «Санси» из заветного медальона, вставила на его место свой миниатюрный портрет и отдала мужу. А через месяц пришло ужасное известие. Карамзин попал в плен, и какой-то турок, польстившись на золотой медальон, просто разрубил Андрея надвое, чтобы снять цепочку.
Без истерик выслушав сообщение о смерти Андрея, Аврора поднялась к себе. Слез не было. Да и что толку в слезах, если ни одного ее возлюбленного не спасли ни ее любовь, ни ее талисманы?! Аврора вынула из-за ворота платья алмаз «Санси». Она не снимала его вот уже много лет. Но камень не тускнел и даже, кажется, еще сильнее блестел и переливался. Но Авроре больно было смотреть на этот свет. Недаром же говорили, что над старинными камнями всегда тяготеет проклятие. Так может, не она, роковая Аврора, виновата в смерти мужей — может, это проклятие рокового бриллианта?
Но как избавиться от него? Аврора перечитала много книг и нашла ответ. Драгоценный камень нельзя выбросить или уничтожить, его можно только продать. Но чтобы отвести проклятие, обстоятельства продажи должны повторять обстоятельства покупки. Павел купил его как свадебный подарок, значит, надо искать новобрачных.
Аврора вызвала поверенного. Пусть ищет покупателя! Но это оказалось не просто. Прошло одиннадцать лет, прежде чем сыскался нужный. И все эти годы Аврора боялась — не за себя, за сына. Вдруг и на него перекинется проклятие дьявольского «Санси»? В 1865 году Аврора Карловна получила известие из Лондона, что индийский торговец Джамсетжи Джиджибхи ищет подарок на свадьбу своему магарадже. Однако особыми средствами торговец не располагает. Не думая ни секунды, Аврора продала проклятый «Санси» всего лишь за 20 тысяч фунтов. В конце концов, по завещанию Павла она была единственной наследницей всех демидовских миллионов — могла позволить себе хоть даром отдать дьяволов бриллиант.
Однако продажа злополучного камня не помогла. Любимый сын Авроры Павлуша умер у нее на руках. Внуки же ее, дети Павла, оказались малоспособными к семейному делу. Зато умели много тратить. И потому уже к концу XIX века богатство Демидовых стало стремительно таять.
Но на все это Аврора смотрела уже издалека. Она вернулась в Гельсингфорс. Там основала Институт сестер милосердия, занялась благотворительностью. Она и раньше учредила множество стипендий для талантливых студентов и молодых ученых, теперь же занялась развитием женского образования. Там Аврора Карловна Демидова-Карамзина и скончалась 13 мая 1902 года, перешагнув в XX век. Было ей 94 года. Немудрено, что за вклад в развитие культуры и науки финны назвали одну из улиц Хельсинки (Гельсингфорса) ее именем и внесли в свой памятный мартиролог «Сто великих финнов».
А вот как сложилась брачная жизнь индийского магараджи, неизвестно. Но вероятно, не слишком счастливо и обеспеченно. По крайней мере, злополучный «Санси» снова продали в Европу. Но видно, магараджа тоже знал, как следует избавляться от «желтого дьявола»: он сторговал его в 1906 году английскому лорду — первому виконту Уильяму Уолдорфу Астору, который купил камень для… брачного подарка своему сыну. Цену камня никто не обнародовал, впрочем, все знали, что Асторы не слишком богаты: потому-то второй виконт и женится на дочке миллионера из Виргинии — Нэнси Вирджинии Лангорн. Впрочем, принеся огромное приданое Асторам, пылкая Нэнси тоже не прогадала: она стала первой женщиной — депутатом английского парламента. Это был революционный случай для того времени. И что удивительно: во время этого революционного восхождения Нэнси к вершинам власти в ее волосах красовалась золотая заколка, которую украшал огромный «Санси». Ну а дальше стало еще торжественнее: Нэнси вставила своего желтого любимца в диадему пэров, которую и надевала на открытие и закрытие каждого парламентского сезона. Леди Астор твердо и последовательно боролась за права женщин и говорила, что бриллиант укреплял ее волю к революционным преобразованиям. Ох уж этот любитель революций…
А вот после смерти леди Нэнси Астор в 1964 году, в крепком до того семействе начались неприятности. Одна за другой умерли две супруги четвертого виконта Астора. И примечательно, что обе они носили «Санси» на цепочках, вынув его из диадемы. Но видно, строптивый бриллиант не терпел никаких привязей, в том числе и цепочек.
Виконт Астор не стал рисковать. Женившись вновь, он в 1978 году продал коварный камень французскому государству. Цена была высока — миллион долларов. Но государство ее осилило. И теперь «Санси» гордо красуется в пуленепробиваемой витрине Аполлоновой галереи Лувра. Рядом с ним — камни куда как помельче, но их уже не раз пытались украсть. А вот на «Санси» ни один вор не покушается. И то — себе дороже…
Николя д'Арлей де Санси (1546–1629), чьим именем назван легендарный желтый бриллиант, вообще любил вкладывать деньги в драгоценности. Ну а поскольку был богат, то скупил множество разных каменьев. В его коллекции имелся и еще один великолепный бриллиант тоже грушевидной формы, но гораздо меньше, чем знаменитый «Санси», хотя и чистейшей воды нежно-голубого оттенка. В отличие от «Большого Санси» этот камень принято называть «Малым Санси». Его вес 34 карата, размер 22,4 х 19,5 х 11 мм. За тонкость голубого отлива этого «малыша» принято еще называть «Прекрасным Санси».
История его не столь загадочна и авантюрна, как у большого собрата, но вполне заслуживает своего рассказа. Судя по чистоте камня, он тоже ведет свое происхождение из Индии. Но по огранке грушевидной формы видно, что огранен он был в Европе. Впервые же упоминание об этом камне Николя Санси появилось в 1589 году. Говорят, Николя выкупил его у самой королевы Екатерины Медичи. Может, именно потому, что сделка с этой зловещей монархиней не несла ничего хорошего, Николя постоянно отдавал камень сыну Екатерины — королю Франции Генриху III — то поносить, то продемонстрировать иностранным послам как все еще королевскую собственность. Как и свой великий бриллиант, Николя часто вносил «малыша» в залог за займы непутевого Генриха. Впрочем, оборотистый интендант всегда умел выкупать обратно свои драгоценности.
Однако к началу XVII века средства Николя Санси все же сократились, и некоторые его камни пошли на распродажу — в их числе и «Малый Санси». Его купила в 1604 году жена Генриха IV — Мария, тоже из рода флорентийских Медичи. Она не была стеснена в средствах и заплатила за «прекрасного малыша» 25 тысяч золотых экю — очень большую сумму по тем временам. Почти сорок лет она владела этой потрясающей драгоценностью, а после ее смерти (1642) драгоценности перешли к преемнице на королевском троне — знаменитой Анне Австрийской, которая была замужем за сыном Марии — Людовиком XIII. Однако 1643 году слабый здоровьем Людовик скончался, и Анна Австрийская осталась с двумя малолетними сыновьями на руках — трехлетним Людовиком XIV и его братом Филиппом. Анна стала регентшей, но денег в казне государства не было. И по совету хитрейшего кардинала Мазарини королева распродала некоторые драгоценности короны. Так «Малый Санси» оказался у нового владельца — в 1647 году его купил герцог Фредерик Оранский.
В первый год XVIII века камень перешел к его внуку Фридриху I из династии Гогенцоллернов, ставшему королем Пруссии. Потом «малыша» видели в сокровищнице Фридриха II Великого. Но на люди камень являлся редко, никогда не присутствовал на выставках. Только иногда по самым торжественным случаям коронованные особы и избранные, приглашенные в семейство Гогенцоллернов, имели возможность полюбоваться нежным светом «Прекрасного Санси». Так, сохранились записи, что во время свадебной церемонии прусского принца Альберта и принцессы Марии Заксен-Альтенбургской на новобрачной красовалось ожерелье из двадцати трех бриллиантов, центральное место среди которых занимал голубой красавец.
Уже в XX веке — в 1923 году — была проведена инвентаризация драгоценностей Гогенцоллернов. Так вот там упоминалось это самое ожерелье. Но дальнейших сведений о «Малом Санси» не имеется. Что стало с ним? Жив ли он? Иногда, правда, появляются разговоры о разных голубых бриллиантах особо нежного цвета, но идет ли речь о «Санси», непонятно.
Молодой скульптор, выпускник Петербургской академии художеств Петр Карлович Клодт был беден, но горд. Не зря же он происходил из старинного рыцарского рода и носил титул барона фон Юргенсбург. Когда-то в Курляндии его предки владели множеством замков, но потом замки отошли за долги, и бароны фон Юргенсбург перебрались на русскую службу. Так что к 1805 году, когда родился Петр, семья уже давно обрусела. Отец Петра, генерал Карл Федорович Клодт, верой и правдой служил России, храбро сражался с Наполеоном, за что удостоился многих наград и особой почести — его портрет поместили в Галерее героев войны 1812 года в Зимнем дворце. Но после войны гордый генерал не снес оскорблений начальства и умер в одночасье. Матушка Петра, Елизавета Яковлевна* добрейшая женщина, тоже скончалась. Так что Петру пришлось самому пробивать дорогу в жизни. Еще когда был жив отец, Петр по его настоянию пошел на военную службу — стал артиллерийским офицером. Но душа его к военной муштре никак не лежала. И вот в начале 1830 года двадцатипятилетний Клодт вышел в отставку и поступил в Академию художеств. Стал скульптором, да вот только никаких заказов не имел и по гордости своей с хлеба на квас перебивался.
Портрет Клодта в последние годы жизни
Петру Клодту повезло в одном: женился он по любви на милой и доброй девушке Уле Спиридоновой. Была она сиротой и воспитывалась в доме знаменитого скульптора Ивана Петровича Мартоса, автора памятника Минину и Пожарскому, что и ныне стоит в Москве на Красной площади. Конечно, в семье Мартоса Уля без хлеба не сидела, но сиротскую долю и хлопоты Золушки познала в полной мере — сколько ни работала, никак не могла угодить ни дяденьке Ивану Петровичу, ни тетеньке Авдотье Афанасьевне, ни двоюродной сестрице Катеньке. Так что замужество пришлось весьма кстати. Пусть без приданого, зато по любви!
Утро после свадьбы сверкало для молодоженов солнечными лучами. Уля выбежала из полуподвала, где жил Клодт, и подставила им лицо. Вскоре вышел и Петр, правда виновато отводя глаза. В доме у него, как обычно, был один хвост селедки — вот и вся еда. Петр вздыхал: Уля у Мартосов хоть и из милости жила, но небось не голодала. По утрам — чаи-кофеи распивала. А у мужа в полуподвале — одна вода…
Но молодая жена уже хлопотала вовсю: окна открыла — свежий воздух впустить. Полуподвал-то ведь — и жилье, и мастерская. Тут кругом у Пети и его рисунки, и муляжи лошадиных голов, с которых он их срисовывает. Стол у окна кусками свежей глины завален — у окошка света побольше, вот Петя и лепит тут свои скульптуры.
Немного Уля разобралась и начала в комод перекладывать свое приданое. А там…
Между постельного белья серебряный рубль лежит. Конечно, это старинный обычай — класть в белье новобрачных серебро, но не надеялась Уля, что тетенька Авдотья Афанасьевна его исполнит. А выходит, зря! Теперь можно в лавочку сбегать — хоть чаю, хоть кофею купить. И сахару, и сдобных булок!
Не успели Уля с Петей чаю откушать, в дверь забарабанил кто-то. Уля только ахнула, а в полуподвал уже вломился щегольски одетый военный. Петр таких только в детстве видывал, когда с отцом-генералом жил.
«Барон Клодт фон Юргенсбург здесь проживать изволит?» — загремел громкий голос. Уля на всякий случай к мужу метнулась — мало ли чего этому вояке от Пети надо? В крайнем случае у Ули в руках кочерга.
А вояка свое трубит: «Его Императорское величество, увидев ваши конные скульптуры, желает пригласить вас в гвардейский манеж!»
Тут уж Клодт удивился: «Где ж император мои скульптуры увидел?» — «Не могу знать!» — отрапортовал офицер. Да и Уля смолчала. К чему вспоминать, что это она тайно положила несколько небольших конных скульптур в ящик, который дяденька Иван Петрович Мартос, директор Академии художеств, где учился Клодт, ежегодно отправлял «для отчета» в Зимний дворец? Сгодились лошадки-то! Недаром Уля каждую старательно завернула в бумажку и надписала: «Работа барона П. Клодта». Вот и разглядел император…
От Николая I Клодт вернулся неузнаваемый — радостный, окрыленный. Оказалось, император, сам заядлый любитель лошадей, поручил Клодту изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских триумфальных воротах. Даже показал барону бравых жеребцов, только что привезенных в Петербург из Англии, — как образец. И главное, поручил секретарю выдать молодому скульптору знатный задаток.
«Ты, Уленька, принесла мне удачу! Скажи, куда положить денежки?» — И счастливый скульптор протянул жене ассигнации.
Уля растерялась. И вправду, где ж такое богатство хранить? Выдвинула ящик комода, где свой серебряный рубль нашла: «Давай сюда класть станем…»
Так с тех пор и делали. Как деньги в дом, так их — в комод. В хорошую большую квартиру перебрались, а комод старенький с собой захватили. Всем друзьям, которые в их хлебосольный дом захаживали, говорили: «У нас комод деньгами заведует!»
Простой и дружелюбный по характеру Петр Клодт никому в помощи не отказывал. Частенько его очередной приятель одолевал: «Петр Карлыч, нет ли у тебя деньжат в долг?» Клодт только рукой махал, не отрываясь от работы: «Пойди ты к… комоду! Посмотри, там должно быть!»
Все и шли. Находили и брали. Дело до смешного доходило. Или до нелепого. Кому как…
Повадилась в дом Клодтов некая дама — роста огромного, лицо в траурной вуали, голос хриплый. Наверно, горе какое-то пережила. Оставалась на обед. Подъедала все подряд, в себя, как в погреб, запасы запихивала. Потом кидалась к Клодту. Рыдала басом и нервно взвизгивала. Даже на колени падала: «Взывая к вашему доброму сердцу, умоляю о небольшом вспомоществовании!»
Клодт и ее отсылал к… комоду.
Однажды после очередного визита незнакомки к Уле вбежала горничная. Забыв обо всех приличиях, закричала: «Хоть вы скажите хозяину, барыня! Обирают ведь его все кому не лень! Так и по миру пойти недолго!»
Горничную свою Уля любила и потому встревожилась: «О чем ты, Саша?»
«Я вашу «даму под вуалью» только что на лестнице встретила. Она-то меня не увидела, так юбки свои задрала — а там сапоги. Мужчина это, а не дама!»
Уля, конечно, к Пете кинулась. Тот поморщился: «Чего меня от работы-то отрывать? Я и саМ понял, что это гренадер, а не женщина. Но ведь если гренадер плачет, в ногах у меня ползает и вспомоществования просит, наверно, надо помочь. Может, беда у него какая?»
«Да нет у него никакой беды! — в сердцах взорвалась Уля. — Просто легкий способ наживы. Небось в карты деньги просадил. На другую игру не хватает! А ты даже имя не спрашиваешь, всем денег даешь да еще и обедами кормишь!» Клодт прищурился: «А как не кормить? Не забыл я про селедочный хвост на обед-то!»
Ну что с ним говорить? А может, он и прав в чем-то. Хотя мог бы и о себе подумать. Вот недавно Карл Брюллов, великий художник, советовал: «Съездил бы ты, друг Петруша, в Париж. Французы столь восхищены твоими конными статуями на Аничковом мосту в Петербурге, что хотят тебя чествовать! Говорят, что твои «Кони» — теперь визитная карточка Санкт-Петербурга для всей Европы. Уж третье приглашение для тебя лично в Академию прислали».
А Клодт только вздыхает: «Не хочу я в такую-то даль! Это ведь надо от Уленьки уехать. А у меня спокойно на сердце, только если она рядом».
Уля эти слова услышала, когда войти в кабинет к мужу хотела. Взялась за ручку и расплакалась. От счастья! Убежала в гостиную, приткнулась на комоде и зарыдала. Вспомнила, как впервые раскладывала тут свое нехитрое приданое и нашла серебряный рубль. Вот вам и комодное счастье! Бывает же такое…
Иван Васильевич Ельцов к концу XIX века был владельцем золотых приисков в Амурской и Приморской областях Российской империи. В лучшие годы, как рассказывала государственная статистика, добывалось на тех приисках по 50 пудов чистого золота в год. Показатели наисолиднейшие для любого предпринимателя. А ведь Ельцову пришлось все начинать с нуля. Родился он в 1844 году на задворках империи — в Якутске на самой нищей улочке. Имел три класса образования. Поступил на службу к богатому якутскому купцу, торговавшему пушниной. Только к 1883 году сумел открыть свой Торговый дом в Сретенске. Работал вместе с младшими братьями — Федором и Николаем. Дела пошли в гору. Иван Васильевич поселился в Благовещенске. Был избран почетным мировым судьей и почти все свое время начал посвящать делам благотворительности. Тогда это был обычный путь миллионщика: заработал большие деньги — отдай часть на общее благо. И ведь отдавали! Практически все.
А начиналось история амурского предпринимателя мало того что скромно — можно сказать, с последней родительской копейки.
…Анна Ельцова давно ни на кого не надеялась. Жизнь в городе Якутске в середине XIX века была далеко не сахар. Власти об окраине Российской империи не волновались. Да и зачем? Что из Петербурга не видно, того, может, и вовсе нет. Но крошечный Якутск был. И жила там семья мелкого таможенного чиновника Василия Ельцова. Но только на мужа-то Анна надеялась не больше, чем на властей. Ельцов проматывал свое скромное жалованье в кабаке в тот же день, как получал. Хорошо, если в день получки Анне удавалось подловить мужа у входа в кабак и выпросить хоть немного «на семью» — себя и троих сыновей. Сегодня, по меркам Анны, был особо выдающийся день — она сумела получить от мужа на хозяйство куда больше обычного. Как раз вовремя — и так на месяц уж платежи в уездное учили-ще просрочены. Еще неделю, и выгонят сыновей… Конечно, училище — одно название, всего-то три класса образования, но ведь другого нет. А мальчики такие умненькие да сноровистые. Старший, Иван, который уж в последнем классе, вчера заявил: «Кончу ученье, буду тебе, мамка, на шелковую шаль зарабатывать!»
И где он про эдакую шаль услыхал-то? В Якутске в таких обновах не ходят. Холодно тут. Народ о шубах мечтает: кто побогаче — из соболя да белки, кто победней — из зайца да лисицы.
Думая свои нехитрые думы, Анна споро кинула в горшок кусок мороженой оленины, поставила на еще тлеющие в печи уголья другой горшок для каши. Теперь надо бы мучицу просеять, как мясо сварится, похлебку забелить. Но только набрала в мучное решето серой муки, дверь дернулась, чуть с петель не слетела. Недогулявший хозяин дома в сени с криком ворвался: «Анна!»
Анна заметалась по кухне. Надо же деньги спрятать, чтоб Василий не нашел. Но куда? Вынула из кармана кофты да и сунула прямо в решето — под муку. Ельцов на кухню ввалился: «Отдавай деньги!»
Анна руками всплеснула: «Так я лавочнику долг заплатила! Зато теперь на следующий месяц он нам опять кредит откроет». — «А где остаток, я ведь помню, сколько тебе дал!» Жена мину жалостливую скривила: «Я их, Вася, уже в училище отнесла, за учебу сыновей заплатила».
«Врешь! — Ельцов схватил Анну за руку. — Утаить хочешь?! Я видел, как ты деньги в карман кофты совала!»
Вывернул карман, а там пусто. В сердцах съездил жене по физиономии, та в слезы. Поостыл Василий. Может, и правда за учебу заплатила?.. Пес их, баб, разберет… Ельцов плюнул и пошел в кабак догуливать. Даст же кто-нибудь взаймы!
Анна начала деньги из решета выуживать. Только руку в муку засунула, опять дверь — хрясь! Старший сынок Иван в дом влетел: «Я, мамка, по арифметике и по Закону Божьему сегодня высший бал получил! И еще новость — с ума сойти! Купец-якут Ломов предлагает мне с осени, как ученье закончу, к нему „в помощь“ пойти».
У Анны аж дыханье сперло. Ломов — богач, держит в своих руках пушной промысел Якутска. По всей округе скупает у охотников-тунгусов меха — и соболя, и белки, да и зайцем с лисой не брезгует.
«А чтобы я не передумал, да и отец согласился, Ломов мне выдал задаток!» — И, протянув матери крошечный золотой самородок, Иван пустился в пляс.
Анна уставилась на кусочек природного золота. Не зря она частенько собирала в решето свежие яички из-под своих курочек. Выходит, теперь решето притянуло и золотое яичко. Это же целое богатство, и его первым делом от Ель-цова спрятать нужно! А то ведь в кабак стащит… Недолго думая, она схватила самородок и засунула его в решето с мукой. Открыла шкаф, решето осторожно на тарелку поставила, чтоб мука не сыпалась, и взгромоздила на верхнюю полку. А на сына посмотрела строго: «Ежели кто спросит, особливо твой тятька, говори — бабушка Заманиха велела мучную еду для домового поставить».
Заманиха слыла в Якутске ворожеей. Ее даже почтительно называли Белой шаманкой, поскольку она была русская. Оспаривать слова Заманихи желающих не находилось. Вряд ли станет и Василий Ельцов.
А на другой день откуда-то из начальственных верхов пришла бумага. Власти вдруг вспомнили об окраинной таможне: чиновникам повысили жалованье. Так что с новой мужниной получки Анна отложила в муку новую порцию заначки. Получалось, не мука в решете, а прямо-таки золотые яйца. А потом и Иван поступил на работу к купцу-якуту. Дело на поверку оказалось тяжелым да опасным. Целыми месяцами приходилось Ивану разъезжать по тайге от одного охотника к другому, часто ночевать на лесных заимках, опасаясь злого человека больше, чем хищника. Но Иван не оплошал. Уже через пару лет сам хозяин стал называть его почтенно — по имени-отчеству. А потом открыл Иван Васильевич Ельцов и свой торговый дом в Сретенске. А в конце 80-х годов братья Ельцовы уже имели столько денег, что смогли выкупить аж два золотых прииска. Вот куда привело их чудо в решете, принесшее в конце концов действительно золотые яички.
Купец Пафнутьев славился на всю Тверь как самый наихлебосольнейший хозяин. По двести человек на обеды созывал. Мечтал московским купцам нос утереть — по стоимости баснословных обедов переплюнуть. В одном не преуспевал — в количестве. Читал он в газете, что московские купцы Хлудовы к себе на обеды по четыреста человек зазывали, так что на танцах двести пар в кадрили выстраивались, — так вот в небольшой Твери столько гостей на обед никак не собиралось! Решил Пафнутьич, как звали его приятели, собрать гостей из всех волостей, даже москвичей пригласить.
Сказано — сделано! Снял в банке громадную сумму денег на будущий обед. А воры про то и прознали. То ли в банке у них свой человечек оказался, то ли сам Пафнутьич сгоряча расхвастался… Словом, ночью нагрянули незваные гости в купеческий дом. А тут, как на грех, Пафнутьич, решив ради пышного обеда панели дубовые в доме обновить, накануне отпустил всех слуг на три дня. Так что ночные гости в пустой дом, где только один хозяин спал, и пожаловали. Вот удача!
Сгребли Пафнутьича прямо с кровати: «Где деньги, показывай!»
А тот со страху да внезапности как ума лишился. Залепетал что-то несуразное, руками замахал. Один из воров его ударом в ухо и приложил. Пафнутьич на пол на старую медвежью доху упал. Ворам не до него. Не хочет показывать — сами найдут. Начали поиск. Шкафы пораскрывали, матрас с подушками вспороли, вещи отовсюду повытаскивали, даже за иконами посмотрели. Нет денег! Опять к Пафнутьичу кинулись: «Где деньги?»
Тот уж в себя пришел: «Покажу, православные, вы только меня отпустите!» Старик-вор подбоченился: «Мы на душу грех не возьмем. Не убийцы мы — покажь деньги и ступай на все четыре стороны!»
«Одна половица у меня под кроватью — потайная! — прошептал Пафнутьич срывающимся от страха голосом. —
Пустите меня, а сами и вскрывайте!» Но молодой вор похитрей оказался: «А может, деньги у тебя на теле, а ты и сбежишь! А ну срывай все белье!»
Всхлипнул Пафнутьич, но все с себя снял, в одном нательном кресте остался: «Помилосердствуйте, православные! Позвольте хоть в старую доху завернуться!»
«Валяй! — гаркнули воры. — И в угол комнаты отойди, мы под кровать полезем!» Пафнутьич сопротивляться не стал — отошел. Воры под кровать ринулись — половицы отдирать. Тут Пафнутьич-то и сбег.
Выскочил на улицу, побежал в полицейский участок: «Караул, грабят! Бегите ко мне! Там воры!»
Но пока толстопузые полицейские собирались, пока до дома Пафнутьича неспешно трусили, удрали воры. Один только покореженный пол в спальне остался. Полицейский купца спрашивает: «Ну, каковы убытки?» Пафнутьич в усы усмехается: «Хорошо, хоть доху я спас!»
Полицейский у виска покрутил: видать, со страху у купца крыша поехала. Его чуть не убили, дом покорежили, а он старую рванину гладит да смеется. Словом, полицейские в участок вернулись. А Пафнутьич свою старую доху к сердцу прижал. Как не прижать? За подкладкой этой рванины полмиллиона ассигнациями лежит.
«Да уж! — хмыкнул про себя купец. — Доха-то моя всю жизнь со мной прошла. Поистрепалась до того, что выбросить надо, да рука не поднимается — сроднились мы с ней. Вот и не подвела доха в трудный час. Всей своей потрепанной душой благодарна оказалася!»
Поэт и драматург Альфред де Мюссе лежал, тупо глядя на потолок своей комнаты. Почти месяц он болел, теперь, выздоровев, должен идти в театр, но никак не может себя заставить. Все думает: что происходит в почтенном академическом театре «Комеди Франсез», куда он отдал для постановки свою очередную пьесу «Подсвечник»?! Еще пару месяцев назад актеры аккуратно и дружно приходили на репетиции, правда, стихотворные строки Мюссе им плохо давались. Решено было включить в пьесу несколько романсов. Писать музыку поручили новому композитору, только что принятому в театр, — Жаку Оффенбаху. Вот тут-то все и началось! И где только директор выкопал этого чудака? Нормальный композитор сидит у себя в кабинете и сочиняет музыку. А этот живчик прибегает на сцену чуть не каждую минуту, дает указания актерам, будто они и сами не знают, как петь и играть. Даже самому Мюссе кричит что-то из оркестровой ямы. Ну просто чертик из табакерки или злой вихрь. После его пробежек по сцене то декорация падает, то кулиса провисает. Потом стало еще хуже — актеры начали терять голос, плохо слышать, а один и вовсе сломал ногу прямо на ровной сцене. Покровительница театра, княгиня Бельджойозо, рассказала актерам, что это из-за Оффенбаха — ведь за свои мелодии он продал душу сатане. А княгиня знает, что говорит. Несколько лет тому назад по ее дому бродил ночами призрак покойной тетушки. Но после того, как княгиня позвала Оффенбаха сыграть в своем салоне, призрака и след простыл. Даже он испугался сатанинской музыки!
Альфред де Мюссе
Вот тогда-то Мюссе и накинулся на Оффенбаха: «Вы сглазили мою пьесу — в вашей музыке живут бесы!» Но и композитор не стерпел. «Не вам, любителю абсента, пугаться чужих бесов!» — прокричал он Мюссе. Скандал вышел знатный. Поэт слег с непонятной болезнью, Оффенбах — с горячкой. Но спектаклю это не помогло. На репетициях падали декорации, актеры теряли голоса. Премьера провалилась…
А ведь Мюссе так рассчитывал на доходы от спектакля! Конечно, в отличие от иных нищих литераторов он не бедствовал — помогала обеспеченная аристократическая семья. Но денег мало не бывает. А уж в руках Мюссе они вообще не держатся, особенно при его любви к абсенту. Хорошо бы, конечно, получить еще хоть что-то от театра, да и отложить. Ведь скоро день рождения, надо закатить большое пиршество для литературной братии.
Но как только люди ухитряются копить? И ведь даже многие писатели не сидят на мели. Вот еще до болезни Мюссе зашел случайно к Просперу Мериме. Автор интереснейших «Хроник времен Карла IX» и легендарной любовной новеллы «Кармен» никогда не сидит без денег. Мюссе думал, что издатели платят Просперу огромные гонорары. Но оказалось, средства Мериме были весьма скромными. И самое невероятное, писатель имел поразительную привычку засовывать свои гонорары в старую меховую туфлю, проще говоря, домашнюю тапочку. Туфля эта лежала у него на письменном столе, чем часто приковывала внимание посетителей. Тогда, проследив очередной косой взгляд, Мериме небрежно смахивал тапочку в ящик стола. Однако это производило еще большее впечатление, ведь стол у писателя был дорогущий — из старинного красного дерева, отделанный перламутровой инкрустацией, а туфля-то* — старая и потрепанная. Однако Альфреду Мюссе Проспер Мериме признался: «Скажу вам, потому что знаю, вы у нас — мистик. И стихи ваши овеяны волшебством, в привидения вы верите». Мюссе не понял: «И что? Ваши деньги реальные, и не призрак Кармен их приносит». Проспер улыбнулся: «Вы же хотите понять, почему я купюры в тапочку кладу? Так вот: гонорары мне платят все время старыми потрепанными деньгами. Вот я и подумал, старые деньги — что старые косточки, им тепла и уюта хочется. Взял да и сунул потрепанные жизнью купюры в давно ношенную туфлю. И представьте себе, уже через неделю у меня еще пачка таких же стареньких купюр образовалась. Я думаю, им тоже теплоты и уюта захотелось. Вот и они тоже решили в моей меховой тапочке обосноваться».
Мюссе усмехнулся с завистью: «Вы же часто печатаетесь. Эдак у вас скоро и места в туфле не хватит…»
«А я те купюры, что уже отдохнули, в свет выпущу, Пусть побродят, поработают. Новые, только *что пришед-шиє, положу и ждать буду — когда те, что ушли, обратно вернутся. Им же в меховой туфле хорошо было, вот они и опять ко мне придут».
Мюссе только фыркнул тогда: «Говорят, я мистик… Да вы, месье Мериме, просто колдун!»
А вот теперь, оказавшись на мели, Мюссе подумал: «А не сунуть ли последние несколько франков в старую тапочку?» Взял да и сунул…
Потом в театр отправился. Но директор его просьбам не внял: нет сборов — нет денег. С горя Мюссе в кафе забрел — свою порцию абсента потребовал. Не помогла тапочка, не приманила деньги, так хоть абсент утешит.
Впрочем, абсент — питье не быстрое. Пока его разведешь, пока потянешь через соломинку… А за это время у стола незаметно материализовался редактор одной из парижских газет. «Умоляю, мэтр! — зашептал. — Дайте моей газете статью о современном состоянии театра — поязвительнее, похлеще, как только вы умеете!» Мюссе на спинку стулу откинулся: «О современном театре? Да пожалуйста! Только уж это будет весьма злая статейка. Почти фельетон. И знаете, сколько вы мне заплатите? Четыре тысячи франков!»
Редактор охнул: «Да это же бешеная цена, мэтр!» Мюссе глаз прищурил хитро: «Зато тираж вашей газетки взлетит до небес!» Редактор аж руки к небу воздел, но… согласился. На другой же день Мюссе аванс в старую туфлю засунул. А к вечеру и сам директор театра «Комеди Фран-сез» пожаловал: «По договору театр должен вам, месье Альфред, сорок тысяч франков. Но вы же понимаете, денег нет». Мюссе ухмыльнулся: «Зато договор есть. И с ним я в суд пойду!» Директор повздыхал, как прежде редактор-газетчик, но выкрутился: «Не надо суда! Мы нашли обходной путь — ежедневно будем оплачивать ваши ресторанные долги».
Бедняга директор подумал, что таким образом расчет с драматургом растянется на годы. Не тут-то было! Радушный Альфред де Мюссе прогулял эту фантастическую сумму всего-то за месяц — водил по ресторанам свою литературную братию, отмечая собственный день рождения.
Ну а в старой тапочке остались последниё пять франков из гонорара за хлесткую статью в газете. Но тапочка потребовала еще. Так что скоро пришел и другой гонорар. Словом, храните деньги в старых тапочках.
Хмурым декабрьским утром 1831 года редактор петербургской газеты «Северная пчела» Фаддей Венедиктович Булгарин нехотя просматривал послания от московских корреспондентов. Особого интереса события не вызывали. Но вдруг внимание редактора привлекла небольшая заметка: «В последнее время все московское общество стремится увидеть диковину, созданную отставным гвардии поручиком Петром Войновичем Нащокиным, — кукольный домик…»
Булгарин хмыкнул: до чего докатился этот отставной поручик — кукольными играми занялся! Опытный взгляд редактора выхватил из заметки главное: «Домик сей в два этажа, высотою чуть не в человеческий рост, в. котором имеются все предметы, что и в обычных домах, — мебель, люстры, картины, разнообразная кухонная утварь. Все — как настоящее, только сделано в миниатюрном виде. Словом, ничего подобного видеть доселе не приходилось!»
Редактор усмехнулся: что ж, Нащокин всегда был оригиналом! Верно, никогда не изменится — без странных выходок не может. Прежде в Петербурге чудил, теперь в Москву перебрался. И ведь какие чудачества шальные! То нанял в дворецкие карлика и отсылал его знакомым в… подарочном букете. Занесут такой огромный букет в гостиную, а из него, как чертик из табакерки, «карла» выскочит в самом фантастическом наряде. Ясное дело: мужчины — в шоке, дамы — в обмороке. А в начале 20-х годов Нащокин устроил и вовсе хулиганскую выходку: поспорил с лихим гусаром Луниным, знаменитым декабристом впоследствии, что тот осмелится проскакать на коне по Невскому нагишом. Так бретер Лунин пари выиграл. Правда, прямо на главном проспекте столицы его и забрали в участок — голого, но довольного, ведь выигрыш того стоил. Конечно, скандал замяли, с деньгами все можно. А Нащокины старинный род, богатый и знаменитый. Отец Павла — прославленный генерал, обласкан монаршей милостью. Но сынок от него мало взял — до сих пор по жизни баловнем идет.
Павел Воинович Нащокин
А все женское воспитание! Отец-генерал скончался, когда Павел еще под стол пешком ходил. Мать в Павлуше души не чаяла, о других сыновьях почти забывала. Все Павлушеньке: и любовь, и деньги. До того сына разбаловала — любой каприз исполняла. Хорошо, родственники опомнились. Настояли определить Павла в армию — в Измайловский полк. Но оригинал Нащокин и в привилегированном полку не задержался. В отставку вышел и снова пошел куролесить. Но, видно, игры с живыми людьми ему надоели — за куклы взялся.
Фаддей Венедиктович вспомнил увитое бакенбардами добродушно-приветливое лицо Нащокина, по-детски доверчивый взгляд и невольно улыбнулся. Вылитый большой ребенок! Решительно, этот человек, отличавшийся не просто озорством, но и поразительной добротой, щедростью и хлебосольством, не мог не вызывать симпатии у окружающих. Булгарин помнил его еще с 1823 года. В то время Павел Воинович как раз вышел в отставку. Но при этом был совсем молод — всего лишь двадцати двух лет от роду, но уже довольно богат. Неудивительно, что жизнь он повел бурную и бесшабашную. Снял целый бельэтаж в огромном доме на Фонтанке, куда и созывал гостей-приятелей. Застолья и карточные игры сменялись балами и катаньями на лихачах по ночному городу. А кто только не перебывал у Нащокина! И бывшие сослуживцы из гвардейских полков, и однокашники по Благородному лицейскому пансиону, и конечно же многочисленные служители муз — литераторы, художники, музыканты. Часто гостей на ночь оставалось так много, что хозяин приказывал стелить прямо на полу — по всем комнатам и коридорам. Однажды в компании коллег-журналистов у Нащокина оказался и Булгарин. Но близкими друзьями они так и не стали, хотя, встречаясь на балах и светских приемах, неизменно перебрасывались парой-другой приветливых фраз. Ну а потом Нащокин и вовсе перебрался в Москву.
Отложив корреспонденцию, Булгарин откинулся на спинку кресла. Конечно, было бы интересно самому взглянуть на сию диковину. Но, похоже, не получится. И дело даже не в том, что путешествие длиною в 700 верст по российским дорогам не слишком привлекательно. Главное, что Нащокин — лучший друг Александра Пушкина. А отношения с поэтом у Булгарина за последний год вконец испортились. Правда, кто знает, может, со временем страсти поутихнут да и обстоятельства переменятся, но сейчас Пушкин как раз поехал в Москву.
Поэт действительно прибыл в Первопрестольную и по традиции решил остановиться у Нащокина. Однако нашел того не сразу. Павел сменил квартиру и ныне снимал внушительные апартаменты в доме Ильинской у Пречистенских ворот. Его хваленое гостеприимство привело в трепет даже Пушкина. «С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы, — написал поэт жене в Петербург. — Всем вольный вход; всем до него нужда; всякой кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного — что делать?» Лишь через пару дней Нащокину удалось хотя бы на время разогнать всю эту братию, чтобы всласть пообщаться с приехавшим другом. Целый вечер говорили они, говорили и никак не могли наговориться. Вспоминали и годы юности, и сравнительно недавние события, связанные с женитьбой поэта, к которым Нащокин имел самое непосредственное отношение, — вплоть до того, что одолжил Пушкину на церемонию венчания собственный «счастливый» фрак. К тому же Павел Воинович слыл отменным рассказчиком, и, слушая его, легко можно было забыть о времени. Впрочем, Пушкину грех было жаловаться: именно Нащокин подсказал ему сюжеты «Дубровского» и «Домика в Коломне».
Однако разговоры разговорами, но Нащокин жаждал другого. Крепко схватив друга за руку, он потащил его в кабинет показать свое сокровище — кукольный домик. Пушкин видел игрушку и раньше, но только общую конструкцию: «хрустальные» стены из богемского стекла, через которые было преотлично видно оба этажа диковинного особняка. Но, взглянув теперь, Пушкин был поражен: перед ним предстал не игрушечный, а жилой домик в миниатюре. На верхнем этаже — роскошная танцевальная зала с тремя серебряными люстрами, многочисленными бронзовыми канделябрами в виде колонн. Посредине — стол, полностью сервированный на 60 персон. В дальнем углу — ломберные столы с крохотными колодами карт. На нижнем же этаже были устроены жилые покои, кабинет и библиотека с крошечными вынимающимися книгами, столовая и буфетная. Кругом микроскопические картины и скульптурки, подчеркивающие тонкий художественный вкус хозяина. Даже о винном погребе он не забыл: внизу в подвале в открытых ящиках поместил малюсенькие бутылочки, но с реальными напитками. «Ну как?» — горделиво поинтересовался Павел Воинович.
Пушкин только руками развел: «Невероятно! Все как настоящее!» Нащокин заулыбался: «Еще бы! Всю обстановку я заказал по особому рецепту у лучших российских и зарубежных умельцев. Мебель изготовил знаменитый мастер Гамбс из красного дерева в седьмую долю против обычной меры. Серебряные изделия выполнили московские ювелиры. Посуда заказывалась на императорском фарфоровом заводе. И главное — всем этим можно воспользоваться. Хочешь, вот этот крохотный самоварчик разожжем? В нем вода закипит. Можно и свечи в люстрах и канделябрах зажечь». — «Скажи еще, что на арфе или вот этом фортепиано поиграть можно?» — не поверил Пушкин.
«Еще как! Арфу мне привезли прямо с парижской фирмы знаменитого Эрара. А фортепиано работы самого Вирта. На них можно играть при помощи вязальных спиц. А вот, смотри, бильярдный стол. Коли исхитриться, то вот этими крошечными киями можно загнать шарики в лузы. Да на столе даже дорожные пистолеты лежат. Длина — четыре с половиной сантиметра, а выстрелить вполне могут. Так что будь поосторожнее — я ведь помню, ты у нас — бретер да дуэлянт».
Пушкин отмахнулся: «Куда там, я теперь человек женатый, значит, степенный. Мне теперь только балы да обеды давать…» — «А в моем домике настоящий светский обед устроить можно. Намедни у нас такой пир был, опоздал ты, братец. Конечно, поросенок на наш стол не войдет, но на серебряном блюде был подан жареный мышонок в сметане под хреном».
«Ну, дружище, ты и учудил! — расхохотался Пушкин. — Ничего подобного я никогда не видал и, наверное, уж не увижу. Одного не хватает — человечков, без них в домике как-то неуютно». — «Погоди, будут! Я уж на императорском фарфоровом заводе заказал. И свою фигурку поселю, и твою, и знакомых побольше, чтоб не скучно было».
«Широк размах!» — восхитился Пушкин. «Мелочиться не стану. Я уж на этот домик сорок тысяч потратил».
Пушкин ахнул: «Так на эти деньги ты настоящий особняк купить мог!» Нащокин только фыркнул: «А на что он мне? Мне на одном месте жить скучно — натура такая. Вот и переезжаю с квартиры на квартиру. А домик сей, считай, что дом мечты. Идеальное жилище, которое всегда со мной. К тому же, согласись, приятно почувствовать себя эдаким творцом. А уж коли появятся маленькие человечки, он и вовсе оживет!»
Как ни странно, слова эти оказались недалеки от истины. Обустроенный и «заселенный», кукольный домик явно не собирался ограничиваться ролью обычной игрушки. Он самым непосредственным образом начал влиять на жизнь хозяина. Отныне тот часами просиживал в кабинете, глядя на свой домик и мысленно общаясь с ним. А чтобы ничто не отрывало, распорядился незваных гостей более не принимать, а бездельников и проходимцев, привыкших к дармовым обедам, нещадно гнать вон. Окружающие не уставали поражаться переменам в характере Павла Войновича. Он стал гораздо спокойнее и рассудительнее. Словом, остепенился. И даже решился расстаться со своей холостой жизнью, женившись в 1833 году на Вере Александровне Нарской, с которой прожил до конца своей жизни в полном согласии. Вера Александровна тоже обожала взрослую игрушку и, когда приходили гости, бойко играла своими вязальными спицами на миниатюрном фортепиано и арфе.
Однако еще до женитьбы Нащокин обнаружил, что «домик малый» стал ему самым непосредственным образом помогать. В то время Павел Воинович открыто жил с девицей Ольгой Солдатовой, которую за большие деньги выкупил в одном из цыганских хоров. И вот как-то раз пришел он домой из Английского клуба мрачнее тучи. Опять проигрался, да так, что долг отдавать нечем. Просить денег у старшего брата Василия ему было стыдно, а друзья-приятели, как водится, тут же сами оказались на мели. Но, на удивление Павла Войновича, Ольга не слишком-то расстроилась. «Подумаешь, проигрался! Да ты вообще можешь никогда не беспокоиться о средствах. Ты же создал собственный мир, — воскликнула она, указывая на кукольный домик, стоявший на огромном столе. — А коли ты — творец, так сотвори себе богатство!»
«Но как?» — удивленно поинтересовался Нащокин. «Чтобы деньги не переводились, возьми купюру покрупнее и положи под свой домик». Павел фыркнул: «Да у меня всего последняя сторублевка осталась».
Цыганка сверкнула черными глазищами: «Клади! Делай, что говорю! И главное — ни в коем случае эту купюру не вынимай и не трать. Ну а уж коли совсем невмоготу станет и возьмешь деньги — из первых же средств, что придут, сразу возмести!»
Нащокин рассмеялся: «Это прямо колдовство какое-то. Ну да ладно. Хуже не будет. Пусть домик последние сто рублей посторожит. Может, и будет толк…»
Но прошел день, затем другой, а денег не прибавлялось. Нащокин уже было решил плюнуть на собственную гордость и смиренно отправиться в имение к брату, как вдруг услышал звонок колокольчика, оповестивший о приходе гостя. Им оказался штаб-ротмистр Ушаков, который полгода назад взял у Нащокина в долг крупную сумму. Отдавать, правда, явно не спешил. Но вот, глядите-ка, приехал и возвратил все до копейки. Павел Воинович был искренне удивлен. Но еще более поразился, когда, просматривая на следующее утро почту, обнаружил письмо, в котором его извещали о том, что скончавшийся в Тверской губернии дальний родственник оставил ему внушительное наследство.
Все еще не веря в происходящее, Нащокин ущипнул себя за нос, но, поняв, что случившееся — не сон, обернулся, взглянул на свой кукольный домик и замер в изумлении: домик явно улыбался ему бликами солнечного света на своих стеклянных панелях.
С тех пор так и повелось. Стоило Нащокину оказаться почти без средств, сразу же находился какой-то денежный источник. Павел Воинович не мог не налюбоваться на свое детище, которое, теперь он был уверен, приносит ему удачу. Но со временем выяснилось, что домик обладал еще одной, поистине мистической способностью.
В конце 1835 года Нащокин приехал по делам в Петербург и в первый же вечер отправился в Александринский театр посмотреть на восходящую звезду — юную Варвару Асенкову. Увидел — и забыл обо всем на свете, в том числе и о том, что сам уже был женат. Однако актриса отличалась тем, что вела тихую жизнь, поклонников не жаловала и на ухаживания Нащокина никак не отвечала. Тогда тот пошел на невероятную хитрость: переоделся в женское платье и устроился к актрисе горничной. Долго, конечно, не продержался. Обман раскрылся, и Павел Воинович лишь чудом избежал неприятностей. Правда, на память о забавном приключении прихватил с собой огарок свечи, при которой Асенкова учила свою последнюю роль, и по возвращении в Москву оправил его золотом да и поставил рядом со своим знаменитым домиком, чтобы любоваться и мечтать. Однажды зажег огарок, да неудачно — искра упала на крыльцо домика, оно и вспыхнуло. Еле успел загасить. А через несколько дней прочел в газетах, что в одной из гримерных Александрийского театра вспыхнул пожар, на котором едва не погибла актриса Варвара Асенкова.
Нащокин не на шутку испугался и уже с некоторой опаской начал присматриваться к домику. Тот долгое время вел себя спокойно. Но 27 января 1837 года произошло нечто из ряда вон выходящее. Зайдя в кабинет, Нащокин обнаружил странную картину: домик по непонятной причине покосился, и при этом фигурка Пушкина упала в гостиной. Взволнованный Нащокин сразу же написал письмо в Петербург, однако было уже поздно: через несколько дней он получил известие о трагической дуэли на Черной речке и гибели своего лучшего друга.
От этого известия его едва не хватил удар. Тяжело переживая случившееся, Павел Воинович корил себя, что не уберег Пушкина, заявляя, и не без основания, что, будь он в Петербурге, сумел бы предотвратить дуэль. Да он ничего не пожалел бы за возможность повернуть время вспять — расстался бы даже с любимым домиком! Ведь он и так решил оставить его семье Пушкина. И тут с ужасом вспомнил, что завещал игрушку почему-то не самому поэту, а его жене Наталье Николаевне. Словно заранее знал, что Пушкин не получит ее.
В отчаянье он влетел в кабинет и чуть было не разбил блестящую игрушку, столь отчетливо напоминавшую о прежних счастливых временах. Уже и кочергу схватил, но вдруг увидел фигурку Пушкина, спокойно сидящего в игрушечной библиотеке, — и рука не поднялась. Только отбросил кочергу и перекрестился: «Благодарю тебя, Господи, что уберег от греха! А то бы своими руками лучшего друга уничтожил. И то правда: покуда обитает он в моем домике, то вроде как и живой».
Теперь домашние Нащокина ежедневно наблюдали занятную картину: Павел Воинович частенько переставлял фигурку Пушкина — из библиотеки в бильярдную, из винного погреба в бальную залу. Причем, кажется, библиотеку Пушкин все же предпочитал остальным комнатам. И потому Нащокин заказал еще несколько десятков крошечных книг — из числа тех, что при жизни особо нравились Александру Сергеевичу.
Однако домик не только служил Нащокину утешением и отдохновением от житейских бурь. Он все так же продолжал заботиться о материальном благополучии своего хозяина. Служил ему своего рода талисманом при карточной игре, при случае мог «притянуть» очередное наследство. Но все это — до тех пор, пока хозяин помнил о прежнем уговоре. Однако в один из пасмурных осенних дней 1846 года Нащокин, не пожелав ехать в банк за деньгами, расплатился за поставленный антикваром товар той самой сторублевкой, что лежала под домиком. А возместить «недостачу», получив деньги на следующий день, то ли забыл, то ли не захотел.
Результат не заставил себя долго ждать. Деньги в семье Нащокиных начали стремительно таять, так что вскоре пришлось распродавать коллекции золотых и серебряных монет и медалей, собрание редкого оружия, дорогие экипажи. Но и этого с трудом хватило на несколько лет. И тогда Нащокин пошел на отчаянный шаг, решив заложить свой любимый домик. Обратился с просьбой к приятелю, известному историку, профессору Московского университета М. Погодину, взять домик всего лишь за 12 тысяч рублей. Тот, однако, отказался. Так что пришлось в конце концов принять условия нотариуса Пирогова, согласившегося выдать всего 6 тысяч.
«Черт с ним, пусть за шесть — легче выкупить будет!» — утешал сам себя Павел Воинович. Увы, выкупить домик он так и не смог. Правда, и новым хозяевам пользы от домика не было никакой. С большим трудом Пирогов вернул уплаченные за него деньги, продав занятную игрушку владельцу магазина редкостей и древностей Г. Волкову. Тот надеялся выручить за нее приличную сумму, но покупателей как-то не находилось.
Нащокин же, сильно переживавший о своей утрате, поначалу, по русскому обычаю, попытался утопить горе в вине. Когда же это не помогло, увлекся вошедшими в моду спиритическими сеансами. Начал вызывать духов, чаще всего дух покойного друга Пушкина. Но тот не являлся, видно, не поощрял глупого столоверчения. Между прочим, Нащокин опробовал спиритические сеансы еще «при домике». Но тому они, видно, не понравились — домик жалобно скрипел при вызывании духов. Теперь же Павел
Воинович и сам понял, что занятие это дурацкое, сжег все спиритические бумаги, отслужил в доме молебен, а сам стал подолгу каяться. Так и скончался коленопреклоненным в очередной молитве, не дожив до пятидесяти трех лет. Говорят, что в тот самый день в магазине Волкова, вновь напомнил о себе. С грохотом, перепугав приказчиков, лопнула одна из стеклянных панелей кукольного домика, и все фигурки попадали на пол.
Сам Волков после того случая тоже недолго протянул, а его наследники решили, от греха подальше, пожертвовать домик одному из московских приютов, предложив продать его и использовать вырученные средства на содержание престарелых больных. Но после «помещения в приют» домик в прежнем виде более никто не видел: его стеклянная оболочка была окончательно разрушена, а интерьеры разрознены.
Впрочем, большая часть предметов «домика Нащокина» со временем все же нашлась. В начале XX века художник Сергей Александрович Галяшкин обнаружил их у старого антиквара из Луги. Вместе со своим братом ему удалось выкупить реликвию и даровать ей вторую жизнь. Все сохранившиеся предметы интерьера, которых насчитывалось свыше шестисот, вместе со сделанными заново фигурками были помещены в специально сооруженный деревянный раздвижной футляр в виде двухэтажного дома и в 1910–1911 годах выставлялись на всеобщее обозрение в Петербурге и Москве. Братья Галяшкины надеялись, что кто-нибудь из известных меценатов выкупит у них уникальный памятник пушкинской эпохи. Но, несмотря на немалый интерес публики и даже императорской фамилии, никто на это так и не решился.
Однако расстаться со своим ценным имуществом новым владельцам все-таки пришлось, хоть и не по собственной воле. Домик был реквизирован Советским государством после октября 1917 года. Сначала он оказался в московском Историческом музее, но впоследствии его перевезли в петербургский Музей А.С. Пушкина, — так весьма парадоксальным образом век спустя исполнилась воля его создателя.
Ну а в 2002 году, к 200-летию Павла Войновича Нащокина этот выдающийся памятник художественной культуры привезли на выставку в один из московских особняков, где он некогда находился, — в знаменитую ныне галерею «Дом Нащокина» в Воротниковском переулке. И началось необъяснимое: в реальных стенах что-то вздыхало и постукивало, а интерьеры кукольного домика отзывались теми же тоскливыми звуками. Видно, домик показывал, что все еще скучает по своему настоящему хозяину.
Великого француза Александра Дюма знает весь мир.
До сих пор его книги в списке самых читаемых, его герои — любимейшие, давно шагнувшие и на сцену, и в фильмы, и даже в компьютерные игры. Для фанатов романтических приключений папаша Дюма — их незабвенное ВСЕ.
Действительно, такого обожателя азартной, экстраординарной жизни, как жизнелюб Дюма, еще поискать. Конечно, он не скакал за подвесками, как его герои мушкетеры, и не фехтовал на шпагах (стоит же учитывать объемную комплекцию отца приключенческой литературы), но уж пожить любил на полную катушку. В юности, как и его д’Артаньян, Александр Дюма явился в Париж с двадцатью франками в кошельке, не имея ни друзей, ни покровителей, но в кратчайшие сроки обзавелся и теми и другими — и в огромных количествах. Если уж Дюма дружил, так мог отдать последнюю рубашку. В лучшие времена на столе у писателя стоял огромный мерный бокал вина, из которого сам Александр обожал пить никак не вино или шампанское, а простую воду, когда писал свои шедевры. А вот когда, засунув рукописи в ящик, он отрывался от работы, в этот огромный бокал насыпались золотые монеты. И каждый пришедший мог безо всякого спроса у хозяина взять из бокала хоть горсть золота.
Дюма всегда жил с размахом, шумно, яростно. Обожал вкусную еду, недаром всю жизнь собирал рецепты самых отменных блюд, а потом издал объемистую кулинарную книгу. Любил устраивать фантастические праздники. Например, после феерического успеха «Графа Монте-Кристо» Дюма дал грандиозный костюмированный бал, на который гости явились одетыми как герои его саги. Так на этом вечере было выпито 1100 бутылок шампанского и вина. А уж сколько гостей посетило тогда писателя, и сказать трудно — они тянулись нескончаемым потоком.
В другой раз Дюма пригласил гостей на специально снятую виллу под Парижем, куда предстояло добираться на поезде. Так доход железнодорожной дороги составил 20 тысяч франков — сумму, баснословную по тем временам.
Правда, и работал Дюма-писатель столь же яростно, как и предавался удовольствиям. Часто, пока его гости, званые и незваные, пили и ели в его доме, играли на бильярде или гуляли по саду, сам Дюма, заперевшись в кабинете, рьяно строчил все, что ему заказывали: романы и стихи, пьесы и статьи, путевые заметки и изысканные рецепты кушаний. Чтобы не запутаться, писатель изобрел собственную систему: текст романа писал на голубой бумаге, статьи — на розовой, стихи — на желтой, пьесы же — на белой. Ведь часто роман приходилось откладывать (тогда романы издавали главами в газетах) и хвататься за создание очередного действия пьесы, репетирующейся в театре. Дюма трудился по шестнадцать, а то и по двадцать часов в сутки, как истинный раб на галерах. Ну а если требовалось написать что-то срочно, мог вообще сварганить книгу за три дня. Конечно, там оказывалась масса нелепостей и несуразностей — никто же не редактировал написанное. Но читатели все равно глотали роман взахлеб.
Стоит ли говорить, что отношение папаши Дюма к получаемым деньгам было столь же безалаберно, как и вся его стремительная жизнь? Недаром его сын (тоже писатель и тоже Александр Дюма) говаривал: «Мой отец — это большое дитя, которым я обзавелся еще в младенчестве». Так вот это «дитя» частенько бывало баснословно богатым. Тогда Дюма шиковал, покупал дома, ковры, антикварную мебель, золотую посуду. Среди его приобретений был даже и замок, названный «Монте-Кристо». Туда друзья писателя съезжались без предупреждения и гостили месяцами. Дюма оплачивал их долги, дарил щедрые подарки. Словом, через какое-то время деньги у него кончались. Антиквариат шел на распродажу, золото — в ювелирные магазины, замок закладывался в банк до лучших времен. Слуги разбегались без жалованья, писатель оставался один. Начиналось безденежье, когда папаша Дюма стряпал себе сам за неимением денег на оплату даже дешевенькой кухарки. Тогда, правда, наступало время кулинарных озарений, ведь нищий автор «Трех мушкетеров» любил вкусно поесть, недаром же он отличался тучной комплекцией. Всем известно, что именно Дюма, у которого как-то на обед нашлись всего пара луковиц и корка черствого хлеба, придумал знаменитый луковый суп, которым теперь гордится французская кухня.
Но и во времена безденежья писатель трудился не только над луковыми супами. Дюма вообще был трудоголиком, иначе как бы он написал 646 книг?! Словом, через несколько месяцев авторские гонорары снова выводили писателя из безденежья. Опять выкупался антиквариат, появлялись роскошные одежды, закатывались лукулловы, а никак не луковые, пиры. И все это в замке «Монте-Кристо», выкупленном из залога.
Так и шла жизнь. Одно было неизменно — деньги, предназначенные на содержание дома, валялись по всему замку: на письменном столе и на обеденном, на секретере в спальне и даже под бильярдом. Друзья указывали писателю на такую небрежность. Толстяк Дюма вздыхал и оправдывался: «Понимаете, мои денежки любят простор. Они по дому свободно должны передвигаться, а то им тесно становится!» Друзья возмущались: «Но нельзя же так обходиться с наличными. Кажется, будто ты ими бросаешься, потому и остаешься частенько без них!»
Дюма задумчиво тер переносицу и признавался: «Пробовал я их, как другие люди, по кошелькам раскладывать и в ящик стола убирать. Не выходит! Они, мои свободолюбивые, тогда от меня за день куда-то убегают. Нет уж, мои денежки, как цыганята, свободу любят!»
Друзья пожимали плечами — ну как спорить с таким взрослым ребенком? Но однажды Дюма опять остался без денег. Съехал в крошечную дешевую комнатушку. Вспомнил дружеский совет, собрал несколько последних купюр и сложил в стол. Что вы думаете? В тот же день их пришлось одному настойчивому кредитору отдать, а самому на луковый суп перейти. И еще полгода этим самым супом питаться!
Но однажды терпенье писателя лопнуло. В тот день Дюма получил сотню франков от какой-то газеты. Деньги, конечно, небольшие, но ведь и таких давно не водилось. Пришел он домой, открыл дрожащими руками заветный ящик, где давно уж одни медяки лежали, хотел туда деньги сунуть, но передумал. Взял да и приколол купюры на оконные шторы.
К вечеру друзья пришли, удивились: «С улицы видно, что ты деньги к шторам приколол. К чему это?! Воров приманишь!»
Не угадали! Не воров приманил писатель — денежки! Уже на другое утро прибежал посыльный из какого-то вновь открывающегося издательства: «Пожалуйте к господину издателю, месье Дюма!»
А уж издатель встретил автора с распростертыми объятьями: «Если вы соблаговолите предоставить нам ваш новый роман, заплатим по утроенному тарифу!»
И заплатил. Так что Дюма опять обзавелся и роскошной одеждой, и антикварной мебелью и опять пошел закатывать пиры для своих приятелей.
Вот и не говорите после этого, что деньги надо только в кошельках или банках хранить. Впрочем, это ведь у кого как. Сам Дюма был ветреником, вот и денежки его на занавесках под ветром трепетать любили. Словом, всю жизнь счастливчик Дюма прожил в удовольствие — всем бы так! Нажил славу, почет, безграничную любовь читателей. А что деньги уплывали, так не в них, как известно, счастье. К концу жизни продал и замок и антиквариат, перебрался в скромную парижскую квартирку. Сначала золото для его друзей сменилось в бокале на серебро, потом и вообще на простые сантимы. Ну а как и они кончились — так и друзья разбежались. Видно, «золотых приятелей» одно только золото и притягивает.
Когда же Дюма, заболев, начал готовиться к встрече с Всевышним, его сын Дюма-младший нашел в карманах сюртука отца всего 20 франков. Умирающий папаша и тут не потерял остроумия: пересчитал деньги и протянул сыну: «Бери, сынок! Это мое завещание. Здесь ровно столько, сколько было у меня, когда я впервые явился в Париж. Представляешь? С тех пор я прожил пятьдесят лет, и это не стоило мне ни сантима! Да я везунчик…»
В конце XIX века в Москве в районе Красносельских улиц огромное место занимал женский Алексеевский монастырь. Это сейчас, в начале XXI века, там метро «Красносельская», а XIX веке там были Красные пруды (отсюда улица Краснопрудная) и Красное село (отсюда Верхняя, Нижняя, Малая Красносельские улицы и переулки).
Монастырское подворье было обширно и славилось гостеприимством. Имелись несколько странноприимных домов, богадельня, лечебница, к тому же вокруг монастырских стен распахнули свои двери различные лавочки — побольше и поменьше. В некоторых продавались изделия самого монастыря: свечи, иконки, масло и прочие предметы для церковного обихода на дому, имелись и лавочки со свежевыпеченным хлебом, только что приготовленным квасом, сбитым маслом и творогом и прочими вкусностями, изготовленными умелыми руками насельниц.
Но часть лавок сдавалась внаем — конечно, не всякому, а только проверенным продавцам. У монастыря были два условия: не торговать спиртным и не завышать цены, поскольку у паломников, приходящих на поклон к святым иконам, денег не водилось, да и москвичи с окрестных улиц жили бедно. Богачи-то на окраине не селятся!..
И вот однажды два уважаемых прихожанина монастырской церкви Алексея человека Божия, братья Полтинниковы, сняли у монастыря два помещения для своих лавок: в одной пообещали продавать сдобный хлеб с пряниками да баранками-бубликами, в другой — аптечные товары. Мать настоятельница лично бублик испробовала и аптечные настойки понюхала — все в норме. Дала согласие. Дело в том, что монастырь хоть и продавал свежий хлеб, но только по «постным рецептам», ну а сдоба, а уж тем паче пряники с баранками да петушки на палочках, в монастырской трапезе отсутствовали. Но ведь окрестному люду и детей побаловать хочется, да и самим сдобных саек отведать с чаем. Да и лекарства недорогие на окраине города спрос найдут, тем более что в монастыре лечили только травами. Так уж положено по монастырскому уставу. Но мать настоятельница понимала: в миру устав недолог, заболеешь — так любую химию выпьешь.
Словом, развернули торговлю братья-купцы Полтинни-ковы. Обе их лавки располагались рядом в деревянном одноэтажном, но длиннющем доме. Выходили они уже на Краснопрудную сторону, где к тому времени и пруды давно закопали, и Цесчаный карьер, где брали песок для строительства Москвы, засыпали. Место бойкое: сразу за лавками — стены монастыря, куда рекой текут паломники, прямо перед входом — торговая дорога из центра на Преображенскую заставу. Вот и потекли покупатели к оборотистым братьям. А у тех выручка возрастала день ото дня. И теперь уж не раз в месяц считали они доходы, а раз в неделю, потом и кажинный день. Полушки-копейки превращались в полтинники, двугривенные с пятиалтынными и вовсе в рубли. Ну а рублик к рублику, известно, выйдет бумажка-банкнотка. Глядишь, коли повезет, и «катень-ка» — в сто рублей.
Вот однажды и решил один из братьев, Константин, набросить на маковую баранку полушечку. На одной-то ма-ковинке незаметно, но ведь их же, понятно, связками берут. Ну а на него глядя, и Алексей, второй брат, на ландышевую да на валериановую настойки по полушечке накинул. Ну а чтобы торговать удобней было, стал продавать обе настойки вместе, а тогда уж и выгода — на копейку пара.
Вот так от копейки к копейке и выросло все в цене у братцев. Окрестные жители стали глухо перешептываться: раньше то, что они в день закупали, обходилось куда дешевле. Нашлись и грамотные — подсчитали: покупки, что раньше стоили двугривенный, теперь-то в полтинник обходятся. А ведь 50 копеек по тем временам большие деньги были. Одним словом — зарвались братцы-то!
Но однажды забрела в хлебную лавку к Константину старушка — благообразная, чистенькая, видно, паломница не из последних. Попросила сдобу-маковницу да калач ванильный. Полтинников поглядел на весьма ухоженную бабульку да и заломил цену: «Калач с маковницей полтину стоят!» Старушка ручками всплеснула: «Да как же можно, внучок? Побойся Бога! Рядом со святым монастырем да такие цены!» Костюня и бровью не повел: «Дорого — не бери!»
Старушка белесыми ресничками захлопала: «Сбавь цену, касатик! Уж очень кушать-то хочется, а денег всего ничего… Прояви милость, Христа ради!» Костюня только сплюнул себе под ноги: «Всем по полтине дарить — сам в нищете сдохнешь! Нет денег — иди отсюдова!»
Старушка от таких слов за сердце схватилась: «Будешь еще свое счастье по полтине раздавать! Вспомянешь меня, да как бы поздно не оказалося!»
Вышла бабушка из хлебной лавки да и юркнула в аптечную. Видно, сердце у нее сильнехонько прихватило. Уж что там у старушки с Алексеем вышло, неизвестно, но только дома за чаем выяснили братья Полтинниковы, что старушка им обоим в сердцах объявила: «Будете свое счастье по полтине раздавать!» Ясно — неприятно все это. Но кто слушает старушек?!
Только с той поры пошли вниз дела и в хлебной, и в аптечной лавках. Прибыль упала — так и барышей вовсе нет! Братья затылки почесали и решили снизить цену.
Сначала на копеечку сбросили, потом — на алтын, а после и вовсе как по ступенькам поскакали — на пятиалтынный, на двугривенный, а тут и к полтине подошли. Подсчитали да ахнули — с чего начинали, с тем и осталися.
Ну а потом и вовсе к ним неделю никто не зашел. Сдобы, слойки засохли, баранки с бубликами пятнами пошли, ну а петушки на палочках с пряниками и вовсе подтаяли. Кто ж такое возьмет?! Да только поставщикам-то надо всю цену вернуть. На то честное купеческое слово дадено: после недели — расчет.
Словом, продавали — веселились, подсчитали — прослезились. Тут старушка-то и вспомнилась. Осознали братья, как она говорила: «Станете еще свое счастье по полтине раздавать, да как бы поздно не оказалося!» Константину и пришло на ум: «А может, нам в монастырскую казну вклады вносить? Как считаешь, братаня?» Алексей головой покачал: «Нечего уж вносить-то… Два рублика осталось — четыре полтинника». — «А вот и начнем с полтинничка. По нашим нонешним деньгам — и это капитал!»
Сказано — сделано. Внесли полтину — наутро пришел и первый покупатель. Ему всего без наценки продали. За первым и второй пожаловал. За ним и еще подтянулись. Братья выручку считать не стали, сглазить побоялись. Всю неделю покупатели шли. В Воскресение Христово братья семь полтин на обустройство паломников выложили. Ну а в понедельник в лавку к Константину мужик зашел, поклонился в пояс: «Благодарствую, сынок, за то, что ты с братом таких, как я, не оставляешь. Я уж думал, придется мне домой добираться, прося милостыню Христа ради, а мне в монастыре деньжат отвалили, аж два рубля. Говорят, там и ваш полтинничек есть. Так что помоги вам Бог!»
А на другой день в аптечную лавочку покупательница заявилась — купчиха знатная, в семитканой ивановской шали. «Ты Полтинников будешь?» — спрашивает. Алексей поклонился поучтивее: «Я! Чего прикажете?» Купчиха плечиками повела: «Выдай мне сонных порошков да сдачу сдай, чтобы в ней был полтинник!» Алексей сонные порошки нашел и не утерпел, спросил: «А полтинник зачем?» Купчиха глазом зыркнула: «Так ведь все говорят, у вас с братом в лавках полтинники счастливые — удачу приносят. На то вы и сами Полтинниковы!»
И что бы вы думали? Покупатели валом повалили — и все счастливые полтинники спрашивают. Пришлось братьям нанять особого человека, который каждый день в банке специально на эту монету ассигнации разменивал. А что не нанять? У братьев такие барыши пошли, что и пятерых приказчиков теперь держать могли — один для банковских дел да по два в каждой лавке.
Между прочим, и дети братьев Полтинниковых на том же месте торговали. И даже когда при советской власти Алексеевский монастырь закрыли, а в монашеских кельях рабочий народ поселили, и булочный магазин, и аптека на своих местах остались. До 80-х годов почти торговали. И вот удивительно, нет-нет да и приходили ушлые покупатели, просившие: «Дайте пятьдесят копеек на сдачу!» Значит, помнили московскую легенду о счастливом полтиннике.
В конце XX века старые, уже почти развалившиеся постройки снесли и на месте деревянных магазинов около метро «Красносельская» выстроили громадный дом — а внизу в нем… магазины. Недавно я решила сделать там пару покупок. И знаете, что сказала мне кассирша? «Полтинников на сдачу нет!»
Я навострила уши, как гончая собачонка: «А что, спрашивают?» Кассирша мгновенно поняла, что я знаю местную легенду, и, понизив голос, сказала: «До сих пор!»
Так что если вам нужна удача — идите в торговый центр, стоящий по левую руку, если выходишь из метро «Красносельская». Ну а если на сдачу вам выдадут полтинник, считайте, что вы — счастливчик. Проверено в веках.
О Великой золотой лихорадке в Калифорнии до сих пор слагают легенды. Но в 1872 году в Америке случилась и другая лихорадка — алмазная, которая, произведя не меньший фурор, оказалась на поверку мыльным пузырем.
Началось все в Сан-Франциско мутным февральским утром 1871 года. К еще не совсем проснувшемуся клерку банка «Бэнк оф Калифорния» обратились двое хоть и не модно одетых, но приличных мужчин. Они попросили взять в банк на хранение холщовый мешочек. Клерк устало поинтересовался, больше по инструкции, чем от любопытства: «Что там?» Мужчина помоложе просто развязал тесемки и вывалил содержимое на банковскую стойку. У клерка вмиг весь сон как рукой сняло — перед ним тусклым, но притягательным светом переливались необработанные алмазы.
«Кто вы и откуда это?» — ошарашенно прошептал клерк. Мужчина спокойно ответил: «Мы старатели. Я Филипп Арнольд, а это мой кузен Джон Слэк. Нам просто чертовски повезло. Искали золото, а нашли камушки. Но что с ними делать, пока не знаем. Возьмете на хранение?»
Конечно! Алмазы клерк взял и тут же доложил о них президенту банка Уильяму Ралстону. Тот слыл крупнейшим финансистом и в Сан-Франциско, и по всему побережью, имел связи с Нью-Йорком и банками за рубежом и всегда был готов на рискованные дела. Вот и теперь, почуяв прибыль, он приказал привести старателей к нему. И едва парни пожаловали, потащил их в свой кабинет и, показав подробную карту Америки, рявкнул: «Покажите место, где вы нашли алмазы!»
Парни потоптались на месте, поглядели на карту и замялись: «Мы не столь грамотные… в картах не разбираемся… Дорогу запомнили, и хорошо!» Банкир понял: парни не хотят проговориться, и повел беседу иначе: посетовал, сколь трудно вести такие опасные дела в одиночку. Старатели покивали головами, Арнольд вздохнул: «Трудно найти верного компаньона. Всяк норовит обмануть…» Ралстон вскинулся: «У меня честный банк. И я готов вложить деньги в вашу разработку алмазов. Но мне нужно увидеть месторождение».
Через неделю Арнольд и Слэк отвезли двух представителей банкира на свое «поле чудес». Правда, старатели обезопасились: они посадили посланников Ралстона на поезд, не объяснив, куда едут, а сойдя на небольшой железнодорожной станции, усадили их на повозку и завязали глаза. Зато когда посланники попали наконец на месторождение и сняли повязки, у них глаза разбежались: то здесь, то там прямо в открытом грунте им попадались не только алмазы, но и рубины, изумруды, сапфиры. Да от такого богатства у посланников вообще глаза на лоб полезли — и не у них одних! После их доклада могущественный банкир Ралстон тут же поднял на ноги компаньонов не только по эту, но и по другую сторону океана. Из Лондона прибыл его старый друг, биржевой маклер Эсбери Харпендинг, с наказом от барона Ротшильда, самого могущественного финансового воротилы мира: если алмазное месторождение — правда, вложить деньги.
В первую очередь Харпендинг потребовал разузнать всю подноготную старателей. Новости оказались положительными. Арнольд и его двоюродный брат были известны в среде золотодобытчиков и даже состояли в числе счастливчиков, отыскавших золотишко. На вырученные деньги Арнольд, вернувшись домой в Кентукки, купил ферму и обзавелся семьей. Слэк поступил на завод, и начальство рекомендовало его как честного человека. Да и возраст у обоих почтенный: Арнольду 42 года, его кузену уже 51 год. Словом, у обоих репутация порядочных и надежных людей.
Однако в делах одной репутации мало. Найденные алмазы с рубинами следовало тщательно оценить. Ралстон и Харпендинг не пожалели затрат, обратившись к самому лучшему ювелиру — знаменитому Чарльзу Льюису Тиффани, владельцу известнейшей фирмы. Тот внимательно изучил камни и вынес вердикт: «Камни подлинные. После огранки будут стоить дорого — примерно 150 тысяч долларов». Банкир с биржевиком пришли в восторг. Они уже выплатили старателям 50 тысяч задатка, теперь выложили еще 50. Участие в алмазных копях того стоило.
Тиффани решил тоже вложиться в дело и послал к банкиру опытного горного инженера Генри Жанина, чтобы именно тот провел геологическую разведку месторождения. Но и его недоверчивые старатели отвезли на прииск с завязанными глазами. По дороге, правда, пообещали, что он получит в их общем будущем деле тысячу привилегированных акций по 10 долларов. А на бирже эти акции будут продаваться по 40 долларов. Геолог быстро смекнул, что, спустив акции, он получит 30 тысяч долларов. Это были хорошие деньги, даже если само месторождение и не столь хорошо.
Но копи оказались выше всех похвал. Едва геолог ступил на землю, как ему попалось множество драгоценных камней. Правда, далеко Жанин не пошел, но в отчете смело проставил площадь месторождения аж до трех тысяч акров. Дело в том, что по закону штата именно таковая площадь давала будущему руднику возможность государственной поддержки. Вернувшись в Сан-Франциско, геолог обрадовал банкиров и инвесторов: по его оценкам, в тонне породы содержится драгоценных камней примерно на 5 тысяч долларов. То есть за месяц выработки прибыль подойдет к миллиону. Это же каков размах!
На радостях пайщики во главе с Ралстоном тут же учредили «Горную и коммерческую компанию Сан-Франциско и Нью-Йорка» с привлечением капитала двадцати пяти самых известных бизнесменов мира, включая банкира Ротшильда. Первоначальные средства алмазодобывающей компании составили немыслимую по тем временам сумму — 2 миллиона долларов. Никогда еще Америка не знала такого размаха денежных инвестиций. Главные офисы открылись в Нью-Йорке и Сан-Франциско. А деньги все текли: вслед за миллионерами и простые граждане начали покупать акции.
Но на пике продажи акций Арнольд и Слэк неожиданно объявили: они простые старатели, все эти грандиозные дела не для них. Лучше уж они продадут свои паи и разъедутся по домам, подальше ото всей шумихи. Банкиры охотно выкупили их долю за 300 тысяч. Деньги, конечно, фантастические, но их не жалко отдать, ведь впереди миллионная прибыль. Ралстон даже попытался отговорить старателей продавать акции, но те забрали свои деньги и уехали из Сан-Франциско.
А тем временем алмазная лихорадка разрасталась. К геологу Жанину обратился его коллега Кларенс Кинг. Он был выпускником престижного Йельского университета и ныне работал на правительство США. Жанину ничего не оставалось, как поведать все, что он знает о месторождении драгоценностей. Правда, сам Жанин не знал точных координат месторождения, но рассказал, что мог. По его данным Кинг и установил примерное место нахождения сокровищ — на северо-западе штата Колорадо. Так совпало, что именно там работала одна из изыскательских партий Кинга. Геолог выехал туда и через пять дней нашел-таки точное место. Однако с первого взгляда он понял, что это не природное месторождение, а творение человеческих рук. Да, камни были, но лежали на поверхности, едва присыпанные землей. Забавно, но посреди необработанных рубинов сыскался и один уже обработанный. Выходит, камни просто подбросили, присыпав землей. Но опытный изыскатель Кинг сразу понял, что это преднамеренная афера. Алмазы не залегают в породах вместе с рубинами, изумрудами и сапфирами. Это невозможно. Дело явно пахло мошенничеством!
Вкладчики алмазной компании не поверили выводам Кинга. Еще и еще раз они проводили независимые экспертизы, но ответы стали столь же неутешительны, как ранее были восторженны. Газеты выходили с убийственными заголовками: «Поразительное разоблачение», «Раскрыта грандиозная афера». Кларенс Кинг стал героем нации и международной знаменитостью. Недаром газета «Сан-Франциско кроникл» восторженно написала: «Только благодаря Богу и Кларенсу Кингу нам удалось избежать грандиозной финансовой катастрофы».
Началось судебное разбирательство. Судейские сунулись было к Арнольду и Слэку, но те только плечами пожали: «Мы давно вышли из игры. А что акулы бизнеса делали там без нас, мы понятия не имеем. Может, они чего и смошенничали. Но мы ни при чем».
И точно! Суд не смог привлечь лихих старателей к ответу. Хотя всем было известно, что они «наварили» на этом деле больше 600 тысяч долларов (по современному счету это было бы примерно 10 миллионов!). Так что этим ловкачам удалось не только уйти от ответа, но и найти свое «небо в алмазах». На деньги, полученные от аферы, Арнольд купил двухэтажный кирпичный особняк, 500 акров земли и открыл собственный… банк. И дела его шли преотлично, пока в 1878 году в банк не ворвался конкурент, которого он только что обанкротил, и не разрядил в него свой кольт. Ранение вообще-то оказалось всего лишь в плечо, но загноилось, и через несколько месяцев старатель-мошенник отдал Богу душу. Было Арнольду всего-то 49 лет.
Его кузену Слэку повезло больше. Он дожил до семидесяти шести лет. После аферы он уехал в Нью-Мексико и открыл там… похоронное бюро. Дела, правда, шли плохо, но Слэк продержался до 1896 года, умер он в совершенном одиночестве. Даже соседи терпеть его не могли, так что тело бывшего старателя пролежало несколько дней, пока его не обнаружили.
Но больше всего досталось жадному банкиру Ралстону. Именно ему пришлось выплатить убытки вкладчикам мошеннической компании. Из всеми уважаемого воротилу бизнеса он превратился в нищего и через три года после раскрытия аферы в отчаянии утопился. Полиция долго искала тело, пока волны не выбросили его на берег залива Сан-Франциско.
Словом, каждый увидел СВОЕ небо в алмазах, но счастья деньги аферы не принесли никому. Ну а общественность еще долго гадала: откуда у мошенников взялись необработанные камни, которыми они щедро посыпали землю? Ответ оказался на поверхности, как и лжеместорождение. Помните, что Джон Слэк когда-то работал на заводе, который дал ему весьма лестную характеристику? Так вот это был завод по обработке драгоценных камней для промышленных целей. Там-то мошенники и прикупили со скидкой несколько партий необработанных камешков. Все оказалось проще некуда, как и в любой блистательной афере.
Деньги просто-таки липли к рукам этой дамы. Недаром ее называли «Дама ста миллионов» — именно в такую сумму оценивалось наследство француженки Терезы Дориньяк-Эмбер, которое она получила от американского миллионера, за которым ухаживала в качестве сиделки. Миллионер был бездетен и потому оставил все свое состояние добрейшей Терезе, дочери простого крестьянина.
В 1877 году в Париже объявилась прелестная шатенка с точеной фигуркой. Она была мила, остроумна, так что светское общество простило ей даже небольшой выговор, выдававший простолюдинку. Впрочем, Терезу Дориньяк приняли бы с распростертыми объятьями в любом случае — девушка обладала стомиллионным наследством, деньгами по тем временам не просто огромными, но фантастическими.
В то время Париж, возрождавшийся после ужасов Коммуны и Франко-прусской войны, мечтая забыть о прошлых кошмарах, ударился в развлечения и роскошную жизнь. Так что богатая наследница пришлась как нельзя кстати. Правда, нашлась одна загвоздка: ее наследство было в американских ценных бумагах, кои еще следовало перевести во франки. Но парижские банкиры предложили девушке заем под будущее наследство. То есть и в те времена банкиры лезли к заемщикам со своими ссудами и кредитами, как и в нынешние годы. И вот бывшая «дочь народа» поселилась в дорогом отеле, ужинала в лучших ресторанах, приоделась у модных портных. Она даже дала интервью ведущим газетам, рассказав о том, что получила наследство благодаря труду, терпению и человеколюбию. С восемнадцати лет Тереза работала медицинской сиделкой и не побоялась отправиться за океан, куда ее пригласили, чтобы ухаживала за одиноким американцем, мистером Крауфордом. Это была трудная работа, Терезе даже пришлось выписать из Франции свою младшую сестру Мари. Правда, все их усилия не помогли — бедный американец скончался. Вот тут-то и выяснилось поразительное: одинокий мистер Крауфорд оказался миллионером и завещал свои деньги Терезе Дориньяк.
В 1878 году Тереза вышла замуж за студента юридического факультета Фредерика Эмбера. Молодой человек был из известнейшей парижской семьи. Его отец, юрист Гюстав Эмбер, с 1875 года был сенатором, впоследствии, в 1882 году, стал министром юстиции Французской республики. Муж Терезы, Фредерик, тоже продвинулся в политике — с 1885 года он стал депутатом Городского собрания. Словом, Тереза взлетела на самый верх парижского политического бомонда. И никто не удивился, что множество банков тут же предложило огромные кредиты семейству новобрачных. Сто миллионов Терезы и политические амбиции Фредерика делали их желанными заемщиками.
Но однажды дотошный нотариус Государственного банка, месье Леони, пожелал переписать номера американских бумаг и облигаций, в коих находилось миллионное наследство, под которое его банк отпускал очередной заем. Тереза взволнованно заявила, что покойный Крауфорд предупреждал ее: если бумаги будут обнародованы, то упадут в цене. Тогда нотариус предложил, не вскрывая бумаги, положить их на хранение в его банк. Тереза опять отказалась, объяснив, что она не доверяет банкам, да и мистер Крауфорд предпочитал хранить бумаги дома. И тогда въедливый месье Леони объявил, что подаст в суд: пусть тот решит спорный вопрос.
Однако осуществить задуманное нотариус не успел. Неожиданно в парижский суд обратились неизвестно откуда взявшиеся два племянника мистера Крауфорда. Они предъявили второе завещание дяди. По нему наследство делилось на три части: двум племянникам и сестре Терезы — Мари. Самой же Терезе завещалась всего лишь пожизненная рента в 300 тысяч.
Тереза пришла в бешенство. Она заявила, что в свое время разыскивала беспутных племянников Крауфорда по просьбе дяди, но не нашла. Так почему же, бросив тогда дядю, теперь они претендуют на наследство?! Ну а доля Мари — вообще нонсенс, ведь она была еще несовершеннолетней, когда помогала сестре в уходе за больным. На помощь невестке пришел свекор — Гюстав Эмбер. Он призвал друзей-адвокатов, и те опротестовали завещание племянников Крауфорда. Так начался процесс, которому предстояло длиться четверть века. Суд тут же объявил наследство спорным, которым ни одна из сторон не могла воспользоваться до окончания процесса, и обязал Терезу поместить бумаги в сейф. Что она и сделала, а судебный пристав опечатал его особой печатью.
Наследственное дело между тем набирало обороты. Под напором опытных юристов племянники Крауфорда пошли на попятную. Один из них, Генри, заявил, что влюблен в Мари и готов отказаться от своей доли наследства, если та, достигнув восемнадцатилетия, выйдет за него замуж. Но Мари заартачилась. Девушку поддержала и Тереза, произнеся на процессе гневную речь: «Прошли те времена, когда женщина должна была жертвовать собой! Моя сестра не рабыня! Она выйдет замуж по любви и за кого захочет». Газеты перепечатали речь Тереза целиком, называя храбрую мадам Эмбер «великой Терезой».
Дальше — больше! Адвокаты семьи Эмбер пошли на племянников настоящей войной. Племянники нашли оригинальную линию поведения — затягивание процесса. Они отправились в путешествие, причем в самые недоступные места. Адвокаты искали их то в дебрях Амазонки, то в пустынях Австралии, то на далеких островах. Сроки судебных заседаний переносились в связи с отсутствием сторон. И никто не задумался, отчего люди, подавшие в суд, сами же его избегали.
Между тем судья постановил, что спорное наследство должно находиться не у одной из наследниц, а в руках «третьих лиц». К тому времени старший Эмбер как раз получил пост министра юстиции, и решено было положить бумаги на хранение в его личный сейф. И в самом деле, кто может быть наиболее справедливым, как не министр правосудии?!
Между тем спорящие стороны выдвигали то одни, то другие условия. Наследство лежало мертвым грузом, но ведь надо же было как-то жить! И снова подоспели банкиры с их займами и ссудами. Так что нищенствовать Эмберам не пришлось. На кредитные средства они выкупили большой парижский отель, переделав его под шикарное жилье, прикупили в окрестностях пару замков с сельскими угодьями. Жизнь повели привычно роскошную: приемы, праздники, увеселения, рестораны. За двадцать лет банки и частные лица ухитрились выплатить им займов на 120 миллионов франков.
В 1897 году один из частных кредиторов подал-таки на Терезу в суд, та переадресовала его претензии в парижский суд, который за двадцать лет так и не сумел подтвердить ее права на наследство. И вот тогда-то один из самых талантливых прокуроров суда — Вальдек Руссо впервые высказал мысль, поразившую всех: а кто, кроме Терезы, видел это наследство?! Да и было ли оно вообще?
Тереза тут же ответила, что ее наследство (кстати, возросшее за двадцать лет вдвое!) находится в бумагах, кои лежат на хранении в личном сейфе ее свекра. Имя добропорядочного и уважаемого гражданина страны подействовало мгновенно — суд отмел инсинуации Руссо. И никто почему-то не подумал, что сам уважаемый месье Гюстав Эмбер к тому времени уже пару лет как пребывал в могиле…
И вот наконец в мае 1902 года суд признал права Терезы на легендарное наследство Крауфорда. В решении суда особым пунктом было отмечено: «Процесс, начавшийся еще в XIX веке, должен закончиться в веке двадцатом». Но окончание процесса никому не принесло облегчения. Племянники Крауфорда, затерявшиеся в очередном путешествии, не успели опротестовать решение суда. Ну а супруги Эмбер настолько устали от 25-летней нервотрепки, что даже не смогли выразить радость в газетных интервью.
Вскрытие личного сейфа покойного Гюстава Эмбера, где лежали миллионные американские бумаги, было назначено на 7 мая. Но когда утром судебные приставы явились в дом Эмберов, они были поражены: роскошная обстановка, сервировка, картины и гобелены пропали. Вместе с роскошью испарились и хозяева. Эмберы сбежали, прихватив все, что смогли!
Пресловутый сейф все же остался. Его вскрыли и нашли только старые газеты. Прав оказался Вальдек Руссо, которому в свое время никто не поверил: никакого наследства не было. Оборотистая Тереза его придумала и под эту выдумку занимала деньги. На всякий случай полиция запросила власти США — наконец-то додумалась! Никакого миллионера Крауфорда не обнаружилось.
Эмберов объявили в международный розыск. Искали везде — даже в российской Одессе. Ну как же обойтись без одесской романтики?.. Нашли в Мадриде — почти случайно. Один из горожан обратил внимание: его соседи выписывают уж слишком много газет на французском языке. Так и закончилась великая кредитная сага Терезы Эмбер — «Дамы ста миллионов».
Последний «эмберовский процесс» начался в Париже в августе 1903 года. Перед судом предстали Тереза с мужем, сестрой Мари и племянники Крауфорда, оказавшиеся… родными братьями Терезы — Эмилем и Романом.
История выяснилась поразительнейшая! Крестьянская девушка, приехавшая в столицу, выдумала байку о наследстве. И даже сама не поверила, сколь легковерны оказались парижане. Ну а когда нотариус предложил описать несуществующие ценные бумаги, в голове хитрюги сложился феерический план. Она решила, что существование наследства надо подтвердить, не показывая его. Ну а кто сможет стать самым лучшим свидетелем, как не тот, кто тоже начнет претендовать на то же самое наследство? К тому же, если суд начнет тяжбу по соисканию наследства, кто посмеет усомниться в том, что оно действительно существует?!
Так братья Дориньяки стали изображать братьев Кра-уфордов. Их задачей было затягивание процесса, для чего они исчезали из Парижа на годы. Ну а их сестренка в это время занимала деньги под будущее наследство. Естественно, что братья получали свою долю. Вот так игра и шла четверть века. Финал оказался столь же фантастическим. Кредиторы и банки, поняв, что их дурачили на пустом месте, заявили, что они-де ссужали деньгами почтенное семейство Эмбер просто по собственному желанию. Уж очень не захотелось банкирам стать посмешищем. Да и деятельность их банков оказалась бы в таком случае под сомнением. Кто же понесет деньги в банк, который совершенно легкомысленно разбрасывается вкладами клиентов?!
Словом, всей преступной семейке грозил только штраф в… 100 франков на каждого. Получается, что люди, укравшие 120 миллионов, заплатили за них всего-то 500 франков! Правда, приговор все же состоялся. За подделку документов Терезе и ее мужу дали пять лет лишения свободы, Роману — три, Эмилю и Мари — два. Но их адвокаты тут же опротестовали решение: «Как можно было подделать документы наследования, когда наследства вообще не было?!» Словом, дружная семейка быстро оказалась на свободе, правда, жить во Франции не стала, эмигрировав в США.
Кредитная сага Эмберов, конечно, закончилась. Но не грех вспомнить и еще об одной проделке «денежной дамы». Тем паче что в наше время одна из ее «капиталистических афер» успешно процветает. Дело в том, что именно Тереза Эмбер оказалась тем первым предприимчивым человеком, кто придумал и претворил в жизнь денежную пирамиду.
Произошло это в 1893 году, когда золотые водопады банковских займов начали пересыхать. Тогда предприимчивая Тереза и решила открыть общество «Пожизненная рента». Сама в скромном темном платье встала у окошка, принимая первые денежные вклады. Только ее полные пальчики, затянутые в митенки, нервно барабанили по конторке, пока она объясняла очередному вкладчику свою затею: «Вы вносите капитал, мы пускаем его в оборот и выплачиваем вам пятнадцать процентов годовых. Это вдвое больше, чем в любом банке Франции!»
Вкладчики потекли рекой. Однако капиталы вносились небольшие: на выгоду клюнули в первую очередь те, у кого в карманах негусто. Словом, нужны были богатые вкладчики. И тогда Тереза приняла дерзкое решение: пригла-сить своего давнего врага — нотариуса Леони. Уж его-то придирчивый и недоверчивый характер знал весь Париж. Если и он станет клиентом «Пожизненной ренты», все поймут, что общество сверхнадежно и выгодно!
И вот солнечным июльским утром 1895 года мэтр Леони оказался в кабинете мадам Эмбер. Но едва хитрая лиса завела разговор о выгодных вкладах, зазвонил телефон. Извинившись, Тереза взяла трубку. Щепетильный нотариус решил выйти, не желая подслушивать конфиденциальные разговоры. Но Тереза остановила его и, зажав трубку рукой, прошептала: «Сидите, мэтр! У меня от вас нет секретов!»
Уже через полминуты Леони понял, что мадам Эмбер разговаривает с управляющим его же банка, месье Ферре. Оказывается, этот ушлый банкир уже вложил в «Пожизненную ренту» кругленькую сумму. Едва только Тереза положила трубку и пов�