В этой книге рассказывается об открытиях и удивительных судьбах великих путешественников и землепроходцев разных эпох и стран.
Первым ученым-путешественником считается древнегреческий историк Геродот. Для написания своей знаменитой «Истории» он посетил все известные страны своего времени. Ученый впервые описал жизнь народов, населявших тогда южнорусские степи. Он установил, что Каспий не сообщается с другими морями. Геродота называют не только «отцом истории», но и «отцом географии».
Много путешествовал и другой ученый древности – Страбон, автор 17 томной «Географии». Семнадцатая книга больше напоминает путевой дневник, чем научное сочинение. Она насыщена такими неожиданными подробностями, которых не найти ни у одного античного автора.
Из китайских путешественников древности наиболее прославился Чжан Цянь, совершивший путешествие во II веке до н. э. из Китая в Среднюю Азию. Именно он открыл дорогу из Китая на Запад – Великий шелковый путь.
Начиная с VIII века арабские странствующие купцы и участники различных посольств собрали большой географический материал о ряде европейских стран, в том числе и об отдаленных. Этот материал арабские путешественники частью сами обрабатывали, частью передавали книжным чиновникам и «кабинетным ученым», труды которых сыграли громадную роль в истории средневековой географии. Самым выдающимся арабским путешественником Средневековья был Ибн Баттута, прошедший за 25 лет около 130 тысяч километров.
Издавна европейцев привлекали к себе далекие страны Азии – Индия, Китай, Монголия, Тибет. Там, в этих заманчивых землях, добывались драгоценные металлы и камни, созревали пряности, которые столь высоко ценились в Европе Средних веков; умелые ювелиры создавали тончайшие произведения искусства; ткачи ткали яркие шелковые ткани.
Азия притягивала к себе европейцев, но достичь желанной цели было очень трудно. Путь на восток тянулся через огромный материк, по местам, где обитали воинственные монголо-татарские племена, а позднее по территории могущественного и враждебного турецкого государства – Османской империи.
В VII веке проникли в глубинные районы Центральной Азии монахи, главным образом с дипломатическими целями. Позднее там появились путешественники: в XIII веке – Гильоме де Рубрук, Плано дель Карпини, венецианский купец Марко Поло. Своими рассказами и записками они развернули перед взором Европы заманчивые картины сказочных богатств Китая и Центральной Азии. Цивилизованный мир был охвачен лихорадкой новых открытий и завоеваний.
Крупнейшие географические открытия, сделанные европейскими мореплавателями и путешественниками в XV–XVII веках, принято называть Великими благодаря их исключительному значению для судеб Европы и всего мира.
Люди жаждали заполучить пряности, шелка, дамасские клинки. Поиски «страны пряностей» привели к открытию Нового Света. Ежемесячно, еженедельно из Европы в Новый Свет отправлялись все новые экспедиции. В погоне за золотом и за еще не обращенными в христианство душами испанские конкистадоры (т. е. завоеватели) двинулись по горам и долинам Нового Света. В 1520 году Эрнандо Кортесу удалось покорить империю ацтеков и овладеть ее столицей. Это послужило сигналом для всех, кто жаждал новых приключений. Одни отряды шли на север, другие – на юг, в Гватемалу, в Центральную Америку. В то время как Коронадо упорно продвигался на север, к Калифорнии, к обрывам Большого каньона, а Эрнандо де Сото спускался по Миссисипи, другие испанские кондотьеры во главе с Франсиско Писарро пересекли «линию Атакамы» и поднимались по крутым склонам Анд, чтобы овладеть золотым царством инков. Гонсало де Кесада совершил переход через горы от Карибского моря до Колумбийских Анд. В завоеваниях принимали участие также итальянцы, ирландцы, немцы и греки.
В новые страны отправлялись и другие экспедиции. Де Орельяна спустился по реке Напо до устья великой реки, которую назвал Амазонкой. Открытие Амазонки означало открытие еще одной огромной неизвестной ранее территории.
Из открытой в конце XV века Америки потекли через океан золото и сокровища. Из Африки вывозились черные рабы.
К этому же времени относится и выдающееся по точности, яркости и красочности описание путешествия Афанасия Никитина в Персию и Индию.
Важные географические открытия были сделаны во время экспедиций, поводом для которых послужили различные мифы, географические легенды. Но каждая из этих экспедиций прибавляла человеку новые знания о Земле. Сколько новооткрывателей искали «золотую страну» Эльдорадо и чудесную Сиволу и ее семь городов!
В конце XVI и начале XVII веков мир вдруг наводнился огромным количеством мехов, которые ценились тогда наравне с золотом. Поставляли меха русские. Они пересекли Сибирь, добрались до берегов Тихого океана и осваивали огромный неведомый край.
В поисках новых земель отважные первооткрыватели проникали все дальше и дальше в глубь сурового края. По мере своего продвижения на восток они закладывали укрепленные пункты – так называемые остроги. В Москве для управления новыми землями был создан специальный Сибирский приказ, куда поступали всякого рода донесения, челобитные и «скаски» (так назывались тогда записанные в воеводских сибирских канцеляриях со слов землепроходцев рассказы, в которых они повествовали обо всем, что видели и слышали в новых местах). Непременным условием для отчета о проделанном походе были тогда чертежи. Так накапливался обширный картографический материал.
После походов Пояркова и Хабарова в середине XVII века стало известно о землях Приамурья. Русские казаки впервые подошли к китайским владениям.
В XIX веке началось пристальное изучение Центральной Азии. Переломным моментом послужили предпринятые по инициативе Русского географического общества экспедиции русских путешественников и ученых. Пионером этого научного подвига был Пржевальский. Затем начатое им дело продолжили его ученики – Певцов, Роборовский, Козлов, Потанин. Огромную работу провел Обручев.
До появления русских ученых в степях и пустынях Монголии и Джунгарии и в горных районах Китая и Тибета карты, составленные по старым источникам, почти не соответствовали подлинной географии этих мест. Они были полны домыслов. Пржевальский и его продолжатели впервые определили астрономическое положение ряда географических точек. Маршруты путешественников иногда совпадали. Но в большинстве случаев они не повторяли, а дополняли друг друга.
В Средней Азии работали корифеи русской географической науки: Семенов-Тян-Шанский, Мушкетов, Северцов, Федченко. Благодаря их трудам Средняя Азия обрела свои реальные очертания и формы на географической карте. Пальма первенства здесь бесспорно принадлежит крупнейшему русскому ученому Семенову-Тян-Шанскому. Исследуя хребты Тянь-Шаня, он пришел к выводу, что они сложены из осадочных пород, а не вулканического происхождения, как считал великий Гумбольдт.
В 1820–1824 годах работавшая к северу от устьев рек Яны и Индигирки экспедиция Анжу составила первую карту Новосибирского архипелага. Этот архипелаг был открыт русскими промышленниками. В начале XIX века его изучал Яков Санников, увидевший с берегов острова Новая Сибирь на северо-востоке очертания какой-то неведомой земли. Позднее в литературе эта земля получила известность под именем Земли Санникова. Не одна экспедиция снаряжалась на ее поиски, но все они оказались безрезультатными. Осенью 1902 года, пытаясь добраться до Земли Санникова, трагически погиб вместе с двумя спутниками Эдуард Толль.
Одновременно с экспедицией Анжу восточнее Новосибирских островов работала экспедиция Врангеля, который стремился достичь острова, лежащего к северо-востоку от устьев Колымы. Этот остров был открыт позднее и получил имя Врангеля.
В XIX – начале XX века был обнаружен шестой континент планеты – Антарктида, прослежено все арктическое побережье Северной Америки, завершено открытие Канадского Арктического архипелага, установлены истинные размеры и конфигурация Гренландии, открыты глубинные пустынные пространства Австралийского материка, исследованы внутренние районы Африки и Америки. Среди путешественников гремели имена Гумбольдта, Стэнли, Стерта, Ливингстона, Миклухо-Маклая…
Полна драматизма история открытия полюсов земли – Южного и Северного. В 1912 году Седов организовал первую русскую экспедицию к Северному полюсу, но по дороге к нему погиб.
Наконец 6 апреля 1909 года американец Пири достиг, по его расчетам, Северного полюса. 6 сентября 1909 года телеграмма о его достижении стала известна во всех городах США. Однако за пять дней до этого Ф. Кук сообщил, что он ступил на самую северную точку планеты 21 апреля 1908 года. После сенсационных споров ряд специалистов счел лживым сообщение Кука. Современные же ученые склоняются к мнению, что Северного полюса не достигли оба…
Серия экспедиций в глубь Антарктиды закончилась открытием Южного полюса. Честь достижения этой точки поверхности Земли принадлежит двум исследователям – норвежцу Амундсену, достигшему полюса 14 декабря 1911 года, и англичанину Скотту, пришедшему к полюсу 18 января 1912 года. Скотт погиб на обратном пути неподалеку от своей базы.
Век XX ознаменовался исследованиями в Гренландии, Арктике и Антарктиде.
История великих путешествий продолжается.
Древнегреческий историк, прозванный «отцом истории». Один из первых ученых-путешественников. Для написания своей знаменитой «Истории» объехал все известные страны своего времени: Грецию, Южную Италию, Малую Азию, Египет, Вавилонию, Персию, посетил большинство островов Средиземного моря, побывал в Черном море, в Крыму (вплоть до Херсонеса) и в стране скифов. Автор сочинений, посвященных описанию греко-персидских войн с изложением истории государства Ахеменидов, Египта и др.; дал первое описание жизни и быта скифов.
Геродота называют «отцом истории». Не менее справедливо было бы назвать его и «отцом географии». В знаменитой «Истории» он представил своим читателям весь Старый Свет – известный, неизвестный, а иногда и вымышленный – все три старые страны света, которые ему были известны. Он пишет: «Я, впрочем, не понимаю, почему единой земле даны три разные названия». Эти три названия – Европа, Азия и Ливия, означающая Африку. Америка будет открыта в XV веке…
Геродот родился около 484 года до нашей эры в малоазиатском городе Галикарнасе. Он происходил из богатой и знатной семьи, имевшей обширные торговые связи.
В 464 году он отправляется в путешествие. Геродот мечтает узнать про другие, гораздо более могущественные народы, иные из которых обладали цивилизацией, значительно более древней, чем греки. Его, помимо того, занимает разнообразие и диковинность обычаев чужеземного мира. Именно это побудило его предпослать истории персидских войн обширное исследование обо всех народах, нападавших на Грецию, о которых греки в то время еще мало что знали.
Удалось восстановить маршрут его египетского путешествия, совершенного целиком в период разлива Нила. Он поднялся вверх по Нилу до Элефантины (Ассуана), крайней границы Древнего Египта, проходившей вблизи от первого порога. Это составляет тысячу километров пути. На востоке он достиг по меньшей мере Вавилона, отстоящего от Эгейского моря на две тысячи километров, возможно даже, что он добрался до Суз, однако это лишь предположение. На севере Геродот посетил греческие колонии, основанные на Черноморском побережье, на территории современной Украины. Возможно даже, что он поднимался вверх по нижнему течению одной из крупных рек украинских степей, а именно по Днепру, или Борисфену, вплоть до Киевской области. Наконец, на западе Геpoдот побывал в Южной Италии, где принимал участие в основании греческой колонии. Он посетил нынешнюю Киренаику и, без сомнения, нынешнюю Триполитанию.
Читателям, почти ничего не знавшим о странах, откуда он возвращался, можно было рассказывать что угодно, но Геродот не поддался этому искушению, в которое впадали все другие путешественники. Он пускался в далекие края, чтобы добыть проверенные сведения. Он обследовал землю собственными глазами и собственными ногами, много ездил верхом на лошади или на осле, часто плавал на лодках.
В Египте он заходит в мастерскую бальзамировщика, интересуется всеми подробностями его ремесла и стоимостью различных процедур. В храмах он просит перевести ему надписи, расспрашивает жрецов об истории фараонов. Он присутствует на религиозных празднествах египтян, восторгается красочностью одежд и формой причесок. Очутившись у пирамид, он шагами измеряет их подножия и в этих своих подсчетах нисколько не ошибается. Но когда надо на глаз определить высоту, он допускает значительные ошибки.
Свое «кругосветное» путешествие Геродот начал с Вавилонии, где увидел великий город Вавилон. Стены его, говорит он, имеют форму квадрата. Он указывает длину одной из сторон квадрата – согласно этой цифре, длина всего периметра составила бы восемьдесят пять километров. Цифра сильно преувеличена. Периметр стен Вавилона едва достигал двадцати километров. Геродот, однако, упоминает, что в его время городские стены были снесены Дарием. Оставались развалины кладки. Геродот описывает Вавилон как очень большой город. Это был самый большой город, какой он видел, и наиболее грандиозный в Древнем мире той эпохи. Он рассказывает о прямых улицах, пересекавшихся под прямым углом, домах в три и четыре этажа, невиданных в его стране. Он знает про две параллельные стены, построенные Навуходоносором. Общая толщина этих длинных стен достигала тридцати метров.
Изучив Вавилон, Геродот отправился в Персию. Так как целью его путешествия было собрать точные сведения о продолжительных греко-персидских войнах, то он посетил те места, где происходили эти войны, чтобы на месте выяснить все необходимые подробности. Эту часть своей истории Геродот начинает с описания обычаев персов. Они, в отличие от других народов, не придавали своим богам человеческой формы, не воздвигали в их честь ни храмов, ни жертвенников, довольствуясь исполнением религиозных обрядов на вершинах гор.
Далее Геродот говорит о быте и нравах персов. Они питают отвращение к мясу, любовь к фруктам и пристрастие к вину; они проявляют интерес к чужестранным обычаям, любят удовольствия, ценят воинскую доблесть, серьезно относятся к воспитанию детей, уважают право на жизнь всякого, даже раба; они терпеть не могут лжи и долгов, презирают прокаженных. Заболевание проказой служит для них доказательством, что «несчастный согрешил против Солнца».
Геродоту принадлежит первое дошедшее до нас описание Скифии и народов, населяющих ее, составленное отчасти по личным наблюдениям, но главным образом по расспросам сведущих лиц из числа местных греческих колонистов (нет доказательств, что Геродот побывал в крымских, а тем более в приазовских городах). Характеристику скифских рек Геродот начинает с Истра, который «течет через всю Европу, начинаясь в земле кельтов». Он считает Истр величайшей из известных рек, к тому же всегда полноводной, летом и зимой. После Истра наибольшая река – Борисфен. Геродот правильно указывает, что течет она с севера, но ничего не говорит о днепровских порогах, следовательно, не знает о них. «Близ моря Борисфен – уже мощная река. Здесь к нему присоединяется Гипанис [Южный Буг], впадающий в один и тот же [Днепровский] лиман». (Гипанисом черноморские греки называли также Кубань.)
К левому берегу Нижнего Борисфена примыкала лесная область Гилея. До нее жили скифы-земледельцы, за ней – скифы-кочевники, занимавшие территорию к востоку на десять дней пути до реки Герра (Конская). За ней, по Геродоту, лежали земли самого сильного племени скифов – царских. На юге их территория достигала Крыма, а на востоке – реки Танаис (Дона), текущей с севера «из большого озера» и впадающей «в еще большее озеро» Меотида (Азовское море); Геродоту известен и основной приток Дона – Сиргис (Северский Донец). У Дона кончалась страна, заселенная скифами. За Доном жили, по Геродоту, савроматы (сарматы), по языку, как теперь доказано, родственные скифам: те и другие принадлежали к северо-иранской языковой группе. Сарматы занимали степь, начиная от устья Дона, по направлению к северу.
Что Геродот описывает особенно ярко, так это великую изобретательность скифов во всем, что относится к умению отражать нашествия. Эта изобретательность заключается в умении отступать перед нападающими, в умении не дать себя настигнуть, когда это нежелательно, в заманивании врага в глубь обширных равнин до момента, когда можно будет вступить с ним в бой. Скифам в этой тактике очень благоприятствовали не только естественные условия страны – обширной равнины, густо заросшей травой, но и пересекающие ее полноводные реки, представляющие отличные рубежи сопротивления. Геродот перечисляет эти реки и некоторые их притоки от Дуная до Дона.
Нил с его загадкой наводнений, периодических оплодотворяющих почву, с тайной его неведомых источников – чудо для грека, знающего лишь свои речки, вздувшиеся после весенних гроз и пересыхающие летом.
Геродот, несомненно, обошел все западные берега Черного моря от устья Днестра до Босфора и, вероятно, большую часть побережья Балканского полуострова (кроме Адриатического), проделав в общей сложности около 3 тысяч километров. Но неизвестно, когда и как он путешествовал. Он довольно хорошо знает южное побережье Пашаэли (северный берег Мраморного моря), дает верную характеристику Босфора, Мраморного моря и пролива Геллеспонт. Он объехал северное и западное побережье Эгейского моря и привел сведения о Галлипольском полуострове. К северу от него, за «Черным» (Саросским) заливом, лежит побережье Фракии – «обширная равнина… по которой течет большая река Гебр [Марица]».
Геродот обогнул полуостров Халкидики с его тремя выступами: Афон (Агион-Орос), Ситонья и Касандра. Прослеживая путь персидского флота, он побывал в заливах Сингитикос, Касандра и Термаикос, куда впадают Хейдор (Геликос), Аксий (Вардар) и Альякмон; у западного берега залива Термаикос отметил три горных массива: Пиерия, Олимп и Оса. Геродот осмотрел побережье Эгейского моря южнее Осы и обследовал Эвбею – «большой богатый остров, не меньше Кипра». Он описал берег вдоль пролива Еввоикос, «где целый день бывают приливы и отливы», и поднимался на массив Парнас, «…вершина (которого)… представляет удобное пристанище для большого отряда…». Он обошел три залива Пелопоннеса, сообщает о двух его южных хребтах. Но о западном побережье Балканского полуострова, куда персы не доходили, Геродот говорит очень мало.
Итак, Геродот дал первые дошедшие до нас пусть беглые, но верные указания на рельеф Пелопоннеса и восточного побережья Балканского полуострова. Внутренних же его областей он не затронул: сведения о них, весьма скупые, получены опросным путем.
Путешествия Геродота охватили и Северо-Восточную Африку: он побывал в Кирене, а в 448 или 447 годах до н. э. поднялся по Нилу до острова Элефантина. Его описание этой части материка – смесь опросных сведений и личных впечатлений – первая характеристика рельефа и гидрографии Древнего Египта и территорий к западу от него. Он верно указывает, что до 30° с. ш. Египет расположен в низменности, богатой водой. Севернее страна суживается: с востока ее ограничивают «Аравийские горы» («Аравийские горы» Геродота – это Аравийская пустыня, расположенная в Африке. Вдоль побережья Красного моря простирается хребет Этбай, расчлененный на ряд островершинных массивов), которые «непрерывно тянутся с севера на юг» на 900 километров, а с запада – скалистые и «в зыбком песке глубоко погребенные горы» (Геродот здесь цитирует Гомера: пески северной части Ливийской пустыни образуют дюны высотой до 300 метров). Восточная часть Ливии, населенная кочевниками, – «низменная и песчаная» до озера Тритонида (Шот-Джерид); западная часть, занимаемая земледельцами, «гористая [и] лесистая» (Атласские горы). Используя сведения египетских жрецов, он дает первое описание Сахары: к югу от низменного побережья, между Египтом и Гибралтаром, раскинулась холмистая песчаная пустыня.
Из всех виденных им стран Египет, конечно, полнее всех воплощал то сочетание истории и географии, которые ему хотелось видеть подлинными и в то же время чудесными. Геродот стремится разгадать двойную тайну источников и наводнений Нила. Он пытался собрать достоверные известия, но узнал очень мало. Интерпретируя эти известия, он придает Верхнему Нилу широтное направление течения, т. е. сведения о реке Нигер переносит на Нил, уверенный, что всякая большая река с крокодилами есть Нил. Геродот первый дал краткие достоверные сведения о Куше – стране «долговечных эфиопов» (древнем царстве Судана).
В Египте он увидел множество странных и священных животных, возбуждающих любопытство Геродота. В экзотической фауне его интересует отчасти странность внешнего вида и поведения животных, но еще больше характер связей, которые возникли между человеком и животными. Эта взаимосвязь в Египте гораздо теснее, чем в Греции, и налагает на человека необычные обязательства. Геродот задумывается над «договором», заключенным египтянином с кошкой, ибисом и крокодилом, и его исследования позволяют ему сделать поразительные открытия, но не в отношении животного, а в отношении человека.
Путешественник с необычайным удовольствием собирает сведения о диковинных обрядах. Его картина Египта, какой бы чудесной или неполной она ни была, все же в основном подтверждается современными историками или, во всяком случае, считается ими правдоподобной.
Перечисляя народы, обитающие в Ливии, Геродот упоминает пастушеские племена, кочующие вдоль берегов Африки, и называет еще аммонийцев, которые живут в глубине страны, в местах, изобилующих хищными зверями. Аммонийцы построили знаменитый храм Зевса Аммонского, развалины которого были открыты на северо-востоке Ливийской пустыни, в 500 километрах от города Каира. Он подробно описывает также обычаи и нравы ливийцев и сообщает, какие в этой стране водятся животные: змеи страшной величины, львы, слоны, рогатые ослы (вероятно, носороги), обезьяны-павианы – «звери без головы, с глазами на груди», лисицы, гиены, дикобразы, дикие бараны, пантеры и т. д.
По Геродоту, Ливия населена двумя народами: ливийцами и эфиопами. Но действительно ли он путешествовал по этой стране? Историки в этом сомневаются. Но нет сомнения, что он действительно плавал к городу Тиру, в Финикии, так как здесь он дает вполне точные описания. Кроме того, Геродот собрал сведения, по которым составил краткое описание Сирии и Палестины.
В 444 году до н. э. Геродот присутствовал на Панафинейских празднествах и прочитал там отрывки из описания своих путешествий, вызвав всеобщий восторг. Под конец своей жизни он удалился в Италию, в Туриум, где и умер около 425 года до н. э., оставив по себе славу знаменитого путешественника и еще более знаменитого историка.
Китайский дипломат. Прошел из Китая в Среднюю Азию. Первым принес в Китай сведения о степях и пустынях Центральной Азии, о горных системах – Тянь-Шане и Памире, о реках Сырдарье, Амударье и впадающем в Лобнор Тарыме. Открыл дорогу из Китая на Запад – Великий шелковый путь. С его именем китайские историки связывают появление в Китае люцерны, винограда, граната, огурца, грецкого ореха н фигового дерева.
Чжан Цянь жил в эпоху роста и укрепления Китайского государства, которое в то время объединилось после многолетних усобиц. В стране воцарился мир, быстро развивались земледелие и ремесла, наука и искусство.
Тогдашняя территория Китая была намного меньше нынешней. На севере граница его проходила по Великой стене. До путешествия Чжан Цяня китайцы, видимо, не проникали на север и запад дальше пустыни Гоби и Цайдамской впадины между Тибетом и Монголией.
Кроме естественных препятствий – гор и пустынь – общению китайцев с другими культурными народами мешали полудикие племена, которые кочевали между Китаем и Средней Азией и постоянно нападали на своих соседей. Особую опасность представлял союз гуннских племен, не раз опустошавших китайскую территорию.
Император Китая решил перехитрить врага и заключить союз с другими кочевниками – большими юэчжами, жившими за владениями гуннов.
На поиски предполагаемого союзника ханьский император У Ди в 138 году до н. э. направил своего посла Чжан Цяня – человека опытного, физически выносливого, мужественного, хорошо знавшего обычаи и повадки гуннов. Перед ним стояло немало трудностей. От западных рубежей Китая путь проходил через неведомые земли. Как далеко находится страна юэчжи, никто не знал.
О деятельности Чжан Цяня до 138 года известно немного. Он часто бывал за границей, где пользовался доверием и заслужил, как пишет древний историк Сыма Цянь, «любовь южных и восточных иноземцев». По-видимому, Чжан Цянь до 138 года до н. э. состоял на дипломатической службе, выполняя какие-то поручения в южных областях и где-то на востоке и успел зарекомендовать себя с лучшей стороны.
Китайские императоры с презрением относились к другим народам и всех некитайцев считали варварами. Чжан Цянь, разумеется, был сыном своего века, слугой императора, но он умел уважать чужие обычаи и приобретать друзей вдали от родины. Это во многом предопределило успех его путешествия.
Чжан Цяня сопровождали сто человек. Правой его рукой был искусный охотник Ганьфу, родом гунн, меткий стрелок из лука.
В 138 году до н. э. посольство отбыло на запад из Лунси, пограничного поста к северу от современного города Ланьчжоу. Вскоре после того как посольство вступило во владения гуннов, Чжан Цянь со своими спутниками был схвачен и доставлен к гуннскому правителю, который, однако, не причинил путешественнику вреда и даже уговаривал перейти к нему на службу. Тем не менее он не отпустил Чжан Цяня ни к юэчжам, ни назад в Китай, а держал при себе.
Лишь в 128 году до н. э. послу удалось бежать на запад. Через высокие перевалы Центрального Тянь-Шаня он вышел к южному берегу озера Жехай («Незамерзающее озеро», Иссык-Куль), к ставке усуньского племенного вождя. В своем отчете Чжан Цянь писал об Усуни: «Это кочевое владение, коего жители переходят за скотом с места на место. В обыкновениях сходствуют с хуннами [гуннами]. Усунь имеет несколько десятков тысяч войска, отважного в сражениях. Усуньцы прежде были под зависимостью хуннов, но когда усилились, то собрали своих вассалов и отказались отправляться на съезды при дворе хуннов».
Здесь Чжан Цянь узнал, что юэчжи обосновались дальше на юго-восток, в Фергане, то есть в одной из областей нынешнего Узбекистана. Через горные перевалы и по долине Нарына (одного из верховьев Сырдарьи) он спустился в Ферганскую долину, в страну Давань, и пришел в ее столицу Гуйшань (Кассан).
Давань предстает перед его глазами как цветущий край, где насчитывается семьдесят больших и малых городов, где сеют рис и пшеницу, возделывают виноград, разводят изумительных «небесных» коней.
Однако и в Фергане больших юэчжей не оказалось – они откочевали еще дальше, в пределы Бактрии и Согдианы (области эти лежали по обе стороны Амударьи в ее среднем течении).
Властитель Давани, сравнительно развитой земледельческой страны, гостеприимно принял Чжан Цяня, так как рассчитывал с его помощью завязать торговые сношения с Китаем. Он дал Чжан Цяню проводников к племени кангюй, кочевавшему в присырдарьинских степях. Кангюйцы помогли Чжан Цяню отыскать юэчжей, обитавших к югу от них, за пустыней Кызылкум. Главная ставка юэчжей, Кушания, находилась в долине Среднего Зарафшана. Однако их вождь в то время покорил Греко-Бактрийское царство, расположенное в восточной части Иранского нагорья, и остался там (столицей его была Бактра, позже Балх).
Чжан Цянь направился в завоеванное юэчжами царство, которое он называет Дася. Но царь и не думал о мести гуннам и отвергал даже мысль о союзе с Китаем. Чжан Цянь прожил в Дася год, а в 127 году до н. э. отправился на родину. Он обогнул с севера Памир, который называл Цунлин («Луковые горы»), отметив, что Памир является мощным водораздельным горным узлом, откуда одни реки текут на запад, а другие – на восток. Через Алайскую долину и бассейн Верхнего Яркенда, главного притока Тарима, Чжан Цянь пришел к Верхнему Хотану (правый приток Тарима). Переходя от одного оазиса к другому вдоль южной окраины пустыни Такла-Макан, он вышел к огромной плоской впадине, в которой расположено бессточное кочующее озеро Лобнор. В тот год вода там была соленой, и посол так и назвал озеро Соляным.
Необъятная равнина Лобнора протянулась на сотни ли, плоская, болотистая, усеянная глинистыми буграми, заросшая кустами тугрука и непроходимыми тростниками. Неистовые ветры несли из Такла-Маканской пустыни облака желтой пыли. Воды здесь было вдоволь, дичи сколько угодно, но от удушливого влажного зноя тело покрывалось испариной, учащенно билось усталое сердце, свинцом наливалась голова. Только бегство из этой земли гнилых трясин могло спасти путника от изнурительных приступов болотной лихорадки.
От Лобнора путь шел вдоль северных склонов Алтын-Тага, через край бесплодный и дикий. На юге двойные и тройные цепи гор, кое-где убеленные вечными снегами. На севере пустыня, каменистая и безводная. Летом в дневное время жгучее солнце накаляет эту бесплодную землю, бурая корка покрывает острый щебень. Зимой здесь дуют свирепые бураны, студеные ветры несут тучи колкого снега и пыли.
Но гунны снова схватили Чжан Цяня. Во втором плену посол пробыл около года. Среди гуннской знати начались раздоры, и правитель был убит. Воспользовавшись смутой, Чжан Цянь со своей женой-гуннкой и охотником Ганьфу бежали в Китай.
Посол остался жив и смог довести до конца путешествие только благодаря своему единственному уцелевшему спутнику – охотнику Ганьфу, который, по выражению китайского историка Сыма Цяня, «в крайности бил птиц и зверей и доставлял пищу».
Чжан Цянь совершил поистине сверхчеловеческий подвиг, и во всей многовековой истории географических открытий немного найдется эпизодов, которые могли бы сравниться с этими бесконечными хождениями по мукам, с этими великими скитаниями. По его сравнительно точным расчетам, он прошел около 25 тысяч ли (14,2 тысячи километров).
По возвращении на родину Чжан Цянь составил отчет о своем путешествии. Чжан Цянь узнал и впервые сообщил китайцам о существовании Каспийского (Северного) и Аральского (Западного) морей, правильно определил, куда текут важнейшие реки Средней Азии. В его отчете содержатся сведения о западной части Азиатского материка вплоть до Персидского залива и Средиземного моря. Большое значение имели также данные об Индии, которые собрал Чжан Цянь. До него эта страна вообще не упоминалась в китайской литературе. Географические описания Чжан Цяня отличаются точностью и конкретностью.
В столице Бактрии Чжан Цянь встречал купцов из страны Шеньду – Индии. Он осмотрел их товары и, к своему величайшему удивлению, обнаружил у индийских торговых гостей бамбуковые изделия из Южного Китая. И Чжан Цянь высказал гениальную догадку: эти изделия через руки неведомых посредников поступают из Китая в Шеньду южным путем. Следовательно, была еще другая дорога из Китая на запад.
Чжан Цянь правильно наметил трассу из Китая в Индию через Бирму и Ассам, через моря Юго-Восточной Азии. Через несколько веков эти маршруты действительно стали важнейшими путями, связывающими Китай с долиной Ганга.
По этому маршруту на рубеже II и I веков до н. э. прошла южная ветвь торгового пути мирового значения – Великого шелкового пути из Восточного Китая в страны Средней и Западной Азии.
По своему значению отчет Чжан Цяня можно сравнить со знаменитым письмом Колумба к Сантанхелю, письмом об открытии нового, дотоле неведомого мира.
В 123–119 годах до н. э. Чжан Цянь участвовал в успешных походах против гуннов: китайские войска жестоко разгромили врагов и прогнали их за Хангайские горы, в Северную Монголию. С той поры гунны уже не могли грозить Китаю опустошительными вторжениями.
Чжан Цянь предлагал пробиться на запад в направлении, которого он придерживался в своем путешествии, оттеснить гуннов к северу и цянов к югу и установить прямой и непосредственный контакт с Даванем, Юэчжи и Дася, странами, богатыми и сходными по своему укладу со Срединной империей.
Он надеялся склонить эти страны в подданство к Китаю и таким образом «распространить китайские владения на 10 000 ли… и… влияние Китая до четырех морей».
В 125 году до н. э. выдвигается фигура замечательного полководца Ли Гуанли, с именем которого теснейшим образом связано осуществление «плана десяти тысяч ли» Чжан Цяня. В качестве начальника крупного воинского отряда Чжан Цянь был назначен в штаб Ли Гуанли.
Уже в 121 и 120 годах до н. э. китайцы одержали над гуннами ряд побед и очистили от них наньшанский коридор; «от Южных гор до Соляного озера вовсе не видно стало хуннов». В 119 году до н. э. китайцы разгромили войско самого шаньюя «на северную сторону песчаной степи», т. е. к северу от Алашаня, и прогнали гуннов за Хангайские горы.
Чжан Цянь в беседах с императором выдвинул проект овладения Усунью. «Если, – говорил он, – в настоящее время богатыми подарками склонить гуньмо [титул властителя усуней] переселиться на восток, на бывшие земли Хуньше-князя [т. е. в район между Великой стеной и Лобнором], и вступить в брачное родство с Домом Хань, то можно надеяться на успех в этом; а если успеем, то тем самым отсечем правую руку у хуннов. Когда же присоединим к себе Усунь, то в состоянии будем склонить в наше подданство Дахя [Дася] и другие владения на западе. Сын Неба поверил сему, дал ему должность хуннского пристава, 300 ратников с двумя лошадьми при каждом и до 10 000 голов быков и баранов… и подчинил ему множество помощников с бунчуками – для отправления их посланниками в разные владения, лежащие по сторонам проезжаемой дороги».
Так началась вторая миссия Чжан Цяня в западные страны. На этот раз он отправлялся на Запад через земли, очищенные от гуннов, по знакомому пути с большим отрядом; при этом повсюду, вплоть до Лобнора, имелись китайские военные посты, где путники могли найти приют, воду, пищу, фураж для лошадей и десятитысячного стада быков и баранов. Поход этот совершен был между 118 и 115 годами до н. э. (скорее всего, в 116 году).
Миссию в Усунь Чжан Цянь выполнил блестяще. Из ставки гуньмо Чжан Цянь отправил своих помощников с посланниками в Давань, Канцзюй, к большим юэчжи, в Дася, Аньси, Шэньду, Юйтянь и другие страны Запада.
В 114 или 113 году до н. э., «по прошествии года», китайские послы возвратились, и с ними прибыли в Усунь (который, таким образом, Чжань Цянь сделал опорной базой Китая в странах Запада) посольства из многих государств. Чжан Цянь с отрядом усуньских «вожаков и толмачей» с почетом возвратился в Китай. Значение усуньской миссии Чжан Цяня было огромно, и Сыма Цянь, заканчивая рассказ о втором походе Чжан Цяня на запад, отмечает, что в результате этого похода «Китай открыл сообщения с государствами, лежащими от него на северо-запад». Речь идет здесь не только об Усуне, но и о смежных областях, быть может, вплоть до Иртыша и Аральского моря. Кроме того, открыт был путь от Кашгара, через перевалы Тянь-Шаня в Семиречье и собраны новые сведения о Согдиане, Бактрии, Парфии и стране Шэньду.
Переход через Центральную Азию от Тянь-Шаня к границам Китая был последним путешествием Чжан Цяня. Вероятно, в 112 году до н. э. он умер. А спустя десять лет границы Китая расширились до Усуня и Даваня, и на землях, открытых для Китая Чжан Цянем, было основано четырнадцать новых провинций.
Древнегреческий историк и географ. Много путешествовал. Автор «Географии» (17 книг), являющейся итогом географических знаний античности, и «Исторических записок» (до нас не дошли). «География» представляет собой сокровищницу сведений по древней географии.
Страбон родился в 64/63 году до н. э. в Амасии, расположенной в 100 километрах от южного берега Черного моря, на дороге, ведущей к Средиземноморью. Именно здесь, перебравшись с острова Крит, поселились родители Страбона. Воспитывали его так, как было принято в богатых и знатных семьях: отдавали в руки частных учителей. Очевидно, они и в самом деле сыграли в жизни Страбона немалую роль, если он счел нужным специально упомянуть о них в «Географии».
И еще один человек повлиял на будущего географа – философ Зенон, основатель школы стоиков, живший за два века до Страбона. Как истинный стоик, Страбон вел размеренную и разумную жизнь, не позволяя страстям вырываться наружу; заводил друзей и избегал наживать врагов; был осторожен в словах и поступках. И, как настоящий стоик, не участвовал в политической деятельности, предпочитая наблюдать за событиями со стороны.
А видеть ему довелось многое. Юношей Страбон отправился в Рим. Много путешествовал по Италии, Египту и вел записи. Природа не наделила его ярким талантом писателя, способностью к оригинальному мышлению, его сила была в другом: в скрупулезности, в умении собирать и обобщать факты, во всесторонней образованности – во всем том, что греки называли энциклопедичностью.
И Страбон отдает на суд читателей «Исторические записки» в сорока трех книгах.
Страбон решил запечатлеть грандиозную картину известного в ту пору «круга земель» и подробно, с максимальной полнотой рассказать о всех его частях. Но готовился к такой книге он по сути дела всю жизнь. Он много странствовал по свету, ибо при всем уважении к чужим мыслям и сведениям он, если представлялась возможность, старался верить собственным глазам.
В эпоху Страбона по бесчисленным дорогам двигались колесницы, повозки, крестьянские телеги, скакали всадники, брели мулы и ослы. Дороги тщательно планировались, их покрывали гравием или мостили, снабжали кюветами. Основная магистраль вела из Британии через всю Европу в Иллирию (на Балканах), затем в Малую Азию, Сирию – до Индийского океана. Другой путь шел из Кадиса через Пиренеи, Галлию и Юрские горы к Виндобоне (Вене). 90 тысяч километров главных и 150–200 тысяч километров второстепенных трасс – вот что оставили римляне в наследство средневековой Европе и Византии.
В 44 году до н. э. молодой провинциал достиг Рима. В тот год заговорщики убили Гая Юлия Цезаря.
Во взбудораженном Риме Страбон завязывает полезные знакомства, посещает знатные дома. И изучает город. Конечно же, он обращает внимание на необычный столб, воздвигнутый на Форуме. Юлий Цезарь решил измерить всю его территорию. Этим занимался по его настоянию астроном Созиген, пригласивший из Египта специальных землемеров. Дороги были снабжены указателями – каменными столбами, обозначавшими расстояние в милях (римская миля – 1480 метров) от Римского форума. Мероприятие завершилось уже после гибели Юлия Цезаря и оказалось полезным не только для администрации.
Италию Страбон изучил основательно, и не только по путеводителям. Он читал и научные сочинения, и «Периплы», в которых описывались берега различных морей, и предназначенные для мореходов «Гавани», похожие на нынешние лоции. Не пренебрегал он и распространенными в ту пору произведениями особого жанра – «рассказами путешественников», которые, по замечанию одного из исследователей, были «оборотной стороной географии», и, конечно, много путешествует сам. Один и в сопровождении друзей, которыми обзавелся в Риме (среди них – полководец Публий Сервилий Исаврийский, историк Феофан Митиленский, сопровождавший в походах Помпея, будущий префект Египта Элий Галлий, возможно, поэт Гораций).
Страбон будет странствовать всю жизнь. Он обойдет и изъездит Каппадокию и Фригию (в Малой Азии), побывает в горах Тавра и у подножия Кавказа, на берегах Ионии (в Эфесе), на Кикладских островах, в Коринфе. Обо всех этих местах он столь же подробно повествует, как и о других, добавляя лишь одну фразу: «Когда я там находился…»
Страбон педантично перечисляет все реки, заливы, горы, приводит цифры: столько-то стадиев от того места до этого.
Единственным городом, который не вызывал у него печальных размышлений, судя по всему, был Коринф.
Коринф – город необычной судьбы. Среди самых знаменитых греческих полисов он единственный, подобно Фениксу, возродился из пепла и переживал новый расцвет. Коринф в VII–VI веках до н. э. затмевал Афины великолепием зданий и памятников. Он славился изящной глиняной посудой, скульптурой, мебелью. Завоевавший у римлян популярность архитектурный ордер возник именно в Коринфе, так же как особый тип военного корабля – триера. Расположенный на Истме – перешейке, соединяющем Центральную Грецию с Пелопоннесом, Коринф находился на перекрестке путей, ведущих в Италию и Малую Азию. Коринфяне превратили город в крупный торговый центр и долгое время во всем опережали афинян.
Еще Гомер называл его «богатым». Страбон к этому добавляет: «Город коринфян всегда был великим и богатым. В нем было много опытных государственных деятелей и людей, искусно владевших ремеслами. Ибо здесь… искусство живописи, пластики и подобного рода ремесла достигли особенного процветания».
Поразительно, что ни один писатель древности не сообщает о том, что пресловутые «семь чудес света» являлись целью путешествий и входили в специальный маршрут. Но в отдельности то или иное «чудо» старались посмотреть многие. И Страбон не составил исключения.
В его эпоху твердо знали, что «чудес» действительно семь. Впервые их назвали так в III веке до н. э., но долго не было единодушия из-за того, что включать в их число.
Страбон поведал о пяти сооружениях, удостоенных звания «чудес света», – поведал неторопливо, не слишком обстоятельно и без всякого восторженного трепета. Садов в Вавилоне в ту пору уже не существовало. Статуе Зевса Олимпийского, созданной Фидием в 30-х годах V века до н. э., он уделил немало хвалебных строк, но почему-то… забыл аттестовать ее как «чудо света». Впрочем, подобная забывчивость распространялась также на храм Артемиды Эфесской и на Фаросский маяк, которые он видел воочию.
Он сообщает только, что мыс острова Фароса – «это скала, омываемая морем; на ней находится удивительная по своей архитектуре многоэтажная башня из белого мрамора. Башню эту принес в дар Сострат из Книда, друг царей, ради спасения мореходов, как гласит надпись». Ни слова о том, когда создан маяк (в 280 году до н. э.), какова его высота (сто двадцать метров!), как сложная система металлических зеркал усиливала свет от огня, распространяя его на 50–60 километров. Все маяки, которые потом создавали Античность и Средневековье, явились лишь жалким подобием Фаросского.
Чуть подробнее поведал Страбон об Артемисионе – храме Артемиды в Эфесе, перечислив, кем, как и на чьи средства строилось это святилище, и лишь мимоходом упомянув имена архитекторов и печальной памяти Герострата.
Остается предположить, что Страбон и в самом деле не хотел писать об общеизвестном, особенно если это не было непосредственно связано с чисто географическими задачами.
В Египте Страбон бывал не раз. Он подолгу жил в Александрии – знаменитом центре науки и культуры, который тоже гордился своим прошлым. Его он исходил вдоль и поперек и описал столь детально, что и сейчас без труда по этому описанию можно составить план города, созданного в конце IV века до н. э. в дельте Нила к вящей славе македонского царя-завоевателя, милостиво разрешившего почитать себя как бога.
Но усиленные занятия наукой не превратили Страбона в кабинетного ученого. И когда представилась возможность совершить путешествие в экзотические края – чуть ли не на край ойкумены, он, естественно, не пренебрег ею.
В 26–24 годах до н. э. Египтом управлял наместник Элий Галл. Префект был полновластным господином, подчинявшимся только императору и, по словам Страбона, «замещавшим царя».
Элия Галла Страбон характеризует как «человека, ко мне расположенного, и близкого друга». И вот «когда Элий Галл был префектом Египта, я поднялся по Нилу и состоял в его свите вплоть до Сиены и границ Эфиопии». Маршрут не отличался новизной. Тысячи путешественников, устремлявшихся в страну фараонов, двигались тем же путем по узкой долине Нила, зажатой между пустынями и скалами и усеянной памятниками.
Семнадцатая книга «Географии» больше напоминает путевой дневник, чем научное сочинение. Она насыщена такими неожиданными подробностями, которых не найти ни у одного античного автора.
Из Александрии дорога вела прежде всего к Канопу (близ современного Абукира), с которым ее связывал двадцатикилометровый канал. Обычно в путь отправлялись на маленьких судах под звуки флейт. Берега были застроены маленькими гостиницами, наперебой зазывавшими клиентов. На полпути, в Элевсине, делали первую остановку, ибо там «есть беседки и вышки с открывающимися оттуда красивыми видами для желающих кутить – как мужчин, так и женщин. Это как бы начало “канопской жизни” и принятого там легкомыслия».
Из Канопа часть туристов, искавших иных наслаждений, отправлялась дальше на юг – к Гелиополю. Там кончалась дельта и начинался собственно Нил. Мемфис – озеро Мерида – Абидос – Фивы – Сиена – острова Элефантина и Филе. Каждое название приводит Страбона в трепет.
Страбон готовился к этому путешествию. Он знал историю Египта при фараонах, под властью персов и при Птолемеях; он знакомился с его памятниками, о которых рассказывалось в трудах многих писателей.
«В Гелиополе я видел большие дома, в которых жили жрецы, ибо в древнее время, по рассказам, этот город как раз был кварталом жрецов, занимавшихся философией и астрономией. Теперь же это объединение перестало существовать и его занятия прекратились. В Гелиополе я не обнаружил ни одного руководителя таких занятий, а только жрецов, совершающих жертвоприношения и объясняющих чужеземцам смысл священных обрядов…».
В Мемфисе – самой древней столице Египта – Страбон мимоходом упоминает о единственных уцелевших свидетелях его истории – пирамидах, а затем переключает свое внимание на… священного быка Аписа, который, по египетским верованиям, считался воплощением бога Пта.
Из Мемфиса путь лежал к Меридову озеру, близ которого находилась удивительная постройка, возведенная в XIX веке до н. э. фараоном Аменемхетом III. Страбон сообщает о том, что «есть лабиринт – сооружение, которое можно сравнить с пирамидами, а рядом с ним гробница царя, строителя лабиринта». Подробно рассказав об этом крытом одноэтажном здании, занимавшем площадь в 72 тысячи квадратных метров, Страбон объясняет, почему в нем было так много помещений: «Говорят, что такое количество залов сделано из-за того, что в силу обычая здесь собирались все номы [административные единицы в Древнем Египте], в соответствии со значением каждого вместе со жрецами и жрицами для совершения жертвоприношений, принесения даров богам и решения важнейших судебных дел. Каждому ному отводился специальный зал».
Из всех, кто писал о лабиринте, Страбон – единственный, кто раскрыл политический смысл этого загадочного дворца. Аменемхет III стремился создать сплоченное государство. Огромный лабиринт символизировал весь Египет, объединенный могучей властью фараона, связывающей народ и страну в одно целое.
С этим фараоном Страбон встретился еще раз в Фивах. Туда, к «городу мертвых», где у подножия отвесных скал, за которыми начиналась пустыня, высились заупокойные храмы, а в самих скалах скрывались гробницы вельмож и знати, устремлялись толпы путешественников (днем) и грабителей (ночью). И конечно, никто не мог миновать гигантских сидящих статуй Аменемхета III, которых именовали колоссами Мемнона (эфиопского царя, погибшего под Троей от руки Ахилла). Дело в том, что одна из статуй при восходе солнца начинала… петь. Объяснялось это, видимо, тем, что рано утром, когда резко менялась температура, из трещин и щелей в камнях выходил воздух, производя необычный звук.
Достигнув границ Эфиопии, то есть почти края ойкумены, Страбон почувствовал себя удовлетворенным. Он мог с гордостью заявить: «Сам я совершил путешествие к западу от Армении вплоть до областей Тиррении [Этрурии], лежащих против острова Сардинии, и на юг – от Евксинского Понта до границ Эфиопии. Среди других географов, пожалуй, не найдется никого, кто бы объехал больше земель из упомянутых пространств, чем я. Ибо те, кто проник дальше меня в западные районы, не добирались до столь отдаленных пунктов на востоке, а те, кто объездил больше мест в восточных областях, уступают мне в отношении западных. То же можно сказать и относительно стран, лежащих на юге и севере».
Китайский монах-буддист и путешественник. С 399 по 414 год объехал большую часть Центральной Азии и Индии. Путешествие положило начало прочной культурной связи между Китаем и Индией. Оставил о своем походе записки.
Начиная с IV века н. э. в Китае отмечается расцвет буддизма, начавшего проникать из Индии и распространяться в стране еще в I столетии. Эта новая религия оказала огромное влияние на развитие всей китайской культуры. С ее распространением в Китае связано также расширение религиозных и культурных связей Китая с Индией. Из Китая в Индию направляются паломники – буддийские монахи, прокладывавшие пути в буддийскую святыню через пустыни и высокогорные перевалы Центральной Азии. В числе этих путешественников, совершавших длительные переходы в религиозных целях, были и люди большой культуры, обладавшие широкими научными интересами, внесшие немалый вклад в исследования Центральной Азии и Индии. Одним из самых выдающихся из них был Фа Сянь, оставивший глубокий след в исторической и географической литературе.
Биографические сведения о Фа Сяне скудны. Он родился в провинции Шэньси, где провел детство в буддийском монастыре. По достижении совершеннолетия, став монахом, Фа Сянь решил отправиться в Индию для поклонения буддийским святыням, приобретения рукописей священных книг и изучения языков, на которых эти книги писались.
Путешествие Фа Сяня длилось около пятнадцати лет.
Пройдя по «шелковой» дороге до горы Босянцзы, паломники свернули на запад и после семнадцатидневного путешествия достигли озера Лобнор. У этого озера, в районе ныне мало обитаемом, во времена Фа Сяня существовало самостоятельное государство Шеншен, и путешественник встретил здесь значительное население, знакомое с индийской культурой.
Еще в конце XIII века вблизи Лобнора находился город Лобнор, через который пролегал оживленный торговый путь из Китая в Хотан, Кашгар и далее на запад. В XIV веке город и его окрестности были опустошены завоевателями, превратившими некогда цветущий оазис в руины.
Пробыв здесь месяц, путешественники направились на северо-запад и, перевалив через Тянь-Шань, достигли долины реки Или, затем они повернули на юго-запад, снова перешли через Тянь-Шань, пересекли с севера на юг пустыню Такла-Макан и у города Хотан достигли подножий хребта Куньлунь.
Итак, спустя тридцать пять дней маленький караван прибыл в Хотанское царство, в котором насчитывалось «несколько десятков тысяч монахов». Фа Сянь и его спутники были допущены в монастыри, и после трехмесячного ожидания им посчастливилось присутствовать при торжественном празднестве буддистов и браминов, во время которого по городам Хотанского царства, по усыпанным цветами улицам, среди облаков благоуханий, провозили роскошно убранные колесницы с изображениями богов.
После праздника Фа Сянь и его спутники направились на юг и прибыли в холодную гористую страну Балистан, в которой, кроме хлебных злаков, не было почти никаких культурных растений. Из Балистана Фа Сянь взял путь в Восточный Афганистан и целый месяц блуждал в горах, покрытых вечными снегами. Здесь, по его словам, встречались «ядовитые драконы».
Преодолев горы, путешественники взяли путь в Северную Индию. Исследовав истоки реки Инд, они прибыли в Фолуша, – вероятно, теперешний город Пешавар, расположенный между Кабулом и Индом. Затем они пришли в город Гило, лежащий на берегу небольшого притока реки Кабул.
Оставив Гило, Фа Сянь перешел через хребет Гиндукуш. Стужа в этих горах была такая лютая, что один из спутников Фа Сяня замерз. После многих затруднений каравану удалось добраться до города Бану, который существует и поныне; затем, снова перейдя Инд в средней части его течения, Фа Сянь пришел в Пенджаб. Отсюда, спускаясь к юго-востоку, он пересек северную часть Индийского полуострова и, перебравшись через большую солончаковую пустыню, лежащую на восток от Инда, достиг страны, которую он называет «Центральным царством». По словам Фа Сяня, «здешние жители честны и благочестивы, они не имеют чиновников, не знают законов, не признают смертной казни, не употребляют в пищу никаких живых существ, и в их царстве нет ни скотобоен, ни винных лавок».
В Индии Фа Сянь посетил много городов и местностей, где собирал легенды и сказания о Будде. Фа Сянь прошел вниз по Инду, посетил восточные территории Афганистана, вновь вернулся к Инду и, переправившись через эту реку, направился к долине Ганга, где отыскал буддийский монастырь, изучил и переписал священные книги буддизма. Затем Фа Сянь прошел от Матры через Канаудж, Цатну до устья великой индийской реки.
Пробыв в Индии продолжительное время, путешественник в 414 году возвращается на родину морским путем с остановками на Цейлоне (здесь он прожил два года) и Яве. В 415 году, после восемнадцатилетнего отсутствия, он возвратился в свой родной город Сиань-фу (Кантон).
Спустя несколько лет путешественник издал свое замечательное произведение под названием «Описание буддийских государств» («Фогоцзи»). В этом сочинении наряду с основным содержанием религиозного характера дается краткое, но весьма выразительное описание около 30 государств Центральной Азии и Индии, которые посетил Фа Сянь. В своем труде он сообщает ценнейшие исторические, географические и этнографические сведения об этих государствах, многие из которых нигде, кроме произведения Фа Сяня, не получили отражения. Огромное научное значение данного материала для истории и исторической географии объясняется также исключительной добросовестностью и точностью автора «Описаний». Этот труд впервые перевел с китайского языка французский ученый Абель де Ремюза.
Фа Сянь не ограничивается сообщением тех или иных фактов, но всякий раз указывает также источник получения последних – видел ли сам описываемое или знает со слов других. Называя пункты, он стремится определить их точное положение и расстояния, которые показывает в днях переходов, в китайских ли или, наконец, в шагах. Благодаря этой особенности труда Фа Сяня было установлено точное местоположение многих ранее известных лишь по названию городов и государств.
Арабский путешественник X века. В составе посольства багдадского халифа путешествовал через Бухару и Хорезм в Волжскую Болгарию. По возвращении составил «Рисале» («Записку») – один из важнейших источников по средневековой истории Поволжья, Заволжья и Средней Азии.
Ахмед ибн Фадлан принимал участие в качестве секретаря в посольстве багдадского халифа в Волжско-Камскую Болгарию: мусульманский хан возглавил тогда союз болгарских племен, живших в бассейне Нижней Камы и Волги (примерно до реки Самары), и искал в арабах союзников против хазар. Разумеется, халиф рассчитывал получить от союза и большие торговые привилегии.
Полное имя путешественника – Ахмед ибн Фадлан ибн аль-Аббас ибн Рашид ибн Хаммад. О жизни этого человека известно очень мало. Достоверно известно, что он был старшим писцом-чиновником, находился под покровительством военачальника Мухаммеда ибн Сулеймана, завоевавшего Египет в 904–905 годах для багдадского халифа.
Посольство, в котором он принял участие, официально возглавлял евнух халифа Сусан ар-Расси, но секретарем посольства был назначен именно Ибн Фадлан. Это говорит о его высоких деловых качествах и авторитете, несмотря на смерть к тому времени его покровителя Мухаммеда ибн Сулеймана. Именно на плечи секретаря ложилась вся черновая работа и ответственность за ведение дел и конечный исход предприятия.
Ибн Фадлан должен был прочитать письмо халифа царю волжских булгар, приподнести ему и его близким подарки, а также наблюдать за факихами-юристами и муаллимами-учителями, которых халиф по просьбе Алмуша – сына Шилки-элтабара послал для обучения булгар законам ислама.
Посольство выехало из Багдада 21 июня 921 года. Путь его лежал через Рей, Нишапур в Бухару, оттуда назад к Амударье, потом вниз по этой реке до столицы Хорезма Кяс; далее последовали зимовка в Джурджании (Старом Ургенче) и, наконец, семидесятидневный переезд на север к берегам Волги, в царство булгар.
Дальнейший путь послов до Нишапура был крайне опасен ввиду господства здесь враждебных халифу табаристанских Алидов. В Нишапуре они встретили полководца Саманидов Хаммавейха Кусу, только что разбившего алидскую армию во главе с Лейлой ибн Нуманом.
Из Нишапура до Бухары посольство ехало уже по хорошо охраняемой дороге. Посещение столицы Саманидов имело целью укрепить связь между саманидским эмиром и халифом. По-видимому, это было первое официальное посольство халифа к саманидскому двору молодого эмира Насра II ибн Ахмеда. На первой же аудиенции послы поздравили его со вступлением на престол в 914 году. При этом Ибн Фадлан не без удивления отмечает, что новый эмир – «безбородый мальчик». Он особенно подчеркивает, что во время аудиенции эмир называл халифа своим «господином» и был готов выполнить все его приказания.
Перезимовав в Джурджании, посольство 4 марта 922 года двинулось далее на север. Это был решающий момент в путешествии. «Отроки», выехавшие с посольством из Багдада, а также законовед и вероучитель покинули посольство, «побоявшись въехать в эту страну». С этого момента выполнение всех миссионерских задач посольства падает на одного Ибн Фадлана. Вообще с отъезда из Джурджании он становится его фактическим руководителем.
Совершив трудный переезд через Успорт, посольство около 20 марта прибыло в страну огузов (или «гуззов»), занимавших тогда приблизительно область Западного Казахстана. Среди знати наибольшее влияние имел Этрэк, начальник войска огузов. Он владел большими богатствами, «у него челядь, свита и большие дома». Он считался только с советом своих военачальников, которых собирал для совещания по важным вопросам, например относительно пропуска посольства. Ибн Фадлан поднес ему и его жене царские подарки.
Этрэк отнесся к предложению принять ислам очень осторожно. Он чрезвычайно радушно принял посольство, устроил большое пиршество, снабдил послов провиантом, предоставил в их распоряжение скаковых лошадей, сам сопровождал их в поездке и показывал им свое искусство в стрельбе. Но относительно принятия ислама он сказал, что даст халифу ответ, когда послы будут ехать обратно.
Однако военачальники огузов, собранные Этрэком на совещание, обсуждали вопрос не о принятии ислама, а о том, как поступить с самими послами. Предложения были не особенно приятны для последних: или разрезать каждого из них пополам, или дочиста ограбить, или отдать их хазарам в обмен на пленных огузов. Таким образом, в стране огузов посольство потерпело полную дипломатическую неудачу и было радо, что смогло по крайней мере благополучно выбраться из нее.
Дальнейший путь шел через область враждебно настроенных башкир, от которых посольство старалось держаться подальше. Тем не менее Ибн Фадлан и здесь ухитрился собрать интересные этнографические сведения, которые дают возможность сделать некоторые предположения о племенном составе башкир в то время.
Послам халифа в стране башкир делать было нечего, а поэтому они поспешно ехали дальше, к своей конечной цели.
Наконец, 12 мая 922 года, через 70 дней после отъезда из Джурджании, посольство халифа прибыло в «страну славян». Здесь-то и находилось государство булгар. Во главе его стоял царь булгар, или царь «славян», претендовавший на абсолютную власть. Он восседал на троне, покрытом византийской парчой, в его присутствии все, «мал и велик», включая его сыновей и братьев, обязательно снимают шапки и принимают почтительную позу. Рядом с главным царем имеются цари-князья. Однако эти князья, по крайней мере четверо из них, «находятся у него под рукой», т. е. в подчинении или «в повиновении». По его приказу они выезжают встречать посольство, присутствуют на аудиенции царя и поддерживают его во всех мероприятиях. Царя окружает знать: «предводители», «знатные лица из жителей его государства».
Соответственно своему положению царь получал подать – «с каждого дома шкуру соболя», обязательные подношения с каждого свадебного пиршества, десятую часть привозимых товаров и часть добычи военного отряда, в походе которого он сам лично не принимал участия. Царь, очевидно, уже не созывал народных собраний для решения дел, а в лучшем случае совещался с наиболее влиятельными лицами из знати.
Когда до ставки царя булгар оставалось расстояние в одни сутки пути, посольство встретили четыре подвластных Алмушу-элтабару князя, а также его братья и сыновья. «Они встретили нас, – пишет Ибн Фадлан, – держа в руках хлеб, мясо, просо, и поехали вместе с нами. Сам царь встретил нас на расстоянии двух фарсахов (12 километров) от своей ставки. Увидев нас, он сошел с лошади и пал ниц, поклоняясь и благодаря великого и могучего Аллаха». Так посольство после стольких трудностей пути наконец-то достигло своей конечной цели. В последующие три-четыре дня в ставку Алмуша-элтабара с разных сторон Булгарии «собрались князья его земли, предводители и жители страны, чтобы слушать всенародно чтение письма повелителя правоверных».
И вот настал самый ответственный момент путешествия – торжественное оглашение письма халифа. Для этого были развернуты два привезенных знамени, оседлана присланная в подарок лошадь, самого Алмуша-элтабара одели в савад – черную одежду высших сановников двора повелителя правоверных, на голову ему надели чалму. После этого Ибн Фадлан, ответственный за проведение церемонии, достал письмо халифа и начал его медленно читать, и Алмуш-элтабар слушал его стоя. «Переводчик не переставая переводил письмо буква в букву. Когда же мы закончили чтение, они дружно воскликнули “Велик Аллах!” таким криком, от которого задрожала земля», – пишет об этом событии Ибн Фадлан. Этим актом Булгария официально признала ислам государственной религией и тем самым стала частью мусульманского мира.
После описанных событий, приблизительно до середины июня, Ибн Фадлан оставался в ставке царя около Трех Озер (ныне озеро Чистое, Курышевское и Атманское), наблюдал в соседних лесах змей, ездил с царем верхом смотреть кости умершего великана, наконец, проводил время на базаре на берегу реки Атыл (Волги). Здесь же, на берегу реки, в одну из пятниц он наблюдал и знаменитое сожжение умершего руса.
Посольство халифа застало царя булгар в его ставке около Трех Озер, в расстоянии нескольких километров от Волги. В конце июня или в июле царь отправился на север, к небольшой речке Джавшыр, и потребовал, чтобы булгарские племена отправились туда вместе с ним. Там, по-видимому, должно было произойти окончательное всенародное принятие ислама. Посольство, конечно, поехало с царем.
Царь булгар пробыл у реки Джавшыр два месяца. Так как Ибн Фадлан приводит точные данные о глубине этой реки и описывает окружающую местность, то ясно, что он сам там был. Что происходило на этой реке, мы не знаем, так как его «Записка» сохранилась лишь в сокращении.
Весной 923 года посольство возвратилось в Багдад. Привезло оно не очень веселые вести. Ничего из задуманных планов не было выполнено. Правда, саманидский эмир оказал посольству всяческое содействие и почет, а царь булгар – еще больший. Но для политики халифского правительства результаты равнялись нулю. Огузы ислама не приняли, царь булгар, не получив денег на постройку крепости, разуверился в помощи халифа и предпочел сохранить тесную связь со Средней Азией. В Хазарии мусульманская партия подверглась репрессиям и была временно подавлена.
Ибн Фадлан подробно описал все, «что он видел собственными глазами со времени своего выезда из Багдада и до того, как он возвратился в него». Для привлечения внимания читателей он передавал здесь также некоторые северные легендарные рассказы, в том числе об огромной рыбе. Но все оказалось напрасно. Его правдивый рассказ не мог конкурировать с многочисленными фантастическими россказнями – о муравье на железной цепи, о черепе рыбы в Йемене, внутрь которого рассказчик сам лично входил, выпрямившись, не нагибаясь, через одно глазное отверстие и выходил через другое.
Книга его была забыта, потом погибла и сохранилась лишь в Средней Азии в сокращенном виде и в частичных пересказах.
Сегодня же «Рисале» («Записка») – один из важнейших источников по средневековой истории народов Поволжья, Заволжья и Средней Азии. Ибн Фадлан, конечно, не был первооткрывателем, так как шел торговым путем, по которому доставлялись из Ирака, Ирана и Хорезма в бассейн нижней и средней Волги арабские и персидские изделия в обмен на драгоценную северную пушнину. Но он был первым путешественником, чьи сообщения о северных прикаспийских областях и Заволжье дошли до нас, и притом он дал первый правильный перечень рек, пересекающих Прикаспийскую низменность. Для всех этих рек Ибн Фадлан приводит названия, совпадающие или очень сходные с нынешними.
Арабский путешественник. Посетив несколько стран Передней Азии, в 1131 году достиг Дербента. В течение 20 лет жил в торговом городе Саксин, на берегу Волги, откуда совершал путешествия. В 1135 году ал-Гарнати поднялся по Волге до города Булгар. В 1150–1153 годах побывал в русских землях. Посетил Киев. Три года прожил в Венгрии. После паломничества в Мекку вернулся в Багдад. Автор книг «Ясное изложение некоторых чудес Магриба» и «Подарок умам и выборка из чудес».
Абу Хамид Мухаммад ибн Абд ар-Рахим ал-Гарнати ал-Андалуси родился в Гренаде в 1080 году. (Гренада по-арабски Гарната, отсюда – относительное имя (нисба) ал-Гарнати (т. е. «гренадец»), часто его называют также по второй нисбе, ал-Андалуси (т. е. «андалусец»). О его жизни на родине ничего не известно. Он получил, вероятно, обычное для своего времени богословско-философское образование.
В юном возрасте ал-Гарнати, подобно многим своим соотечественникам, покинул Андалусию, чтобы продолжить образование в центре мусульманского мира. Морем, мимо Сицилии и Мальты, он прибыл в Александрию в 1117 или 1118 году, слушал там лекции ученых, а в следующем году перебрался в Каир, в то время второй (после Багдада) культурный центр мусульманского мира.
В Каире и Александрии ал-Гарнати не только слушал лекции богословов и грамматиков, но и с большим интересом знакомился с древностями Египта, он видел Фаросский маяк, который вскоре разрушился, забирался внутрь пирамиды Хеопса, осматривал обелиск в Айн Шамсе, который, как и Фаросский маяк, не сохранился до наших дней. На шумных базарах Каира он встречал представителей разных народностей Черной Африки и ее диковинные товары. Египет в ту пору вел также оживленную торговлю с Дальним Востоком, так что здесь можно было встретить людей, побывавших в Индии и даже в Китае.
Через год или два ал-Гарнати направился в Багдад, тогдашнюю духовную столицу мусульманского мира. В Багдаде ал-Гарнати прожил четыре года, пользуясь гостеприимством Ибн Хубайры, будущего везира нескольких халифов. Здесь же у него родился первый сын, Хамид, по которому он получил почетное прозвание (кунйа) Абу Хамид («отец Хамида»).
Такие поездки из города в город «в поисках знаний» были обычны для мусульманских ученых того времени, и им не приходится удивляться, но затем Абу Хамид выходит за рамки обычных маршрутов. В 1130 году он останавливается в Абхаре, по дороге в Ардебиль, крупный город Южного Азербайджана, хотя ясно, что не этот город был целью его путешествия, так как в том же году он переваливает через горы в Муганскую степь и оттуда через Апшеронский полуостров попадает в Дербент, знаменитый своими длинными стенами, которые запирали проход между горами и морем и защищали страны мусульманского мира от вторжения христианских и языческих племен, живших на севере.
Ал-Гарнати встречает мусульман разных племен, «число которых знает только всевышний аллах», живущих в горах и разговаривающих на разных языках. Он описывает их «меховую одежду», по-видимому бурку, говорит о долголетии горцев, об обилии в долинах таких благ, как мед, мясо и фрукты, о мечетях. Из Дагестана Абу Хамид направился по морю к стране хазар и «прибыл к огромной реке, которая больше Тигра во много-много раз, она будто море, из которого вытекают большие реки». Это – Итиль (Волга). Ал-Гарнати указывает, что она начинается выше Булгара и впадает в море семьюдесятью рукавами.
Абу Хамида поражают холодные зимы, замерзающие реки, в особенности Волга, по льду которой он измерил ее ширину, равную 1840 шагам. «И замерзает эта река так, что становится, как земля, ходят по ней лошади и телята и всякий домашний скот. И на этом льду они сражаются».
На Волге стоит город, который называют Саджсин (Саксин). Собственно говоря, в XII веке уже не существовало Хазарского государства. Однако для ал-Гарнати и Каспийское море – все еще Хазарское море, и Нижнее Поволжье – страна хазар. Саксин, по-видимому, – новое имя старой хазарской столицы Итиля.
Абу Хамид дает описание рыбной ловли, производимой с судов на Волге. Рыбаки ставят сети в устье ее протоков и наполняют суда рыбой. Запасы рыбы неисчерпаемы.
В полный восторг приводят Абу Хамида размеры и качество волжской рыбы, судя по описанию – белуги, осетра или севрюги. Когда он утверждает, что одну рыбу может нести только сильный мужчина, а есть рыбы, которые может нести только сильный верблюд, – в этом нет преувеличения, так как белуги достигают веса в одну тонну, а иногда и до полутора тонн. Он обращает внимание на дешевизну мяса, особенно баранины, «когда приходят караваны неверных». Сообщает, что в стране хазар для торговых сделок употребляют олово, брусок которого весом в восемь багдадских маннов стоит динар. Брусок разрезают на кусочки и на них покупают фрукты, хлеб, мясо и т. д.
Саксин на 20 лет стал домом ал-Гарнати. Оттуда он совершил поездки в Булгар (1135 или 1136 год), где пробыл по крайней мере зиму и лето, и дважды побывал в Хорезме. Расстояние между Саксином и Булгаром, по словам Абу Хамида, составляет 40 дней пути по реке. Булгар – очень большой город, дома в нем построены из сосны, стены – из дуба. Абу Хамида поразили длинные дни и короткие ночи летом и обратное явление зимой. Он прибыл в Булгар летом и испытывал такую жару, что она ему показалась более сильной, чем где-либо в мире. Вместе с тем он отмечает, что вечера и ночи здесь настолько холодны, что необходимо много одежды, а зимой холод так силен, что трескается дерево. Зимой владетель этой страны совершает набеги на соседние племена, чтобы взять в плен их женщин, сыновей и дочерей и чтобы захватить лошадей. Обитатели Булгарии хорошо переносят холод, в частности, по мнению Абу Хамида, потому, что они употребляют в пищу много меда, который у них очень дешев.
В Булгаре ал-Гармати услышал об области, «которую называют Ару, в ней охотятся на бобров, и горностаев, и… белок. А день там летом 22 часа…» Он видел жителей этой Арской земли русских летописей – предков современных удмуртов и описывает их, а также обитателей страны Вису как краснощеких, голубоглазых, белокурых людей в льняных одеждах и меховых шкурах. Об арском народе ал-Гарнати упомянул на 200 лет раньше летописи.
В 1150 году ал-Гарнати из Булгара отправился на Русь, проехав по какой-то «Славянской реке» (возможно, Ока?). Он единственный мусульманский автор, побывавший на Руси и сообщающий такие сведения, которых не найти даже в русских источниках.
«Когда я поехал в страну славян, то выехал из Булгара и плыл на корабле по реке славян. А вода ее черная, как вода моря Мраков, она будто чернила, но притом она сладкая, хорошая, чистая. В ней нет рыбы, а есть большие черные змеи, одна на другой, их больше, чем рыб, но они не причиняют никому вреда. И есть в ней животное вроде маленькой кошки с черной шкурой, зовут его водяным соболем. Его шкуры вывозят в Булгар и Саджсин, а водится он в этой реке.
Когда я прибыл в их страну, то увидел, что эта страна обширная, обильная медом и пшеницей, и ячменем, и большими яблоками, лучше которых ничего нет. Жизнь у них дешева.
Рассчитываются они между собой старыми беличьими шкурками, на которых нет шерсти, и которые нельзя ни на что никогда использовать, и которые совсем ни на что не годятся. Если же шкурка головы белки и шкурка ее лапок целы, то каждые восемнадцать шкурок стоят по счету [славян] серебряный дирхем, связывают [шкурки] в связку и называют ее джуки. И за каждую из таких шкурок дают отличный круглый хлеб, которого хватает сильному мужчине…
А у славян строгие порядки. Если кто-нибудь нанесет ущерб невольнице другого или его сыну, или его скоту, или нарушит законность каким-нибудь образом, то берут с нарушителя некоторую сумму денег. А если у него их нет, то продают его сыновей и дочерей и его жену за это преступление. А если нет у него семьи и детей, то продают его. И остается он рабом, служа тому, у кого он находится, пока не умрет или не отдаст то, что заплатили за него. И совсем не засчитывают ему в его цену ничего за служение господину.
А страна их надежная. Когда мусульманин имеет дело с кем-нибудь из них и славянин обанкротился, то продает он и детей своих, и дом свой и отдает этому купцу долг.
Славяне храбры. Они придерживаются византийского толка несторианского христианства…
Я оставался у них с караваном длительное время, страна их безопасна. Харадж они платят булгарам. И нет у них религии, они почитают некое дерево, перед которым кладут земные поклоны. Так мне сообщил тот, кто знает их обстоятельства.
И прибыл я в город [страны] славян, который называют “Город Куйав” [Киев]. А в нем тысячи “магрибинцев”, по виду тюрков, говорящих на тюркском языке и стрелы мечущих, как тюрки. И известны они в этой стране под именем беджн[ак].
И встретил я человека из багдадцев, которого зовут Карим ибн Файруз ал-Джаухари, он был женат на (дочери) одного из этих мусульман. Я устроил этим мусульманам пятничное моление и научил их хутбе, а они не знали пятничной молитвы».
Поразительно, что Абу Хамид ничего, кроме «тысячи сынов магрибинцев», не заметил в Киеве. Впрочем, его интересуют торговля, верования, обычаи, меньше – внешний вид городов или местностей. Киев запечатлелся в его памяти только в связи с его «миссионерской» деятельностью.
Народом, разговаривающим «по-тюркски» и жившим в Киеве, были печенеги.
Знакомство с печенегами, кочевья которых протянулись от Волги до Дуная, несомненно, сыграло роль в выборе дальнейшего маршрута – Абу Хамид едет в Венгрию, где кочевники-тюрки, в значительной части исламизированные, составляли важнейшую ударную силу в руках венгерских королей. Здесь ал-Гарнати также выступает в роли наставника мусульман-кочевников: одних он учит обрядности, другие становятся его учениками.
«Я пробыл среди них три года, но смог посетить только четыре города. А эта область расположена от Великой Румии до границ Кустантинийи. И в ней есть горы, в которых добывают золото и серебро».
Абу Хамид отмечает изобилие и богатство Венгрии, дешевизну на ее рынках, в частности дешевизну рабов, и в особенности во время набегов.
В Венгрии ал-Гарнати прожил три года (1150–1153), подошла старость, пора было исполнить долг мусульманина – совершить паломничество в Мекку. Король Геза не хотел отпускать его из Венгрии (вероятно, ал-Гарнати действительно пользовался влиянием на мусульман Венгрии) и согласился на его отъезд лишь при условии его возвращения в Венгрию. В залог этого пришлось оставить старшего сына Хамида.
Абу Хамид отправился в Саксин, приняв на себя от Гезы поручение взять с собой посланца, чтобы набрать воинов из беднейших мусульман и тюрков, и какое-то дипломатическое поручение к «царю славян», т. е., очевидно, к великому князю киевскому Изяславу.
«И когда я прибыл в страну славян, то царь ее оказал мне почет, уважая его письмо и боясь его [царя Венгрии]. И перезимовали мы у него, а к весне выехали в страну тюрок, направляясь в Саджсин».
Из Киева в Саксин Абу Хамид отправился южным путем, через половецкие степи. «Из Саксина Абу Хамид плыл морем месяц в Хорезм, большую страну, где много городов, селений, рустаков, страну, богатую фруктами, славную своими учеными и поэтами…» Абу Хамид попал в Хорезм в период подъема политического могущества хорезмшахов.
После посещения Мекки он возвратился в Багдад, где его давний знакомый Ибн Хубайра пятый год был везиром халифа ал-Муктафи. Ибн Хубайра приветливо его встретил и даже добыл рекомендательное письмо к сельджукскому султану Конии с просьбой содействовать ал-Гарнати в возвращении в Венгрию, чтобы забрать семью.
Однако что-то помешало ему воспользоваться письмом халифа, и он остался в Ираке.
За сорок лет странствий ал-Гарнати повидал столько необычайного, сколько не снилось его собеседникам в Багдаде: Геркулесовы стопы и далекую Венгрию, морозы и короткие летние ночи Булгара, бревенчатые избы и огромную реку Итиль, кишмя кишащую необычайно вкусной рыбой.
Трудно сказать, что снова побудило ал-Гарнати отправиться в путешествие. Может быть, его подтолкнуло любопытство в сочетании с расчетом извлечь в этих краях наибольшую выгоду из своих знаний? Несмотря на солидный возраст, Абу Хамид полон энергии и миссионерского пыла. Вообще, активность ал-Гарнати в 50–60-е годы XII века, когда ему было от 70 до 80 лет, вызывает удивление. Если даже допустить, что это был очень крепкий старик (в Венгрии у него родился ребенок), то все же странно, что учиться в Египет он поехал только в возрасте 37 лет, а первый сын родился, когда ему было за сорок. Быть может, в год рождения ал-Гарнати вкралась ошибка, и он родился в 1099 или 1100 году? Тогда многое станет на место: в Каире он окажется в 17 лет, а годы наибольшей активности в Саксине и Венгрии придутся на его зрелый возраст. Тем более что о своем пребывании в Андалусии он сообщает мало сведений, основанных на личных впечатлениях. Но это только предположение некоторых историков.
Восхищенные слушатели упросили Абу Хамида записать свои рассказы о виденном и слышанном. Он назвал книгу Му‘риб ан ба‘д аджаиб ал-Магриб («Ясное изложение некоторых чудес Магриба»), посвятив ее Ибн Хубайре.
Успех книги превзошел ожидания автора, скептически смотревшего на свои способности. Через семь лет, в 1162 году, будучи в Мосуле, он написал второе сочинение, озаглавленное сначала Тухфат ал-албаб («Подарок умам»), а затем в несколько более полной редакции получившее то название, под которым оно более всего известно: Тухфат ал-албаб ва нухбат ал-а‘джаб («Подарок умам и выборка из чудес»). Это сочинение было прочитано автором в нескольких лекциях в келье Му‘ин ад-Дина, закончившихся 22 марта 1162 года; слушавшие получили разрешение автора распространять его на основании их записей.
Окончив Тухфат ал-албаб, ал-Гарнати переехал в Сирию, где и скончался в 1169–1170 году. Сочинения ал-Гарнати стали очень популярными. «Абу Хамид угадал спрос будущих поколений, и с этого времени жанр космографий, окрашенных элементами чудесного, делается особенно популярным».
Еврейский путешественник XII века. За тринадцать лет (1160–1173) объехал почти весь известный тогда мир. Написал книгу о своем путешествии.
Вениамин (Бен-Иона) Тудельский, испанский еврей из города Тудела в Наваррском королевстве, посетил Марсель, Рим, Валахию, Константинополь, Палестину, Ниневию, Багдад, Вавилон, Шираз, Самарканд, Тибет, Цейлон, Красное море, Египет, Сицилию, Италию, Германию и Францию.
В 1160 году он отплыл из Барселоны в Марсель, а затем отправился в Геную. Из Генуи он прибыл в Рим, затем посетил Неаполь и другие южные города. Из Италии Вениамин переправился в Грецию и Константинополь. Он сообщает интересные подробности о столице греческого царства.
В то время императором Византии был Мануил Комнин, который жил в роскошном дворце на берегу моря. «Там возвышались, – говорит Вениамин, – колонны из чистого золота и серебра… золотой трон, усыпанный драгоценными камнями, над которым золотая корона, свешивающаяся на золотых цепях, оказывалась как раз на голове императора, когда он садился на престол. Камни, украшавшие эту корону, были столь редки, что никто не мог их оценить, и ночью не было надобности в огне, так как было совершенно светло от блеска этих драгоценностей».
Путешественник сообщает, что купцы стекаются в Константинополь изо всех стран, и этот город так густо населен, что может идти в сравнение с одним только Багдадом. Жители Константинополя носят шелковые одежды, украшенные дорогим шитьем и золотой бахромой.
Из памятников Константинополя Вениамин упоминает о храме святой Софии, в котором «приделов (добавочных алтарей) столько же, сколько дней в году, а колонн и паникадил такое множество, что их невозможно сосчитать». Кроме того, он дает описание ипподрома, в котором для забавы народа показывают борьбу «львов, медведей, тигров, а также диких гусей и многих других птиц».
Из Константинополя Вениамин Тудельский переправился в Малую Азию, где посетил города Триполи, Бейрут, Тир, Сидон, Акку, Самарру. Отсюда путь его лежал через Иерусалим, Вифлеем и Хеврон в Дамаск, бывший в то время столицей турецкого царства. Дамаск произвел на путешественника сильное впечатление своей роскошью и благоустройством.
«Город, – говорит Вениамин, – окружен фруктовыми садами; на всей земле нет страны более плодоносной. Город расстилается у подошвы горы Гермона, на которой берут начало две реки – Амана и Фарфар; первая протекает через середину города, и из нее проведена вода во все большие дома, на площади и рынки. Дамаск ведет торговлю со всем миром. У измаилитов есть в Дамаске мечеть, называемая Гоман-Дамаск, то есть храм Дамаска. В этом храме есть стеклянная стена, имеющая триста шестьдесят пять отверстий. Солнце, спускаясь по двенадцати делениям, по числу часов в дне, входит каждый час в одно из этих отверстий, благодаря чему эти отверстия позволяют каждому узнать, который час».
Покинув Дамаск, Вениамин Тудельский посетил Баальбек-Небек – Гелиополис греков и римлян, построенный Соломоном; затем он приехал в Тудмур или Пальмиру, потом в Газу, сильно разрушенную землетрясением. После этого Вениамин отправился в Месопотамию, посетил Мосул на Тигре, Ниневию и Багдад – столицу и резиденцию арабских калифов, поразившую путешественника своей красотой.
Вениамин совершил также поездку к развалинам Вавилона, побывав на том месте, где, по преданию, возвышалась некогда вавилонская башня, «построенная народами до потопа».
Посетив потом много других городов, неутомимый путешественник попал, наконец, в город Басру, лежащий на Тигре у оконечности Персидского залива. Об этом значительном торговом городе путешественник не сообщает никаких подробностей. Оттуда он отправился в Персию и задержался некоторое время в большом, полуразрушенном городе Хузестане, который разделяется рекой Тигр на две части: богатую и бедную. Вениамин объехал почти всю Персию и через Хамадан прибыл в Исфахан, столицу страны, имевшую двенадцать миль в окружности.
Далее рассказ путешественника не отличается определенностью: мы видим его то в Ширазе, то в Самарканде, то у подошвы Тибетских гор. Отсюда Вениамин возвратился в Низампур и Хузестан на берегах Тигра; затем, после двухдневного плавания, он достиг Эль-Катифа – арабского города у Персидского залива, где добывают жемчуг. Переправившись через Оманское море, Вениамин прибыл в Хулан (Куилон) на малабарском берегу Индостана. По его словам, «в этой стране хорошо произрастают перец, корица, имбирь и другие пряности».
Перебравшись на остров Цейлон, жители которого фанатически поклоняются огню, путешественник отправился оттуда в Китай. Но из описания путешествия не ясно, достиг ли он в действительности этой страны.
Далее Тудельский снова объявляется на Цейлоне и вслед за тем на острове, по всей вероятности, Сокотре, при входе в Аденский залив. Переправившись после этого через Красное море, он приехал в Абиссинию, которую называет «Индией на суше». Спустившись вниз по течению Нила, он достигает вслед за тем местечка Холван, а оттуда, через знойную пустыню Сахару, приезжает в Каир.
Каир, по словам путешественника, большой город, с красивыми площадями; там никогда не бывает дождя, но Нил, выходящий ежегодно из берегов, орошает страну на пространстве «пятнадцати дней пути», что и делает ее необыкновенно плодородной.
Из Каира Вениамин проехал в Александрию, основанную некогда Александром Македонским. «Александрия, – говорит он, – большой торговый город, куда съезжаются купцы со всех частей света; город этот чрезвычайно многолюден, а улицы его так длинны, что кажутся бесконечными. В море, на целую милю от берега, вдается плотина, на которой стоит высокая башня, сооруженная еще Александром Великим; на вершине этой башни установлено стеклянное зеркало, в которое можно видеть находящиеся на расстоянии пятидесяти дней пути корабли, идущие из Греции или с запада». «Эта светящаяся башня, – добавляет Вениамин, – служит еще и теперь маяком для всех плывущих в Александрию, так как она видна за сто миль не только днем, но и ночью благодаря большому светильнику, горящему на ее вершине».
Из Египта Вениамин направился в Италию, а оттуда – через Германию – он попал в Париж. Описанием Парижа Тудельский и заканчивает повествование о своих путешествиях. Несмотря на некоторую сбивчивость изложения, это описание представляет ценный памятник географических знаний середины XII столетия.
Во время своих беспримерных для той эпохи скитаний Тудельский собрал сведения и о Руси. Он сообщал, что вся страна «наполнена горами и лесами», в которых водится драгоценный соболь, а также о том, что русские зимы отличаются нестерпимыми холодами.
Описание путешествий Вениамина Тудельского было опубликовано в 1543 году в Константинополе; затем книга была выпущена в Ферраре, Антверпене, Фрайбурге и других городах.
Вениамин Тудельский считается первым европейским путешественником, посетившим страны Востока.
Итальянский монах-францисканец, совершивший по поручению папы Иннокентия IV путешествие в земли, захваченные монголо-татарами, для установления дипломатических отношений с монгольскими ханами и образования союза против мусульман. Его отчет о путешествии впервые познакомил Европу с миром Востока тех лет. Автор «Истории монголов».
Джиованни дель Плано Карпини родился около 1182 года в городе Умбрии. В 1245 году, когда ему было уже 63 года, он предпринял путешествие в Центральную Азию, к великому монгольскому хану.
При Чингисхане и его преемниках, великих ханах Угедее и Мункэ, ранняя военно-феодальная Монгольская империя достигла размеров, неслыханных в истории человечества. В результате ряда грабительских походов монголы к середине XIII века завоевали Северный Китай, Туркестан, Иранское нагорье, Месопотамию, Закавказье и Восточную Европу. Монгольские походы сопровождались чудовищным разорением завоеванных стран. На жестоких монголов европейцы смотрели, как на дьяволов, вырвавшихся из бездны преисподней, и дали им название «тартар», или «татар», то есть сынов тартара, или ада. Ставки ханов, окруженные феодалами, стали обширными рынками, где можно было очень выгодно сбывать драгоценности, ткани, меха, различные диковинки и другие предметы роскоши. Европейцы узнали об этом и оценили выгоды торговли с богатыми монголами отчасти со слов западноазиатских купцов, отчасти от первых послов, отправленных в Центральную Азию римским папой и французским королем.
В 1206 году Чингисхан избрал столицей своего царства Каракорум – древний город в Центральной Азии, который был расположен на реке Орхон, у северных границ Китая.
Наступление монголов взволновало Папу Римского, задумавшего если не заключить союз с татарами, то хотя бы выведать их дальнейшие намерения. С этой целью папа Иннокентий IV и отправил к монгольскому хану свое первое посольство, которое привезло от хана высокомерный и малоутешительный ответ. Тогда папа решил послать к хану второе посольство, поручив эту миссию францисканскому монаху Джиованни дель Плано Карпини, слывшему умным и тонким дипломатом. Посланник папы должен был от имени Иннокентия IV представить хану предложение мира и прекращения нападений на христианские страны, но прежде всего должен был собрать сведения о монголах.
Монголы. Сцена пира
Карпини выехал в свое далекое путешествие в апреле 1245 года из Лиона, где находилась тогда резиденция папы. Он отправился сначала к чешскому королю Венцеславу, который дал ему грамоту к своим родным в Польшу.
Зимой 1245 года Карпини прибыл ко двору силезского князя Болеслава Рогатки. Здесь к нему присоединился послушник Бенедикт из вроцлавского францисканского монастыря.
В Ленчице у князя Конрада Мазовецкого они встретили владимирского князя Василия, сообщившего им много интересных сведений о татарах.
Руководствуясь указаниями Василия, они приобрели меха бобров и других пушных зверей, чтобы принести их в дар татарским вельможам. С этими подарками Карпини продолжил путь.
До Владимира-Волынского послы добрались в свите Василия, который задержал их у себя на несколько дней, чтобы они немного отдохнули перед дальней дорогой.
От Владимира до Киева послы поехали под охраной княжеских людей.
Везде были видны следы страшного опустошения. Карпини пишет об этом так: «…Татары вступили в землю язычников-турок; победив их, они пошли против Руси и произвели великое избиение в земле Руси, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руси; после долгой осады они взяли его и убили жителей города. Поэтому, когда мы ехали через их землю, мы находили в поле бесчисленное количество голов и костей мертвых людей. Этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь разорен почти дотла: едва существует там двести домов, а людей татары держат в самом тяжком рабстве. Уходя отсюда, они опустошили всю Русь».
Из Киева 4 февраля 1246 года посольство проследовало далее на восток. В Данилове Карпини опасно заболел. Поправившись, он купил телегу и продолжал путь. Приехав в Канев на Днепре, послы очутились в первом селении Монгольского царства. Отсюда наместник хана, смягченный подарками, приказал проводить их в татарский лагерь.
4 апреля путешественники прибыли в зимнее кочевье Батыя – Сарай-Бату. Татары, встретившие послов весьма недружелюбно, направили их к своему начальнику, стоявшему во главе авангарда из шестидесятитысячного войска. Предводитель авангарда в свою очередь отослал их под стражей к Батыю, второму по своему могуществу вождю после великого хана, находящегося в Каракоруме.
«Прежде чем нас повели к хану, – рассказывает Карпини, – нас предупредили, что мы должны будем пройти между двух огней, так как сила огня очистит нас от дурных намерений и от яда, если мы имеем какой-нибудь злой умысел против хана, на что мы и согласились, дабы снять с себя всякое подозрение».
Хан помещался в великолепном шатре из тонкого льняного полотна, окруженный штатом своих приближенных. О нем говорили, как о человеке очень ласковом со своими и чрезвычайно жестоком на войне. Карпини и его спутник были приняты Батыем.
Папская грамота была переведена толмачами на славянский, арабский и татарский языки, после чего ее прочли хану. Батый приказал отвести папским послам особую палатку, где им был приготовлен обед, состоявший всего-навсего из маленькой мисочки вареного проса. На другой день Батый призвал к себе обоих послов и приказал им поехать к великому хану.
Приказание направиться в Монголию соответствовало желаниям монахов. В то же время неприятной неожиданностью явилось для них распоряжение отправиться в дальнейший путь только вдвоем. Их свита должна была вернуться обратно.
В апреле 1246 года Карпини и Бенедикт снова отправились в путь в сопровождении двух проводников. Дорога была очень изнурительной из-за скудной пищи и быстрой езды; путешественников все время торопили, по пять-шесть раз на день меняя под ними лошадей.
Путь их странствия лежал через Арало-Каспийскую впадину к бассейну Сырдарьи, затем вдоль западного продолжения Тянь-Шаня, мимо озера Ала-Куль и далее почти прямо на восток – к ставке монголов у Каракорума.
В течение длительного путешествия послы неоднократно убеждались, насколько хорошо организована и исправно действует транспортная сеть монголов. На гигантской трассе протяженностью около восьми тысяч километров были расставлены многочисленные станции, где ожидали лошади и подводы, приготовленные для лиц, спешащих по государственным делам.
В мае путешественники оказались в урожайных и лесных местах Ферганской долины. В течение нескольких дней они ехали вдоль берега какого-то «Малого моря». Возможно, это было озеро Иссык-Куль. Начальник провинции Каракитай принял их хорошо и, желая оказать им почести, заставил танцевать перед ними двух своих сыновей и знатных придворных.
Из Каракитая путешественники отправились дальше через гористую и холодную страну налманов, кочевого народа, жившего близ озера Улюнгур.
Миновав горы, путешественники оказались в самой Монголии, стране, лежащей у северного края пустыни Гоби.
Эту местность Карпини описал следующим образом: «…частью чрезмерно гористая, а частью плоская и ровная, повсюду она каменистая, местами глинистая, а большей частью песчаная и бесплодная… даже сотая часть ее неплодородна. Она не может плодоносить, если не орошается речными водами, но вод и ручьев там немного, а реки очень редки».
Только 22 июля 1246 года Карпини и его спутник прибыли в Сыр-Орду, главную резиденцию великого хана, находившуюся недалеко от столицы его империи – Каракорума. Все путешествие от Волги до Сыр-Орды заняло у них три с половиной месяца.
Монахи попали туда в то время, когда на трон великого хана должен был взойти Гуюк, преемник Угедея, умершего весной того же года. Со смертью Угедея власть над Монгольским царством перешла на время к его вдове, матери Гуюка. Она приняла францисканца и его спутника в белом шелковом шатре, который мог вместить до двух тысяч человек.
Из всех областей Азии, завоеванных монголами, в ставку новоизбранного великого хана Гуюка прибывали делегации от покоренных оседлых народов и кочевых племен. Было пригнано множество верблюдов и породистых лошадей. Вблизи кочевья на возвышенности стояло пятьдесят повозок, нагруженных ценными подарками.
Около четырех тысяч собравшихся посланцев принесли своему властелину присягу на верность. Папские послы здесь впервые познакомились с китайцами и искусством китайских ремесленников. В ставке Гуюк-хана Плано Карпини встретил группу русских, в том числе великого князя Ярослава Всеволодовича (который вскоре был отравлен), отца Александра Невского.
Миновал целый месяц, прежде чем Гуюк был провозглашен великим ханом и принял папских послов.
Прием у Гуюк-хана прошел довольно быстро. Переводчиком был какой-то боярин из дружины отравленного Ярослава. Через несколько дней, 13 ноября, Карпини вручили ответное письмо хана к Папе Римскому, которое кончалось словами: «Мы поклоняемся нашему Богу и с его помощью разрушим весь мир от Востока до Запада».
Карпини, живя в орде, изучал быт и нравы татар, и его описания обнаруживают большую наблюдательность.
Монгольская империя, по словам Карпини, страна гористая, песчаная и почти безлесная. Хан и его приближенные, а также и все другие люди варят себе пищу и греются у огня, разведенного из бычьего и конского навоза. Хотя страна бесплодна, но стада разводятся здесь хорошо. Климат неровный, погода меняется резко. «Летом бывают такие грозы, что многих людей убивает молнией. Ветер свирепствует иногда с такой силой, что опрокидывает всадников… На этой земле зимой никогда не бывает дождя, но даже и летом дождя выпадает так мало, что он едва смачивает пыль и корни трав. Выпадает там также очень крупный град».
Больше всего монахи восхищаются неутомимостью и уменьем монголов легко переносить голод и стужу. «Татарин, напостившись день или даже два, напевал так весело, будто бы был после вкусного обеда….
Жилища у них круглые, изготовленные наподобие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. Наверху же, в середине, имеется круглое окно, откуда падает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком, двери сделаны также из войлока. Некоторые быстро разбираются и чинятся и переносятся на вьючных животных, другие не могут разбираться, но перевозятся на повозках… Куда бы они не шли – на войну или в другое место, они всегда перевозятся на повозках… Они очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами и козами, и лошадьми. Вьючного скота у них такое огромное количество, какого, по нашему мнению, нет и в целом мире».
Монголы очень суеверны: они верят в чары, колдовство и в очистительную силу огня. После смерти какого-нибудь вельможи вместе с ним зарывают чашу, полную мяса, кружку с кумысом, кобылицу с жеребенком и оседланного и взнузданного коня.
Монголы послушны своим начальникам. Они уклоняются от всякой лжи, избегают споров; убийства и грабежи между ними чрезвычайно редки; воровства у них почти вовсе не бывает, и драгоценные вещи не запираются. Эти люди безропотно переносят голод и усталость, жару и холод; они любят веселиться – играют, танцуют и поют при всяком удобном случае. Главный недостаток их состоит, по мнению Карпини, в том, что они горды и надменны с иностранцами и ни во что не ставят человеческую жизнь.
Мужчины не утруждают себя никакой домашней работой: охотиться, стрелять из лука, пасти стада, ездить верхом – вот и все их занятия. Девушки и женщины тоже отличаются ловкостью и смелостью. Они обязаны выделывать меха, изготавливать одежду, а также смотреть за скотом. Все домашние работы идут тем успешнее, чем больше в каждом доме женщин. Благодаря обычаю многоженства татары покупают себе столько жен, сколько каждый из них в состоянии прокормить.
Только осенью Карпини и его спутник выбрались из орды и в продолжение всей зимы пробирались по снежной пустыне. Весной они прибыли ко двору Батыя, снабдившего их пропуском, и 24 июня 1247 года добрались до Киева.
Карпини с чувством благодарности рассказывает о том, какой прием ему был там оказан: «Киевляне, узнав о нашем прибытии, все радостно вышли нам навстречу и поздравляли нас, как будто мы восстали из мертвых; так принимали нас по всей России, Польше и Богемии».
Плано Карпини представил папе «Исторический обзор» (в русском переводе «История монголов») о нравах монголов, их жизни, религии и государственном устройстве. Его обзор дополняется и уточняется данными, записанными при дворе папы со слов его спутника Бенедикта Поляка.
Путешествие Джиованни дель Плано Карпини открыло список великих путешествий европейцев в Азию.
Умер знаменитый путешественник в Риме в 1252 году.
Фламандский монах-францисканец и путешественник по Азии. В 1253–1255 годах по поручению французского короля Людовика IX совершил путешествие с дипломатическими целями ко двору монгольского князя Мунке в Каракоруме. Автор книги «Путешествие в восточные страны».
Спустя шесть лет после возвращения Плано Карпини францисканский монах Гильом де Рубрук, родом фламандец, был послан к монголам французским королем Людовиком IX. Новое посольство было вызвано следующим обстоятельством: Людовик вел войну с арабами в Сирии, и в то время как он преследовал их в Сирии, монгольский хан Эркалтай напал на арабов со стороны Персии и таким образом оказал Людовику услугу. Кроме того, разнесся слух, будто татарский хан принял христианство. Желая удостовериться в этом и заручиться новым союзником в борьбе против мусульман, Людовик и решил отправить Рубрука в Монголию.
Это было самое значительное до Марко Поло путешествие европейца по внутренней Азии.
Весной 1252 года Рубрук и его спутники отправились из города Акка (Акра, Аккон) – порта в Северной Палестине (к северу от мыса Кармел) в Константинополь, где задержались до мая следующего года. Получив рекомендательные письма от императора Болдуина II, они переплыли Черное море и высадились в порту Салдайя (Судак) на Южном берегу Крыма. Здесь монахи купили запряженную четырьмя волами крытую повозку и в мае 1253 года двинулись к низовьям Волги, где была ставка Батыя.
Рубрук и его спутники просили доложить Сартаку об их приезде, и тот согласился принять чужестранцев. Облачившись в церковные одеяния, разложив на подушке Библию, псалтырь, требник, распятие и кадило, с пением молитв они вошли в палатку Сартака. Сартак с любопытством рассматривал монахов и их одеяние, но в переговоры с ними не вступил, предложив им отправиться к его отцу, хану Батыю. Однако и Батый не захотел вступить в переговоры с посланниками французского короля, а отослал их к великому хану Мункэ, жившему в Каракоруме.
Маршрут Рубрука примерно совпадал с маршрутом Карпини. 8 августа он пересек Этилию (Итиль, то есть Волгу) – третью из четырех великих рек, которые он называет в своем описании. Продолжая свой путь примерно на восток в течение 34 дней после перехода реки Урал, он прибыл в бассейн реки Сырдарьи, откуда повернул на юго-восток. В течение семи дней Рубрук ехал горной дорогой, быть может, по северо-западным отрогам хребта Киргизского Алатау.
8 ноября он достиг долины реки Талас и города Кенчат, а на следующий день – другого поселения, ближе к горам. Вот что пишет об этом Рубрук: «Я спросил про горы и узнал, что это было продолжение Кавказских гор, которые простираются по обе стороны Каспийского моря, с запада на восток. Тут также я узнал, что мы уже проехали вышеупомянутое море, в которое впадает Этилия».
Вслед за этим Рубрук и его спутники перешли горы и пошли «прекрасной равниной, имея по правую руку высокие горы, а по левую – море или озеро; чтобы объехать его кругом, нужно 15 дней». Это было озеро Балхаш. Далее Рубрук поехал, как до него Карпини, мимо озера Ала-Куль и через Монголию ко двору великого хана, куда и прибыл 26 декабря. Отсюда после некоторой задержки Рубрук переехал вместе со всем двором в столицу Каракорум, куда так и не был допущен Карпини.
Великого хана в это время не было в столице, и поэтому Рубрук вместе со своими спутниками должен был отправиться в его резиденцию, находившуюся по ту сторону гор, в северной части страны. На следующий день состоялась церемония их представления ко двору хана. Следуя правилу францисканских монахов, они шли босые, причем отморозили себе пальцы на ногах, так как был сильный мороз. Когда татары ввели монахов к Мункэ, они увидели перед собой «курносого человека среднего роста, лежащего на большом диване; на нем была меховая одежда, блестящая, как шкура тюленя». Вокруг Мункэ-хана сидели на шестах соколы и другие птицы. Послам французского короля были предложены разные напитки: арак, кумыс и мед. Но послы воздержались от питья; сам же хан вскоре охмелел, и аудиенция должна была прекратиться.
После нескольких аудиенций у великого хана Рубрук получил позволение вернуться в Каракорум и там переждать зиму. Во время своего пребывания в Каракоруме Рубрук собрал интересные сведения о китайцах, об их нравах, обычаях, письме.
Монгольская столица не произвела на него впечатления, за исключением двора великого хана. Поразило монаха другое – наличие, кроме языческих, буддийских храмов, двух мечетей и одной христианской (несторианской) церкви – доказательство непонятной для средневековых католиков веротерпимости монголов.
Мункэ передал послу письмо французскому королю. Он называл себя в этом письме владыкой мира и требовал от французов присяги на верность, если они хотят жить с ним в мире.
Рубрук 6 июня 1254 года покинул монгольскую столицу и поехал обратно той же дорогой, но, достигнув города Астрахани, расположенного близ устья Волги, на этот раз направился к югу и через Дербент, Нахичевань, Эрзерум и Малую Азию достиг порта Акка на берегу Средиземного моря. В августе 1255 года он вернулся в свой монастырь.
Миссия в Каракорум принесла важные географические сведения. О Каспийском море Рубрук писал: «Это море с трех сторон окружено горами, а с северной стороны к нему прилегает равнина… Море это можно обогнуть в 4 месяца, и неправильно говорит Исидор, что это залив, выходящий из океана, ибо оно нигде не прикасается к океану, но отовсюду окружено землей». Исидор Севильский был энциклопедическим писателем начала VII века, черпавшим свои идеи у классических авторов. Если в свое время Геродот правильно описывал Каспий как внутреннее озеро, то последующие писатели отклонились от этого. Произведенное на месте исследование Рубрука подтвердило правильность положения, высказаннного Геродотом семнадцатью веками раньше.
Рубрук первым в европейской литературе указал на одну из основных черт рельефа Центральной Азии – наличие Центрально-азиатского нагорья. Этот вывод сделан из наблюдений над направлением течения азиатских рек, встречавшихся на пути: «Во всю дорогу я отметил только одно, о чем мне сказал в Константинополе… Болдуин де Гэно, который был там:…он всю дорогу… поднимался и никогда не спускался. Ибо все реки текли с востока на запад или прямо, или не прямо, то есть с наклоном к югу или к северу». Рубрук описал также, конечно в общих чертах, по расспросным данным, ряд стран Центральной и Восточной Азии. Он указал, что Катай (Северный Китай) прилегает на востоке к океану. Он собрал, правда, скудные и иногда неверные сведения о маньчжурах, корейцах и некоторых народностях Северной Азии.
Рубрук сообщает интересные подробности о крупной торговле солью с низовьев Дона: «На севере этой области находится много больших озер, на берегах которых имеются соляные источники; как только вода их попадает в озеро, образуется соль, твердая, как лед; с этих солончаков Батый и Сартак получают большие доходы, так как со всей Руссии ездят туда за солью, и со всякой нагруженной повозки дают два куска хлопчатой бумаги… Морем также приходит за этой солью много судов, которые все платят пошлину по своему грузу».
В дипломатическом отношении путешествие Рубрука не принесло никакой пользы. Христианская Европа не получила желанной помощи в борьбе против ислама. Однако это путешествие намного расширило знания о Центральной Азии, о которой Рубрук оставил превосходное сообщение. Составленное на латинском языке сочинение было впервые опубликовано в 1589 году.
Венецианский путешественник. Родился на острове Корчула (Далматинские острова, ныне в Хорватии). В 1271–1275 годах совершил путешествие в Китай, где прожил около 17 лет. В 1292–1295 годах морем вернулся в Италию. Написанная с его слов «Книга» (1298) – один из первых источников знаний европейцев о странах Центральной, Восточной и Южной Азии.
Книга венецианского путешественника в Китай Марко Поло в основном составлена по личным наблюдениям, а также по рассказам его отца Никколо, дяди Маффео и ряда других людей.
Старшие Поло не один раз, как сам Марко, а трижды пересекали Азию, причем два раза – с запада иа восток и один – в обратном направлении, во время первого путешествия. Никколо и Маффео оставили Венецию около 1254 года и после шестилетнего пребывания в Константинополе выехали оттуда с торговыми целями в Южный Крым, затем перебрались в 1261 году на Волгу. От средней Волги братья Поло двинулись на юго-восток через земли Золотой Орды, пересекли закаспийские степи, а затем через плато Устюрт прошли в Хорезм, к городу Ургенчу. Дальнейший их путь пролегал в том же юго-восточном направлении вверх по долине Амударьи до низовьев Зарафшана и вверх по нему до Бухары. Там произошла их встреча с послом завоевателя Ирана, ильхана Хулагу, направлявшимся к великому хану Хубилаю, и посол предложил венецианцам присоединиться к его каравану. С ним они шли «на север и северо-восток» целый год.
По долине Зарафшана они поднялись до Самарканда, перешли в долину Сырдарьи и по ней спустились до города Отрар. Отсюда их путь лежал вдоль предгорий Западного Тянь-Шаня к реке Или. Дальше на восток они шли либо вверх по долине Или, либо через Джунгарские Ворота, мимо озера Алаколь (восточнее Балхаша). Затем они продвигались по предгорьям Восточного Тянь-Шаня и вышли к оазису Хами, важному этапу на северной ветви Великого шелкового пути из Китая в Среднюю Азию. От Хами они повернули на юг, в долину реки Сулэхэ. А дальше на восток, ко двору великого хана, они шли по тому же пути, который проделали позднее вместе с Марко. В Венецию они вернулись в 1269 году.
Марко Поло скупо рассказывает о своем детстве, о первых шагах своей жизни до того дня, как он покинул Венецию и отправился в путешествие, принесшее ему бессмертную славу.
Формальное образование получали тогда очень немногие; тем не менее, вопреки мнению многих издателей и комментаторов, вполне возможно, что Марко умел читать и писать на родном языке. Во всяком случае, в своей книге Поло сообщает, что в течение своего путешествия к великому хану он старался «быть как можно внимательнее, примечая и записывая все то новое и необыкновенное, что приходилось слышать или видеть». Посему можно заключить, что мальчик, который, как известно, впоследствии, находясь в Азии, выучил четыре языка, мог хоть немного читать и писать по-итальянски. Не исключено, что он обладал кое-какими познаниями и во французском.
Приезд Никколо и Маффео в Венецию явился поворотным пунктом во всей жизни Марко. Он с жадностью слушал рассказы отца и дяди о загадочных странах, в которых те побывали, о многих народах, среди которых они жили, об их внешнем виде и одежде, их нравах и обычаях – чем они похожи и чем не похожи на венецианские. Марко заучил, какие товары покупают и продают различные племена, какие у них в ходу деньги, где какой народ встречается вдоль великих караванных путей, что где едят и пьют, какие обряды совершают с новорожденными, как женятся, как хоронят, во что верят и чему поклоняются. Бессознательно он накапливал практические познания, которые в будущем сослужили ему бесценную службу.
В 1271 году Николло, Маффео и семнадцатилетний Марко отправились в путешествие. Перед этим они встретились с только что взошедшим на престол папой Григорием X, который дал им в спутники двух монахов из ордена проповедников – брата Пикколо Виченцкого и брата Гильома Триполийского.
Три венецианца и два монаха доехали до Лаяса и начали продвигаться на Восток. Но едва они добрались до Армении, как узнали, что Бейбарс Арбалетчик, бывший раб, занявший трон мамелюков, вторгся со своим сарацинским воинством в эти места, убивая и круша все, что попадало под руку. Перед путешественниками встала весьма реальная опасность, но они решили идти дальше. Однако перепугавшиеся монахи предпочли вернуться в Акру. Они передали братьям Поло папские письма и подарки, предназначенные для великого хана.
Дезертирство трусливых монахов не обескуражило венецианцев. Дорогу они знали по прежнему своему путешествию, на местных языках говорить умели, они везли письма и дары от высшего духовного пастыря Запада к величайшему монарху Востока. И, самое важное: у них была золотая дощечка с личной печатью Хубилая, которая была охранной грамотой и гарантией того, что им будет обеспечена пища, кров и гостеприимство практически на всей территории, по которой предстояло пройти.
Первой страной, которую они проехали, была «Малая Армения» (Киликия) с портом Лаясом. Здесь шла оживленнейшая, широкая торговля хлопком и пряностями.
Из Киликии путешественники попали в современную Анатолию, которую Марко называет «Туркоманией». Он сообщает нам, что туркоманы выделывают самые тонкие и красивые в мире ковры.
Проехав Туркоманию, венецианцы вступили в пределы Великой Армении. Здесь, сообщает нам Марко, на вершине горы Арарат, находится Ноев ковчег. Гора эта недоступна из-за снегов, которые покрывают ее зиму и лето, но на снегу выступает что-то черное (ковчег), и это видно в любое время года.
Следующим городом, о котором рассказывает венецианский путешественник, был Мосул. Мосул расположен на западном берегу Тигра, напротив древней Ниневии, он так славился чудесными шерстяными тканями, что до сих пор определенный сорт прекрасной шерстяной ткани мы называем «муслин».
Путешественники остановились затем в Тебризе, крупнейшем торговом центре, куда съезжались люди со всех концов света, – здесь была цветущая купеческая колония генуэзцев.
В Тебризе Марко впервые увидел величайший в мире рынок жемчуга – жемчуг в больших количествах привозили сюда с берегов Персидского залива. В Тебризе его чистили, сортировали, сверлили и нанизывали на нити, а отсюда он расходился уже по всему свету. Выйдя из Тебриза, путешественники пересекли Иран в юго-восточном направлении и посетили город Керман.
Через семь дней пути от Кермана путешественники достигли вершины высокой горы. Чтобы преодолеть гору, потребовалось двое суток, и путники страдали от сильного холода. Затем они вышли на обширную цветущую долину: здесь Марко увидел и описал быков с белыми горбами и овец с жирными хвостами – «хвосты у них толстые, большие; в ином весу фунтов тридцать».
Теперь венецианцы вступили в опасные места, так как в этой части Персии было множество разбойников, называемых караунасами. Марко пишет, что они произошли от индийских женщин, а отцами у них были татары. Знакомство с караунасами едва не стоило Поло жизни. Разбойники захватили путников врасплох, и те бросились кто куда. Марко, его отец и дядя и кое-кто из их провожатых, всего семь человек, спаслись в ближнем селении. Всех остальных разбойники схватили и перебили или продали в рабство.
Заново составив караван, неустрашимые венецианцы двинулись к своей цели – к Персидскому заливу, к Ормузу. Здесь они собирались погрузиться на корабль и отплыть в Китай – Ормуз являлся тогда конечным пунктом морской торговли между Дальним Востоком и Персией.
Переход длился семь суток. Сначала дорога шла по крутому спуску с Иранского плоскогорья – горной тропе, где бесчинствовало множество разбойников. Потом, ближе к Ормузу, открылась прекрасная, хорошо орошенная долина – здесь росли финиковые пальмы, гранаты, апельсины и прочие фруктовые деревья, летали бесчисленные стаи птиц.
Во времена Поло Ормуз находился на материке. Позднее, в результате набегов враждебных племен, он был разрушен, и «жители перенесли свой город на остров в пяти милях от материка».
Очевидно, венецианцы пришли к выводу, что длительное плавание на здешних ненадежных судах да еще с лошадьми, обычно погружаемыми поверх накрытых кожей товаров, чересчур рискованно – они повернули на северо-восток, в глубь страны, по направлению к Памиру.
Больше недели ехали они по пустынным местам, где вода зелена, как трава, и очень горька, добрались до Кобиана, а затем совершили многодневный переход через пустыню и прибыли в Тонокаин. Жители этих стран весьма понравились Марко. Здесь он делает свои заключения о женщинах – первые из многих. Тонокаинские женщины произвели на него очень сильное впечатление, ибо когда через двадцать пять лет, побывав уже во многих странах, повидав множество женщин и, без сомнения, пережив немало увлечений, он писал свою книгу, то все еще мог сказать, что мусульманские девушки в Тонокаине самые красивые в мире.
Много дней венецианцы ехали по знойным пустыням и плодородным равнинам и оказались в городе Сапургане (Шибаргане), где, к удовольствию Марко, в изобилии водилась дичь и была превосходная охота. Из Сапургана караван направился к Балху, в северном Афганистане. Балх – один из старейших городов Азии, некогда столица Бактрианы. Хотя город сдался монгольскому завоевателю Чингисхану без сопротивления, завоеватель продал в рабство всю молодежь, а остальное население города перебил с неимоверной жестокостью. Балх был сметен с лица земли. Венецианцы увидели перед собой печальные развалины, хотя кое-кто из обитателей города, уцелевших от татарского меча, уже возвращался на старое место.
Именно в этом городе, как гласит легенда, Александр Македонский женился на Роксане, дочери персидского царя Дария.
Выйдя из Балха, путешественники в течение многих дней продвигались по землям, изобилующим дичью, фруктами, орехами, солью, пшеницей. Покинув эти прекрасные места, венецианцы на несколько суток снова попали в пустыню и прибыли наконец в Бадахшан (Балашан), мусульманскую область по реке Оке (Амударье). Там они видели большие копи рубинов, называемых «балашами», месторождения сапфиров, ляпис-лазури – всем этим Бадахшан славился в течение столетий.
Караван задержался здесь на целый год или вследствие болезни Марко, или потому, что братья Поло решили пожить в чудесном климате Бадахшана, чтобы убедиться в полном выздоровлении юноши.
От Бадахшана путешественники, поднимаясь все выше, пошли по направлению к Памиру – вверх по течению реки Оке; проходили они и через Кашмирскую долину. Марко, на которого, несомненно, эти места произвели глубокое впечатление, утверждает, что здешние жители занимаются колдовством и черной магией.
Из Кашмира караван пошел на северо-восток и поднялся на Памир: проводники Марко уверяли, что это самое высокое место в мире. Марко отмечает, что во время его пребывания там воздух был так холоден, что нигде не видно было ни одной птицы. Рассказы многих древних китайских паломников, пересекавших Памир, подтверждают сообщение Марко, то же самое говорят и новейшие исследователи. Восхождение на «крышу мира» так врезалось ему в память, что когда он, почти 30 лет спустя, диктовал свою книгу в далекой Генуе, он припомнил, как тускло горел на этой высоте разложенный путешественниками костер, как он светился другим, необычным цветом, насколько труднее обычного было там сварить пищу.
Спустившись с Памира по ущелью реки Гёз (Гёздарья – южный приток реки Кашгар), Поло вышли на широкие равнины Восточного Туркестана, ныне называемого Синьцзяном. Здесь то тянулись пустыни, то встречались богатые оазисы, орошаемые множеством рек, текущих с юга и запада.
Поло прежде всего побывали в Кашгаре – здешний климат показался Марко умеренным, природа, по его мнению, давала тут «все необходимое для жизни». Из Кашгара путь каравана лежал по-прежнему на северо-восток. По ходу своего путешествия Поло описал древний город Хотан, где столетиями добывались изумруды. Но гораздо важнее была здесь торговля нефритом, который из века в век шел отсюда на китайский рынок. Путешественники могли наблюдать, как в руслах высохших рек рабочие откапывают куски драгоценного камня – так это делается там и по сию пору. Из Хотана нефрит везли через пустыни в Пекин и Шачжоу, здесь он шел на полированные изделия священного и несвященного характера. Жажда китайцев к нефриту ненасытна, ценнее нефрита для них ничего нет, они считают его квинтэссенцией, материальным воплощением силы ян – светлого мужского начала мироздания.
Покинув Хотан, Поло, останавливаясь на отдых у редких оазисов и колодцев, поехали по однообразной, покрытой барханами пустыне.
На тридцатый день пути караван пришел в Шачжоу («Песчаный округ»), находившийся на границе пустыни. Именно здесь впервые наблюдал Марко чисто китайские нравы и обычаи. Особенно поразили его в Шачжоу похоронные обряды – он подробно описывает, как мастерили гробы, как уложенного в гроб покойника держали в доме, как совершали приношения духу умершего, как сжигали бумажные изображения и так далее.
Далее путешественники направились в город, который ныне носит название Ланьчжоу. По дороге Марко увидел яков: величина этих животных и их роль в хозяйстве произвели на него яркое впечатление. Ценный маленький мускусный олень (кабарга) – животное это водится в большом количестве там и поныне – так заинтересовал Марко Поло, что, возвращаясь на родину, он через тысячи миль провез с собой в Венецию «голову сушеную и ноги этого зверя».
И вот долгое путешествие через равнины, горы и пустыни Азии уже подходит к концу. Оно заняло три с половиной года. Можно представить себе радость Марко и его спутников, когда они увидели на горизонте конный отряд, посланный великим ханом, чтобы сопровождать венецианцев к ханскому двору.
Прием, оказанный путешественникам ханом Хубилаем, как это ни удивительно, Марко описал очень просто и сдержанно. Венецианцы опустились перед ханом на колени и поклонились ему до земли. Хубилай милостиво велел им встать и «принял их с честью, с весельями да с пиршествами».
Великий хан после официального приема долго разговаривал с братьями Поло: он хотел разузнать обо всех их приключениях, начиная с того дня, как они много лет назад уехали с ханского двора. Затем венецианцы представили ему подарки и письма, доверенные им папой Григорием (и двумя робкими монахами, повернувшими назад), а также вручили сосуд со святым маслом, взятым по просьбе хана от Гроба Господня в Иерусалиме и бережно хранимым при всех превратностях и опасностях долгого пути с берегов Средиземного моря. Марко был занесен в список придворных.
Юный венецианец очень скоро привлек к себе внимание Хубилая. Это произошло благодаря уму и сообразительности Марко: он заметил, как жадно воспринимал Хубилай всякие сведения о подвластных ему землях, об их населении, обычаях, богатствах; венецианец видел также, что хан не терпит, когда посол, выполнив все порученные дела, возвращается без каких-либо дополнительных сведений и наблюдений, добытых сверх инструкций. Решив воспользоваться этим, Марко принялся собирать сведения, делая записи о каждом месте, в которое попадал, и всегда делясь своими наблюдениями с ханом.
Согласно утверждению самого Марко, великий хан решил испытать его в качестве посла и направил в отдаленный город Караджан (в провинции Юньнань) – город этот был так далеко от Ханбалыка, что Марко «едва обернулся за шесть месяцев». Юноша справился с задачей блестяще и доставил своему владыке множество весьма интересных сведений. Рассказы Марко зачаровали великого хана: «В глазах государя этот благородный юноша обладал скорее божественным разумом, нежели человеческим, и любовь государя возрастала… пока государь и весь двор уже ни о чем не говорили с таким удивлением, как о мудрости благородного юноши».
Венецианец пробыл на службе у великого хана семнадцать лет. Марко нигде не раскрывает читателю, по каким именно делам направляли его в качестве доверенного лица хана Хубилая в течение долгих лет. Точно проследить его путешествия по Китаю невозможно.
Марко сообщает о народах и племенах Китая и соседних с ним стран, об удивительных взглядах тибетцев на мораль; он описал коренное население Юньнани и других провинций.
В награду за преданность и в знак признания его административных способностей и знания страны Хубилай назначил Марко правителем города Янчжоу, в провинции Цзянсу, на Великом канале, близ его соединения с Янцзы. Рассказывая об этом, автор скупо замечает, что «народ тут торговый и промышленный», что особенно много делают здесь оружия и доспехов.
Венецианцы пользовались покровительством и великими милостями Хубилая, на службе у него они приобрели и богатство и власть. Но ханское благоволение вызывало по отношению к ним зависть и ненависть. Врагов при дворе Хубилая у венецианцев делалось все больше и больше. И они засобирались в путь. Однако хан сначала не хотел отпускать венецианцев.
Хубилай призвал к себе Марко вместе с его отцом и дядей, говорил им о своей великой любви к ним и просил, чтобы они обещали, побывав в христианской стране и у себя дома, вернуться к нему. Он приказал дать им золотую дощечку с повелениями, чтобы по всей его земле им не чинилось задержек и всюду давалось продовольствие; он приказал снабдить их для безопасности провожатыми, а также уполномочил их быть его послами к папе, французскому и испанскому королям и к другим христианским владетелям.
Великий хан приказал снарядить в плавание четырнадцать судов. Пробыв много лет на службе у Хубилая, венецианцы вернулись на родину морем – вокруг Южной Азии и через Иран. В 1292 году китайская флотилия двинулась от Зейтуна на юго-запад, через Чинское (Южно-Китайское) море. Марко во время этого перехода услышал об Индонезии – о «7448 островах», разбросанных в Чинском море, но побывал он только на Суматре, где путешественники прожили пять месяцев. От Суматры флотилия перешла к острову Шри-Ланка мимо Никобарских и Андаманских островов. Марко описывает быт шриланкийцев, месторождения драгоценных камней и прославленные жемчужные ловли в Полкском проливе. От Шри-Ланки корабли прошли вдоль Западной Индии и Южного Ирана, через Ормузский пролив в Персидский залив.
После трехлетнего плавания венецианцы в 1295 году прибыли домой. По некоторым данным, Марко участвовал в войне с Генуей и около 1297 года во время морского боя попал в плен к генуэзцам. В тюрьме в 1298 году он продиктовал «Книгу», а в 1299 году был освобожден и вернулся на родину. Он доживал свой век как состоятельный, но далеко не богатый венецианский гражданин. Умер он в 1324 году.
Подавляющее большинство биографов и комментаторов полагает, что Марко Поло действительно совершил те путешествия, о которых он говорит в своей «Книге». Однако до сих пор остается немало загадок.
Как мог он во время своих путешествий «не заметить» грандиознейшего в мире оборонительного сооружения – Великой Китайской стены? Почему Поло, столько лет живший в северной столице Китая и побывавший во многих китайских городах, видевший, следовательно, многих китайских женщин, ни звуком не обмолвился о распространенном уже тогда среди китаянок обычае уродовать ступни ног? Почему Поло нигде не упоминает о таком важном и характерном для Китая продукте массового потребления, как чай? А ведь именно в связи с такими пробелами «Книги» и с тем, что Марко, несомненно, не знал ни китайского языка, ни китайской географической номенклатуры (за малыми исключениями), некоторые наиболее скептические историки в первой половине XIX века предположили, будто Марко Поло никогда не бывал в Китае.
В XIV–XV веках «Книга» Марко Поло служила одним из руководств для картографов. Очень большую роль «Книга» Марко Поло сыграла и в истории великих открытий. «Книга» Марко Поло принадлежит к числу редких средневековых сочинений – литературных произведений и научных трудов, которые читаются и перечитываются в настоящее время. Она вошла в золотой фонд мировой литературы, переведена на многие языки, издается и переиздается во многих странах мира.
Монах-францисканец и путешественник по Азии. В 1318–1330 годах в качестве миссионера предпринял большое путешествие по Азии. Первым из европейцев достиг Тибета.
Первые достоверные и достаточно обстоятельные сведения о странах и народах Центральной Азии и Дальнего Востока начали поступать в Европу лишь в эпоху монгольских завоеваний. Эти сведения приносили купцы и католические монахи, которые по поручению Папы Римского и европейских монархов отправлялись во главе дипломатических миссий в ставку монгольских ханов в Каракоруме или к императорскому двору в Пекине.
Многие из этих первопроходцев благодаря собранным ими ценным географическим сведениям вошли в историю познания Земли. Среди них – имя замечательного путешественника Одорико Матиуша. Добытые им сведения о странах и народах Азии, очищенные от небылиц и неточностей, как и материалы Марко Поло, были использованы позднее знаменитыми картографами, в том числе венецианцем Фра Мауро.
Одорико Матиуш (Одерих Матиусси), чех по происхождению, родился около 1274 года (по другим данным, на 12 лет позже) в деревушке Вилла-Нова, близ города Порденоне, в исторической области Фриули (ныне входит в состав итальянской провинции Удине). От этих названий произошли и другие два имени, под которыми он известен: Одорико Порденоне и Одорико Фриульский.
Край, где родился Матиуш, в то время принадлежал Чешскому королевству и был больше связан со славянскими землями, чем с Италией. Отец будущего путешественника служил в местном гарнизоне, но сына привлекала деятельность проповедника христианства, и он вступил в ряды монашеского ордена францисканцев.
Свою миссию в качестве странствующего проповедника Матиуш начал в 1316 году или чуть позже. Он не получил образования. Однако его работы стали важнейшим документом сношений Европы с Востоком того периода.
Маршрут Матиуша начался от стен Константинополя, тогдашней столицы Византийской империи, стоящей на трансперсидском торговом пути с конечным пунктом в Ормузе.
От Константинополя Матиуш прошел к Трапезунду (ныне Трабзон на северо-востоке современной Турции). Миновав затем Эрзурум, Одорико попал в Тавриз (Тебриз в Иранском Азербайджане). Этот крупнейший в средние века азербайджанский центр произвел на чешского путешественника большое впечатление богатством и красочностью базаров, роскошью странноприимных домов, великолепием мечетей и медресе. Одорико называет Тавриз «лучшим городом на свете». Отмечая выгодное положение города на большом торговом пути, он говорит, что «весь мир шлет ему товары».
Следующий пункт маршрута – город Кашан в центральной части Ирана, место, где изготовлялись удивительные по красоте изразцы, которыми до сих пор блещут самаркандские и бухарские памятники старины. От Кашана путешественник направился на юг Ирана, к городу Персеполю (по-гречески «город персов»). Сооруженный в V–VI веках до н. э., он был когда-то известен роскошной царской резиденцией с многоколонными залами, великолепной парадной лестницей, на скульптурных рельефах которой были изображены народы, покоренные хеменидами.
Дальнейший путь Матиуша пролегал в Багдад, тогдашнюю столицу одного из уделов державы Хулагидов, а затем в Ормуз, находившийся на берегу пролива, соединяющего Персидский и Оманский заливы Аравийского моря. Ормуз был главным пунктом торговых связей стран Среднего и Ближнего Востока с Индией. Здесь Одорико обращает особое внимание на конструкцию кораблей, отмечая, что скреплены они только бечевками. «На одном из этих судов, – говорит путешественник, – я плыл сам и не мог там найти ни кусочка железа».
Весной 1321 года Матиуш морским путем попадает в район Бомбея. «Индия, – записывает он, – оказалась не островом, а землей, сильно опустошенной татарами (монголами)». Попытка францисканца развернуть здесь проповедническую деятельность не увенчалась успехом. В Индии сосуществовали многие религии: мусульманство, активно поддерживаемое фанатичными правителями, брахманизм со свойственным ему жестоким ритуалом жертвоприношений и множество разных форм анимизма и идолопоклонства. Одорико поразил здесь обычай сожжения вдов с умершими мужьями. Местные христианские (несторианские) общины подвергались гонениям. Одорико вскоре покидает эти места, взяв направление на юг. На Малабарском берегу Одорико опять встретил старые несторианские центры, но и здесь он убедился в бесполезности своей миссионерской деятельности.
Всегда интересуясь природными особенностями, он отметил, что в здешних лесах водится множество хищных зверей и обезьян.
Самую южную оконечность Индостанского полуострова путешественник обогнул на большом корабле, вмещавшем 700 человек. Заглянув попутно на Цейлон (Шри-Ланка), он направился затем к крупному индийскому портовому городу Мадрасу. Коромандельское побережье, где находится Мадрас, привлекало арабских, китайских и других торговцев, вывозивших отсюда ароматические травы, рубины, жемчуг. Местное население тоже находилось под властью монголов и с 70-х годов XIII века посылало им дань.
Одорико привлекал в Мадрас прах апостола Фомы, которому он, как ревностный христианин, хотел поклониться. Из Мадраса после 50 дневного плавания Матиуш прибыл на Большие Зондские острова. Он первым из европейцев упоминает Суматру. «Здесь я, – говорит Одорико, – начал терять из виду Полярную звезду, так как Земля ее заслоняла». Из этой фразы нетрудно понять, что нашу планету наблюдательный чешский путешественник Средневековья представлял себе в виде шара.
Суматру он миновал морским путем с восточной стороны и оказался в порту Семаранг на острове Ява. Он отметил пышную тропическую природу острова, роскошь построек местных владык.
Далее на пути монаха-путешественника оказался Борнео (Калимантан), крупнейший из островов Большого Зондского архипелага. Рассказывая о нем, Одорико, в частности, подробно описывает саговую пальму, из густого клееобразного сока которой приготовляют «муку» и «другую пищу». Он говорит также о «духовых» ружьях, которыми пользуются на охоте жители острова (имеются в виду духовые трубки со стрелами).
С Борнео Матиуш направляется в Индокитай, но долго там не задерживается. Снова долгий морской переход. И вот наконец сын Средиземноморья ступил на китайскую землю, высадившись, очевидно, в Макао.
Уже с первых шагов на этой земле он обращает внимание на то, что она богата хлебом, вином, рисом, мясом, рыбой и другими продуктами. По широкой извилистой реке Жемчужной – рукаву дельты Сицзяна – он поднимается к Кантону (Гуанчжоу), одному из древнейших городов и важнейших портов страны. Долины Жемчужной и Сицзяна – густо заселенный сельскохозяйственный район.
Гость из далекой Европы, считавший Венецию образцом большого города, был поражен размерами Кантона, который, по его оценке, в три раза больше Венеции. Монах наблюдает кипучую жизнь города и среди прочего отмечает: «Во всей Италии нет такого количества кораблей, сколько их в одном этом городе».
Он сравнивает и другие города Южного Китая с итальянскими. «Величайшим городом в мире» называет Матиуш Ханчжоу (Катусай), подобно Венеции расположенный на берегу морского залива. «Город имеет 100 миль в окружности, – пишет Одорико, – и насчитывает более 12 тысяч мостов». В те времена этот крупнейший торговый и ремесленный центр Китая славился, в частности, шелками.
Озорико посетил ряд других больших городов Южного Китая, в том числе Нанкин. Отсюда по Великому каналу он добирается до Хуанхэ. «Река проходит через самую середину Китая, – пишет он, – и, когда разливается, производит громадные разрушения, подобно реке По у Феррары».
По Великому каналу Матиуш прибыл в конечный пункт своего путешествия – Пекин, тогдашний Ханбалык (город хана). В Пекине он прожил три года, узнав о Китае и китайцах много нового. Он рассказывает, например, о том, что «признаком знатности у мужчин служат длинные ногти, а у красивых женщин… маленькие ножки, по этой причине матери, как только у них рождаются девочки, так сильно перевязывают им ступни, что те более не растут». Впервые Матиуш описал и судоходство на Великом канале.
Вместе с другими католическими монахами, находившимися в Пекине, Матиуша по праздникам приглашали в императорский дворец. Наблюдая придворную жизнь, он отмечает, что у престола богдыхана, проявляющего большую веротерпимость, толпятся и молятся за него люди разных народностей и вероисповеданий – христиане, магометане, буддисты, даосисты, последователи Конфуция и другие. Но Одорико понимал, что дело не столько в веротерпимости хана, сколько в его хитрости. Окружая себя представителями покоренных народов, позволяя им молиться за «свыше данного владыку», формируя из них свою гвардию, делившуюся на подразделения по языку, происхождению и религии и тем самым разобщенную, великий хан обеспечивал прочность своего трона.
Есть у Одорико и некоторые сведения об административном устройстве страны, средствах связи, организованной монгольскими правителями. Вся империя делится на 12 частей. Везде имеются подставы и гостиницы. Если донесение очень срочное, гонцы передвигаются на быстро бегающих верблюдах – дромадерах, а не на лошадях. Приближаясь к подставе, гонец трубит в рог, и из гостиницы сразу же выезжает следующий гонец. Таким образом донесение доставлялось великому хану вместо месяца за один день. Приносили известия и скороходы. Подставы для них располагались через каждые три мили. (Скороходы носили пояса с колокольчиками, звон которых извещал об их приближении.)
В обратный путь Одорико отправился через провинции Шаньси, Сычуань и через Тибет – самое высокое и обширное в мире нагорье, отличающееся крайней суровостью климата. Одорико интересуют своеобразный быт и религия тибетцев – ламаизм, то есть северная ветвь буддизма, приближенного к местным, сходным с шаманскими верованиям. Его многое удивляет, вызывает в душе различные чувства. Он, например, не может спокойно смотреть на то, что людей в Тибете не хоронят, как принято у христиан, а, разрубив на части, оставляют на съедение священным птицам – грифам.
Одорико, по-видимому, посетил Лхасу (у него – Гота) – столицу Тибета, и если не был первым европейцем, побывавшим в ней, как считает английский исследователь Бейкер, то, по крайней мере, первым ее описал. Обобщая свои наблюдения о Лхасе, Одорико говорит: «Их главный город очень красив и построен весь из белого камня, а его улицы хорошо вымощены».
В мае 1330 года Одорико продиктовал в Падуе собрату-монаху рассказ о своих путевых наблюдениях и приключениях, а в самом начале 1331 года поехал с незаконченным отчетом к римскому папе. Однако на пути 14 января в Удинесском монастыре он скончался. Здесь же, в монастыре, в присутствии множества людей его похоронили под алтарем как святого, хотя приобщили к лику святых значительно позже.
Венецианский скульптор Филиппо де Санти изваял на его могиле мраморный памятник.
Арабский путешественник и географ. Им составлено 69 карт, хотя и очень несовершенных, но имеющих огромное значение для суждения о географических понятиях того времени.
Первое путешествие длилось 24 года (1325–1349). Описал путешествия по Египту, Аравии, Месопотамии, Сирии, Малой Азии, Ирану, Крыму, южным районам Руси, Средней Азии, Индии, Китаю, Испании, Западному и Центральному Судану.
Ибн Баттута родился 24 февраля 1304 года. Он провел свои юные годы на африканском берегу Гибралтарского пролива в городе Танжере, история которого насчитывает несколько тысячелетий. Сведений о его детских и юношеских годах не сохранилось. Единственный источник – его книга «Путешествий» – сообщает отдельные, весьма скудные биографические сведения. Прежде всего полное имя Ибн Баттуты – Абу Абдаллах Мухаммед ибн Абдаллах ал-Лавати ат-Танджи, – как и все арабские имена, содержит ряд указаний на происхождение его владельца. Баттута был сыном некоего Абдаллаха; его собственного сына также звали Абдаллах. Нисбы указывают на этническое и географическое происхождение их носителя: первая – от берберского племени Лавата, вторая – от города Танжера. Наконец, само имя «Ибн Баттута» значит, что марокканец является потомком некоего Баттуты. Кроме того, к фамилии добавляется еще и лакаб (почетное прозвище) – шамс ад-дин, что значит «солнце веры».
Ибн Баттута, видимо, уже в молодые годы обладал весьма обширными знаниями в области традиционных мусульманских наук – богословия, права и т. д., так как еще в начале своих путешествий неоднократно исполнял обязанности кади – судьи. По возвращении из странствий он уже слыл большим знатоком юриспруденции: современники добавляли к его имени еще лакаб – факих, то есть весьма образованный законовед, хорошо разбирающийся в вопросах мусульманского права. Принадлежность к правоверному исламу до определенной степени определила мотивы и его первого путешествия – паломничество в священный город мусульман Мекку, и дальнейших странствий – желание повидать мусульманские святыни в других странах и вообще мусульманский мир.
Ибн Баттута, несомненно, достаточно хорошо знал и науки светские, прежде всего литературу и искусство стихосложения, и даже преподносил свои стихи правителям, на службе у которых находился. В большинстве случаев он появлялся в новых местах как богатый купец из далеких стран, чем сразу же обращал на себя внимание. Не лишенный дипломатических способностей, он быстро приобретал влияние при дворах монархов и зачастую становился одним из фаворитов.
Итак, Ибн Баттута 2 числа месяца раджаба 725 года хиджры мусульманского лунного календаря (14 июня 1325 года) пустился в путь с намерением совершить паломничество (хадж) в Мекку и побывать на могиле Мухаммеда в Медине. Но поехал Ибн Баттута не прямым путем. Дорога его проходила через важнейшие центры африканского побережья Средиземного моря. Первый этап путешествия охватывал северные районы территорий нынешних арабских государств Северной Африки – Марокко, Алжира, Туниса, Ливии, Египта – и завершался в Каире.
Чем дальше на восток от Танжера, тем более богатые города встречались на пути Ибн Баттуты. Его, как правоверного мусульманина, прежде всего интересовало все, что так или иначе связано с исламом. Христиан он старался избегать.
В Тунисе Ибн Баттута присоединился к каравану паломников, следовавшему в Мекку. Пилигримы сразу же обратили внимание на глубокие познания молодого танжерца в мусульманских науках, избрав его своим кади.
Весной 1326 года караван прибыл в Александрию, крупнейший город Средиземноморья. Затем караван направился в Каир. Огромный город буквально ослепил своим блеском Ибн Баттуту. Величественный Нил, прекрасные дворцы и мечети… Осмотрев достопримечательности Каира и его окрестностей, а также подробно ознакомившись с системами государственного и местного управления и судопроизводства в Египте, Ибн Баттута отправился дальше на юг, к побережью Красного моря, чтобы оттуда через море добраться до Аравии. Караван, в составе которого он следовал, благополучно добрался до первого порога на Ниле и, повернув на восток, прибыл в порт Айзаб.
Здесь неожиданное препятствие заставило Ибн Баттуту изменить намеченный маршрут: переправиться через Красное море оказалось невозможным из-за военных действий между египетскими войсками и восставшими бедуинскими племенами. Пришлось возвращаться тем же путем в Каир.
Неудача не обескуражила Ибн Баттуту и его спутников. К цели их путешествия – Мекке – можно было попасть и северным путем, через Малую Азию, Палестину и Сирию. Пилигримы решили добраться до Дамаска и там присоединиться к большому каравану паломников, который ежегодно отправлялся оттуда в Мекку. Вынужденное изменение маршрута давало возможность осмотреть еще и многочисленные «святые места» и исторические памятники Сирии и Палестины.
Ибн Баттута описывает все посещенные им древние города, от Хеброна и Иерусалима до Халеба и Дамаска. Он посетил Газу, Тир.
Дамаск поразил Ибн Баттуту так же, как он поражал и всех других путешественников, побывавших в этом городе. «Красота его превыше красоты всех других городов», – пишет он. Особенно Ибн Баттута отмечает мечеть Омейядов. Длина ее превышала 150 метров, ширина – 100 метров. Одновременно в ней могут совершать молитву несколько тысяч верующих. Недаром средневековые арабские авторы называли мечеть Омейядов «четвертым чудом света». Здание мечети было богато украшено золотом, драгоценными камнями, редкостными мраморными плитами, глазурованными образцами и великолепной многоцветной мозаикой с позолотой.
Правда, в городе свирепствовала чума. Если верить путешественнику, ужасный бич ежедневно уносил в могилу до 20 тысяч человек.
В сентябре 1326 года в составе каравана паломников он направился в Мекку. Вскоре караван благополучно достиг священного города. «Мекка, – сообщает путешественник, – большой город прямоугольной формы, построенный на дне долины, которая окружена со всех сторон горами. Следовательно, каждый, кто достигает Мекки, видит город прежде, чем войдет в него».
Долг каждого правоверного мусульманина – хотя бы раз в жизни побывать на родине основателя ислама Мухаммеда, в «матери городов» Мекке, и прикоснуться устами к священному черному камню. Паломничество, или хадж – одна из пяти основных обязанностей мусульман.
Войдя в Мекку, паломники направляются к ее главной мечети Бейт Аллах (Дом Бога), куда ведут все улицы города. Несколько десятков каменных ворот открывают путь во двор мечети. В центре его находится Кааба (от арабского «куб»). Здесь паломники целуют черный камень в стене Каабы: в судный день он должен возвестить, кто из совершавших хадж целовал его «праведными устами». Поцеловав черный камень, паломник семь раз обходит вокруг Каабы, затем совершает ритуальный пробег между расположенными в ста шагах от нее холмами Сафа и Марва (Агарь, мать Исмаила, семь раз пробежала между ними в поисках воды для сына) и пьют воду из колодца Земзем.
Далее начинается самая ответственная часть хаджа. Паломники поднимаются на гору Арафат, возвышающуюся в семи часах пути от Мекки. На этой горе, согласно легенде, Адам и Ева встретились после грехопадения. В Мине бросают камешки в «дьяволов» – трех бывших идолов. 9-го зуль-хиджжа слушают трехчасовую праздничную молитву, затем отправляются в Муздальфу (в нескольких километрах от Арафата) и там слушают проповедь мекканского имама, после чего поздравляют друг друга со званием хаджи. На следующий день начинается праздник курбан-байрам, длящийся три дня.
Как истинный мусульманин, Ибн Баттута посетил и второй священный город – Медину, где похоронен пророк Мухаммед, ибо «молитва, вознесенная к Аллаху в Медине, стоит тысяч молитв, произнесенных в другом городе». Ибн Баттута, слышавший немало рассказов о богатых городах Ирака и Ирана, о замечательных дворцах и мечетях, библиотеках, старинных книгах и выдающихся ученых, снова отправляется в путь, к берегам Тигра и Евфрата, а затем дальше на восток, в Иран.
Басра поразила его бесчисленным множеством купцов и моряков, приезжавших сюда. Путешественник увидел здесь купцов, которые плавали в далекие страны и привозили оттуда пряности, шелк, золото, черных и белых рабов.
Но самым замечательным городом средневекового Ирака был Багдад. Севернее Багдада расположился Мосул, чье название (от арабского «связывать», «соединять») объясняется его ролью торгового моста между Востоком и Западом. «Мосул опоясан двумя крепкими стенами, – рассказывает Ибн Баттута, – с многочисленными башнями, расположенными близко друг от друга. Ни в каких других городах не видел я подобных стен, кроме столицы Индии Дели. Мосул имеет много предместий с мечетями, банями, постоялыми дворами и базарами».
Неподалеку от Басры, на противоположном берегу Шатт-эль-Араб, расположился Абадан, один из крупнейших портов современного Ближнего Востока. В XIV веке, по свидетельству Ибн Баттуты, он был еще «не более чем большой деревней». Далее на север и восток лежали цветущие города Ирана – Шираз, Исфахан, Мешхед, Нишапур. Персидские города приводили в изумление своей красотой и богатством всех средневековых путешественников, побывавших здесь. Нишапур Ибн Баттута называет «маленьким Дамаском». Товары из этого города вывозили во многие страны Востока.
Новый маршрут Ибн Баттуты пролегал по древним арабским морским путям, хорошо известным жителям Аравии с давних времен. Он последовательно побывал во всех крупнейших гаванях Аравии и побережья Восточной Африки, проделав путь, по которому в течение нескольких столетий плавали арабские торговые суда.
Посетив шиитские святыни и древнейшие города Ирана и Месопотамии, Ибн Баттута во второй раз отправился в Мекку. Там из-за сразившей его болезни он был вынужден прожить около двух лет. Оправившись от недуга, неутомимый странник собрался в путь, пролегавший теперь преимущественно по морю.
Из Мекки он добрался до Джидды – морских ворот «священного города», известной также несколькими достопримечательностями, почитаемыми мусульманами. К востоку от города расположен холм длиной 60 метров. Согласно преданию, здесь покоится тело «матери всех живущих» – Евы. Отсюда и название города Мадинат ал-Джидда – «город Праматери». Сев на корабль, Ибн Баттута переправился через Красное море и, совершив небольшое путешествие по суше, прибыл в старинный суданский порт Суакин. Отплыв из Суакина, Ибн Баттута вновь пересек Красное море и высадился в Северном Йемене, проследовав, таким образом, по маршруту, которым собирался первоначально попасть в Мекку.
В Йемене он осмотрел древние города Забид, Таиза, Сану. «Забид – большой и людный город, – пишет Ибн Баттута, – полный пальмовых деревьев, рощ и ручьев. Он воистину самый прекрасный город Йемена. Жители его отличаются хорошим настроением, правдивым характером и красивой внешностью, особенно здешние женщины, которые необычайно красивы».
Таиза, «столица правителя Йемена», также восхитил путешественника своей красотой, но жители столицы ему не понравились из-за их «презрительности и невоспитанности». Из Таиза Ибн Баттута отправился в Сану – древнюю столицу страны.
Наконец Ибн Баттута достиг Адена, который средневековые путешественники называли «первым рынком Аравии». Отсюда началось плавание вдоль восточного берега Африки до Мозамбикского пролива. Следуя сомалийским берегом, корабль причалил в Могадишо, важном торговом центре Восточной Африки. «У жителей есть множество верблюдов, которых они ежедневно режут сотнями. У них также много баранов, и они богатые торговцы. В Могадишо делают прекраснейшие ткани, которые вывозят в Египет и другие страны».
В стране берберийцев он познакомился с нравами и обычаями местных племен, после чего переплыл Красное море и, следуя вдоль аравийского берега, прибыл в город Зафар, лежащий на берегу Индийского океана. Здесь он встретил великолепную растительность: бетель, кокосовые пальмы и другие деревья образовывали роскошные леса.
Дальнейший путь Ибн Баттуты проходил вдоль берегов Восточной Аравии и Южного Ирана – районов, где располагались крупнейшие средневековые арабские порты.
Во времена Ибн Баттуты роль крупнейшего порта Персидского залива перешла к Хормузу (Ормуз). «Земля – кольцо, а Хормуз – жемчужина в нем», – говорили арабы. Путешественник рассказывает, что в порту Хормуза можно было встретить купцов из Индии, Китая и других стран, которые снабжали своими товарами Иран, Фарс и Хорасан. Со всех товаров, за исключением золота и серебра, взималась пошлина в размере одной десятой части их стоимости. В городе жили купцы различных национальностей, но все они находились под покровительством властей, поэтому Хормуз часто называли «обителью безопасности».
Ибн Баттута посетил еще несколько городов южного Ирана, в том числе и крупнейший морской порт Лар, а затем отправился на Бахрейн – остров, славившийся своим жемчугом. Путешествие «по следам Синдбада-морехода» Ибн Баттута завершил, высадившись на Аравийское побережье Персидского залива в Эль-Хасе. Отсюда он снова двинулся в путь, пересек пустыни Аравии, в третий раз совершил паломничество в Мекку и знакомым уже путем добрался до Каира.
Но Ибн Баттута продолжает свои удивительные путешествия. Пытливый и наблюдательный, он одержим жаждой повидать все новые и новые страны. В каждый новый город он прибывает как богатый купец из далеких стран, ведет там торговые сделки, а иногда и задерживается на некоторое время, поступая на службу к местному правителю.
Целью нового путешествия стала Золотая Орда. Достичь ее можно было, пройдя через Сирию и Малую Азию к берегам Черного моря, а затем, добравшись морем до Крыма, через Причерноморские степи.
Ибн Баттута направился к Каиру, оттуда – в Сирию, в Иерусалим, Триполи, Анатолию, где единоверцы оказали ему радушный прием. В Малой Азии Ибн Баттута посетил крупнейшие города – Конью, Сивас, Денизли и Синоп, поразившие его великолепием своих дворцов, мечетей и базаров. В Эрзуруме ему показали метеорит весом в 620 фунтов.
Из Синопа, сев на корабль, он направился в генуэзскую колонию Кафа (нынешняя Феодосия). Здесь ему пришлось сблизиться с христианами, взаимоотношений с которыми он старательно избегал во время предыдущих странствий. В Кафе, бывшей тогда христианским центром Крыма, он впервые услышал колокольный звон. Ибн Баттута считал Кафу портом мирового значения, но все же главным портом Крыма называл Судак, причисляя его к одной из «пяти гаваней мира».
Ибн Баттута осмотрел почти весь Крым, а затем через Солхат (Старый Крым), служивший местопребыванием золотоордынского наместника, и причерноморские, или так называемые кыпчакские, степи направился к берегам Волги, в Астрахань. Волга искренне изумила его, как «одна из великих рек на свете». Астрахань была основана монголами в дельте Волги рядом с древним городом Итиль. Арабы и персы называли ее Хаджи-Тархан. По объяснению Ибн Баттуты, название это дано по имени жившего здесь мусульманского святого паломника в Мекку. Правда, эта версия кажется маловероятной. Скорее, Хаджи-Тархан – арабизированная форма тюрко-монгольского названия.
Из Астрахани по льду замерзшей Волги Ибн Баттута достиг столицы Золотой Орды. Эта часть путешествия представляет особый интерес для исследователей, так как содержит подробнейшее описание состояния Золотой Орды в XIV веке. Ее столицей был Новый Сарай, один из красивейших городов Востока. Жилые дома, лавки купцов и ремесленников, бани стояли вплотную друг к другу, так что не оставалось пустых, не застроенных мест. Здесь же находился и большой дворец – зимняя резиденция хана Узбека.
В это время одна из жен хана собиралась навестить своего отца, константинопольского императора. Ибн Баттута не преминул воспользоваться оказией, чтобы посетить Европейскую Турцию. Он добился разрешения присоединиться к свите. Жена хана, греческая княжна, отправилась в путь в сопровождении десяти тысяч человек. Эта поездка дала возможность Ибн Баттуте не только посетить столицу Византии, но и побеседовать с ее императором Андроником III, который в результате войн потерял большую часть владений в Малой Азии.
Из Нового Сарая Ибн Баттута совершил также путешествие на север. В Астрахани и Сарае Ибн Баттута слышал много удивительных рассказов о лежащем далеко на севере богатом городе Булгар. «И я захотел совершить поездку туда, – пишет он, – дабы самому удостовериться в услышанном, увидеть короткую ночь в одно время года и короткий день – в другое».
Булгар был одним из главных городов Волжской Булгарии – средневекового феодального государства, существовавшего в Нижнем и Среднем Прикамье в VIII–XV веках. Местные купцы вели обширную торговлю с Русью, Закавказьем, Средней Азией и даже Китаем. В Булгар приезжало много купцов из стран Европы и Азии. Большим спросом у иноземных купцов пользовалась пушнина, доставлявшаяся в Булгар с севера. «Мех горностая – самый красивый из всех, – замечает Ибн Баттута, – в Индии за одну шкурку платят тысячу динаров, что соответствует 250 марокканским динарам» (один динар содержал 4,25 грамма золота).
Из Булгарии странник возвратился в Новый Сарай, а оттуда через бесплодные пустыни Туркестана направился в Хорасан, а затем в Бухару, полуразрушенную после нашествия Чингисхана. В Бухаре особенно поразил его своими размерами мавзолей Сейф ад-Дина Бахарзи.
Некоторое время спустя Ибн Баттута появляется в Самарканде, произведшем на него весьма благоприятное впечатление, а потом в Балхе, куда он мог попасть, только преодолев Хорасанскую пустыню. Город Балх был опустошен и разрушен, так как через него прошли татарские полчища, а потому Ибн Баттута не стал там задерживаться. Задумав вернуться на запад, на границу Афганистана, он должен был пробраться через гористую страну Хузестан. Мучительные трудности не остановили отважного араба. Не только терпение, но и удача помогли ему добраться до города Герата. Это был самый дальний пункт, достигнутый путешественником на западе. Отсюда он решил повернуть к востоку и продвигаться до крайних пределов Азии у берегов Тихого океана. Если бы ему это удалось, он превзошел бы своими исследованиями самого Марко Поло.
Не делая по пути длинных остановок, он вскоре достиг великой реки Инд, которая явилась как бы символом завершения еще одного этапа путешествий. Дальше лежала Индия, сказочно богатая страна, рассказы о которой можно было услышать во всех городах Ближнего Востока.
В Дели путники прибыли в сентябре 1333 года. В те времена город был столицей обширного султаната, распространившего свою власть на значительную часть полуострова Индостан.
Арабский путешественник был принят весьма благосклонно. Ибн Баттута приобрел большое влияние на султана Мухаммед-шаха и вскоре был назначен на пост кади, получив земли и денежные доходы, связанные с этой должностью. Служба при дворе давала возможность ближе ознакомиться со всеми особенностями жизни султаната и его правителя.
Вскоре, однако, тиран заподозрил Ибн Баттуту в заговоре. Чтобы избежать гнева Магомета, Ибн Баттута вынужден был оставить свою должность и сделался факиром. Но Магомет неожиданно сменил гнев на милость – и назначил Ибн Баттуту посланником в Китай.
В 1342 году Ибн Баттута отправился во главе посольства Мухаммед-шаха в Китай. В сопровождении двух тысяч всадников он повез подарки китайскому императору. Ибн Баттута никак не рассчитывал на встречу с повстанцами. Между тем индийцы напали на его конвой, а самого Ибн Баттуту дочиста ограбили и взяли в плен. Тем не менее он не потерял присутствия духа и, воспользовавшись первой возможностью, совершил смелый побег. Он скитался в течение семи дней, пока не встретил, наконец, одного негра, который привез его в Дели, ко двору императора.
Магомет, узнав о злоключениях Ибн Баттуты, снарядил новую экспедицию, которая на сей раз благополучно миновала мятежные области и достигла Малабарского берега. Через некоторое время Ибн Баттута вступил в Каликут. Здесь он оставался три месяца в ожидании благоприятного ветра. Этой невольной остановкой путешественник воспользовался для изучения морской торговли китайцев, посещавших этот город. Он с восхищением говорит о китайских джонках, о «плавучих садах», в которых китайцы выращивают имбирь и овощи и т. п.
Наконец, задул попутный ветер. Ибн Баттута нанял 30 джонок и нагрузил на них подарки для китайского императора. Но разыгравшаяся ночью буря разбила все суда, и дары Магомета пошли на дно. По счастливой случайности сам Ибн Баттута находился в ту ночь на берегу, желая присутствовать на утреннем богослужении в мечети. Из всех богатств уцелел только один коврик, на котором он молился. После этой второй катастрофы Ибн Баттута уже больше не рискнул предстать пред властителем Дели. Он отправился через Каулем в Хинаур, поступил на службу к тамошнему правителю и вскоре даже принял участие в покорении Сингапура, предпринятом хинаурским султаном. Поправив свои финансовые дела, марокканец снова прибыл в Каликут, а оттуда «решил предпринять путешествие на Мальдивские острова, о которых много слышал». Здесь он пробыл около полутора лет.
Местная королева «обратила внимание на Ибн Баттуту и назначила его судьей. Однако великий визирь, завидовавший популярности араба, начал строить против него козни. Ибн Баттуте снова пришлось бежать. Он надеялся добраться до Коромандельского берега, но ветры отнесли его судно к острову Цейлон.
Здесь Ибн Баттута был принят с большим почетом. О богатстве этого острова было известно далеко за его пределами. Ибн Баттута увидел на Цейлоне множество драгоценных камней: «На лбу белого слона я видел семь рубинов, каждый из которых был больше куриного яйца, а у султана Аири Сакарвати – ложку из драгоценного камня величиной с ладонь, в которой находилось масло алоэ. Я был очень удивлен, но он сказал мне: “Есть у нас вещи и большей величины”».
Но, пожалуй, самое сильное впечатление на Ибн Баттуту произвело восхождение на священную гору Серендиб или Адамов Пик, на вершине которой он смог увидеть «…след ноги нашего глубокочтимого отца Адама». На одном из склонов было вырублено подобие ступеней, по бокам которых на железных стержнях были укреплены цепи. Эта дорога вела к высокой черной скале, на которой и находился «след Адама», длиной более полутора метров и шириной около 80 сантиметров. Созданный природой гигантский «след» издавна привлекал на Адамов Пик массу паломников различных вероисповеданий – мусульман, буддистов и индуистов.
С Цейлона Ибн Баттута снова возвратился на Малабарский берег, попав при этом еще раз в кораблекрушение. Довольно длительное время он жил в Мадуре, а затем в хорошо знакомом ему Каулеме. Во время плавания из Каулема в Каликут судно, на котором находился Ибн Баттута, подверглось нападению пиратов. У него вновь отобрали все, кроме штанов. В таком плачевном виде неутомимый путешественник прибыл в Каликут, а оттуда отправился на Мальдивские острова.
Благодаря помощи нескольких купцов из Дели, которые узнали Ибн Баттуту и подивились его необыкновенной судьбе, он опять снарядился в дальний путь.
В Бенгалии его восхитили естественные богатства страны. За время недолгого пребывания Ибн Баттута со свойственной ему наблюдательностью подметил наиболее характерные черты в жизни этой страны. «Нигде во всем мире не видел я более низких цен, чем здесь, и тем не менее это страна несчастья; жители Хорасана называют ее “адом, полным богатств”».
После путешествия в горы Кхаси, расположенные у границы Тибета, Ибн Баттута сел на корабль, отплывавший на Суматру. Принятый с почетом местным королем, он воспользовался его щедротами, которые помогли собрать необходимые средства для поездки в Китай.
В 1342 году он прибыл в Китай. Ибн Баттута побывал во многих городах этой обширной империи, изучая обычаи китайцев, их промышленность и торговлю. Правда, до Великой стены на севере Китая он так и не добрался, хотя упоминает о ней в своем сочинении, называя эту стену «препятствием Гога и Магога». Однако путешествие не произвело на него такого впечатления, как странствия по Ирану или Индии. «Китай мне не понравился, хотя в нем и есть много прекрасного, – сетует он. – Я был очень опечален царящим там неверием… Если я встречал там мусульманина, то радовался встрече с ним, как с членом своей семьи или родственником…» Марокканец также обращает внимание, что жители страны, достигнув пятидесятилетия, могут не работать, а после 60 лет на них уже не распространяются законы о наказаниях за различные правонарушения.
Совершив путешествие на речных судах, Ибн Баттута снова прибыл в Зейтун, где «застал джонки, готовые плыть в Индию». На одной из таких джонок он и покинул берега Китая.
Весной 1347 года он прибыл в аравийский порт Зафар. Дальнейший его путь пролегал по знакомым ему местам через Иран, Месопотамию, Сирию и Египет в Мекку. Совершив четвертое паломничество, он отправился в Палестину, где оказался свидетелем ужасной эпидемии чумы 1348 года. Здесь, по-видимому, до него дошли слухи о тех благоприятных переменах, которые произошли на его родине – о расцвете Марокко в правление султана Абу Инана. Уже в апреле 1349 года сильное желание увидеть родные места побудило Ибн Баттуту пуститься в обратный путь. Дойдя до Туниса, он несколько изменил маршрут, не удержавшись от соблазна побывать на острове Сардиния, находившемся тогда под властью короля Арагона.
Вернувшись в ноябре 1349 года на родину, Ибн Баттута остался на службе у султана Абу Инана. Человек, рассказывающий удивительные вещи, не мог не заинтересовать султана. Конечно же, его присутствие при дворе могло очень оживить собрания ученых мужей и литераторов, которые часто устраивал султан. Вряд ли кто из мусульманских владык мог похвастаться тем, что у него на службе находится человек, объехавший без малого весь мир.
Кроме того, Ибн Баттута имел большой опыт в дипломатии: повелитель Золотой Орды посылал его с важной миссией в Константинополь, несколько лет он служил при дворах индийских государей, направлялся в Китай по поручению делийского султана. В 1351 году Ибн Баттута снова отправляется в путь. С дипломатической миссией он направляется в Гранаду, столицу последних арабских владений в Испании. А в следующем году султан Абу Инан пожелал узнать о возможностях расширения торговли с западноафриканскими странами.
18 февраля 1352 года Ибн Баттута оставил Фес, чтобы совершить свое последнее путешествие. Первым важным пунктом на пути к Нигеру был город Сиджилмаса, цветущая столица оазиса Тафилалет. Расположенный на краю величайшей пустыни мира Сахары, в 300 километрах южнее Феса, этот город был в средние века крупнейшим торговым центром, не уступавшим Фесу или Марракешу.
Прежде чем достичь берегов Нигера, Ибн Баттута прошел через несколько оазисов, расположенных в самом сердце Сахары, и дал их подробное описание. Ибн Баттута отмечает, что на плиты каменной соли в оазисе Валата и Томбукту можно выменять хлопчатобумажные ткани и даже зерно.
Государство Мали, в которое прибыл Ибн Баттута, было основано западно-суданским народом малинке. Внимание Ибн Баттуты привлекли «порядок и законность», царившие тогда в этой стране. Даже деньги и вещи иностранца, умершего в Мали, сохраняли до тех пор, пока не появится его наследник.
Ибн Баттута прибыл в Томбукту 28 июля 1352 года со стороны Валаты и оставался там семь месяцев. Именно ему принадлежит первое упоминание об этом городе. Томбукту был не только торговым и ремесленным, но и культурным центром всего Западного Судана, манившего своими чарами даже испанцев, французов и итальянцев. Путешественник, которого не раз грабили во время поездок, особенно превозносил то обстоятельство, что в государстве Мали все было очень хорошо организовано: купец всегда мог найти гостеприимный ночлег и не бояться актов насилия.
В Томбукту Ибн Баттута пробыл семь месяцев и 27 февраля 1353 года в обществе молодого купца Йакуба ибн Абу Бекра отправился в город Мимах, стоявший на большом канале, ответвлявшемся от Нигера. Затем он оказался в Гао – «большом городе на Нигере, самом красивом из негритянских городов, очень богатом и в изобилии снабжаемом продовольствием». Прожив месяц в Гао, Ибн Баттута отправился с большим караваном в Токадду; оттуда, купив двух нагруженных солью верблюдов и запасшись продуктами на два месяца пути, 12 сентября 1353 года он предпринял путешествие в Сиджилмасу через нагорье Ахаггар. Обратный путь – по наиболее труднодоступным районам Сахары, да еще в холодные зимние месяцы, – оказался чрезвычайно тяжелым. В начале 1354 года неутомимый путешественник вернулся в Фес, завершив последнее из своих путешествий.
На покое Ибн Баттута продиктовал книгу, как отмечают комментаторы, «целиком полагаясь на свою память». Придворный литератор Ибн Джузайе записал рассказ путешественника. Книга странствий Ибн Баттуты получила название «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах путешествий».
По протяженности своих маршрутов Ибн Баттута занимает первое место в списке средневековых путешественников. За время странствий им было пройдено около 130 тысяч километров по суше и по морю. Он посетил страны, расположенные на громадной территории, простирающейся от сорокового градуса северной широты до десятого градуса южной широты.
Итальянский путешественник, побывавший в Аравии. Определил географическое положение этой страны; описал ее торговлю с Индией, Эфиопией, Персией и Египтом.
О происхождении Лодовико ди Вартема известно мало. Его называют то болонцем, то римлянином. Однако в течение почти полувека не было другой книги о путешествиях, которая пользовалась бы таким прочным успехом. Около 30 лет подряд переиздания и переводы следовали один за другим без перерыва, некоторые вышли уже в XVII веке.
Ди Вартема не пытается удивить читателя, не стремится ни украсить то, что видит, ни выставить себя в выгодном свете. Он старается прежде всего сообщить полезные сведения. Говоря о городе, называет число домов, мечетей, рассказывает о событиях местной истории, о том, что продают на рынках, как одеваются, о характере людей и их обычаях.
Отправившись в 1503 году из Венеции, Лодовико добрался до Каира, потом посетил Бейрут, Триполи, Халеб и, наконец, Дамаск, где остался надолго, чтобы овладеть арабским языком. Чтобы утолить свое «желание видеть новое», он подружился с капитаном мамлюков» – наемных солдат турецкого султана, из которых состояла полиция. Это были пленные из других стран, а также европейцы, избравшие ислам своим вероисповеданием. Капитан должен был во главе отряда в 60 человек охранять собиравшийся в Мекку караван паломников (приблизительно 40 тысяч человек и 35 тысяч верблюдов) и сопровождать его туда и обратно. Благодаря капитану, ди Вартема стал мамлюком («с помощью денег и других вещей, которые я ему дал»).
Лодовико намерен был познакомиться с тем, что, безусловно, представляло тогда основной интерес: со священными городами ислама, с могилой пророка, с храмом.
Первый этап пути закончился в Хауране, в местечке Мезериб. Этот район, расположенный на краю культурных, возделываемых земель, часто подвергался набегам кочевников-бедуинов из пустыни. Ди Вартема, который провел в Мезерибе три дня, превосходно понял характер бедуинов, хотя встретил их впервые в жизни, и вполне почувствовал дух этой пограничной земли: «Когда наступает время собирать плоды земли, кажется, что они (бедуины) за сто миль отсюда, а утром они уже около города, где найдут пшеницу и ячмень уже чистыми и обмолоченными. Они наполнят мешки и унесут их…»
Следуя с караваном, Лодовико узнает, что такое форсированный марш в поисках колодца через безводный район – 33 человека погибли от жажды, а умирающих оставляли по краям дороги зарытыми в землю по шею.
Ди Вартема не называет мест, через которые шел караван, кроме исходного пункта (Мезериб) и конечных (Медина и Мекка). Правда, он упоминает о долине Содома и Гоморры, которой будто бы достиг караван на 22-й день пути от Мезериба. Но это совершенно невозможно, так как Содом и Гоморра находились на берегу Мертвого моря. Скорее всего, развалины были остатками городищ Мадаин-Салих и Эль-Ула. Ди Вартема же думал, что видит Содом и Гоморру, не подозревая о существовании древней цивилизации, открыть которую еще предстояло.
И вот, наконец, Медина. В Европе думали, что тело Мухаммеда покоится в мекканском храме, где оно подвешено в воздухе. Заслуга ди Вартема – в разоблачении этого ошибочного представления, ибо он видел гробницу пророка в Медине.
Мечеть, по его описанию, квадратная, в ней более 400 опорных колонн из белого обожженного кирпича. Ее освещают около 3 тысяч ламп, никогда не гаснущих. В одном из углов – четырехугольная башня, окутанная шелковым покровом и опоясанная медной решеткой; войти туда можно через дверцу, по обеим сторонам которой лежит десятка два книг с описанием жизни и учения Мухаммеда, а также деяний и поступков великих подвижников ислама, погребенных тут же. Именно здесь находятся гробница Мухаммеда и гробницы первых халифов: Абу Бекра и Омара.
Северная Аравия
В Мекке ди Вартема удалось хорошо познакомиться с принятыми там обрядами. Он в восхищении от окруженного горами священного города. Местность вокруг Мекки бесплодна, и продовольствие везут из Каира, через порт Джидду на Красном море, а также из Индии, Персии и Сирии. Из Индии и Эфиопии вывозят пряности и драгоценности, из Бенгала – колоссальное количество шелков и бумазеи. В этом городе, как ни в каком другом месте, были сконцентрированы огромные массы людей; здесь шла бойкая торговля драгоценностями, шелками, хлопчатобумажными тканями и всевозможными благовониями. Благовония в изобилии продавались обычно под сводами большой мечети, а драгоценности – у ее дверей.
Красивый круглый храм напоминает ему римский Колизей; в середине его под открытым небом находится «небольшая башня, коей сторона составляет пять-шесть шагов, вся она окутана черным шелком». Это Кааба. Войти туда можно через серебряную дверь, но порог ее расположен на высоте человеческого роста; по обеим сторонам – вазы, доверху наполненные благовониями; в каждом углу башни – по кольцу. Кааба, святая святых мекканского храма, была полностью перестроена в 1627 году. Ди Вартема же видел ее в первоначальном виде.
Путешественник рассказывает, как 23 мая перед рассветом толпа начала делать традиционные семь кругов вокруг башни, прикладываясь к ее углам; закончив обход, каждый пятился до колодца, вырытого в 12 шагах от башни. И в то время как богомолец громко просил прощения за содеянные грехи, на него выливали три ведра воды, так что он промокал до нитки: так поступали с каждым, даже если платье его было расшито золотом, ибо считалось, что вода из колодца смывает грехи; затем толпа отправлялась к подножию одной из гор, чтобы принести там жертву. Каждый должен был зарезать от двух до пяти баранов, обращая их головы в сторону восходящего солнца. Немного мяса оставляли себе, остальное раздавали нищим. Последних было так много, что они дрались не только за мясо, но и за огуречную кожуру, которую им бросали прямо в песок.
На второй день читалась проповедь о необходимости раскаяться в грехах, после чего все спешно возвращались в город. На полдороге стояла стена, а возле валялось множество мелких камней. Каждый должен был бросить один из камней как бы в невидимого врага.
Таким образом, благодаря Ди Вартема, отныне Европа уже имела общее представление о том, как проходит суровое испытание – хадж, паломничество, которое по исламской вере делает из просто верующего настоящего мусульманина, достойного райских кущ.
…Он не собирался возвращаться с караваном назад в Дамаск. Но однажды, когда покупал он товары для своего капитана, какой-то человек обвинил его в том, что он – не мавр. Напрасно Лодовико клялся «головой пророка», ему пришлось последовать в дом этого человека, чтобы дать объяснения. Там хозяин, уже по-итальянски, сообщил ему, что бывал в Италии, видел его там и теперь узнал в лицо. Ди Вартема пришлось объяснить, как он стал в Каире мамлюком. Тот факт, что римлянин захотел принять религию ислама, польстил мусульманину, и он обошелся с Лодовико в высшей степени почтительно. Разговор перешел на события дня, и ди Вартема узнал, что если в этом году драгоценных товаров привезено менее, чем обычно, то виной тому король португальский, суда которого доходили теперь до океана и до самых заливов – Персидского и Аравийского. Речь шла о Васко да Гама, португальском мореплавателе, который достиг берегов Аравии. Узнав об этом, ди Вартема сделал вид, что весьма опечален, и поспешил заверить хозяина дома в своей враждебности к христианам. Затем он просит мавра помочь ему отстать от каравана и скрыться от мамлюков, уверяя, будто это нужно ему (Лодовико), чтобы отправиться к правителям юга, противникам Португалии, которых он научит изготовлять пушки. Составили план. И в то время как глашатаи собирали по городу мамлюков, угрожая казнью тем, кто не явится, ди Вартема прятался в доме мавра (в комнатах его жены и племянницы). Потом, по рекомендации своего хозяина, он присоединяется к каравану, идущему в Египет через Джидду.
Едва оказавшись в Джидде, Лодовико отправляется в мечеть, ложится на пол, притворяясь больным, и остается там 14 дней, выходя только ночью, чтобы запастись провизией. Наконец, он находит судно, отплывающее в Персию, и садится на него, заключив сделку с капитаном.
Пройдя Баб-эль-Мандебский пролив, корабль прибыл в Аден – самый укрепленный город из тех, что Ди Вартема когда-либо видел на равнинной местности: с двух сторон его окружают горы, с двух других – крепостные стены.
Пять замков возвышается над Аденом. Население исчисляется 5–6 тысячами семей. Суда бросают якоря у подножия одной из гор, которую венчает форт. Жара там такая, что на рынок ходят в два часа ночи. На якорной стоянке можно видеть корабли из Индии, Эфиопии, Персии. Как только корабль заходит в порт, офицеры местного султана приходят осведомиться о товарах и об экипаже, затем они снимают парус и руль, дабы судно не ушло, не заплатив султану оброка.
В 1504 году португальцы постоянно крейсируют в океане в виду Адена. За год до этого Антонио де Солдания открывает остров Сокотру. В то время как ди Вартема находился в Адене, всех жителей города преследовала мысль о португальской опасности; поэтому, когда один из спутников имел несчастье обругать Лодовико «собачьим сыном» (ругательство, распространенное главным образом среди «неверных»), его тотчас же заподозрили в том, что он – христианин и португальский шпион, и в тот же день вместе с другими «неверными» доставили во дворец султана, чтобы предать смерти. Отсутствие султана отсрочило казнь. Только на исходе 65 дня привезли их в Ронду, где они должны были предстать перед султаном, производившим в тот момент смотр войскам».
Как ни был ди Вартема озабочен своей судьбой, он все же не преминул окинуть взором готовящуюся к походу армию. Насчитывала она 80 тысяч человек, из которых 3 тысячи составляли личную гвардию султана. Это главным образом эфиопы, купленные султаном в восьмилетнем возрасте и обученные военному ремеслу. Они вооружены круглым щитом, сделанным из двух разрисованных коровьих шкур, сшитых вместе и натянутых на палки. В руках у каждого – копье, короткий и широкий меч, а вокруг головы – праща, «чтобы метать камни». Одеты они в полотно, чаще всего красное, «стеганное с хлопком»; одежда эта защищает их от вражеских ударов. «И до сорока-пятидесяти лет они обычно носят два рога, сделанные из собственных волос. Похожи они на козлят». Ди Вартема говорит также, что сопровождало армию 5 тысяч верблюдов.
Для него начинается период испытаний. Его сажают в тюрьму, надевают на ноги кандалы, утром и вечером дают ломоть хлеба из проса.
Пленники договариваются между собой, что тот, на кого падет жребий, должен будет изображать помешательство, чтобы дать возможность бежать двум другим. Жребий падает на ди Вартема. Жена султана из своего окна видит, какие поистине цирковые номера проделывает ди Вартема, но следит за ним с симпатией, тем более что белый цвет его кожи отнюдь не оставляет ее равнодушной. Лодовико снова улыбается счастье. Жена султана окружает его заботами. Однако у ди Вартема только одно желание – вернуть себе свободу и приобрести новые знания. Вырвавшись с помощью султанши из тюрьмы, ди Вартема некоторое время оставался во дворце, потом притворился больным и попросил разрешения отправиться в Аден полечиться у «святого человека». Жена султана разрешила, и ди Вартема с дворцовым пропуском посещает различные города.
В Адене он снова притворяется больным и снова лежит в мечети до тех пор, пока в один из ночных выходов не находит владельца судна, согласившегося отвезти его в Эфиопию.
После недолгой стоянки в эфиопском порту Лодовико отправляется в Персию, а оттуда – в Индию.
Конец путешествия более всего прославил ди Вартема. Находясь в Калькутте, он узнал, что португальцы, укрепившись в Каноноре, строят там флот. 3 декабря 1505 года Лодовико является туда, не возбуждая ничьих подозрений, и предупреждает вице-короля Португалии о происках индийцев, которые готовились начать войну, будучи хорошо вооружены пушками, построенными для них двумя португальскими дезертирами. За мужественное поведение путешественник во время последовавших битв был посвящен в рыцари королем доном Мануэлем (1508 год).
Из Лиссабона он возвращается в Рим. Венецианская коллегия награждает его за удивительные рассказы; ему покровительствуют знатные семейства Колонна и Сфорца и кардинал Карваджале, взявший на себя расходы по переводу его труда на латинский язык.
Однако о последних годах жизни Лодовико так же мало известно, как и о первых; можно только предполагать, что умер он между 1512 и 1517 годами.
Лодовико дал своим соотечественникам очень общую, но точную картину того, что более всего характеризовало Аравию: рассказал о священных городах, родине Мухаммеда, о паломничестве; определил географическое положение Пустынной Аравии севера и Счастливой Аравии юга; описал торговлю с Индией, Эфиопией, Персией и Египтом; не забыл о производстве благовоний и, наконец, познакомил европейцев с народом Аравии, где рядом с белокожим свободным населением живут черные рабы, а рядом с оседлыми племенами – кочевники-бедуины.
Конечно, знания, источником которых были рассказы ди Вартема, нельзя считать научными; тем не менее они были объективными и точными настолько, насколько это возможно в том случае, когда у человека нет других средств познания, кроме собственных глаз и ума. И тем и другим ди Вартема сумел воспользоваться как нельзя лучше.
Арабский путешественник. В качестве посланника властителя Марокко побывал в Северной Африке, а также на Нигере, в Судане, Томбукту и Борну. Описание Африки, сделанное им по поручению папы Льва X во время европейского пленения, вплоть до XIX века было основным источником сведений по Северной Африке.
Путешествия и открытия XV века вызывали в Европе все больший интерес к далеким землям, волновали королевские дворы, папский престол, купцов и мореплавателей. Особенно много разговоров было о разведанном португальцами морском пути в Индию и дальше на восток, прежде всего – о новооткрытой Америке. Но именно в это время в распоряжение европейцев поступили не вполне обычные сведения об Африке, сыгравшие большую роль в дальнейшем изучении этого материка. Речь идет о фундаментальном «Описании Африки», принадлежащем перу Льва Африканца – последнего крупного представителя арабской географии на грани Средневековья и нового времени.
Автор знаменитого «Описания Африки» родился в Гренаде в конце XV века. После падения этого последнего оплота мавританского владычества в Испании родители будущего путешественника – знатные и богатые люди – эмигрировали в Марокко. Молодой человек получил образование в Фесском университете – одном из крупнейших научных центров тогдашнего мусульманского мира. Таким образом, автор «Описания Африки» имел возможность знакомиться и с достижениями высокой культуры суданцев, в дальнейшем уничтоженной завоевателями. Вполне вероятно, что еще в годы учения он получил этим путем различные сведения о внутренних районах Африки.
Фес был, кстати, не только политическим и культурным, но и торговым центром. Купцы этого города были посредниками между Южной Европой и Северной Африкой, с одной стороны, и Африкой к югу от Сахары, с другой. Общение с этими бывалыми людьми еще больше расширило географический кругозор Льва Африканца, как его впоследствии прозвали в Европе.
Любовь к путешествиям проявилась у него довольно рано. Закончив учебу, он отправился в странствия по странам Магриба в качестве юриста и нотариуса, иногда занимался торговлей. Султан Марокко давал ему и дипломатические поручения.
Французский ученый Мони, изучавший маршруты Льва Африканца, выделяет следующие его путешествия:
1. Из Феса в Константинополь и на Ближний Восток (1507–1508).
2. Первое путешествие в Томбукту (зима 1509/10 или 1510/11), во время которого Лев Африканец участвовал в марокканской дипломатической миссии ко двору сонгайского аскии (царя) Мухаммеда. К этому времени главенство в Западном Судане завоевало государство Сонгаи, столицей которого был город Гао на Нигере, а культурным центром оставался Томбукту. Именно в Томбукту находился в то время двор аскии.
3. Второе путешествие в Томбукту, а оттуда в Египет мимо озера Чад (середина 1512 – начало 1514).
Последняя экспедиция имела наибольшее значение для науки. Арабские купцы и до Льва Африканца бывали в стране Хауса (нынешняя Северная Нигерия), в государствах Борну и Гаога, расположенных в районе озера Чад. Однако Лев Африканский – первый, кто составил описание этих мест. В Томбукту путешественник прибыл, видимо, в конце января 1513 года.
Новая дорога на Египет начиналась в Уалате, куда Льву Африканскому пришлось, видимо, отправиться из Томбукту. Там он мог присоединиться к купеческому каравану, направлявшемуся в Каир через страну Хауса, незадолго до этого завоеванную царем Сонгаи.
Достигнув Гао (очевидно, по суше, а не по Нигеру), он отправился в царство Борну – возможно, через Агадес и Кано.
Следуя по берегу озера Чад, путешественник пересек царство Борну и соседнее – Гаога. Из столицы – Яо – караван направился в Дарфур. Оттуда 40 дней прямого пути до Асьюта в Египте, но Лев Африканец сделал крюк, чтобы побывать в Донголе.
По предположениям Мони, путешественник достиг Каира в начале 1514 года и в Александрии сел на купеческое судно, направлявшееся в Марокко. В этом случае он вернулся в Фес в феврале-марте 1514 года.
4. Второе путешествие из Феса в Константинополь и оттуда в Египет и на Аравийский полуостров.
Это путешествие сыграло решающую роль в биографии Льва Африканца: возвращаясь на родину после выполнения очередного дипломатического поручения, очевидно, в 1518 году, он был захвачен сицилийскими пиратами на переходе между Триполи и Тунисом.
Молодого путешественника могла постигнуть страшная участь галерного раба. Однако пленивший его пират сообразил, что в этом качестве ученый араб ему большой выгоды не принесет, и разрешил пленнику сохранить свои записки. Затем он доставил его в Рим и как особенную диковинку преподнес вместе с редкостным животным – жирафой – в дар папе Льву X, который благосклонно отнесся к широко образованному пленному «мавру» и предоставил ему возможность преподавать в Италии арабский язык и одновременно писать воспоминания о своих путешествиях. В своих сочинениях он называл себя по-арабски Иуханна аль-Асад аль-Гарнати.
Уроженец Гренады свободно владел испанским языком, и папа быстро распознал в нем человека, способного поведать Европе о почти неизвестных тогда странах Африки.
Предварительно ал-Вазану пришлось перейти в христианство; при крещении ему дали имя Джованни Леоне. Отсюда и его прозвище: Лев Африканец (Леоне по-итальянски лев).
Новообращенному были созданы все условия для литературной деятельности. Он в совершенстве овладел итальянским и латинским языками и к 1526 году закончил итальянский вариант своего труда «История и описание Африки и достойных внимания предметов, в ней заключающихся». В 1550 году рукопись впервые увидела свет. К этому времени папы Льва Х уже давно не было в живых. Льву Африканцу же удалось вернуться в Магриб, где он снова принял прежнюю веру. Умер он в Тунисе около 1552 года.
В эпоху великих географических открытий читающую публику нелегко было удивить описанием неведомых стран и далеких земель. Однако труд Льва Африканского очень быстро приобрел большую популярность. Уже в 1556 году книга была переведена на французский и латинский, около 1600 года – на английский, а затем на ряд других западноевропейских языков.
«Описание Африки» – труд энциклопедический. Автор отводит много места истории и экономике стран, которые он посетил, быту и нравам населяющих их народов, но прежде всего – он географ.
Описание провинций, городов и гор Марокко составило лишь одну из девяти книг труда Льва Африканца, вторую по порядку. Первая повествует об Африке в целом и расселении племен. Третья посвящена специально Фесу – столице тогдашнего Марокко, четвертая – Тлемсену, пятая – Биджае и Тунису, шестая – Триполитании, седьмая – государствам Судана, восьмая – Египту, девятая дает краткую характеристику рек, животных, рыб, птиц, минералов и растений Африканского материка.
Материал для своего труда Лев Африканец черпал не только из собственной памяти, но, по-видимому, и из имевшихся у него под рукой литературных источников (очевидно, на латинском языке); был он в курсе и новейших открытий португальских мореходов. Отсюда наблюдающееся в его сочинении тесное переплетение данных арабской и европейской географии.
Один из крупнейших специалистов по исторической географии, редактор французского издания «Описания Африки» Шефер пишет во введении к этому труду: «Детали, приводимые Львом Африканским о Магрибе, отличаются скрупулезной точностью. Новейшие наблюдения подтвердили справедливость даже тех его утверждений, которые, казалось, должны были вызывать сомнения».
Русский путешественник, тверской купец. Совершил путешествие в Персию, Индию (1466–1474). На обратном пути посетил африканский берег (Сомали), Маскат, Турцию. Путевые записки «Хожение за три моря» – ценный литературно-исторический памятник. Отмечен многосторонностью наблюдений, а также необычной для Средних веков веротерпимостью в сочетании с преданностью христианской вере и родной земле.
Биографических сведений о замечательном сыне русского народа Афанасии Никитине нет, но его путевые записи «Хожение за три моря» (точное название дневника) не только ценнейший и интереснейший географический документ, но и замечательный литературный памятник. Автор рассказывает историю своих странствий по Кавказскому побережью Каспийского моря, Персии, Индии, Турции, Крыму и югу России.
Летом 1466 года купцы из Твери на двух судах отправились для заморской торговли в далекое плавание: они шли вниз по Волге за море «Дербенское», или «Хвалынское» – так в старину называли Каспийское море.
Главой каравана избрали Афанасия Никитина, человека бывалого, походившего в свое время по земле. Он взял с собой рукописные книги и с первых же дней стал вести дневник.
Караван плыл мимо Калязина, Углича, Костромы, Плёса. Короткие строки дневника говорят, что путь по Волге Никитину был знаком. В Нижнем Новгороде – длительная остановка. Плыть по Волге в то время было небезопасно: нападали татары.
В Нижнем Новгороде русские купцы присоединились к каравану ширванского посольства во главе с Хасанбеком, возвращавшегося из Москвы на родину.
Караван, боясь нападения, плыл «сторожко и с опаской». Благополучно миновали Казань и другие татарские города, но в дельте Волги на них напал отряд астраханского хана Касима. Купцы, в то время смелые воины, взялись за оружие. Татары «застрелили у нас человека, а мы у них двух застрелили», сообщает Никитин. К несчастью, одно судно застряло на рыболовном езу, а другое село на мель. Татары разграбили эти суда и захватили в плен четырех русских.
Уцелевшие два судна вышли в Каспийское море. Меньшее судно, на котором было «6 москвичь да 6 тверичь», во время бури разбило и выбросило на прибрежную мель близ Тархы (Махачкалы). Жители побережья кайтаки разграбили товар, а людей захватили в плен.
Афанасий Никитин с десятью русскими купцами, находясь на посольском судне, благополучно добрался до Дербента. Прежде всего через Василия Папина и Хасанбека он начал хлопотать об освобождении пленных. Хлопоты его увенчались успехом: через год купцы были освобождены. Но кайтаки не вернули обратно товар: «…у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли».
Никитин был в числе тех купцов, которые для заморской торговли взяли товар в долг, а потому возвращение на родину грозило ему не только позором, но и долговой ямой.
Афанасий пошел к Баку, где на выходах нефтяных газов горели вечные огни, считавшиеся на востоке священными. Город был широко известен своими нефтяными маслами. Эти масла применялись в медицине, употреблялись для освещения, были предметом широкой торговли на Востоке.
Из Баку, «где огонь неугасимый», в сентябре 1468 года Никитин отплыл в прикаспийскую персидскую область Мазандеран. Там он пробыл более восьми месяцев, а затем, перевалив горы Эльбурс, двинулся на юг. Путешествовал Афанасий не торопясь, иногда по месяцу жил в каком-нибудь селении, занимаясь торговлей. Он прошел многие города. «А то есми городы не все писал, много городов великих». Весной 1469 года он добрался до «пристанища Гурмызьского», так он называет Ормуз – большой и оживленный порт, где пересекались торговые пути из Малой Азии, Египта, Индии и Китая. Товар из Ормуза доходил и до России, особенно славились «гурмыжские зерна» (жемчуг). Никитин, описывая город, расположенный на небольшом безводном острове при входе из Аравийского моря в Персидский залив, рассказывает о морских приливах; он пишет, что солнце здесь так печет, что может «человека съжжет».
В этом большом торговом городе насчитывалось до 40 тысяч жителей; о нем тогда на Востоке говорили: «Если земля – кольцо, то Ормуз – жемчужина в нем». Никитин пробыл здесь месяц. Узнав, что отсюда вывозят в Индию лошадей, которые там «не родятся» и очень дорого ценятся, тверяк купил хорошего коня и из Гурмыза «…пошел есми за море Индейское…»
После более чем двухлетнего пребывания в Персии 23 апреля 1471 года Никитин сел на судно и через шесть недель прибыл на корабле в индийский город Чаул.
Индия поразила его. Даже не сама земля, столь не похожая на его родные места, а люди – темнокожие, нагие, босые. Лишь у тех, кто побогаче да познатнее, на голове да бедрах фата – кусок материи, но у всех, даже и бедных – либо золотые серьги, либо браслеты на руках и ногах, а вокруг шеи – украшение тоже из золота. Никитин недоумевал: если есть золото, отчего же они не купят хоть какую одежду, чтобы прикрыть свою наготу?
Но в Чауле ему не удалось выгодно продать коня, и в июне он отправился через Западные Гаты в глубь страны, за 200 верст от моря, на восток, в небольшой городок в верховьях Сины (бассейн Кришны), а оттуда на северо-запад, в Джуннар – крепость, стоящую на высокой горе, к востоку от Бомбея. В крепость вела узкая тропа. Однако странникам, особенно чужеземцам, в городские ворота вход был воспрещен, и жить им приходилось в подворьях, правда бесплатно. В это же время Никитин лишился своего жеребца. Асад-хан, наместник Джуннара, соблазнился превосходным конем и повелел силой забрать его. Вдобавок, узнав, что жеребец принадлежал иноверцу, Асад-хан вызвал русина к себе во дворец и посулил вернуть жеребца и отвесить тысячу золотых в придачу, если чужеземец согласится перейти в магометанскую веру. А нет – так не видать тому жеребца, да и самого продаст в рабство.
Хан отвел ему на размышление четыре дня. Однако Никитина спас случай. Как раз в те дни ему повстречался старый знакомец Мухаммед – его-то и упросил Афанасий бить челом перед ханом, чтобы в веру чужую его не поставили – да так, видно, просил, что за душу тронул.
Хан показал, что может быть милостив. И в веру свою переходить не стал понуждать и даже жеребца вернул.
Никитин провел в Джуннаре два месяца. Дождавшись, как подсохнут дороги после сезона дождей, в сентябре, повел жеребца еще дальше, за 400 верст, в Бидар, столицу бесерменского (мусульманского) государства Бахмани, владевшего тогда почти всем Деканом до реки Кришны на юге, – «город большой, многолюдный». Затем пошел он дальше – в Алланд, где открывалась большая ярмарка и где он надеялся выгодно продать жеребца. Только напрасно на это рассчитывал: тысяч двадцать коней собралось на ярмарке, и Никитину продать своего жеребца не удалось.
Но здесь в нем вновь пробудилась пытливость, стремление узнать и запомнить все что можно из жизни чужого народа – всякие легенды, обычаи. Дивится Никитин многочисленным праздникам, на которые стекается видимо-невидимо богомольцев.
Никитин очень близко познакомился с некоторыми индийскими семьями. Он сообщил им, что он не мусульманин, а христианин и зовут его «Офонасий» (Афанасий), а не хозе Исуф Хоросани, как его здесь прозвали. Не скрывая ничего от русского друга, жители рассказывали ему о своей жизни и быте. Путешественник узнал, что религиозные верования у них различные, всех существующих вер «80 и 4 веры».
И снова Никитин в Бидаре. За те четыре месяца, что пробыл он здесь, Афанасий лучше узнал жизнь города. Никитин видит теперь то, что прежде от него ускользало, любуется тем, чего раньше не замечал – извилистые коридоры дворца султана, чтобы легче было обороняться; изумительно расписанный купол над главными воротами; камень, покрытый витиеватым, рельефным узором: «А двор же его люден велми, все на вырезе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно…»
Изумляет его праздничный выезд султана. Никитин подробно пишет обо всем, не забывая и не опуская ни малейшей детали: «…Триста слонов, наряженных в булатных в доспехах да с городкы, да и городкы окованы, да в городках по 6 человек в доспесех да с пушками, да с пищалями; а на великом слоне 12 человек, на всяком слоне по два пронорца великых, да к зубам повязаны великыя мечи по кентарю, да к рылом привязаны великыя железныя гири, да человек седить в доспесе промежду ушей, да крюк у него в руках железной великы, да тем его править…»
Здесь, в Бидаре, в декабре 1471 года продал он наконец жеребца. Никитин описывает страшную нищету, на которую не обращали внимания другие европейские путешественники: «…сельские люди очень бедны, а бояре богаты и роскошны; носят их на серебряных носилках…» Отмечает Никитин и рознь индусов и мусульман («с бесерменами не едят и не пьют»), и различия в быте и пище отдельных каст.
В 1472 году из Бидара Афанасий направился в священный город Парват, на правом берегу Кришны, куда богомольцы шли на праздник ночи, посвященный богу Шиве (Сиве). Путешественник правильно отмечает, что этот город для индийцев-брахманов так же священен, как для мусульман Мекка, для православных Иерусалим. На этот большой праздник собиралось до 100 тысяч человек.
Поразила путешественника кремация умерших. «А кто у них умреть, ини тех жгуть да пепел сыплють на воду», – сообщает Никитин. Описывает он также и другие обычаи – новорождённому сыну имя дает отец, а дочери – мать, при встрече и прощании люди друг другу кланяются, протягивая руки до земли.
Из Парвата Афанасий Никитин снова вернулся в Бидар, который он оставил в апреле 1473 года, пять месяцев прожил в одном из городов «алмазной» области Райчур и решил возвращаться «на Русь».
Никитин был разочарован результатами путешествия: «Меня обманули псы-басурмане: они говорили про множество товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли… Дешевы перец и краска. Некоторые возят товар морем, иные же не платят за него пошлин. Но нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлина большая, да и разбойников на море много». Около трех лет провел Афанасий в Индии, стал свидетелем войн между двумя крупнейшими в то время державами субконтинента, а его записи уточняют и дополняют индийские хроники, характеризующие события 1471–1474 годов.
Истомившись в Индии, Никитин в конце 1473 (или 1471) года отправился в обратный путь, описанный им очень кратко. Он пробирается к берегу моря. По суше, через мусульманские страны, путь был закрыт – иноверцев там силой обращали в свою религию, а для Никитина было легче жизни лишиться, чем принять басурманство.
Из Бидара попал он в Каллур, просидел в нем пять месяцев, закупил драгоценные камни и двинулся к морю – в Дабул (Дабхол). Почти год ушел на эту дорогу.
Дабул был в то время большой, богатый город, расположенный на западном побережье Индии. Здесь Никитин скоро нашел корабль, идущий в Ормуз, заплатил два золотых и снова оказался в Индийском море. «И плыл я… по морю месяц и не видел ничего, только на другой месяц увидел Ефиопские горы… и в той Ефиопской земле был пять дней. Божией благодатью зло не произошло, много роздали мы ефиопам рису, перцу, хлебов, и они суда не пограбили». Под «Ефиопскими горами» подразумевается северный высокий берег полуострова Сомали. Вот уж не чаял Афанасий увидеть Африку…
Судно достигло Маската, пройдя около 2 тысяч километров против ветра и течения. Через девять дней плавания корабль благополучно пристал в Ормузе. Вскоре Никитин двинулся на север, к Каспийскому морю, уже знакомой дорогой. От Тавриза он свернул на запад, в Орду – стан Узун-Хасана, который как раз в это время вел войну против Мухаммеда II, владыки Османского царства.
В Орде Никитин задержался на десять дней, «ано пути нету никуды» – кругом кипели сражения, а к началу 1474 года перебрался в Трапезунд, город на южном побережье Черного моря.
Но в Трапезунде в нем заподозрили лазутчика Узун-Хасана, «хлам весь к себе взнесли в город на гору, да обыскали все…» – видно, искали тайные грамоты. Грамот никаких не нашли, однако добро, какое было, «выграбили все», только и осталось, что держал при себе…
За два золотых договорился он о переправе через Черное море. Сильный шторм через пять дней погнал корабль обратно, и более двух недель пришлось путникам пережидать в Платане, неподалеку от Трапезунда.
За золотой его взялись перевезти в генуэзскую Кафу (Феодосию), но «из-за сильного и злого ветра» судно достигло ее только 5 ноября. В Кафе он слышит русскую речь и сам говорит на родном языке. Дальше Никитин не вел записей. Здесь он провел зиму 1474/75 года и, вероятно, привел в порядок свои наблюдения.
Три моря оставил за спиной Афанасий Никитин, и лишь дикое поле отделяло его теперь от Руси. Однако напрямую идти он не решился, а пошел нахоженной дорогой сурожан – московских гостей, торгующих с крымским городом Сурожем, – через земли Великого княжества Литовского. Для него эта дорога была безопасней: Тверь, в отличие от Москвы, с Литвой дружбу водила, и тверичу здесь бояться было нечего.
Весной же 1475 года вместе с несколькими купцами Афанасий двинулся на север, скорее всего, по Днепру.
Из краткого вступления к его «Хожению…», включенному в «Львовскую летопись» под 1475 год, видно, что он, «Смоленска не дойдя, умер [в конце 1474 – начале 1475 года], а писание своей рукой написал, и его рукописные тетради привезли гости [купцы] в Москву…»
Тетради, исписанные рукою Никитина, попали в Москву, к дьяку великого князя Василию Мамыреву. Тот сразу же понял, какую ценность они представляют – ведь до Никитина русские люди не были в Индии.
В XVI–XVII веках «Хожение…» неоднократно переписывалось: до нас дошло по крайней мере шесть списков. Его путешествие с экономической точки зрения оказалось невыгодным предприятием. Но Никитин был первым европейцем, давшим вполне правдивое описание средневековой Индии, которую он обрисовал просто, реалистично, деловито, без прикрас.
«А Русскую землю Бог да сохранит… На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бегляри [княжеские наместники] Русской земли несправедливы. Да будет Русская земля благоустроена, ибо справедливости мало в ней», – писал Афанасий Никитин.
Испанский конкистадор. В поисках золота первым из европейцев пересек Панамский перешеек и достиг берега «Южного моря» – Тихого океана (29 сентября 1513 года). Открыл Жемчужные острова.
Васко Нуньес де Бальбоа родился в Херес де-лос-Кабаллерос (Бадахосская провинция). Участвовал в экспедиции Бастидаса, затем поселился на острове Эспаньола (Гаити). Здесь он получил «репартимьенто» – земельный участок с прикрепленными к нему индейцами; однако, как и большинство «репартимьенто», его хозяйство не приносило дохода. Бальбоа наделал так много долгов, что вынужден был скрываться от преследовавших его кредиторов. Но капитанам судов, отправлявшихся из Эспаньолы, было строжайше запрещено принимать на борт несостоятельных должников. Тогда Бальбоа забрался в пустую бочку и вместе с грузом попал на корабль, державший курс к Дарьенскому заливу.
Но до карибского берега добрался только один корабль, второй же, с припасами, потерпел крушение. Колонистам с самого начала угрожал голод. Тогда по предложению де Бальбоа они переправились на Панамский перешеек, формально являвшийся частью «Золотой Кастилии» Нерваэса. Сразу же конкистадоры разграбили покинутое индейское селение, где нашли съестные припасы, ткани и золото. После этой удачи на Бальбоа стали смотреть как на предводителя, его избрали судьей.
В распоряжении Бальбоа к 1511 году было только 300 матросов и солдат, из которых не больше половины могло еще держаться на ногах. С такими небольшими силами он начал завоевание внутренних областей «Золотой Кастилии». Бальбоа понимал, что его сил недостаточно для покорения страны. Поэтому он воспользовался враждой между местными племенами и заключал союзы с одними, чтобы побеждать других. Вражеские селения конкистадоры разоряли, а пленных продавали. Вождь одного из племен, изумленный жадностью, с какой европейцы набрасывались на золото, сообщил, что в нескольких днях пути к югу от Дарьенского залива лежит густонаселенная страна, где много золота, но для ее покорения нужны большие силы. Вождь прибавил, что там с горных вершин можно видеть другое море, по которому ходят суда, по размерам не уступающие испанским кораблям.
На поход к этому «Южному морю» Бальбоа решился только через два года, когда из Эспаньолы пришла весть, что правительство рассматривает его обращение с наместником Никуэсом как мятеж против королевской власти. Бальбоа понимал, что только великий подвиг может спасти его, «скудно одаренного человека, не из дворян», от суда и виселицы.
В 1513 году он двинулся на судах от устья Атрато на северо-запад, вдоль Атлантического побережья, и, пройдя около 150 километров, высадился на берег. Чтобы устрашить индейцев, Бальбоа лицемерно обвинил в мужеложестве мужчин, которые прикрывали наготу короткими кусками ткани, напоминающими женские передники. «Преступники» были затравлены собаками, сопровождавшими конкистадоров в походах.
1 сентября Бальбоа отправился открывать «Южное море» с отрядом из 180 наиболее смелых и выносливых солдат. Экспедицию сопровождали 600 индейцев-носильщиков и свора борзых.
Панамский перешеек, который нужно было пересечь, чтобы добраться до берега неизвестного моря, имеет не более шестидесяти миль в ширину, но зато он перерезан на всем протяжении цепями высоких гор, у подножия которых образовалась наносная, необыкновенно плодородная почва, поросшая буйной тропической растительностью. Испанцам пришлось прорубаться через непроходимые чащи лиан, папоротников, гигантских деревьев, преодолевать вязкие болота с тучами москитов. Этот лес был населен множеством птиц и животных, чей покой доселе человеком не нарушался. Ядовитые испарения болот, желтая лихорадка и дизентерия, свирепствовавшие в этих местах, изматывали силы и выкачивали энергию самых здоровых людей.
После двадцатидневного перехода, сопровождавшегося непрерывными боями с индейцами, Бальбоа, поднявшись на гребень горы, увидел, наконец, широкий Панамский залив, за которым открывалось безбрежное «Южное море» – Тихий океан. 29 сентября он вышел к бухте, которую назвал Сан-Мигель. Дождавшись прилива, Бальбоа вошел в воду и, с обнаженной шпагой в одной руке и с кастильским знаменем в другой, торжественно прочитал грамоту, составленную нотариусом: «… вступаю во владение для кастильской короны… этими южными морями, землями, берегами, гаванями и островами со всем, что в них содержится… И если иной царь или вождь, христианин или сарацин… заявит свои притязания на эти земли и моря, то я готов во всеоружии оспаривать их у него и воевать с ним во имя государей Кастилии, как настоящих, так и будущих. Им принадлежат и власть, и господство над этими Индиями, острова, как Северный, так и Южный материки с их морями от Северного полюса и до Южного, по обе стороны экватора, внутри и вне тропиков Рака и Козерога… и ныне и во веки веков, пока будет существовать мир, до Страшного суда над всеми смертными поколениями».
Сведения, которые Бальбоа удалось собрать у окрестных касиков, покорившихся его оружию и предоставивших ему жизненные припасы, совпадали с рассказами туземцев на берегу Дарьенского залива.
Бальбоа узнал, что на юге находится обширная страна, «до того богатая золотом, что из него делают даже обиходные орудия»; жители той страны приручают лам и используют их как домашних животных для перевозки тяжестей. Эти интересные сведения вместе с большим количеством жемчуга, полученного здесь Бальбоа от туземцев, окончательно убедили его, что он находится в азиатских странах, описанных Марко Поло, недалеко от империи «Сипанго», сказочные богатства которой не давали покоя алчным авантюристам.
Вернувшись к берегам Дарьенского залива, Бальбоа послал в Испанию донесение о великом открытии, приложив «королевскую пятину» (пятую часть добычи) – груду золота и двести прекрасных жемчужин. Правительство сменило гнев на милость.
Для наиболее проницательных людей открытие «Южного моря» стало решающим доказательством, что Колумб открыл вовсе не Индию, но Новый Свет.
Но Бальбоа на этом не остановился. Он начал готовиться к новой экспедиции в «Южное море», собираясь построить на берегу залива Сан-Мигель несколько каравелл и отправиться с ними завоевывать новую страну. Где-то на юге от «Золотой Кастилии» лежит, как рассказывают индейцы, страна, где едят и пьют на золоте, – сказочно богатая страна Биру (то есть Перу). Однако его планам не суждено было осуществиться.
Новый наместник «Золотой Кастилии» – подозрительный и жадный старик Педро Ариас (Педрариас) де Авила повел с собой к Панамскому перешейку целый флот (22 корабля). Прибыв в колонию, Авила прочитал Бальбоа королевские грамоты, которые предписывали милостивое обращение с тем, кто открыл «Южное море», а сам немедля начал против него тайное следствие.
Авила разбил испанцев на небольшие отряды и разослал их во все стороны за провиантом, золотом, жемчугом и рабами. «Цвет испанского дворянства» жег и грабил индейские селения и убивал несчастных индейцев, и они, как писал Бальбоа в Испанию, «превратились из ягнят в лютых волков». Бальбоа сам впервые потерпел поражение во время похода вверх по реке Атрато. В то же время он получил новое высокое назначение от короны, и Авила стал смотреть на него как на опасного соперника. Авила поручил Бальбоа продолжать открытия в «Южном море», дал ему для этого отряд и разрешение построить корабли у Панамского залива. А затем он обвинил Бальбоа в том, что тот на собственный страх замышляет экспедицию и оттягивает туда слишком много солдат, и присоединил к этому старые обвинения в мятеже и убийстве Никуэса. Арестовать Бальбоа было поручено отряду под командой Франсиско Писарро. По приказанию Авилы человек, открывший «Южное море», был осужден за измену и обезглавлен. Открытие европейцами Перу задержалось на целых 15 лет.
В 1519 году Педрариас Авила построил на южном берегу перешейка город Панаму, первый испанский опорный пункт на «Южном море», и вскоре перенес туда административный центр «Золотой Кастилии».
Испанский конкистадор. В 1513–1535 годах участвовал в завоевании Панамы и Перу, открыл часть Тихоокеанского побережья Южной Америки с заливом Гуаякиль и Западную Кордильеру Анд, разграбил и уничтожил государство инков Тауантинсуйу, основал города Лима и Трухильо.
Эльдорадо… Среди конкистадоров во второй половине XVI века распространилась легенда о том, что среди индейских «королей» (вождей) Южной Америки есть один, правящий такой богатой золотом страной, что он каждое утро покрывает свое тело (смазав его предварительно жидкой глиной) золотым песком и каждый вечер смывает золото в водах священного озера. Легенда эта основана на действительных религиозных церемониях, устраиваемых некоторыми индейскими племенами в бассейне реки Магдалены. Поиски богатейшей страны Эльдорадо (в переводе с испанского – «позолоченный человек») сыграли определяющую роль в истории открытия бассейнов рек Магдалены и Ориноко и Гвианского нагорья, то есть всей северной части Южной Америки.
Франсиско Писарро родился в Трухильо, провинции Эстремадура, в 150 километрах к юго-западу от Мадрида. Он был незаконнорожденным сыном Дона Гонсало Писарро, солдата, получившего знатный титул за храбрость в сражениях против мавров. Его мать, Франсиска Гонсалес, была дочерью простолюдина. Мальчика никогда не учили читать, он играл со своими сверстниками в окрестностях Трухильо, иногда присматривая за овцами или свиньями. С ранней юности он мечтал о приключениях.
По всей вероятности, Писарро покинул Трухильо в 19-летнем возрасте и присоединился к испанской армии в Италии. Это закалило его и подготовило к трудным экспедициям в Южную Америку. Достоверно известно, что в 1502 году он отправился в Америку уже опытным солдатом. Молодой Писарро участвовал в кровавом походе против индейцев на острове Эспаньола (нынешний Гаити).
С 1507 года в течение 15 лет Франсиско Писарро пытался разбогатеть в Западных Индиях. За это время он служил различным сеньорам на Эспаньоле и Кубе, совершал на Панамском перешейке походы и вместе с Бальбоа, и против Бальбоа. Судьба преследовала его и на островах, и на материке: походы на панамских индейцев, в которых он участвовал, кончались чаще неудачей, а если были и удачи, то почти всю добычу отбирал Педрариас Авила. Обделен был Писарро, как почти все солдаты и младшие офицеры-конкистадоры, и при дележе земельных владений: за свою службу он получил лишь небольшое поместье у города Панамы.
Жил тогда в Панаме и другой конкистадор, Диего Альмагро, прибывший на перешеек в 1514 году, как и Писарро, обиженный судьбой подкидыш и неудачник, неграмотный и нищий. Известие об «империи» Перу пробудило в обоих надежду на быстрое обогащение. Только средств у них ни для открытия, ни, тем более, для завоевания Перу не было.
Тогда было решено организовать своеобразное «общество на паях», куда вошли влиятельный и богатый католический священник Эрнан де Луке и два конкистадора, обладавшие большим опытом в военных действиях против индейцев, – Франсиско Писарро и Диего Альмагро. В качестве компаньона привлекли и Педрариаса Авилу, так как без его «покровительства» было смертельно опасно пускаться в «плавание для открытий». Но губернатор, как всегда, соглашался участвовать только в прибылях, но отнюдь не в расходах на экспедицию.
Не располагая большими средствами, компания могла навербовать только сотню солдат и снарядить два корабля. В 1524 году Писарро и Альмагро предприняли первое плавание к берегам Перу, но дошли только до дельты реки Сан-Хуана. Часть бассейна Сан-Хуана они обследовали, но не нашли ничего ценного в этом жарком и влажном лесном районе с редким бродячим населением. Из-за недостатка продуктов испанцам пришлось ни с чем вернуться в Панаму.
В 1526 году конкистадоры повторили попытку и снова высадились на берег близ устья Сан-Хуана, а на юг послали на разведку один корабль под командой кормчего Бартоломе Руиса. Руис захватил в плен нескольких перуанцев, плывших на встречном бальсовом плоту. Пленники подтвердили рассказы о громадных размерах и богатствах страны, лежащей к югу, и о могуществе инков, которым она принадлежала. Руис доставил Писарро несколько ценных образцов перуанских изделий.
Инки – одно из племен многочисленного народа кечуа – приблизительно за 100 лет до прихода испанцев возглавили союз нескольких племен, подчинили себе другие племена кечуа и покорили соседние народы. К 1438 году инки образовали крупнейшее из всех индейских государств, когда-либо существовавших. Это раннерабовладельческое государство простиралось к югу от реки Патии до реки Мауле более чем на 4 тысячи километров и занимало площадь около 2 миллионов квадратных километров с населением около 6 миллионов человек. Власть там принадлежала верховному инке, который опирался на господствующую группу своих единоплеменников. Столицей государства был город Куско, лежащий в высокогорной долине реки Урубамбы, в верховьях Укаяли – Амазонки.
Писарро и Альмагро в следующем, 1527 году в третий раз отправились к берегам Перу, но и на этот раз не дошли до экватора. Из-за нехватки съестных припасов компаньоны решили разделиться. Упрямый Писарро остался на прибрежном островке, где считал себя в безопасности от набегов приморских индейцев, озлобленных грабежами и насилиями, которые испанцы учиняли как в районе залива Буэнавентуры, так и севернее его. Альмагро отправился обратно в Панаму за подкреплением и новыми припасами.
Педрариас Авила к этому времени был отстранен от власти. Его преемник решил положить конец «безумным» попыткам, начатым до его прибытия, и притом человеком такого «темного происхождения», как Писарро. Губернатор послал за Писарро и его людьми корабль с категорическим приказом немедленно вернуться в Панаму.
Многие из спутников Писарро обрадовались случаю вернуться обратно в Панаму, к своим поместьям. Тогда Писарро выступил вперед, извлек меч из ножен, провел им черту на песке, шагнул через черту и сказал, обращаясь к своим оробевшим товарищам: «Кастильцы! Этот путь (на юг) ведет к Перу и богатству, тот путь (на север) – к Панаме и нищете. Выбирайте!» Только полтора десятка человек последовало за ним, в том числе кормчий Руис и Франсиско Херес, ставший историографом экспедиции, завоевавшей Перу. Капитан панамского корабля взял на борт остальных и отчалил, бросив «бунтовщиков» без припасов на произвол судьбы.
Через полгода компаньоны Писарро снарядили еще один корабль, но губернатор не разрешил послать на нем ни солдат, ни военных припасов. Команда должна была только доставить Писарро и его людей в Панаму.
Однако Писарро использовал корабль для дальнейшей разведки. Чтобы лично убедиться в богатстве и обширных размерах «империи» Перу, Писарро продолжил плавание дальше на юг. Корабль прошел приблизительно до 8° южной широты (ю. ш.). Но даже в этой очень засушливой полосе выделялись земледельческие оазисы, возникшие в долинах. Там были искусственно орошаемые поля, расположенные террасами, встречались малые и крупные селения, связанные мощеными дорогами. А в окрестностях селений паслись ламы – единственный вид крупного домашнего скота в Новом Свете.
Испанцы добыли на этом участке перуанского берега двух живых лам, тонкие ткани из шерсти вигони, золотые и серебряные сосуды и захватили в плен нескольких молодых перуанцев. С такими трофеями Писарро мог с честью вернуться не только в Панаму, но и в Испанию. Никто теперь не мог сомневаться в существовании золотой страны Перу, которую открыл он, Писарро, и которую предлагал завоевать. Но первыми «приветствовали» конкистадора на родине кредиторы, немедленно посадившие его в тюрьму за неуплату долгов.
Однако рассказы Писарро, подтвержденные такими убедительными доказательствами, произвели в Испании очень сильное впечатление. Королевским приказом он был выпущен из тюрьмы. Он получил от Карла I патент на завоевание Перу и был назначен губернатором страны. Ему были отпущены и большие денежные средства, но только не настоящие, а будущие – из доходов той страны, которую еще нужно было завоевать, срок же для снаряжения экспедиции был поставлен короткий – полгода. Разумеется, нашлись люди, в том числе Эрнандо Кортес, которые финансировали предприятие, обещавшее огромные прибыли. Франсиско Писарро немедленно начал вербовать добровольцев. В первую очередь он привлек, конечно, своих родственников, в том числе трех единокровных братьев: старшего, Эрнандо, и младших, Хуана и Гонсало.
Альмагро не получил высокого назначения. Однако он согласился временно остаться в тылу и организовать посылку подкреплений, надеясь явиться в Перу с большим отрядом в решающий момент.
В 1531 году Франсиско Писарро с братьями вышел из Панамы на трех кораблях с отрядом в 180 человек, включая несколько десятков всадников: на лошадей он, как и Кортес в Мексике, возлагал большие надежды. Он высадился на берег у экватора и двинулся оттуда на юг сухим путем. В 1532 году он подошел к заливу Гуаякиль и захватил было остров Пуна, у северного берега залива. Но местные индейцы так мужественно защищались, что Писарро через полгода с сильно поредевшим отрядом перешел на южный берег залива, в гавань, которая до настоящего времени называется Пуэрто-Писарро, близ Тумбеса. Здесь он простоял еще три месяца, собрав точные сведения о внутреннем положении в государстве инков, и дождался подкрепления из Панамы, в том числе еще нескольких десятков лошадей, которые для него представляли наибольшую ценность.
В стране только что закончилась трехлетняя междоусобная война. Верховного инку Уаскара победил и захватил в плен его брат Атауальпа. В сентябре 1532 года «узурпатор» с отрядом в 5 тысяч индейцев находился в горном городе Кахамарке, на одном из верхних притоков реки Мараньона.
Братья Писарро сочли момент благоприятным для своих целей. Получив подкрепление из Панамы, они выступили в поход в конце сентября, прошли на юг по приморской низменности, перевалили затем Западную Кордильеру и вышли к Кахамарке. Отряд Писарро состоял из 62 кавалеристов и 102 пехотинцев, из которых только 23 имели огнестрельное оружие (аркебузы и мушкеты).
Атауальпа не чинил препятствий испанцам. В середине ноября 1532 года испанцы вошли в Кахамарку и расположились там; пятитысячный отряд Атауальпы находился в двух милях от города. Франсиско Писарро послал офицера Эрнандо Сото с двумя-тремя десятками всадников в лагерь Атауальпы с приглашением встретиться на следующий день на площади в Кахамарке. Верховный инка отказался. Тогда Эрнандо Писарро с одним только переводчиком пришел к Атауальпе, и тот, видя, как ему доверяют пришельцы, дал согласие на встречу.
По традиционной версии в ночь после осмотра лагеря Атауальпы братья Писарро, Сото, Севастьян Мояно де Белалькасар и монах Висенте Вальверде составили дерзкий план, который Франсиско Писарро выполнил с беспримерной даже для того времени наглостью.
Испанские солдаты и кавалеристы, разделенные на три группы, были спрятаны в засаде. Верховный инка прибыл на площадь в золотом паланкине, который несли на своих плечах знатные люди. Триста безоружных индейцев шли впереди, убирая с дороги камни и сор; за государем следовали на носилках и в гамаках вожди и старейшины.
Когда процессия остановилась, к Атауальпе подошел Вальверде и зачитал длинное рекеримьенто (извещение) – документ о добровольном признании инками власти испанского короля. Атауальпа спросил, как он может убедиться в том, что все сказанное ему – правда. Монах сослался на Евангелие, которое он держал в руках. «И Атауальпа попросил у него эту книгу, повертел ее, перелистал страницы и сказал, что эта книга не говорит и не произносит никаких слов, и швырнул ее прочь». Франсиско Писарро приказал дать залп, спрятанные в засаде всадники с трех сторон устремились к Атауальпе, и в то же время появились пехотинцы. «И губернатор [Писарро]… в яростном порыве устремился к носилкам, схватил Атауальпу за волосы (а были они у него очень длинные), рванул его к себе, вытащил вон из носилок… свалил Атауальпу на землю и связал его. Индейцы увидев своего повелителя поверженным и связанным… бросились бежать…»
Верховный инка знал, что конкистадоры больше всего в мире ценят золото. На стене темницы, в которую его заключили испанцы, он провел черту так высоко, как только мог достать рукой, и предложил неслыханный выкуп за себя – столько золота, что оно наполнило бы комнату до указанной черты. Франсиско Писарро принял предложение. Тогда Атауальпа разослал во все стороны гонцов, чтобы они собирали золотые сосуды и другие храмовые украшения.
До середины 1533 года инки собрали груды золота, но Атауальпа был приговорен к сожжению. Но так как он согласился принять крещение, то был «только» удавлен. Золото, собранное по его приказанию, после выделения королевской пятины было разделено между конкистадорами. Альмагро тоже получил свою долю.
Писарро поспешил отправить в Испанию королевскую пятину – большой груз золота (некоторые авторы исчисляют всю добычу в 150 миллионов золотых рублей). Новые толпы искателей приключений бросились в Южную Америку. Корабли совершали частые плавания между Панамой и Перу. Писарро решил тогда перенести административный центр страны к морю и основал «Город Королей» (1535), который позднее получил название Лима.
Но спокойное время продолжалось недолго. В апреле 1536 года новый правитель страны Манко тайно созвал своих вождей на встречу, где они поклялись изгнать ненавистных завоевателей из Перу. И уже в мае 190 испанцев в Куско оказались окруженными индейцами.
Восстание Манко продолжалось до декабря. Около 500 испанцев были убиты. И все-таки перуанцам не удалось освободить свою страну. Корабли с подкреплением прибыли из Центральной Америки, и блокада Куско была прорвана. Манко бежал в джунгли Амазонии, к священному городу Мачу-Пикчу, где и правил остатками своей империи вместе с тремя сыновьями в течение 35 лет.
Но еще большие трудности, чем с индейцами, испытал Писарро со своим старинным соратником и даже когда-то другом Диего де Альмагро. Тот всегда организовывал снабжение и пополнял людьми экспедиции Писарро. И был жестоко уязвлен тем, что король утвердил для него лишь титул губернатора Перу. Как только представился случай, он обвинил Писарро в присвоении всех званий.
Тогда Писарро сделал дипломатический ход: в награду за усердие Альмагро получил землю на юге Перу. Но когда Диего прибыл туда, то был разочарован – там нечем было поживиться.
Междоусобицы закончились в Куско в 1538 году, когда Альмагро было нанесено поражение братом Писарро – Эрнандо. Неистовый и кровожадный Эрнандо казнил 120 человек, а самого Альмагро убил как предателя. Но это была его ошибка. Вернувшись в Испанию, он был заключен в тюрьму за этот акт мести.
Одержав победу над Манко и Альмагро, Писарро окончательно утвердился в новом городе Лиме. Постаревший и несказанно богатый, этот наиболее удачливый их всех конкистадоров, казалось, просто не знал, что делать с неожиданно свалившимся на него богатством. Он составил несколько завещаний. Главной его заботой было продолжить родословную и прославить имя Писарро. Всем своим наследникам, как мужского, так и женского пола, он наказывал носить эту фамилию.
Но казнь Альмагро повлекла за собой возмездие. Воскресным утром 26 июля 1541 года, когда Писарро принимал у себя гостей, в дом ворвались 20 заговорщиков под началом Альмагро-младшего. 63-летний Писарро дрался отчаянно, убил одного из нападавших, но силы были не равны, и вскоре он упал замертво от множества нанесенных ран.
Место, где он был убит в президентском дворце, теперь покрыто мраморными плитами. На площади Армас в Лиме стоит кафедральный собор, тоже связанный с именем Писарро.
В 1977 году, во время ремонтных работ в кирпичной кладке сводов собора, были обнаружены гробы и свинцовая коробка. В ней оказался череп и рукоятка меча. Снаружи была выгравирована надпись: «Это голова маркиза дона Франсиско Писарро, который открыл и завоевал Перуанскую империю, отдав ее под власть короля Кастилии».
Испанский конкистадор. В 1504–1519 годах служил на Кубе. В 1519–1521-х возглавлял завоевательный поход в Мексику, приведший к установлению там испанского господства. В 1522–1528 годах – губернатор и генерал-капитан завоеванных им областей Новой Испании (Мексики). В 1524 году в поисках морского прохода из Тихого океана в Атлантический пересек Центральную Америку.
Эрнан Кортес родился в городе Медельине испанской провинции Эстремадура. Родители его принадлежали к небогатой дворянской знати.
Для единственного сына, в детстве обладавшего слабым здоровьем, но с возрастом окрепшего, была избрана карьера юриста. В четырнадцать лет юношу отправили в университет города Саламанки. Однако через два года Эрнан, не проявив любви к юриспруденции, вернулся домой.
В 1504 году девятнадцатилетний Кортес отправился на остров Эспаньолу. В Новом Свете Кортес стал муниципальным чиновником и землевладельцем. Губернатор Овандо выделил ему землю и индейцев для работ. Кроме того, Кортесу, как юристу, дали должность секретаря в совете вновь основанного города Асуа, где он прожил шесть лет. Однако Эрнан не отказался от своей склонности к путешествиям и приключениям.
В 1511 году Диего де Веласкес начал завоевание Кубы. Кортес, отказавшись от своих владений, сменил спокойное существование землевладельца на полную приключений жизнь конкистадора. Во время кубинского похода он благодаря своей открытой, жизнерадостной натуре и мужеству приобрел немало друзей. Кортес находился в фаворе у вновь назначенного губернатора Веласкеса и даже стал личным секретарем своего покровителя. Он поселился в первом испанском городе на Кубе, Сантьяго-де-Барракоа, где дважды избирался алькальдом (городским судьей). Он достиг успехов и как землевладелец, занявшись разведением овец, лошадей, крупного рогатого скота. В последующие годы он полностью посвятил себя обустройству своих поместий и с помощью выделенных ему индейцев добыл в горах и реках большое количество золота.
Когда Диего Веласкес начал в порту Сантьяго снаряжать флотилию (10 судов) для новой экспедиции с целью завоевания Мексики, он поставил во главе экспедиции Эрнандо Кортеса.
Под залог имения Кортес получил от ростовщиков большие средства деньгами и товарами и начал вербовку солдат, обещая всем долю в добыче и поместье с закрепощенными индейцами. Он набрал отряд в 508 человек, не считая 100 с лишним матросов, взял с собой несколько пушек и 16 лошадей. Особенно большие надежды он возлагал на лошадей, так как мексиканцы, как и жители Антильских островов, никогда не видели этих «страшных» животных и вообще не знали никакого домашнего скота.
10 февраля 1519 года девять кораблей вышли из Гаваны. Флотилию Кортеса к «Золотой стране» за полуостровом Юкатан повел Антон Аламинос.
В Тринидаде Кортес пополнил запасы и приказал поднять свой штандарт черного бархата, на котором были изображены красный крест, окруженный белыми и синими языками пламени, и надпись на латинском «In hoc signo vinces» («С этим знаком побеждаю»). Под командованием Кортеса находились знатные и известные идальго, поэтому к экспедиции присоединялись все новые и новые люди. В конце концов в завоевании Мексики приняли участие около 2 тысяч испанцев.
В марте суда миновали Чампотун и вошли в широкий залив Кампече. Вскоре Кортес достиг устья Рио-Табаско, или Рио-Грихальва. Именно в стране Табаско произошло первое столкновение испанцев с индейцами. Сломив их сопротивление, Кортес захватил прибрежное селение, именем короля вступил во владение этой страной и послал три отряда внутрь страны. Они встретили там крупные военные силы и отступили с большим уроном. Кортес вывел против наступающих все свое войско. Индейцы сражались с большой отвагой, не боялись даже пушек, но бежали от небольшого кавалерийского отряда, который атаковал их с тыла. «Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное. Луга и поля были заполнены индейцами, бегущими в ближайший лес», – писал хронист Диас.
Оставив Табаско, флотилия Кортеса после трехдневного безостановочного перехода подошла к острову Сан-Хуан-де-Улуа и встала на якорь между ним и материком (21 апреля 1519 года).
Пришельцев приветствовали посланцы Монтесумы, которому доносили о движении флотилии. На следующий день испанцы высадились на берег материка, выгрузили лошадей и пушки и разместили их на высоких песчаных холмах. Через два дня к Кортесу прибыл с большой свитой правитель приморской области с другим сановником. Послы передали ему богатые дары от Монтесумы: «множество драгоценностей… из прекрасного золота и чудесной работы… десять тюков белоснежной хлопчатобумажной ткани, изумительные изделия из птичьих перьев и много еще других ценных вещей…» Кортес одарил послов и свиту бусами, а для самого Монтесумы передал более ценные дары.
Через неделю пришло новое посольство с дарами от Монтесумы, которые еще более разожгли жажду золота у испанцев, так как свидетельствовали о действительном богатстве страны драгоценными металлами и большом искусстве ее мастеров. Кортес трижды просил о свидании с Монтесумой, но каждый раз получал отказ. Через несколько дней после ухода третьего посольства все мексиканцы тайком ночью покинули испанский лагерь.
Положение стало тревожным. Но однажды к Кортесу пришли пять индейцев. Кортес узнал, что у Монтесумы есть противники и враги. Он обласкал и одарил пятерых посланцев и предложил сказать их вождю, чтобы тот как можно скорее повидался с ним.
Чтобы обеспечить свой тыл при движении внутрь страны, испанцы построили город Веракрус. Позднее Веракрус дважды переносили, пока он не вернулся на старое место, против острова Сан-Хуан-де-Улуа.
Первый поход внутрь страны, но еще в пределах приморской низменности был совершен под командой Педро Альварадо. С большим отрядом он двинулся за припасами на юго-запад от Веракруса, вверх по долине реки Котастла. Приречные индейцы бежали, но в их жилищах солдаты нашли много птицы, маиса и овощей.
Затем войско Кортеса повернуло на запад и вступило в тотонакский город Семпоалу, который поразил их: «Весь город был точно волшебный сад, и улицы полны жителей – мужчин и женщин, пришедших посмотреть на нас». Местный касик горько жаловался Кортесу на правителей-ацтеков и дал ему в помощь несколько сот индейцев-носильщиков. С того времени сами везде требовали для себя такую помощь. А Кортес обещал тотонакам освободить их от ацтекского ига.
Монтесума прислал Кортесу новые дары, правда, гораздо менее ценные, чем раньше. Эрнан передал Монтесуме, что сам придет к нему на свидание в его столицу, которую испанцы называли Мехико, а ацтеки – Теночтитлан.
Вернувшись в Веракрус, Кортес стал готовиться к военному походу в город Мехико.
В середине августа 1519 года несколько сот испанцев, сопровождаемых двумя с лишним тысячами союзных индейцев, из них около половины носильщиков, тащивших на себе пушки и припасы, выступили из Семпоалы на запад. Когда войско подошло к городу Хона-котлан, испанцам показалось, что они попали в совершенно другую страну; изменился и внешний вид городов: «Белели крыши хижин, а дома касиков, храмы и множество часовен – все очень высокие здания – были покрыты белой штукатуркой».
Тотонаки советовали идти через страну Тласкалу, жители которой ненавидели ацтеков. Но тласкальцы, узнав, что с войском следует много данников Монтесумы, решили, что это враги, собрали против них тысячи воинов, трижды вступали в бой, причем убили нескольких испанцев и многих ранили.
Решено было освободить пленных тласкальцев и послать их к касикам с разъяснением, что испанцы не союзники Монтесумы, и с предложением мира. Тласкальцы заключили с Кортесом мир, обеспечили его войско съестными припасами, пригласили войти в свою столицу. Как раз в это время в лагерь пришли послы от Монтесумы с сообщением, что он согласен платить любую дань при условии, что войско Кортеса не войдет в город Мехико. Тласкальцы жаловались на тяжкие поборы ацтеков, а те убеждали Кортеса, что это народ, не заслуживающий доверия, «изменники и обманщики, хотят заманить в их столицу, чтобы там вернее уничтожить». Выждав неделю, Кортес все-таки вступил в город Тласкалу (23 сентября 1519 года). Тласкальцы торжественно встретили испанцев и с того времени стали самыми надежными их союзниками. Они предоставляли сведения о военной мощи Монтесумы, его тактике, дислокации его вооруженных сил и о внутренних делах Мексики.
Эта информация была очень важна для Кортеса как главнокомандующего. Однако наибольшее впечатление на всех конкистадоров произвели сообщения тласкальских касиков о великолепии и громадных размерах столицы ацтеков Теночтитлана (Мехико), о дани, которую покоренные области платят повелителю ацтеков, и о сокровищах Монтесумы.
К востоку от Попокатепетля и к югу от Тласкалы, за границей этой области, лежал большой мексиканский город Чолула. Послы Монтесумы советовали: раз Кортес твердо решился на поход в Мехико, обязательно идти через Чолулу; тласкальские касики, напротив, убеждали не делать этого, а так как Кортес заупрямился, соблазненный рассказами о богатстве города, дали ему в помощь тысячу своих воинов. Касики Чолулы впустили туда испанцев и группы семпоальских индейцев, но просили оставить за городом враждебных им тласкальцев. Кортес согласился.
Прием был хороший, а затем, по версии Кортеса и Берналя Диаса, произошли следующие события. Монтесума якобы двинул навстречу 20 тысяч воинов, и часть их тайно разместилась в Чолуле. Семпоальцы по секрету сообщили Кортесу, что на ближайших улицах они нашли замаскированные ямы с кольями против лошадей, на крышах домов – укрытия для лучников и т. д.
Поэтому на четвертый день своего пребывания в Чолуле Кортес «…учинил расправу, память о которой никогда не изгладится: множество индейцев было перебито, а другие заживо сожжены». По донесению Кортеса Карлу I, погибло 3 тысячи чолульцев, кроме тех, которые стали жертвами ворвавшихся в город союзников испанцев – тласкальских воинов.
По другой версии, которую передает Лас Касас в знаменитом памфлете «Кратчайшее сообщение о разорении Индии» (1552), все от начала до конца было выдумано Кортесом, чтобы оправдать массовую резню и сожжение ни в чем не повинных чолульцев.
За резней последовал повальный грабеж Чолулы. Таким способом, за счет горожан, Кортес расплатился и со своими солдатами, и с тласкальскими воинами. Он позаботился об охране мексиканских послов, находившихся в городе во время резни, а затем отправил послов обратно, передав через них «осторожное и дружелюбное сообщение о заговоре и наказании чолульцев» и о том, что он со своим войском немедленно выходит в Мехико, чтобы лично передать Монтесуме поручение от своего короля.
Монтесума сначала пытался подкупить Кортеса, с тем чтобы тот отказался от похода на его столицу Теночтитлан. Но чем больше он посылал золота и драгоценностей, тем сильнее стремились и сам Кортес, и его солдаты овладеть источниками этих богатств. Монтесума пытался остановить испанцев с помощью подчиненных ему народов Восточной Мексики, но при этом действовал нерешительно. Наконец, узнав о событиях в Чолуле, он согласился впустить испанцев в свою столицу.
Столица страны была построена на острове, в центре огромного искусственного (соленого) озера, окруженного большими городами и селениями. Эта местность, прекрасно возделанная, густо населенная, красиво застроенная, буквально ослепила испанцев.
У входа в столицу пришельцев встретил сам Монтесума. Одежда и обувь его были усыпаны драгоценными камнями и жемчугом. Блестящая свита окружала его. Над ним возвышался балдахин, сияющий золотом и драгоценными камнями. Монтесума сделал несколько шагов в сторону Кортеса, и свита расстелила перед ним дорогие ткани, чтобы его священная нога не коснулась голой земли. Кортес сошел с коня и подошел к Монтесуме. Они обменялись короткими приветствиями. Затем вождя ацтеков унесли, как и принесли, на носилках.
Весь испанский отряд разместился в огромном здании. Обшаривая помещение, солдаты нашли замурованную дверь. Кортес приказал вскрыть ее и обнаружил потайное помещение с богатейшим кладом из драгоценных камней и золота. Но испанцы видели, что они заперты и окружены со всех сторон врагами в огромном городе. И они решили захватить самого Монтесуму как заложника.
Известие из Веракруса о нападении мексиканского отряда на испанцев дало Кортесу повод для решительных действий. Он потребовал выдачи ацтекских военачальников, участвовавших в сражении с гарнизоном Веракруса, и сжег их на костре; Монтесуму же для острастки он временно заключил в оковы. Верховный вождь ацтеков сперва выражал свое негодование против насилия, но затем покорился, «смолк и стал шелковым».
От имени Монтесумы Кортес стал с этого времени самовольно распоряжаться во всей стране. Он заставил вождей ацтеков принести присягу на верность испанскому королю, а затем потребовал от них, как от вассалов, уплаты дани золотом. Клад самого Монтесумы был так велик, что на его просмотр понадобилось три дня. Все золото, включая художественные изделия, было перелито в квадратные слитки.
В это время дошла весть о прибытии к Веракрусу большой эскадры под командой Панфило Нарваэса (18 кораблей и около 1500 человек экипажа). Эта эскадра была послана Веласкесом с целью захватить «живыми или мертвыми» Кортеса и его солдат. Кортес оставил в Мехико «колеблющихся, ненадежных, подозрительных», поручив им охрану Монтесумы, а сам выступил с отрядом в Веракрус. Ему удалось склонить людей Нарваэса на свою сторону.
В то время как между испанцами шла междоусобная война, почти вся Мексика восстала. Испанские укрепления, построенные в стране, были разрушены или сожжены, а столичный гарнизон осажден вооруженными мексиканцами.
В распоряжении Кортеса после присоединения к нему отряда Нарваэса было 1300 солдат, около 100 всадников и 150 стрелков. Соседние индейцы, смертельные враги ацтеков, дали ему в помощь отряд из 2 тысяч отборных воинов. С таким войском Кортес беспрепятственно вступил в столицу и освободил осажденный гарнизон. Однако через несколько дней восстание разгорелось с новой силой. Мексиканцы ежедневно производили бешеные атаки на испанцев. Кортес потребовал от Монтесумы, чтобы он вышел на крышу своего дома и приказал своим «подданным» приостановить штурм, так как испанцы согласились добровольно уйти из города. Мексиканцы ответили на это приказание градом камней и стрел. Верховный вождь ацтеков был смертельно ранен и умер на руках у испанцев, но «все-таки не выразил желания принять христианство».
Каждый день увеличивал силы индейцев и уменьшал испанские силы. Запасы пороха истощались, съестных припасов и воды совсем уже не было. Перемирие, предлагаемое испанцами, с презрением отвергалось. Тогда в июле 1520 года на общей сходке испанцы решили ночью уйти из столицы. Кортес выделил из добра, награбленного у мексиканцев, королевскую долю, состоящую из крупных золотых слитков. После этого он разрешил каждому брать сколько угодно сокровищ. Новички из отряда Нарваэса «бросились на богатства и набрали столько, что едва могли брести». Умудренные опытом солдаты из отряда Кортеса брали большей частью только легкую ношу – драгоценные камни. Тяжелую кладь навьючили на индейцев и лошадей. Испанцы вышли из укрепленных помещений в глухую полночь, но мексиканцы сразу же напали на них. Переносной мост, приготовленный отступающими для переброски через канал, опрокинулся. Началась паника…
Наконец испанцы выбрались на сушу, то есть на берег озера, окружавшего Мехико. Они отступали в союзную Тласкалу, с трудом отражая натиск наседающих врагов. За пять дней отступления погибло, утонуло, было убито или взято в плен, а затем принесено в жертву около 900 испанцев и 1300 их союзников-индейцев. В этот тяжелый момент испанцев выручили тласкальцы, ненавидевшие ацтеков и боявшиеся их мести. Они дали завоевателям возможность оправиться от разгрома, выделили им в помощь несколько тысяч воинов. Опираясь на них, Кортес совершил несколько карательных экспедиций против соседних индейцев, нападавших на испанцев во время отступления из Мехико.
В то же время Кортес перехватывал у берегов Мексики одиночные корабли, которые Диего Веласкес присылал в помощь Нарваэсу (на Кубе еще ничего не знали о судьбе его экспедиции).
Пополнив свой отряд людьми и снаряжением, Кортес с десятью тысячами союзных индейцев начал новое, планомерное наступление на Мехико. Он приказал построить большие плоскодонные суда, чтобы завладеть озером, окружить со всех сторон и взять измором столицу ацтеков. Он запретил окрестным индейцам посылать часть урожая в виде дани в Мехико и оказывал им помощь, когда военные отряды ацтеков приходили за данью. Он разрешил тласкальцам грабить ацтекские селения и предоставлял им часть добычи, чтобы слава о его справедливости разнеслась по всей стране. Одним словом, этот бесчестный, но талантливый человек в минуту величайшей опасности оказался «настоящим человеком на настоящем месте».
Теперь положение резко изменилось: сила испанцев и численность их союзников все росли, а сила ацтеков убывала. Когда построенные суда были доставлены на озеро, столица была обложена со всех сторон. Осажденный город отчаянно защищался больше трех месяцев.
В конце концов Мексика была покорена. Победители захватили все сокровища, собранные ацтеками в мексиканских городах. Коренное население было вынуждено работать во вновь организованных испанских поместьях. Часть была обращена в рабство, но и остальные закрепощенные индейцы фактически стали рабами. Сотни тысяч были убиты или умерли от изнурения, голода, оспы, кори и других заразных болезней, занесенных конкистадорами. Разоренную, порабощенную, насильственно крещенную ими страну конкистадоры назвали Новой Испанией.
После падения Теночтитлана Кортес разослал вооруженные отряды во все стороны, чтобы расширить границы Новой Испании, в которую пока входила только сравнительно небольшая часть громадной «империи Монтесумы». Сам Кортес отправился на северо-восток, покорил страну уастеков, живших в бассейне реки Пануко, в ее низовьях, и в горах Восточной Сьерра-Мадре. Кортес построил крепость на берегу Пануко, примерно в 50 километрах от ее устья и оставил там сильный гарнизон.
В 1523 году Кортес сделал еще одну попытку отыскать морской проход в тропической полосе, но на этот раз не со стороны «Южного», а со стороны «Антильского» моря. Для этого он решил обследовать наименее известный, почти никем не посещаемый гондурасский берег. К тому же он не раз слышал, будто Гондурас исключительно богат золотом и серебром.
В октябре 1524 года Кортес выступил из Мехико с отрядом из 250 солдат-ветеранов, не считая молодых солдат, только что прибывших из Испании, и нескольких тысяч мексиканских индейцев. Путь шел сначала через уже «замиренные» области Новой Испании вдоль берега Мексиканского залива. Затем отряд углубился в чащу тропических заболоченных лесов.
Испанцы и их союзники – индейцы, привыкшие к сравнительно умеренному и сухому климату Мексиканского нагорья, тяжело страдали от тропических ливней и жары. Десятки испанских солдат и сотни мексиканцев пали во время перехода через страну Петен, населенную индейцами майя.
К началу мая 1525 года сильно поредевший отряд Кортеса вышел к берегу Гондурасского залива. Понадобилось еще несколько недель, чтобы отряд добрался до города Трухильо, основанного Франсиско Лас Касасом на юго-восточном берегу Гондурасского залива. Кортес прибыл туда еле живой: он был болен тропической малярией и к тому же терзался неизвестностью, не зная, что происходит в Мехико. А там в это время распространился слух о гибели Кортеса и всего отряда. Имущество участников похода было продано с молотка, их индейцы розданы другим людям, их женам (мнимым вдовам) разрешено вновь выйти замуж, а власть в Мехико захвачена льстивым коронным ревизором, бывшим раньше доверенным лицом Кортеса. Узнав об этом, Кортес направил в Мехико верного человека. Тот тайно проник в столицу и сообщил «конкистадорам первого призыва», которых ревизор преследовал, заключал в тюрьму и даже вешал, что их вождь жив. Наутро многочисленные сторонники Кортеса захватили ревизора, посадили его в клетку и жестоко расправились с его сообщниками.
Власть Кортеса над Новой Испанией была восстановлена, но сам он тяжело заболел и вернулся в Мехико только в июне 1526 года. Во время гондурасского похода сотни доносов на него были посланы в Испанию. Король назначил нового наместника, так что завоеватель Мексики формально был лишен власти.
В 1527 году наместник Новой Испании, боясь, что Кортес захватит власть в стране, выслал его в Испанию. Король приказал торжественно встретить прославленного конкистадора и любезно принял его. Он простил Кортесу все прегрешения, наградил обширными поместьями, дал ему титулы маркиза и «генерал-капитана Новой Испании и Южного моря». Но эти титулы оказались пустым звуком. Для управления Новой Испанией король назначил «аудиенсию» – судебно-административную коллегию во главе с Нуньо Гусманом.
В 1532 году, вернувшись из Испании, Кортес снарядил два корабля в устье Сакатулы. Предполагалось «идти на Молукки или в «Катай», чтобы выяснить прямой путь на родину гвоздики и других пряностей». Экспедиция окончилась полным провалом. Один корабль разбился у берегов Мексики, недалеко от места отправления, другой пропал без вести. Кортес послал в том же году два корабля на поиски пропавшего судна. Буря разъединила их в первую же ночь. Один корабль был отброшен далеко на запад и открыл «какой-то необитаемый остров на расстоянии ста часов пути, да с тем и вернулся».
Другой корабль, двигаясь в северо-западном направлении, открыл «остров Санта-Крус». В пути вспыхнул бунт; мятежники убили капитана, высадились на «остров» и большей частью были перебиты индейцами. Немногие уцелевшие добрались до Халиско. Чтобы загладить свое преступление, они распространили слух, будто «остров» изобилует жемчугом, и вообще «чрезмерно восхваляли богатства новооткрытой земли». «Остров Санта-Крус» был на самом деле полуостровом Калифорния, но связь этой земли с материком была окончательно доказана лишь много лет спустя.
Получив ложные сведения о богатствах нового «острова», Кортес снарядил и возглавил экспедицию на трех кораблях (более 300 человек) для завоевания заморской страны. В 1533 году он благополучно достиг Калифорнии. Высадившись на берег, он отослал суда в Халиско за колонистами и припасами, так как местные индейцы жили только рыболовством да сбором диких растений.
Новооткрытый «остров» – одна из самых жарких стран на Земле. Современники рассказывали, что сам Кортес дал ей имя «Калида форнакс» (по-латыни – жаркая печь), откуда и пошло сокращенное название «Калифорния».
Большинство колонистов заболело от жары и лишений, многие умерли. Болен был и Кортес, но он отказывался вернуться в Мехико, «так как опасался насмешек и издевательств ввиду безрезультатности экспедиции». Потребовалось вмешательство жены, чтобы заставить его покинуть новую колонию (1536 год).
В 1540 году Кортес навсегда покинул Мексику. Он умер 2 декабря 1547 года в возрасте 62 лет, незадолго до смерти переселившись из города в более спокойное селение Кастильеха-де-ла-Куэста.
Его останки после долгих мытарств обрели наконец покой в Неаполе, в склепе герцогов Террануова-Монтелеоне, потомков правнучки завоевателя. Высказанное в завещании последнее желание Кортеса – найти вечное пристанище в Койоуакане – осталось невыполненным. Великий первооткрыватель и завоеватель Мексики похоронен вдали от тех мест, где познал успех и триумф, вдали от страны, с которой имя его связано навеки.
Испанский конкистадор. В 1540–1541 годах открыл южные отроги Скалистых гор, Большой каньон, реки Колорадо с ее притоком Хилой; Рио-Гранде-дель-Норте с притоком Пекос; Арканзас, Канзас и, возможно, Миссури. Первым прошел через Великие равнины до 40о ю. ш.
С поисками богатого города Сивола связаны важнейшие географические открытия в Новом Свете. Как утверждает легенда, один архиепископ и шесть епископов бежали после разгрома христиан на отдаленный остров, где с течением времени основали семь городов. Эти города быстро достигли невиданного расцвета. Правда, со временем легенда несколько трансформировалась, и испанские конкистадоры искали уже не остров Семи городов, а страну Семи городов, которая получила название Сивола. Еще в 1530 году Нуньо Гусман услышал от раба-индейца, что он сам видел эту волшебную страну, где каждый город величиной с Мехико и в каждом целые улицы заняты лавками ювелиров. Дорога туда идет через пустыню и длится 40 дней. Но поиски Сиволы не приносили результата.
По поручению вице-короля Новой Испании Мендоса послал в марте 1539 года на поиски Сиволы монаха Марко де Ниса вместе с Эстеваном, дав обоим индейских проводников. Вернувшись в сентябре, Марко утверждал, что видел Сиволу своими глазами, но войти не решился, так как боялся найти там свою смерть. По его описанию, город этот больше и величественнее Мехико.
В 1540 году Мендоса поручил офицеру, коменданту Кульякана, Франсиско Васкесу де Коронадо возглавить военную экспедицию для завоевания Сиволы. В роли вербовщика добровольцев выступал с церковной кафедры Марко де Ниса, который не жалел красок для восхваления открытой им страны. Приток добровольцев был очень велик.
С величайшим трудом организаторам экспедиции удалось отобрать среди этого сброда 300 человек, подходящих для далекого и тяжелого похода. Нужно отдать должное талантам Коронадо и двух-трех его офицеров: с такими солдатами они провели огромного размаха экспедицию, которую по ее географическим результатам можно без всяких оговорок причислить к величайшим сухопутным экспедициям в истории открытия внутренних областей Северной Америки.
К трехстам испанцам Коронадо присоединил 700 «мирных» индейцев. В его распоряжении были сотни вьючных лошадей и мулов, большие гурты крупного и мелкого рогатого скота и свиней. Итак, с отрядом в тысячу человек и огромным количеством голов вьючных животных и убойного скота Коронадо выступил в конце февраля 1540 года из поселка Компостела (Западная Мексика). Двигался отряд в северо-западном направлении по приморской низменности, а вдоль берега его должны были сопровождать вспомогательные суда под общим командованием Эрнана Аларкона.
От Кульякана сухопутный отряд медленно шел к Сиволе путем, разведанным монахом Марко, который сопровождал Коронадо; отряд обошел с востока, по долине реки Сан-Педро, пустыню Хила и вышел к реке Хила. Пройдя затем в северо-восточном направлении через южные уступы высокого плато Колорадо, отряд, наконец, достиг того полупустынного района, где стояли Семь городов.
На всем пути население было столь редкое, а индейские поселки так малы, что набеги на них могли кое-что дать только небольшим группам грабителей-испанцев. Но эти грабительские набеги озлобили местных индейцев, и они часто тревожили экспедицию. Большой отряд питался в основном взятыми из Мексики продуктами и мясом забиваемого скота. Солдаты шли пешком всю дорогу; каждый тащил на себе запас продуктов, так как лошади и мулы были и без того тяжело навьючены.
Конкистадоры горько разочаровались, когда после долгого и тяжелого пути подошли к городу, который они назвали Сивола. Сивол был построен на уступах скалы так, что плоские крыши нижних домов находились на одном уровне с полом верхних домов; укрыть она могла не более 200 воинов. Испанцам не стоило большого труда взять приступом такую «крепость» и выбить оттуда индейцев. Горожане были одеты в хлопчатобумажные ткани или в звериные шкуры. Сокровищ здесь ожидать не приходилось, а «прекрасные города», окружавшие Сиволу, были еще меньше.
В то время когда главный отряд повернул в сторону от моря и начал движение вверх по долине реки Соноры, Коронадо приказал Мельчору Диасу с небольшим отрядом идти берегом на северо-запад вдоль Калифорнийского залива, чтобы разыскать вспомогательные суда и дать их командиру Эрнану Аларкону дальнейшие инструкции.
Эрнан Аларкон вышел в мае 1540 года из одной южной мексиканской гавани на двух судах, и в пути к ним присоединилось еще одно судно с запасами для экспедиции. Аларкон достиг северного угла залива и открыл устье большой реки, которая теперь называется Колорадо. Он шел 15 дней вверх по течению реки на лодке, которую тянули по берегу индейцы, но не нашел Семи городов и вернулся к устью реки.
Большой каньон. Река Колорадо
Его кормчий Доминго Кастильо нанес на карту оба берега Калифорнийского залива и доказал, что на западе его отделяет от океана не остров, а длинный полуостров – Нижняя Калифорния. Но карта Кастильо, как и другие, была засекречена, и вплоть до второй половины XVIII века господствовало неправильное представление, что Нижняя Калифорния – остров.
Близ устья Колорадо Мельчор Диас погиб от несчастного случая, а его спутники вернулись в Новую Испанию.
Между тем Коронадо остановился в Сиволе, подчинил себе окрестных индейцев, а затем выслал во все стороны отряды для исследования страны. В одном селении испанцы услышали о большой реке на севере. На поиски этой реки Коронадо отправил разведывательный отряд, командиром которого был назначен Гарсиа Лопес Карденас.
Карденас шел через плато Колорадо и достиг южного края Большого Каньона. Испанцы были изумлены и потрясены видом, который открылся под их ногами. Они полагали, что глубина ущелья достигала 3–4 миль; на самом же деле этот самый глубокий во всем мире каньон имеет «всего лишь» 1800 метров глубины. Три дня они бродили вдоль обрыва, напрасно отыскивая среди отвесных стен спуск, который привел бы их к воде. Карденас вынужден был вернуться обратно и сообщил Коронадо о поразительном открытии.
Второй разведывательный отряд двинулся из Сиволы на восток и обнаружил, что за Семью городами было еще много других поселков, построенных на склонах гор так же, как Сивола. Один из таких поселков, в двух днях пути от Семи городов, стоял близ реки, которая текла на юго-восток и впадала, как оказалось, в большую реку, текущую на юг; до этого же все реки текли в западном направлении. На эту географическую особенность обратил внимание командир второго отряда Харамильо: «Все воды – реки и ручьи, – докладывал он Коронадо, – которые мы встречали до Сиволы и за ней на расстоянии еще двух дней пути, текут к Южному морю (Тихому океану), а начиная отсюда – к Северному (Атлантическому) океану». Благодаря этому мы можем точно сказать, что Харамильо открыл водораздел между системами двух великих североамериканских рек: Колорадо, впадающей в Калифорнийский залив, и Рио-Гранде-дель-Норте, несущей свои воды в Мексиканский залив.
Главный отряд Коронадо выступил на восток и прошел к большой реке Пекос (левый приток Рио-Гранде) через один из проходов между горами Сангре-де-Кристо (южный участок Скалистых гор) и горами Сакраменто. На Пекосе отряд остановился на зимовку.
В приречном селении солдаты встретили флоридского индейца-раба. Он заслужил доверие испанцев, так как оказался толковым и надежным проводником. Индеец сообщил, что к востоку от того места, где находился испанский отряд, течет огромная река шириной в 2 мили; что там водятся рыбы величиной с доброго коня; что берега реки густо населены; что по реке плавают большие челны, в которых у каждого борта сидят по 20 гребцов. Если считать, что речь шла о Миссисипи, то в этой части рассказа мало преувеличений (даже огромные рыбы не внушают сомнений); но и заманчивого для конкистадоров было мало. Их внимание привлекла вторая часть рассказа.
Флоридец сообщил, что у этой гигантской реки находится страна Кивира; что местный верховный вождь проводит свой полуденный отдых под ветвями огромного дерева, увешанного золотыми колокольчиками, и дремлет под их тихий перезвон; что жители Кивиры пользуются только золотой и серебряной утварью, а на носах их челнов большие золотые орлы.
Весной 1541 года Коронадо с частью своих солдат начал поход на Кивиру. По сохранившимся документам можно лишь предположительно установить его путь. Он шел, «куда указывала стрелка компаса», пересекая малые и большие реки, текущие на восток, – правые притоки Миссисипи: верховья Ред-Ривер, Канейдиан и Северный Канейдиан и т. д. Уже в начале своего пути на север отряд Коронадо вступил в безбрежные прерии. Здесь испанцы впервые увидели огромные стада бизонов. Через 10 дней после того, как они перешли реку Пекос, «они наткнулись на поселения людей, живших наподобие арабов». В последние два дня пути испанцы все время видели «коров», а теперь узнали, что обнаруженные ими племена жили в палатках, сделанных из дубленой кожи этих «коров», что они все время передвигались вслед за стадами этих животных, а когда нуждались в пище, забивали их.
Совершая короткие дневные переходы, испанцы шли в полосе прерий целый месяц и достигли в день Петра и Павла (29 июня 1541 года) реки, которую и назвали в честь этих святых – «Сан-Педро и Сан-Пабло». По-видимому, это был Арканзас (правый приток Миссисипи). В четырех милях пути к северу за рекой испанцы снова встретили индейцев-охотников. По расчетам Коронадо, он был уже в стране Кивире.
Участники похода описывали Кивиру как невысокую, изрезанную полноводными реками, свежую, зеленую, роскошную страну, «лучше которой не найти ни в Испании, ни во Франции, ни в Италии». Они утверждали, что страна эта пригодна для произрастания всех культур, что иногда близ ручьев они находили довольно вкусный дикий виноград.
В письме Коронадо к королю Карлу I прямо указано, что он дошел до большой реки «Теукареа». Несомненно, он пересек реку Канзас, а может быть, двигаясь дальше в северо-восточном направлении, проник и в долину Миссури.
Страна была хороша, но местные индейцы не имели никаких ценных вещей, даже вожди носили медные украшения. Приближалась осень, и Коронадо повернул назад, боясь северной зимы.
Он хотел весной 1542 года повторить поход, надеясь продвинуться дальше в глубь открытой им огромной страны и дойти до Кивиры. Но болезнь из-за несчастного случая во время турнира заставила Коронадо отказаться от дальнейших поисков. Через Сиволу он вернулся со своим отрядом в Кульякан. По одной версии, он умер через несколько дней после возвращения; по другой – впал в немилость из-за неудачного похода и был отрешен от должности.
Авторы книги «Испанские исследователи на юге США» (1925) Ходж и Льюис писали: «Экспедиция Коронадо имела чрезвычайно большое значение с географической точки зрения, поскольку в сочетании с экспедицией де Сото она дала миру возможность заглянуть в огромную внутреннюю область северного континента и создала основу для его картографирования. Благодаря ей удалось узнать о существовании оседлых племен пуэбло на юго-западе нынешних Соединенных Штатов Америки, о промышляющих охотой племенах Великой равнины, о Большом каньоне реки Колорадо, о ее нижнем течении, о громадных стадах бизонов и о том, как глубоко и всесторонне зависит от них все хозяйство охотников-индейцев».
В погоне за фантастическими городами и странами отряды Коронадо прошли несколько тысяч километров внутри материка, который оказался гораздо больше, чем кто-либо тогда предполагал. Открыты были на протяжении многих сотен километров новые берега на западе, полоса низменностей вдоль этих берегов, гигантские сухие плоскогорья и высокие южные отроги Скалистых гор, величайший в мире каньон, большая часть плато Прерий, огромные реки, текущие в разных направлениях: Колорадо с его притоком Хилой, Рио-Гранде-дель-Норте с притоком Пекос, Арканзас, Канзас и, возможно, Миссури, необъятные прерии, которые простирались от подножия Скалистых гор до Миссисипи.
Профессиональный военный. Предпринятая им экспедиция (1539–1542), охватившая своими маршрутами почти весь континент от нынешней Джорджии до Калифорнийского залива, – первое исследовательское путешествие по территории современного Юга Соединенных Штатов. Цивилизованный мир впервые узнал о жизни и обычаях южных индейцев.
Эрнандо де Сото впервые выдвинулся при завоевании Никарагуа, затем сопровождал в перуанском походе Франсиско Писарро и активно участвовал в пленении верховного вождя инков Атауальпы. Во время кровавой борьбы между перуанскими конкистадорами Сото добровольно оставил «страну золота» и вернулся в Испанию богатым человеком. Там он разработал план завоевания Флориды, за которой ему грезились залив Тихого океана или морской проход к нему и «Семь городов». Используя свои связи при королевском дворе, Сото собрал очень большой по тому времени отряд. С ним он отправился на Кубу, а оттуда на полуостров Флорида.
На западный берег Флориды, вероятно, у залива Тампа или несколько южнее его, 28 мая 1539 года высадились вместе с Сото, по разным источникам, 600–900 пехотинцев и кавалеристов с 200–350 лошадьми. Новый Свет еще не видел такого большого европейского войска.
Оставив для охраны судов часть солдат, Сото двинулся с остальными в глубь страны, на север. По дороге испанцы встречали крупные селения (в иных было больше 600 домов). Участники экспедиции прежде всего начали расспрашивать, где «страна, богатая золотом и серебром». Индейцы направили их «на закат», где народ будто бы так богат, что воины выступали в поход в золотых шлемах.
Испанцы медленно продвигались по заболоченной лесной местности, изрезанной реками; часто приходилось наводить временные мосты. Индейцы были враждебно настроены, так как в их стране уже побывали солдаты Нарваэса и память о жестокости испанцев была еще свежа.
В октябре отряд повернул на запад, к морю, и остановился на зимовку близ залива Аппалачи, где было достаточно продовольствия. Сото вызвал туда свои суда и послал их далее на запад – разведать побережье на 100 лиг.
В марте следующего, 1540 года Сото двинулся от залива Аппалачи на северо-восток, на поиски области, где верховным вождем является женщина, собирающая дань тканями и золотом от подвластных ей племен: такие сведения собрал Ортис у местных индейцев. Сото действительно нашел женщину-вождя на текущей в Атлантический океан реке Саванне, в долине ее среднего течения. Однако резиденцией этой правительницы был бедный поселок; ценных тканей и золота у нее не было, и поделиться с непрошенными гостями она могла только жемчугом, который ее «подданные» добывали в реке и ее притоках.
От этой малопривлекательной «столицы» Сото поднялся в поисках Семи городов в северном направлении вверх по долине Саванны до параллели 35° с. ш. и проник в горный район – юго-западный участок Голубого хребта Аппалачской горной системы. Но он не перевалил Аппалачи, а снова, увлеченный рассказами о больших городах на юго-западе, повернул к ним. Сото прошел вдоль южного участка аппалачского «Подножия» (Пидмонт), пересекая верховья рек, текущих через плато Пидмонт и приморские низменности в южных направлениях и несущих свои воды в Атлантический океан (система Олтамахо) и в Мексиканский залив (системы Аппалачиколы и Алабамы).
Вождь одного из местных племен вызвался сопровождать испанский отряд и привел непрошенных гостей в поселок на берегу большой реки (вероятно, Алабамы). Поселок был окружен высоким земляным валом и бревенчатым забором с двумя воротами. Через каждые 50 шагов у забора сооружены были сторожевые башни, и в каждой помещалось до восьми воинов. Поселок насчитывал 80 больших деревянных домов; некоторые из них были так велики, что в них якобы размещалось по тысяче человек. Испанцы, увидев дома-крепости, решили, что их предательски заманили в ловушку, поспешно отошли назад и атаковали поселок. Они выбили топорами деревянные ворота, ворвались внутрь и подожгли дома. Со стороны индейцев сражались не только мужчины, но и женщины.
Бой продолжался девять часов. Испанцы потеряли более 80 человек; часть их погибла в бою, остальные вскоре умерли от ран. Сведения о потерях индейцев, как всегда, разноречивы: историки говорят о двух, пяти, семи и даже десяти тысячах индейцев, частью убитых во время резни на «городских» улицах, частью сгоревших в домах. Тем не менее людские потери, понесенные испанцами, и гибель нескольких десятков лошадей повергли их в уныние. Золота они не нашли, окружены были враждебными племенами; многие поэтому настаивали на возвращении на Кубу (испанские суда находились сравнительно недалеко от места битвы). Но Сото не хотел отступать. Он предоставил своим солдатам двухнедельный отдых и двинулся в середине ноября дальше на запад, сломив сопротивление индейцев, пытавшихся задержать его отряд у переправы через реку.
В декабре 1540 года Сото решил остановиться на зимовку в индейском поселке, который, казалось, был выгодно расположен и снабжен запасами продовольствия. Испанцы взяли поселок приступом; индейцы ушли, и Сото разместил своих солдат в покинутых домах. Дисциплина в испанском войске падала; охрану перестали выставлять. Индейцы – по-видимому, хорошо осведомленные – воспользовались этим: в январе 1541 года они ночью ворвались в поселок и подожгли соломенные крыши домов, где спали испанцы. В ночном бою было убито 40 солдат и потеряно 50 лошадей. Испанцы перешли в соседний поселок, но и здесь их беспрерывно беспокоили индейцы.
Отсюда Сото ранней весной того же 1541 года начал поход в северном направлении, через болота и леса, уклоняясь иногда далеко к востоку. По-видимому, именно во время весеннего похода он достиг реки Теннесси в ее среднем течении. Но эта река здесь круто поворачивала на север, удаляясь от заветной цели конкистадоров; поэтому Сото повернул на запад и вышел, наконец, в мае 1541 года к широкой реке с извилистым течением. Воды ее были мутны, масса вырванных с корнями деревьев плыла вниз по течению. Это был великий поток Миссисипи – «река Святого Духа», как ее назвали предшественники Сото.
Так как река несла свои воды не на запад, а на юг, к хорошо знакомому испанцам Мексиканскому заливу, то конкистадоры не испытали никакой радости при виде великой реки: они рассматривали ее только как большое и досадное препятствие для дальнейшего продвижения на запад – к Тихому океану и Семи городам. Для безопасной переправы на западный берег Миссисипи на виду у враждебно настроенных индейцев необходимы были большие суда; для их постройки и перековки железных изделий на гвозди потребовалось около месяца. Следует отметить, что испанцы пустили в переплавку далеко не все железные изделия: они бережно хранили цепи и железные ошейники для пленных индейцев.
Построив несколько больших судов, Сото переправил свой отряд на западный берег Миссисипи. Еще почти год Сото блуждал «в погоне за мечтой» по равнинам к западу от Миссисипи, то отходя от реки далеко в сторону, то возвращаясь к ее берегам. Отряд его таял.
Весной 1542 года отряд вернулся на Миссисипи. Тяжелобольной Сото послал на юг вдоль правого берега реки группу кавалеристов разведать, далеко ли до моря. Посланный им в разведку капитан вернулся и доложил, что он не смог найти ни дороги, ни тропинки через громадные болота, тянущиеся от Большой реки (то есть Миссисипи).
Эрнандо де Сото умер в мае 1542 года. Погибшего капитана конкистадоры хоронили ночью, чтобы весть о его смерти не распространилась среди индейцев. Гроб был затоплен в одном из глубоких рукавов Миссисипи.
Командование экспедицией перешло в руки Луиса де Москосо, который, в надежде достигнуть Мексики, приказал экспедиции выступить в поход на запад. Переходя от одного племени индейцев к другому и «каждый раз попадая во все более скудные области», Москосо «решил, наконец, вернуться в ту местность, где умер де Сото, так как там можно было построить суда и уйти на них из этой страны». Испанцы вышли к устью реки и следовали далее, все время придерживаясь побережья, пока «не достигли реки Пануко, где их дружественно встретили христиане».
Так закончилось путешествие де Сото. Английский перевод описания этого путешествия был опубликован Ричардом Хаклюйтом в 1607 году.
Американские историки благожелательно освещают поведение Сото во время завоевания Перу, особенно то обстоятельство, что он назвал (задним числом) казнь верховного вождя инков Атауальпы «делом постыдным и бесполезным». Но и они признают, что в Северной Америке «его собственное поведение относительно индейцев было жестоко и безумно» (Джон Фиске).
Экспедиция де Сото, так же как и экспедиция Коронадо, имела важное значение. Обе они охватили своими маршрутами почти весь континент от нынешней Джорджии до Калифорнийского залива. Де Сото впервые исследовал территорию современного Юга Соединенных Штатов; благодаря ему мир впервые узнал о жизни и обычаях южных индейцев, результатом его путешествия было открытие реки Миссисипи, вниз по течению которой экспедиция проделала свой обратный путь. Впрочем, это было, по всей вероятности, вторичное открытие Миссисипи, если даже не считать экспедиции Пинеды. Есть много оснований предполагать, что на «реке Святого Духа» (Миссисипи) в 1528 году побывали люди Нарваэса.
Испанский конкистадор, первый европеец, пересекший Южную Америку в самой широкой части материка, проследил среднее и нижнее течение реки Амазонка (1541–1542).
Биография Орельяны – это биография целого поколения обнищавших и алчных дворян-идальго, не всегда умеющих даже написать свое имя и ринувшихся в Новый Свет с единственной целью завоевать богатство.
Франсиско отправился за океан, когда ему было всего 15 или 16 лет. Он прошел суровую школу завоевательных походов. Орельяна принимал участие во всех значительных походах и сражениях во время завоевания Перу.
В 1534 году он был в составе отряда, захватившего город инков Куско, год спустя участвовал в захвате Трухильо и Кито. В 1536 году, когда восставшие индейцы осадили Куско, охраняемый маленьким испанским гарнизоном, Орельяна, занимавший к этому времени важный пост в Пуэрто-Вьехо, поспешил на выручку осажденным во главе отряда в 80 солдат, снаряженных им на собственный счет. В следующем году Франсиско Писарро отправил его усмирять восставших индейцев в провинции Кулата. Жестоко подавив восстание, Орельяна заложил на берегу реки Гуаяс, неподалеку от места ее впадения в морской залив, город Сантьяго-де-Гуаякиль, нынешний Гуаякиль – один из крупнейших городов Эквадора. А в конце 1540 года, узнав, что правитель Кито Гонсало Писарро готовится выступать на поиски страны Эльдорадо, Орельяна решил присоединиться к нему. Ему было тогда около тридцати.
Гонсало Писарро вышел из Куско на Кито через Пиуру и Гуаякиль. К февралю 1541 года он составил отряд из 320 испанцев и 4 тысяч индейцев-носильщиков. По истечении примерно шести недель он и его люди начали «переход через снежные Кордильеры, где шел такой густой снег и где было так холодно, что многие индейцы замерзли насмерть…»
По другую сторону гор они нашли необычайную страну, где «дожди шли, не переставая ни на один день в течение двух месяцев». Испанцам повезло: сезон дождей уже подходил к концу. Спускаясь по Напо, они нашли деревья, кора которых напоминала драгоценную шри-ланкийскую корицу. Целые леса мнимого коричного дерева открывались перед ними. Чтобы обследовать эту «страну корицы» и, быть может, найти еще большие богатства, Писарро продолжил путь вниз к реке и впервые вступил в Амазонскую низменность. Но для плавания всего отряда у него не хватало судов, а двигаться сухим путем вдоль берегов Напо не представлялось возможным: они были заболочены, покрыты непроходимым лесом и почти безлюдны. Испанцы голодали, болели желтой лихорадкой, умирали десятками, индейцы – сотнями.
Отряд задержался, чтобы построить судно, – этим руководил Орильяна. Испанцы сколотили большую лодку, громко назвав ее бригантиной. На судне разместили снаряжение, а также больных и раненых. Аборигены рассказали Орельяне и Писарро, что ниже по течению, всего «в десяти солнцах», лежит земля, где много пищи и золота.
Писарро отправил Франсиско де Орельяна на разведку и за провиантом вниз по Напо, после чего он должен был вернуться, «чтобы вывести остальных из тяжелого положения».
26 декабря 1541 года Орельяна с 57 солдатами на бригантине и четырех каноэ отправился в путь. Так началось это великое путешествие.
Орельяна достиг указанного ему места в три дня, но не обнаружил никакого продовольствия и продолжил свое плавание вниз по течению Амазонки до океана. Вернуться он, по-видимому, был уже не в состоянии; кроме того у него не было уверенности, что он найдет Гонсало Писарро на прежнем месте. Такова версия самого Орельяны и его спутника монаха-доминиканца Гаспара Карвахаля, написавшего позднее «Повествование о новооткрытии достославной реки Амазонок». По другой версии, исходящей от спутников Гонсало Писарро, Орельяна имел возможность и должен был вернуться к главному отряду, чтобы сообщить о результатах своей разведки, но поступил как изменник. Орельяна хотел «ценой измены происвоить славу и, может быть, выгоду открытия». Так или иначе, но Гонсало Писарро потерял много времени, ожидая и разыскивая Орельяну. И только когда всякая надежда на встречу исчезла, он повернул назад. На обратном пути погибли все до одного индейцы.
Франсиско Орельяна тем временем плыл по реке, открытие которой принесло ему великую славу. Он утверждал, что подчинился требованию своих спутников, которые потребовали плыть дальше, в поисках счастливых земель, что было даже зафиксировано документально (историкам известен текст, подписанный всеми участниками похода). Только с 5 января 1542 года на пути начали попадаться индейские деревни. В одной из них испанцам удалось раздобыть еду. До этого им приходилось есть кожу, ремни и подметки от башмаков, сваренных с какой-нибудь травой. Они не могли вернуться: по суше дорог просто не существовало, а по реке против течения им пришлось бы идти на веслах целые месяцы. Орельяна решил плыть дальше, не представляя, куда попадет.
12 февраля 1542 года бригантина Орельяны прошла место, где соединяются три реки, и самая большая из них была «широка, как море». Путешественники еще не знали о том, что вышли на Амазонку – самую многоводную реку мира. Им предстояло пересечь с запада на восток весь Южно-Американский материк.
В одном из селений – индейцы называли его Апария – путешественники провели март и апрель, сооружая еще одну, больших размеров, бригантину, которую назвали «Викторией». Несмотря на то, что у них не было подходящих материалов и нужных инструментов, люди трудились не жалея себя, понимая, что только с этим судном может быть связана их единственная надежда добраться до мест, заселенных европейцами.
24 апреля они отдались воле мощного потока, который уносил их на восток, к неведомому морю, через неведомую страну. Река была так широка, что путешественники не сомневались, что они находятся рядом с Атлантическим океаном. Но проходили недели, а океана все не было видно.
21 мая Орельяна открыл устье «реки Троицы» (Журуа). Путешественники могли видеть с середины реки сразу оба ее берега, иногда, впрочем, только как туманные полоски земли. Но когда они приближались к берегу, перед ними открывались бесчисленные протоки, окаймленные непроходимыми чащами девственного леса. Если испанцы встречали на берегу небольшую деревню, они грабили ее, отнимали у «дикарей» провизию; в более крупных селениях еду они выменивали или выпрашивали. Постоянным мучением для них была «египетская» казнь – москиты.
В середине мая они вступили в густонаселенную «страну Омагуа», вероятно, между низовьями рек Журуа и Пурус. В течение пяти дней испанцы непрерывно сражались с воинами одного из индейских племен. Сражение началось на воде: индейцы атаковали бригантины, приблизившись к ним на пирогах. Затем испанцы высадились на берег, и битва разгорелась на суше. Несколько конкистадоров были убито, многие ранены. После этого сражения испанцы высаживались на берег в поисках продовольствия лишь возле небольших, одиноких селений. В столкновении с индейцами Карвахаль был тяжело ранен стрелой и потерял глаз. Испанцы старались держаться середины реки, где их меньше беспокоили.
3 июня 1542 года они дошли до громадного левого притока Амазонки, который Орельяна назвал Риу-Негру – «Черной рекой». «Она неслась с такой стремительностью и таким бешенством, – пишет Гаспар Карвахаль, – что ее воды текли в водах другой реки струей длиною свыше двадцати лиг (120 километров), и ни та вода, ни другая не смешивались». Ниже по течению страна была гуще заселена: на берегах встречались большие селения, иные будто бы растягивались вдоль реки на 12–18 километров. 10 июня был открыт другой великий приток Амазонки, река Мадейра – «очень большая и мощная река».
Путешественникам казалось, что великой реке не будет конца. Иногда на ней разыгрывались штормы, не уступающие морским бурям. Бригантины с трудом противостояли стихии. Тем не менее испанцы, опасаясь отравленных стрел индейцев, приставали к берегу только в экстренных случаях. Люди смертельно устали. В конце июня испанцы достигли страны, где снова видели много селений, в том числе очень больших. «Там мы неожиданно набрели на благодатную землю и владение амазонок».
24 июня, по свидетельству монаха, испанцы, высадившись на берег, вступили в сражение с индейцами, предводительствуемыми амазонками. «Битва, здесь происшедшая, – пишет Карвахаль, – была не на жизнь, а на смерть, ибо индейцы перемешались с испанцами и оборонялись на диво мужественно. Мы сражались более часа, но индейцев не покидал боевой дух, скорее наоборот – казалось, что в бою их смелость удваивается… Я хочу, чтобы всем ведома была причина, по которой индейцы так защищались. Пусть все знают, что тамошние индейцы – подданные амазонок и что, узнав о нашем приближении, они отправились к ним за помощью, и десять или двенадцать из них явились к ним на подмогу… Мы увидели воочию, что в бою они сражаются впереди всех и являются для оных чем-то вроде предводителей… Сии жены весьма высокого роста и белокожи, волосы у них очень длинные, заплетены и обернуты вокруг головы. Они очень сильны, а ходят почти нагие – только прикрывают стыд. В руках у них лук и стрелы, и в бою они не уступают доброму десятку индейцев, и многие из них – я видел это воочию – выпустили по одной из наших бригантин целую охапку стрел…»
Существовали ли эти племена амазонок в действительности? Страну амазонок, открытую будто бы Орельяной, не нашла ни одна из более поздних экспедиций.
Рассказ монаха стал одной из географических легенд, приведших к подлинным открытиям: в поисках страны амазонок более поздние экспедиции подробно обследовали берега самой большой в мире реки.
После сражения с амазонками Франсиско Орельяна продолжал путешествие по великой реке, разделившейся на множество протоков, иные из которых были настолько широки, что, скорее, походили на морские проливы. Карвахаль отметил, что морская вода поднимается по реке «с превеликой яростью» – противоборство океанского прилива и речных вод сопровождается ужасающим грохотом и порождает за один прилив до шести отвесных волн (поророку) высотой до 5 метров, идущих против течения.
Ближе к морю, за «страной Амазонок», также встречались большие селения, но индейцы держались мирно. Еще ниже бригантины вошли в громадную дельту реки. «Островов было множество, и очень крупных, мы до самого моря… не могли выбраться к материку…»
2 августа 1542 года испанцы наконец вошли в «Пресное море». Все плавание продолжалось 172 дня; восемь испанцев умерли от болезней, трое – от ран. Океан был рядом. Но выйти в него оказалось нелегко. Встречный ветер относил бригантины назад, камни, заменявшие якоря, не могли удержать суда на одном месте. Перед рассветом 26 августа бригантины Орельяны двинулись на север вдоль берегов, чтобы достичь каких-либо поселений европейцев на побережье или островах.
Среди участников экспедиции, оставшихся к тому времени в живых, не было ни одного моряка, у испанцев отсутствовали навигационные карты и компас. Но теперь им неизменно сопутствовала удача. За все время, пока они шли на север, не было ни бурь, ни ливней.
30 августа бригантины потеряли друг друга из вида и дальнейший путь совершали поодиночке. Орельяна достиг 11 сентября 1542 года островка Кубагуа в Карибском море, у южного берега острова Маргарита, и с командой сошел на берег близ испанского поселения Новый Кадис. Местные колонисты отнеслись к ним дружелюбно и были поражены рассказом о необычайном плавании.
Открыв Амазонку – самую большую реку мира, проплыв по ней около шести тысяч километров, Франсиско Орельяна совершил одно из самых важных в истории изучения Южной Америки путешествий. Орельяну заслуженно относят к великим путешественникам: он первым пересек с запада на восток, от океана до океана неисследованный Южно-Американский материк почти в самой широкой его части, открыл на протяжении более трех тысяч километров все среднее и нижнее течение Амазонки – крупнейшей в мире реки по водоносности и площади бассейна – и доказал, что «Пресное море» Пинсона – это и есть устье реки Амазонки, судоходной от предгорьев Анд.
Испанский конкистадор. Руководил экспедициями в Южной Америке. Исследовал бассейн реки Магдалена. Открыл страну Эльдорадо. В 1539 году основал город Санта-Фе-де-Богота (теперь столица Колумбии).
Гонсало Хименес де Кесада был мало похож на большинство из своих современников-конкистадоров. Да и конкистадором он стал, по сути дела, случайно.
Он учился в знаменитом Саламанкском университете – крупнейшем культурном центре того времени; Саламанке уступала в ту пору даже парижская Сорбонна.
О том, чтобы дать своему старшему сыну прекрасное образование, позаботился отец, преуспевающий торговец тканями. Гонсало Кесада провел в Саламанке десять лет и получил высокую ученую степень – лиценциата права. Это открыло перед ним двери королевского суда в Гранаде, и молодой юрист быстро пошел в гору.
Первые же выигранные им процессы принесли ему известность и знатных клиентов. С течением времени Гонсало Хименес мог бы, наверное, достичь самых высоких юридических постов и многократно приумножить и без того немалые отцовские капиталы. Но он потерял их. Более того, он совершенно разорил всех своих ближайших родственников, в том числе и отца, поставив их на порог нищеты. Он проиграл процесс, возбужденный против них городскими властями, обвиняющими родственников Кесады в том, что они использовали для тканей, которые продавали, недоброкачественные краски. И вот тогда, чтобы поправить семейные дела, Гонсало Кесада, образованнейший человек, владеющий многими языками, вместе с двумя младшими братьями отправился за океан, став сначала старшим судьей экспедиции – эта должность была предложена ему еще в Испании, – а затем, волей судьбы, и ее главой.
Педро Фернандес де Луго, старый губернатор Санта-Марты, задумал снарядить экспедицию в глубь материка. Цель ее была ясна – Эльдорадо, страна несметных сокровищ. К югу от Санта-Марты лежала и другая богатая страна, Перу.
Именно Кесаде губернатор решил доверить руководство экспедицией.
5 апреля 1536 года жители Санта-Марты вышли провожать экспедицию Кесады в поход. Пешие отряды, вооруженные пиками и аркебузами, в боевом порядке выстроились на морском берегу. Весело гарцевали всадники – их было семь десятков. Под тяжестью тюков с провиантом и снаряжением сгибались пленные индейцы – именно им предстояло нести весь груз.
Сначала, как и было намечено, маршрут лежал вдоль побережья Карибского моря. Берег был каменистым, и путь оказался тяжелым. Первые дни похода выдались очень жаркими, испанцы тотчас же начали страдать от жажды. К тому же почти сразу начались нападения индейцев: краснокожие воины появлялись внезапно, осыпая пришельцев градом стрел, и столь же внезапно исчезали. Белые люди, принесшие местным жителям столько зла, не могли рассчитывать здесь на гостеприимство. Но войско упрямо продвигалось вперед. Вскоре оно достигло селения Рамада, откуда ему предстояло повернуть на юг.
Отряд испанцев медленно, с огромным трудом продвигался в глубь неизвестной страны.
Только через четыре недели утомительного пути Кесада дал своим людям и себе самому небольшой отдых. Они остановились в одном из индейских селений; местные жители встретили их мирно. Здесь испанцы пополнили припасы и привели в порядок снаряжение. Затем отряд двинулся дальше. Теперь продвигаться приходилось сквозь дремучие тропические леса, представляющие собой непроходимое переплетение стволов, веток и лиан. Лес был полон хищных зверей, кишел змеями.
Кесада, отобрав наиболее выносливых солдат, вооружил их тяжелыми ножами и топорами; они должны были прорубать дорогу в этой чаще.
В отряде появились больные тропической лихорадкой. Продукты были на исходе. Людям пришлось есть ящериц, змей, летучих мышей. Но 26 июля 1536 года они все-таки вышли на правый берег Магдалены, обогнув, как и было намечено, ее топкую дельту, и стали дожидаться судов, на которых поднималась вверх по течению другая часть отряда.
Однако ждать пришлось долгих два месяца.
Вскоре кончились последние остатки еды, в лагере, разбитом на берегу Магдалены, начался голод. К тому же наступил период тропических дождей – настоящих водопадов.
Когда пришли корабли, выяснилось, что флотилия, которую ждали, попала в страшный шторм. Тогда Педро де Луго снарядил несколько новых судов, но на это потребовалось время…
Отряд Кесады двинулся вверх по реке Магдалене, вступив в совершенно неизвестные европейцам земли.
Через несколько дней матрос с идущей первой бригантины заметил на берегу какое-то индейское селение. Когда испанцы вошли в него, хижины оказались пустыми – заметив корабли, все жители скрылись в лесу. Но на полях вокруг селения в изобилии рос маис, его спелые початки заполняли амбары домов.
Экспедиция провела здесь три зимних месяца. Первое время запасов маиса было довольно, и солдаты быстро восстанавливали силы. Когда маис кончился, в отряде вновь начался голод.
Кесада послал одну из бригантин вверх по течению Магдалены на разведку. Но три недели спустя судно возвратилось с малоутешительными вестями: впереди, по обеим сторонам реки, был все тот же непроходимый лес.
Тогда Кесада решил изменить маршрут. Продолжение прежнего – вверх по реке – означало бы верную гибель экспедиции. Между тем захваченные испанцами во время редких вылазок индейцы рассказывали о том, что не так уж далеко отсюда, в горах, живет племя, которое умеет добывать соль. Соль для индейских племен всегда была предметом роскоши, она стоила очень дорого. Племя, которое умеет добывать соль, должно быть очень богатым племенем…
В Магдалену, близ селения, где остановился отряд Кесады, впадала река, которую индейцы называли Опон. Воды ее были очень быстрыми, – это и навело Кесаду на мысль, что она спускается с гор.
Кесада отправил вверх по течению Опона несколько лодок. Через несколько дней его люди вернулись и привезли несколько расписных индейских плащей, яркие индейские головные уборы и пленника. Как оказалось, уже на второй день пути они встретили лодку с индейцами, которые при виде пришельцев бросили лодку и скрылись в лесной чаще; в лодке лежала груда пестрых плащей и несколько кусков белой соли. Когда испанцы пристали к берегу, они нашли два пустых дома. Но тут же они подверглись нападению – незваных гостей атаковал большой отряд воинов. Однако когда в ход было пущено огнестрельное оружие, индейцам пришлось отступить, оставив победителям пленника.
Поднимаясь по реке, испанцы миновали приморскую низменность, и долина Магдалены сузилась, стесненная подступающими к ней северными отрогами Центральной Кордильеры и горами Сьерра-де-Периха. Южнее Восточная Кордильера отступила от восточного берега; но на западном берегу испанцы на протяжении более 400 километров от теснины видели недалекую непрерывную стену Центральной Кордильеры, повышающуюся на этом участке до 5000 метров.
Горы вплотную подступили и к восточному берегу Магдалены, и флотилия остановилась перед порогами (попытка преодолеть их закончилась крушением нескольких судов).
Пленный индеец, став проводником экспедиции, утверждал, что до земли великого и могучего народа, куда так стремятся испанцы, они дойдут всего за несколько дней пути.
Решили идти по берегу, оставив бригантины и больных.
Теперь войско Кесады насчитывало менее 200 человек, располагавших 60 лошадьми. Дав своему отряду последний короткий отдых, конкистадор вновь устремился на штурм непроходимой чащи.
Когда отряд вышел на каменистые предгорья, идти стало немного легче, но снова, в который уже раз, пришлось урезать дневную порцию маиса – на этот раз уже до 40 зерен. Испанцы ели все, что могли: седла, попоны лошадей, свои защитные куртки, подбитые ватой и служившие панцирями от индейских стрел. Однако под угрозой смерти Кесада запрещал убивать лошадей.
Наконец экспедиция достигла обширного плоскогорья, люди замерли, вглядываясь в развернувшуюся перед ними картину. Один из участников похода в своих мемуарах напишет: «Сто шестьдесят шесть христиан, изнуренных, оборванных, подлинных скелетов, увидели перед собой просторные долины, многочисленные селения, легкие дымки очагов и ниточки дорог…»
Эта страна была хорошо возделана, покрыта полями маиса и картофеля. Муиска-чибчи жили в деревянных или глинобитных домах с очень простой обстановкой. Селения и города их были очень многолюдны. Сильное впечатление на испанцев произвели их деревянные храмы примитивной архитектуры, но крытые золотыми пластинками. Муиски сами не добывали золота (в их стране не было сколько-нибудь значительных коренных месторождений и россыпей), а получали его от других племен чибчей, главным образом от жителей верхней Магдалены и Кауки, «в обмен на изумруды, соль и хлопчатобумажные ткани». В обработке золота они достигли большого искусства. Других металлов, кроме меди, которую они сплавляли с золотом, они почти не применяли, а железа совсем не знали. Как и у западных чибчей, в их святилищах и могильниках было много изумрудов и золотых изделий. Между их городами были проложены хорошие дороги, мощенные каменными плитами; такие же дороги вели к священным озерам.
Первое же открытие, сделанное испанцами, оказалось весьма важным для них – индейцы смертельно боялись лошадей.
Едва увидев испанца верхом на коне, они в ужасе замирали, закрывали руками лица и не в силах были двинуться с места. Но первые дни похода на юг были мирными, индейцы приветливо встречали пришельцев, хотя им и внушали ужас эти странные животные, несущие на себе людей.
Как рассказывали индейцы, всей страной, по которой шли испанцы, правил могущественный вождь Тискесуса. Едва узнав о появлении в его землях белых пришельцев, вождь сразу же увидел в них грозного врага. 28 марта 1537 года произошла первая битва – на испанцев напали около 600 индейских воинов, вооруженных копьями, луками и боевыми дубинками. Но конница, которой располагал Кесада, легко обратила их в бегство.
Дальше стычки происходили одна за другой; последняя состоялась совсем рядом с главным городом владений Тискесусы – Муекетой. Впоследствии испанцы переиначили это название, и город стал называться Богота.
Тискесуса потерпел жестокое поражение. К тому же, по мере продвижения испанцев к его столице, в союз с испанцами вступали те племена, которые он когда-то покорил и которые только ждали случая, чтобы вернуть себе независимость. Тискесусе пришлось бежать в одну из горных крепостей, дорога на Боготу была свободна, и 21 апреля отряд Кесады вступил в столицу страны муисков.
Город лежал на дне плоской равнины, окаймленной горными цепями. Тысячи глиняных домов, которые увидели пораженные испанцы, были покрашены в самые разные цвета. Это было фантастическое, ни с чем не сравнимое зрелище.
Но город был совершенно пуст, жители его, сохранившие верность своему вождю, ушли в горы. Проведя в Боготе месяц и не найдя никаких сокровищ – Тискесуса успел их вывезти – Кесада решил отправиться в горы на поиски изумрудных копий, о которых ему рассказывали индейцы, вступившие с пришельцами в союз.
В селении, которое называлось Гуаска, испанцев ждала удивительная встреча.
Сначала в лагере, разбитом Кесадой, появились два индейца, с ног до головы увешанных золотыми украшениями; каждый держал в руке по золотой короне изумительно тонкой работы. Бросившись перед Кесадой на землю, индейцы объявили, что испанцев хочет приветствовать их повелитель, великий вождь Гуатавита. Потом пораженные конкистадоры увидели пеструю, фантастическую процессию. Ее возглавляли четверо индейцев, трубивших в огромные морские раковины. Затем появились люди в набедренных повязках. Те, что шли впереди, очищали дорогу от камней, а другие забрасывали ее цветущими ветками. Наконец, окруженные огромной толпой индейцев, появились золотые носилки, в которых полулежал человек, глядящий на белых пришельцев с интересом и без тени страха.
Не без удивления Кесада выслушал речь великого Гуатавиты. Он думал, что в стране муисков нет вождя могущественнее и богаче Тискесусы, и ошибся. Вождь Гуатавита был столь же богат и знатен и происходил из рода древних правителей страны муисков. Но дядя Тискесусы уничтожил весь его род и захватил власть; с тех пор у оставшегося в живых Гуатавиты не было большего врага, чем Тискесуса. Гуатавита пригласил Кесаду и его войско в свои владения, которые находились в трех переходах от местечка Гуаска.
Кесада не замедлил принять приглашение. Он появился вместе со своим войском во владениях великого Гуатавиты в конце июня 1537 года. Испанцев ждала роскошная встреча, каждый из них получил в подарок великолепные, изящной работы золотые кубки и чаши, украшенные изумрудами, и тонкие плащи.
Однако Кесада не догадывался о том, что судьба действительно привела его наконец к священному озеру, где купается осыпанный золотым песком человек, которому заочно дали имя Эльдорадо и который владел «золотой страной», тоже прозванной Эльдорадо; на самом деле этого человека звали Гуатавита.
Освоение страны муисков, открытой Кесадой, продолжалось, и на долю первооткрывателя выпало еще немало тревог и волнений. В одном из сражений с испанцами погиб великий вождь Тискесуса, и в стране наконец воцарился мир. Удалось Кесаде собрать и немалые сокровища. Но в 1539 году в Новой Гранаде появились еще два отряда конкистадоров – один, под командой Себастьяна Белалькасара, ближайшего сподвижника Франсиско Писарро, пришел из Перу, а второй – из города Коро на Карибском побережье материка; это была экспедиция немецких наемников, отправленная в Новый Свет богатейшим банкирским домом Вельзеров. И хотя Кесада уже провел торжественную церемонию ввода земель муисков во владения испанского короля, отслужив молебен и назвав открытую им страну королевством Новая Гранада, бывшему юристу потребовалось все его дипломатическое мастерство, чтобы избежать столкновения трех отрядов за право владения Боготой и окрестными землями.
Ему удалось прийти к соглашению с предводителями отрядов; все вместе они отправились в Испанию, чтобы решить спор в высшей инстанции – Совете Индий. И потянулись месяцы и годы бесконечного разбирательства.
Кесада привез в Испанию огромную добычу, состоящую из золота и изумрудов; но его враги распространили слух, будто часть добычи он утаил для уменьшения королевской пятины. Потому он не был назначен губернатором Новой Гранады. Ему даже временно запретили въезд туда. И лишь через долгих восемь лет, оправдавшись по всем пунктам обвинений, Гонсало Хименес де Кесада добился признания своих заслуг. Он получил право на собственный герб – это была высочайшая королевская милость. Он стал маршалом королевства Новая Гранада. Ему были выплачены значительные денежные суммы.
В 1550 году, после одиннадцатилетнего отсутствия, Кесада вернулся в страну, которую все это время не переставал считать своей родиной. Увы, это было грустное возвращение: Новая Гранада изменилась за это время неузнаваемо.
Страну наводнила целая армия прибывших из-за океана королевских чиновников, судей, сборщиков податей, торговцев. Новоприбывшие захватывали себе лучшие земли, строили великолепные дворцы, обзаводились сотнями рабов-муисков, заставляя их работать на себя от зари до зари.
Число муисков неизмеримо уменьшилось, они погибали от непосильного труда и болезней. Не было уже в живых великого вождя Гуатавиты, который при Кесаде принял крещение и был дружен с вождем белых пришельцев; Гуатавита был убит в 1540 году, почти сразу же после отъезда Кесады, потому что испанцы, заподозрив, что против их власти готовится восстание, решили уничтожить всю индейскую знать. Конец Гуатавиты был страшен – его выволокли на городскую площадь и изрубили на куски. Тогда же погибли и многие другие вожди. Участие в охоте на вождей принимали и братья Кесады. Муиски сотнями бросали селения и уходили в леса.
Кесада попытался навести порядок. Он провел перепись индейского населения, упорядочил сборы податей, ограничил произвол королевских судей. А в 1568 году Кесада снарядил новую экспедицию на поиски Эльдорадо. Ему было уже около 60 лет.
На этот раз Кесада решил искать золотую страну на востоке от Новой Гранады. Вместе с ним вышли в путь 500 испанцев, среди них были многие из его старых товарищей – участников первого похода и полторы тысячи муисков. Кесада вложил в экспедицию все свои средства и взял в долг значительные суммы. Но его с самого начала преследовали неудачи. Кесада так и не нашел Эльдорадо и совершенно разорился. Он вернулся в Боготу, не подозревая о том, что, не найдя легендарную страну, на самом деле возвращается в нее…
В трех объемистых томах Кесада подробно, живо и с большой теплотой описал жизнь племен муисков. А другая книга – «Анналы императора Карла V» – свидетельствует о том, что он был также умным, проницательным историком. Красноречиво и название третьей: «Различия в военном искусстве Старого и Нового Света».
Он был человеком большой души – один из пунктов оставленного им завещания предписывал всегда держать в том доме, где он умрет, кувшин с холодной водой для любого усталого путника, который окажется возле дома.
Этот дом был бедным и жалким. Кесада скрывался в нем от многочисленных кредиторов, потому что и за десять лет – он умер в 1579 году – не смог вернуть долг, оставшийся после второй экспедиции.
Но теперь прах его, положенный в бронзовый саркофаг, покоится в главной церкви Боготы – одного из красивейших городов в Южной Америке, а имя его горожане чтут как имя основателя. Ведь это именно он заложил в 1539 году город Санта-Фе-де-Богота («Богота святой веры»), после того как в огне пожара сгорела старая Богота муисков. Город стал столицей Республики Колумбия, что раскинулась на тех землях, которые открыл Гонсало Хименес де Кесада.
Казачий атаман. Походом в 1582–1585 годах положил начало освоению Сибири Русским государством. Открыл новый путь на Обь и Иртыш через Средний Урал. Погиб в бою с ханом Кучумом.
После завоевания Казани и Астрахани царские владения протянулись до Каспия, и вся Волга стала русской рекой. Усилилась торговля с Нижним Поволжьем, Заволжьем и Ираном, разведан путь в Среднюю Азию. Лишь на западных рубежах шла война с Речью Посполитой, и там сосредоточились крупные военные силы Руси. В походе на Могилев летом 1581 года среди многих полков принимала участие и казацкая дружина атамана Ермака.
Большинство исследователей считают его донским или волжским казаком, а согласно уральскому фольклору он был переселенцем из Центральной России. В сибирских летописях его называют Ермак Тимофеевич, сын Поволский, Ермачок Повольский, или Ермолай.
После заключения перемирия (начало 1582 года) по повелению Ивана IV отряд Ермака вернулся в Поволжье. Казаки же атамана Ивана Юрьевича Кольцо в последний год войны не покидали своих мест, но с оружием не расставались, так как на Нижней Волге и Яике кочевали татары из состава Большой Ногайской орды.
В истинных намерениях татар разобраться было трудно. Князь Урус направил посланника в сопровождении 300 всадников мирной миссией в Москву, а в это время другой отряд, из 600 всадников, начал вероломно грабить русские села. Казаки Ивана Кольцо разбили оба отряда, причем во втором случае они действовали по приказу из Москвы. Однако царь не простил атаману разгром посольского каравана, ибо старался любой ценой удержать Ногайскую орду от враждебных действий. Казак, доставивший в столицу языков, был обезглавлен, о чем было сообщено Урусу. Иван Кольцо и его соратники были объявлены «ворами», т. е. государственными преступниками, и приговорены к смертной казни.
Но это не испугало вольных казаков. Они продолжали военные действия против орды на свой страх и риск, и их смелые рейды производили куда большее впечатление, нежели увещевания царских дипломатов. Ногайские мурзы обратились в Москву с просьбой «свести» казаков с Волги, чтобы им (мурзам) «от казаков жити безстрашно», сообщив при этом, что князь Урус откочевал в устье Яика «блиско моря», а Бек-мурза ушел к границам с Ургенчем.
Соединив свои силы на Яике, Ермак и Иван Кольцо получили возможность окончательно разгромить Ногайскую орду. Но казачий круг отверг такую возможность и принял решение о походе в неведомый Сибирский край. Руководителем экспедиции казаки выбрали атамана Ермака Тимофеевича, а в помощники ему определили атаманов Ивана Кольцо, Богдана Брязгу и четырех есаулов.
Казаки двинулись в Пермский край по призыву Максима Строганова. Богатые приуральские солепромышленники Строгановы давно замыслили поход в Сибирь. В конце Ливонской войны им, однако, не хватало сил для осуществления своих давних планов. Пришлось закрыть половину камских варниц, от которых они получали наибольшие доходы. Наконец, во владения Строгановых вторглись из Зауралья вассалы сибирского хана Кучума, и одновременно восстали местные племена вогуличей-манси, жившие подле строгановских «городков». Работы на уцелевших соляных варницах прекратились, что грозило промышленникам подлинным разорением.
Приглашая Ермака, Строгановы обещали снабдить его всеми необходимыми припасами. Тем не менее роль Строгановых в организации сибирской экспедиции не следует преувеличивать. Напомним, что решение о походе было принято войсковым кругом на Яике и Иргизе. В вотчине же Максима Строганова казаки задержались ровно на столько времени, сколько надо было, чтобы запастись продовольствием и пополнить свой арсенал.
Собственный летописец дома Строгановых считал, что отряд Ермака отправился с Чусовой в сибирский поход 1 сентября 1581 года.
Не ведая о нападении сибирских татар на Чердынь, казаки отплыли из владений Строгановых вверх по Чусовой. Западные отроги Уральских гор весьма протяженны и заполняют междуречье Чусовой и Камы. Оттого у Чусовой обрывистые, скалистые берега, поднимающиеся иногда на 100–200 метров. Кое-где посреди быстрины из воды выступают огромные камни. Вместе с многочисленными подводными камнями и мелями эти скалы таили большую опасность для казачьих стругов. Чем дальше поднимались казаки вверх по Чусовой, тем больше сил приходилось тратить гребцам, чтобы преодолевать течение. Во многих местах суда тянули бечевой.
С Чусовой экспедиция повернула на Серебрянку. Свое название эта река получила за чистую, прозрачную воду, отливавшую серебром. Но берега ее сузились до 10–12 метров, а течение было еще более стремительным, чем на Чусовой.
Посланцы Ермака, описывая путь от Чусовой до Иртыша, ни словом не обмолвились о каких бы то ни было длительных остановках или зимовьях своего отряда. Ермак понимал, что только стремительное и внезапное нападение может привести его к победе, и потому спешил изо всех сил. Волжские казаки не раз преодолевали многоверстную переволоку между Волгой и Доном. Но путь по горным перевалам был сопряжен с несравненно бо́льшими трудностями. Традиционные русские волоки представляли собой накатанную дорогу, приспособленную для катков, по которым перетаскивали довольно крупные речные суда. Но на уральских перевалах никакой торной дороги экспедиция, естественно, не нашла. С топором в руках казаки расчищали завалы, валили деревья, рубили просеку. У них не было возможности выровнять каменистый путь, волочить суда по земле, используя катки. По словам участников похода, они тащили суда в гору «на себе», иначе говоря, на руках.
По перевалу проходила граница между Европой и Азией. На спуск казаки тоже затратили немало сил. Но такого напряжения, как при подъеме, уже не потребовалось.
Следуя вниз по течению Баранчука, экспедиция достигла реки Тагил. Берега расширились тут до 60–80 метров, а глубина увеличилась до полутора метров.
С быстрого Тагила флотилия Ермака попала на медленные воды Туры. По этой реке казакам предстояло проплыть наибольшее расстояние – несколько сот верст. Ширина ее – от 80 до 200 метров, глубина – до 6 метров, дно песчаное, без порогов, река петляет посреди открытых и ровных берегов. С Туры экспедиция попала на Тобол, протекавший по болотистой и лесистой равнине. Пройдя примерно 150 верст по Тоболу, отряд достиг Иртыша. Отплыв из Чусовских городков 1 сентября 1582 года, флотилия бросила якоря на Иртыше, близ устья Тобола, 26 октября.
Одна из первых стычек с татарами произошла у Епанчина, на реке Туре. Посланец Ермака атаман Иван Александров, прибыв в Москву, описал первое столкновение с татарами кратко и без прикрас: «Погребли до деревни до Епанчины… И туту Ермака с татары с кучюмовыми бой был, а языка татарского не изымаша».
Бежавшие из-под Епанчина татары добрались до Искера раньше Ермака, и «царю Кучюму то стало ведомо». Иначе говоря, сибирский хан своевременно получил известие о появлении русских и мог хорошо подготовиться к их встрече. Элемент внезапности был безвозвратно утрачен. Однако это не помешало успеху всей экспедиции.
Получив сведения о малочисленности отряда Ермака, Кучум не мог предположить, что казаки решатся вступить в единоборство с его многочисленными воинами. Кучум знал также, что казаки в случае малейшей задержки в Зауралье окажутся в западне, поскольку перевалы станут недоступны для судов после короткого периода дождей.
Когда казачья флотилия появилась на Тоболе и Кучум убедился в своем просчете, он поспешил собрать в столицу татар из близких улусов, а также отряды мансийских и хантских князьков. Татары наскоро устроили засеку на Иртыше, подле Чувашева мыса, и расставили множество пеших и конных воинов вдоль всего берега.
В бою под Чувашевым мысом казаки в пешем строю стремительно атаковали конное и пешее воинство Кучума и опрокинули его. Кучум, наблюдавший за боем с вершины Чувашевой горы, отступил на юг, так и не приняв участия в битве. Победители в тот же день беспрепятственно вступили в покинутую татарами столицу царства.
Местные ханты-мансийские племена, тяготившиеся властью Кучума, проявили миролюбие к русским. Через четыре дня после битвы князек Бояр с сородичами явился в Искер и привез с собой многие припасы. Татары, бежавшие из окрестностей Искера, стали вместе с семьями возвращаться в свои юрты.
Торжествовать победу, однако, было преждевременно. Лихой набег удался. В руки казаков попала богатая добыча. Но на исходе осени они не могли выступить в обратный путь. Пришла суровая сибирская зима. Лед сковал реки, служившие единственными путями сообщения. Казакам пришлось вытащить струги на берег. Началось их первое трудное зимовье.
Кучум тщательно готовился к ответному удару. Маметкул отправился освобождать Искер, имея в своем распоряжении более 10 тысяч воинов.
Ермак атаковал татарское войско в 15 верстах к югу от Искера, в районе Абалака. Сражение было тяжелым и кровопролитным. Много татар полегло на поле брани, но и казаки понесли тяжелые потери. С наступлением ночной темноты бой прекратился сам собой. Несметное татарское войско отступило. Ермак одержал самую славную из своих побед над объединенными силами всего Кучумова царства.
Экспедиции Ермака пришлось провести в Зауралье две зимы, прежде чем на помощь прибыли первые подкрепления из Москвы. Богатства края производили неизгладимое впечатление на тех, кто впервые попадал туда. Привыкшие к однообразному равнинному ландшафту русские дивились «превысочайшим» каменным горам Урала, поднимавшимся «до облак небесных».
Однако казаки вскоре на своем опыте убедились, что условия жизни в Сибири трудные. Средняя температура зимой составляла –17°, летом +17°. Долгой зиме, казалось, не было конца. Таежные леса с их завалами и буреломами труднодоступны. Даже местные охотники рисковали углубляться в их дебри не далее нескольких десятков верст. Значительные пространства покрывали бескрайние болота. В дни короткого лета докучали тучи комаров и мошек, и нигде от них не было спасения. В лесной полосе и в степях бродили стаи волков.
Сибирское ханство представляло сложное и непрочное государственное образование. К Искеру со всех сторон прилегали татарские улусы. На юге кочевья сибирских татар занимали Ишимскую и отчасти Барабинскую степи, разграниченные течением Иртыша. Татары оказали казакам упорное сопротивление. Сломить его Ермак поручил своему «сверстнику» атаману Богдану Брязге, возглавившему отряд в 50 человек с пищалями. Отряд двинулся на север вниз по Иртышу еще до того, как весеннее солнце растопило льды и снега. Ермак не случайно послал своих людей в северном направлении. Ему во что бы то ни стало надо было разведать пути на Обь, откуда шла известная русским дорога на Печору и Пермь.
Плывя вниз по Иртышу, флотилия Брязги подошла к Белогорию на великой сибирской реке Оби. Это был самый северный пункт, достигнутый отрядом.
Русские рати ходили на Обь еще в конце XV века. Поморы-промышленники освоили морской путь в устье Оби и пользовались им в XVI веке. Английские и голландские купцы делали настойчивые попытки достичь Сибири, следуя на восток по северным морям.
Казаки Ермака смогли утвердиться на Оби благодаря тому, что им удалось разгромить Кучума. Большим достижением первой сибирской экспедиции было открытие нового пути на Обь и Иртыш с запада через Средний Урал.
Не дождавшись обещанных подкреплений ни зимой 1583 года, ни летом следующего, казачий круг принял решение вернуться на Русь, следуя по течению рек Тавды и Лозьвы.
Ермак выступил на Пелым, Лозьву и Вишеру. Если бы поход был успешным, он разрешил бы сразу две важнейшие задачи: во-первых, казаки привели бы к покорности один из самых густонаселенных районов Сибирского царства – «Пелымское княжество», во-вторых, овладели бы наиболее удобным путем из Пермского края в Сибирь.
В походе на Пелым казаки натолкнулись на сильнейшее сопротивление со стороны татар и мансийских князьков. Дружине Ермака приходилось биться почти исключительно врукопашную. В итоге она несла более тяжелые потери, чем в сражениях с Кучумом. В числе других здесь погиб атаман Никита Пан.
Экспедиция Ермака все ближе продвигалась к столице Пелымского княжества – городку Пелыму. Городок стоял на горе, и в нем сидел князек Аплыгерим, имевший в своем распоряжении до 700 воинов. Недалеко от городка находилось главное святилище пелымских манси. Они собирались тут вокруг исполинской лиственницы для жертвоприношений.
В обычное время их удовлетворяла лошадиная кровь, но в дни смертельной опасности они требовали человеческих жертв. И тогда на землю, пропитанную кровью животных, лилась кровь людская. Ермак побывал совсем близко от знаменитого пелымского святилища, но штурмовать укрепленное урочище не стал, чтобы уберечь и без того малочисленную дружину от новых потерь. Он повернул назад, к Искеру. Без пороха и свинца пищали стали бесполезным грузом. А ведь именно огнестрельное оружие помогало казакам побеждать противника, располагавшего громадным численным перевесом. Весть о неудаче дотоле непобедимых русских мгновенно распространилась повсюду и вызвала ликование в стане Кучума. Положение Ермака казалось безвыходным.
Именно в этот критический момент к Искеру подошли подкрепления, которых казаки давно перестали ждать. Воевода Волховский вел с собой «судовую рать». При нем было 300 стрельцов. После долгой задержки на Урале ему удалось преодолеть горные перевалы, но при этом его отряд растерял почти все суда и грузы. Когда стрельцы добрались до Искера, «запасу у них не было никакого». А между тем казаки Ермака, приняв вынужденное решение о новой зимовке в Сибири, успели заготовить лишь столько продовольствия, сколько им надо было для своего пропитания.
Имевшиеся запасы быстро подошли к концу, начался великий голод. Стрельцы вымерли поголовно. После голодной зимы численность отряда Ермака катастрофически сократилась. Чтобы сберечь уцелевших людей, атаман старался избегать столкновений с татарами. Он с готовностью откликнулся на мирные предложения, поступившие из стана врага: Ермаку надо было выиграть время и дождаться новых подкреплений.
Татары не сомневались более в том, что обескровленный отряд Ермака станет для них легкой добычей. С начала весны многочисленные отряды Карачи держали Искер в осаде, рассчитывая уморить уцелевших казаков голодом.
Ермак терпеливо выждал момент для нанесения удара. Под покровом ночи посланные им казаки скрытно пробрались к ставке Карачи и разгромили ее. Караче удалось избежать гибели, но его армия в тот же день бежала прочь от Искера. Ермак одержал еще одну внушительную победу над многочисленными врагами.
С наступлением лета казаки предприняли поход в южные пределы ханства, куда отступили отряды Карачи. Поводом к походу послужили вести о том, что татары задержали на верхнем Иртыше торговый караван из Бухары. Бухарские купцы играли особую роль в экономической жизни Сибирского «царства». В их руках находилась самая важная торговая артерия края, соединявшая его со среднеазиатскими рынками. Бухарские караваны доставляли в Сибирь ткани, сушеные фрукты и другие товары. Казаки не жалели усилий, чтобы выручить бухарский караван.
Ермак появился на верхнем Иртыше еще до того, как татары успели собраться с силами для нового похода на Искер. Исходным пунктом наступления должно было стать Бегишево городище. Стремительным ударом Ермак разгромил татар и занял городище. После нескольких новых стычек его отряд достиг степных рубежей ханства, где располагалась самая сильная татарская крепость Кулары. На всем верхнем Иртыше, как отметил автор казачьего «сказа», «крепче Кулар нет». Казаки вскоре сами убедились в этом. Пять дней они безуспешно штурмовали крепость, после чего Ермак отдал приказ двигаться дальше.
Оставив позади Кулары, отряд двинулся к Ташатканскому городку. Казаки задержались там ненадолго.
Из Ташаткана Ермак ушел на Шиш-реку, где проходили последние рубежи Сибирского царства. Потом казаки повернули назад и, пройдя мимо Кулар, стали возвращаться к Искеру. Но им не суждено было благополучно завершить поход. Кучум, до того кочевавший на степных просторах и державшийся подальше от Иртыша, присоединился к Караче, и они сообща решили завлечь казаков в западню. Чтобы задержать Ермака, татары распустили слух, будто бухарский караван задержан ими на реке Вагае. Хитрость удалась. Отряд Ермака поднялся к устью Вагая.
Здесь 5 августа 1585 года отряд остановился на ночлег. Была темная ночь, шел проливной дождь. В полночь Кучум напал на стан Ермака. Чтобы не поднимать шума, татары принялись душить спящих русских. Но Ермак проснулся и проложил себе дорогу через толпу врагов к берегу. Он прыгнул в стоящий у берега струг, за ним устремился один из воинов Кучума, вооруженный копьем; в схватке атаман стал одолевать татарина, но получил удар в горло и погиб. Дружина Ермака спаслась бегством в стругах.
Добравшись до Искера, казаки собрали войсковой круг и решили немедленно возвращаться на родину. Ермак привел в Сибирь 540 бойцов. Из всего отряда уцелело только 90 казаков. С атаманом Матвеем Мещеряком они на стругах спустились на Обь и оттуда прошли печорским путем на Русь.
Сибирский поход Ермака был предвестником многочисленных экспедиций XVII века, позволивших обследовать громадные пространства на северо-востоке Азии. Казаки Ермака проложили путь в Западную Сибирь. По их следам на восток двинулись землепроходцы. На их долю выпала честь блестящих географических открытий в Сибири и на Дальнем Востоке. Их походы обогатили географические познания человечества, раздвинули кругозор современников.
Великий китайский путешественник. Автор «Записок о путешествиях Сюй Ся-кэ». В течение 30 лет путешествовал по Китаю. Его исследования внесли крупный вклад в географическую науку и впервые позволили выявить связи и закономерности в горных и речных системах Китая.
Одним из замечательнейших китайских путешественников-исследователей был Сюй Ся-кэ, отдавший всю жизнь изучению своей родины, значительную часть которой он лично исследовал и описал. Биографические данные о Сюй Ся-кэ сравнительно скудны. Он родился в 1586 году на берегу великой китайской реки Янцзы, в небольшом городке Цзянъинь. Законченного образования Сюй не получил, но зато с детства проявлял страсть к чтению.
В 1607 году молодой исследователь отправляется в свое первое путешествие на озеро Тайху, южнее устья Янцзы. Это путешествие положило начало длинному ряду походов на север, юг и запад страны, в районы, еще не посещавшиеся исследователями. Путешествиям Сюй посвятил 30 с лишним лет своей жизни, вплоть до дня безвременной кончины.
В 1609 году он предпринимает более длительное путешествие с юга на север Китая, по приморским провинциям Цзянсу и Шаньдун, посетив при этом знаменитую в Шаньдуне гору Тайшань, и от побережья залива Бохайвань направляется в Пекин.
В 1613 году Сюй отправляется в новое путешествие – от устья Янцзы на юг через Ханчжоу, Шаосин в Нинбо, откуда по побережью Восточно-Китайского моря проходит до Лэцина. При этом он посетил Тяньтайшаньские и Янданшаньские горы в провинции Чжэцзян. Побывав в Нанкине, в 1616 году Сюй направляется вверх по Янцзы до города Цзюцзян; отсюда он повернул на юг, посетил озеро Поянху в Центральном Китае, имеющее большое судоходное значение, и, пройдя города Поян, Фулян, Сюнин, Цзяньдэ и Пучэн близ границы Фуцзяня с Цзянси, достиг Уишаньских гор. На обратном пути он посетил горный хребет Хуаншань, расположенный в южной части провинции Аньхой.
В 1618 году, повторив предыдущий маршрут по долине Янцзы, Сюй от Цзюцзяна направился к горному хребту Лушань и на обратном пути еще раз посетил хребет Хуаншань, наиболее полно описав его в своих «Записках». В 1620 году путешественник предпринимает поход на побережье Фуцзяня. Он прошел от устья Янцзы на юг через Чжэцзян и, достигнув Наньпина, спустился к морю по долине Миньцзяна. Конечным пунктом этого путешествия был город Синьхуа, расположенный на побережье Тайваньского пролива, к югу от Фучжоу.
В 1623 году Сюй посещает горные районы Суншань, Тайхэшань и Хуашань, расположенные в бассейне Хуанхэ и нижнего течения Янцзы, а в 1628 году отправляется в большое странствование в Южно-Китайские горы. Пройдя от Наньпина в юго-западном направлении до истоков реки Цзюлунцзяна, он спустился по долине этой реки до Лунци и далее вдоль берега моря, преодолевая горные отроги с трудными перевалами, глубокими ущельями и бурными потоками, проследовал через Чаоань до Хойяна (восточнее Кантона).
Недолго отдохнув от утомительного путешествия, Сюй в следующем, 1629 году пускается в повторный маршрут на север до Пекина, откуда он проходит на северо-восток до Паньшаня, расположенного у Великой Китайской стены. В последующее трехлетие Сюй три раза совершает поездки на юго-восток страны. Прокладывая новые маршруты в Южно-Китайских горах, он посещает восточную часть Чжэцзяна.
Последнее путешествие Сюя в Юго-Западный Китай было самым большим и продолжалось с 1636 по 1640 год. Сопровождаемый слугой и попутчиком-монахом, Сюй направился из Цзянъиня на юго-запад по маршруту: Ханчжоу – Цюйсянь – Наньчэн – Юнсинь – Хэнъян – Гуйлинь – Малин. Далее путешественник по долине реки Люцзян спустился на юг провинции Гуанси, обошел ее вдоль границы с Гуандуном и Вьетнамом и через Юннин вернулся на север Гуанси, продолжая от Ишаня свой путь на северо-запад в нынешнюю столицу провинции Гуйчжоу – Гуйян. Отсюда через Аньшунь и Куньмин он направился на юг провинции Юньнань до Цзяньшуя. Вернувшись через Синъи и Аньшунь в Куньмин, Сюй вступил в самую трудную часть своего перехода – на запад через высокие хребты западной Юньнани к границам Бирмы. Здесь он перешел в верхних течениях реки Меконг и Салуэн и достиг конечного пункта своего путешествия – горы Цзицзюшань, расположенной вблизи бирманской границы. Путь Сюя пролегал преимущественно по малообжитым и вовсе не обжитым горным районам.
Местное население относилось к путешественнику весьма недоброжелательно. Дважды Сюй был ограблен, у него отняли деньги и одежду. Ему приходилось подолгу голодать. Вернувшись из последнего путешествия, усталый и больной Сюй прожил недолго; он скончался в 1641 году в возрасте 55 лет и был похоронен в родном городе на берегу Янцзы.
Во всех своих путешествиях Сюй вел ежедневные записи наблюдений. Его труд «Записки о путешествиях Сюй Ся-кэ» составлен в виде дневников с детальными описаниями посещенных мест. В нем, кроме того, имеются сводные разделы, в которых частные описания обобщены автором в характеристиках крупных районов. Однако «Записками» охвачены не все посещенные и описанные путешественником территории; часть записей была утеряна еще при жизни автора.
Китай. Великая Китайская стена
Исследования Сюй Ся-кэ внесли крупный вклад в географическую науку. Особенно велика их ценность как первой попытки выявить связи и закономерности в горных и речных системах, остававшихся в Китае долгое время неизученными. Сюй Ся-кэ были сделаны и крупные географические открытия. В Китае со времени выхода в свет первой географической работы «Юйгун» истоком реки Янцзы считалась река Миньцзян, впадающая в Янцзы в провинции Сычуань.
Сюй Ся-кэ усомнился в правильности распространенного представления об истоках Янцзы. Интересны доказательства сделанного им открытия. Река Миньцзян, отмечает исследователь, обладает сравнительно небольшой водоносностью, тогда как Янцзы у впадения Миньцзяна представляет мощную реку, которая может питаться только от такого крупного источника, как Цзиньшацзян.
Сюю первому удалось разобраться и в ряде других речных систем Китая. До него, например, считалось, что реки Салуэн, Меконг и Красная река, близко сходящиеся своими верховьями в Юго-Западном Китае, являются истоками одной большой реки, впадающей в море единым руслом. Обследовав их, Сюй пришел к заключению, что это самостоятельные реки, не связанные друг с другом. Им первым были обследованы и описаны все основные реки бассейна Сицзяна, а также многочисленные правые притоки Янцзы. Сюй Ся-кэ уточнил положение многих населенных пунктов, неправильно обозначенных на географических картах.
Сведения Сюй Ся-кэ всегда поражают своей исключительной достоверностью и точностью. Последующим исследователям удалось обнаружить лишь самое незначительное число допущенных им ошибок, хотя в распоряжении Сюй Ся-кэ не было никакого инструментария для полевых исследований. При определении географического положения пунктов он пользовался древней китайской системой координат на местности, существовавшей в Китае с VIII столетия вплоть до недавнего прошлого. Основоположник этой системы координат Синь обратил внимание на то, что все крупные реки Китая имеют широтное простирание, а основные горные системы расположены по долготе, образуя своеобразную систему координат на местности. Этой системой китайская древняя география и пользовалась для определения положения пунктов по отношению к крупным рекам и горным системам.
Возможно, что в связи с этой своеобразной системой координат в китайской географии всегда уделялось очень большое внимание изучению горных и речных систем. Исследованиям их по преимуществу были подчинены и все путешествия Сюй Ся-кэ.
Все сделанные им по этой системе определения координат населенных пунктов отличались большой точностью и использовались картографами для уточнения географических карт Китая. Как ценнейший первоисточник работа Сюй Ся-кэ неоднократно использовалась китайскими картографами и географами; она была использована также при составлении в 1655 году в Амстердаме известного картографического и географического труда Мартини «Новый атлас Китая».
В Китае книга Сюй Ся-кэ много раз переиздавалась и пользуется широкой известностью.
Французский картограф, исследователь Северной Америки, первый губернатор Канады. В 1605–1607 годах исследовал часть Атлантического побережья США; в 1608 году основал город Квебек. В 1609 году открыл горный массив Адирондак и озеро, названное его именем. Прошел по реке Святого Лаврентия до озера Гурон (1615–1616).
К началу XVII века, несмотря на печальную судьбу первых французских колоний в Северной Америке, растущая торговля пушниной приносила большие прибыли монопольным торговым компаниям, возникшим в портовых городах Ла-Манша – в Дьеппе и Сен-Мало. Король Генрих IV Бурбон понимал, что закрепить за Францией «страну мехов» можно только ее планомерной колонизацией. Однако необходимо было убедиться в том, что в Канаде возможны земледелие и оседлая жизнь и что гибель первых французских колоний объясняется случайными причинами.
Для обследования Канады в 1603 году была организована специальная экспедиция. Средства на нее дала французская торговая компания, получившая монополию на скупку пушнины, так как всесильный министр финансов Генриха IV герцог Сюлли энергично возражал против «безрассудной траты» казенных денег и вообще против новых колониальных предприятий.
Самюэль Шамплен, моряк из приморского городка Бруаж (область Сентонж, у Бискайского залива), где в те времена был значительный порт, в конце XVI века плавал на французских и испанских судах в Атлантическом океане и в Американском Средиземном (Карибском) море. Он побывал в Вест-Индии и путешествовал по Мексике. Вернувшись на родину, молодой человек напечатал «Краткий рассказ об удивительных вещах, которые Самюэль Шамплен из Бруажа наблюдал в Западной Индии», приложив к книге более 60 иллюстраций.
Книга заинтересовала Генриха IV. В 1601 году он назначил Шамплена на должность королевского географа, дал ему пенсию и низшее дворянское звание (сьер де Шамплен де Сентонж). А когда французские купцы организовали заморскую канадскую экспедицию 1603 года, они пригласили Шамплена как королевского географа участвовать в ней, чтобы руководить топографическими съемками Новой Франции и описанием ее берегов.
С 1603 года и до смерти Шамплена в 1635 году крупнейшие открытия на востоке и в центре североамериканского материка и ход завоевания и прочной колонизации Канады тесно связаны с именем этого человека, который из агента монопольной торговой компании пушниной стал генерал-губернатором Новой Франции.
Лето 1603 года Шамплен использовал для предварительной разведки Новой Франции. Он вошел в устье реки Святого Лаврентия, поднялся вверх по ее притоку Сагенею. Этим путем шли к побережью Гудзонова залива, тогда еще неизвестного европейцам, местные индейцы.
Шамплен остановился в одном из индейских селений. Французы были дружелюбно встречены местными жителями, которые, по словам путешественника, «не имели ни веры, ни закона и жили, как звери, без Бога и без религии». Оставив здесь свои корабли, Шамплен поднялся на барке до водопада Сен-Луи и осмотрел окружающую местность. После этого Шамплен вернулся во Францию и представил королю отчет о своем путешествии. Страна показалась ему годной для европейской колонизации.
В следующем, 1604 году Шамплен во главе экспедиции сразу после прибытия в Новую Францию приступил к исследованию Акадии (теперь Новая Шотландия). Высадившись на остров Кейп-Бретон, он обошел с описью все побережье Акадии и противоположный материковый берег залива Фанди; на юго-западе Акадии он восстановил Пор-Рояль (Аннаполис). Оставив с собою на зимовку 80 человек, он отослал экспедиционные суда во Францию. Зимовка прошла очень тяжело: Шамплен не учел опыта своего предшественника Картье, не использовал местных противоцинготных средств, и половина переселенцев умерла от цинги.
Летом 1605 года, после того как суда вернулись из Франции, Шамплен продолжил опись восточного побережья Северной Америки – от входа в залив Фанди и на юго-запад, до залива Кейп-Код включительно; при этом он обнаружил две лучшие гавани в заливе Массачусетс – Бостонскую и Плимутскую, довершив, таким образом, открытие Жуана Аффонсу. Обойдя затем длинный и узкий полуостров Кейп-Код, он окончательно установил его очертания, а в следующем году открыл остров Нантакет и пролив между ним и материком, а также завершил открытие близлежащего острова Мартас Вайньярд.
В 1608 году Шамплен был послан на реку Святого Лаврентия и основал там город Квебек. Шамплен старался поддерживать хорошие отношения с местными индейцами виандотами, близкими по языку к ирокезам, но враждебными им (французы полупрезрительно называли виандотов гуронами). Шамплен изучил их язык, заключил с ними союз и использовал в своих целях их вражду к ирокезам.
С 1609 года Шамплен, пользуясь гуронами как проводниками, приступил к исследованию внутренних областей Северной Америки. Он доверял своим новым союзникам больше, чем французским колонистам, среди которых было немало «беспокойных элементов». В самом начале похода он отослал всех французов, кроме двоих, самых надежных, и с группой гуронов на большом челне поднялся вверх по реке Святого Лаврентия до устья ее южного притока Ришелье, а по последнему – до большого проточного озера, которое с того времени известно под его именем (в английском произношении – Шамплейн). При этом он открыл нагорье Адирондак, поднимающееся над западным берегом озера, и Зеленые горы, протягивающиеся на небольшом расстоянии от его восточного берега. Шамплен составил карту и описание озера и его района.
Озеро Гурон
В Новой Франции было очень много пушного зверя и очень мало жителей. Охотничьи угодья в районе озера Онтарио принадлежали гуронам. К югу обитали более многочисленные ирокезы. Когда Шамплен прибыл к Онтарио, ирокезы продвигались с юга на север, вытесняя гуронов и их соседей алгонкинов. Первые французские колонисты во главе с Шампленом приняли участие в междоусобных индейских войнах на стороне алгонкинов и гуронов, среди которых впервые поселились. Летом 1609 года на берегах озера Шамплен разыгралось сражение с ирокезами, из которого французы и дружественные им гуроны вышли победителями.
Как раз в это время у восточных берегов Америки появились голландцы. Ирокезы стали союзниками голландцев и сменивших их англичан в борьбе против французов. К тому же англичане превосходили французов в щедрости: в то время как французский король платил гуронам 50 франков за скальп англичанина, английский король давал вдвое дороже за скальп француза. Французы, постепенно продвигавшиеся на юг, встречали опасных врагов в лице ирокезов, получивших от своих союзников огнестрельное оружие в обмен на пушнину.
В 1610 году Шамплен вместе с алгонкинами и гуронами предпринял новый поход в страну ирокезов и, применив на этот раз артиллерию, наголову разбил противника.
С 1609 по 1615 год Шамплен почти ежегодно плавал из Франции к реке Святого Лаврентия, где собирал сведения о внутренних областях Северной Америки. Во время очередной поездки во Францию Шамплен был назначен губернатором быстро разраставшегося Квебека. В 1611 году он основал новое поселение – Монреаль, а затем занялся исследованием областей, лежащих к северо-западу от Монреаля. Эти путешествия, сопровождавшиеся непрерывными столкновениями с ирокезами, отняли несколько лет.
Летом 1615 года Шамплен и Брюле, молодой колонист из Франции, вышли на челнах с десятью гребцами-гуронами из Квебека к устью Оттавы. Продвигаясь на запад, они поднялись по этой реке, ранее уже разведанной молодыми «лесными бродягами» до того места, где в нее впадает с запада Маттава. Поднимаясь по Маттаве, они достигли озера Ниписсинг. Затем по «Французской реке» (теперь, в переводе на английский, – Френч-Ривер) они вышли к большому заливу (Джорджиан-Бей) – северо-восточному полузамкнутому бассейну озера Гурон.
От залива озера Гурон Шамплен со своими индейцами повернул на юго-восток и, открыв на пути озеро Симко, достиг озера Онтарио. Он прошел на восток вдоль северного берега Онтарио и убедился, что именно из него вытекает река Святого Лаврентия. Затем Шамплен повернул на юг, к озеру Онайда, из которого берет начало порожистая река Осуиго, впадающая в Онтарио. После стычки с местными ирокезами он вынужден был отступить к Онтарио и вернулся в Квебек, повторив свой маршрут в обратном направлении и пройдя в общей сложности около 1600 километров.
Брюле отделился от основного отряда у залива озера Гурон. С группой союзных индейцев он добрался – раньше, чем Шамплен, – до Онтарио и на челнах переправился через озеро. Задержавшись на некоторое время близ южного берега Онтарио, он узнал там о стычке Шамплена с ирокезами, собрал несколько сот гуронов и поспешил на помощь, но пришел к месту уже после отступления Шамплена. Тогда Брюле повернул на юг и дошел до какой-то реки по холмистой лесной местности (Аппалачское плато и Аллеганские горы, впервые пересеченные европейцем). Следуя на протяжении нескольких сот километров вниз по течению реки, Брюле поздней осенью достиг длинного и узкого Чесапикского залива с чрезвычайно изрезанными берегами; в залив впадало несколько больших и множество малых рек. Река, течение которой он проследил, была Саскуи-ханна (длина около 800 километров). Таким образом, Брюле завершил открытие Чесапикского залива, начатое Генри Гудзоном, а быть может, и Джованни Верраццано, и обнаружил, что этот залив отделен от Атлантического океана длинным, суживающимся к югу полуостровом (Делавэр).
В 1621 году Шамплен послал Брюле с другим «лесным бродягой» Гренолем на разведку области, прилегающей с севера к Гурону. Они открыли так называемый Северный пролив (узкий и длинный северный бассейн озера Гурон) и цепь островов Манитулин, отделяющую его от главного бассейна озера Гурон. Затем они открыли реку Сент-Мари, текущую из Великого озера (так называет Брюле Верхнее озеро) в Северный пролив, и пороги на этой реке (Со-Сент-Мари). По всей видимости, именно Брюле и Греноль и были первыми европейцами, которые в своих дальнейших скитаниях, но не позднее 1628 года, прошли вдоль восточного и северного берегов Верхнего озера за меридиан 90° западной долготы (з. д.). Но безграмотные «лесные бродяги» Брюле и Греноль не сумели написать достаточно убедительный отчет об этом открытии и составить точную карту своего пути. Позднее «отцы иезуиты», вытеснившие из района Великих озер миссионеров-реколлетов, приписали открытие Верхнего озера себе.
В дальнейшем Шамплен был занят в основном колонизаторской деятельностью. Все его экспедиции имели одну цель – способствовать процветанию Новой Франции, как называли тогда Канаду. Но еще при жизни Шамплена началась ожесточенная борьба французов с англичанами за преобладание в Канаде. В XVIII веке Канада стала английской колонией, но французские поселенцы не раз поднимали восстания, стремясь вернуть американские земли своему отечеству.
Французский исследователь Северной Америки. Первым спустился по Миссисипи до Мексиканского залива (1681–1682). Объявил весь бассейн реки Миссисипи владением французского короля Людовика (Луи) XIV и назвал его Луизианой. Исследовал Огайо и Большие озера. Убит одним из своих спутников.
После Шамплена наиболее заметным исследователем Северной Америки был Рене Робер Кавелье де Ла Саль, приехавший в Канаду в конце шестидесятых годов XVII века. «Он родился в Руане, – говорит его биограф Шарльвуа, – в богатой купеческой семье. Несколько лет он воспитывался в школе иезуитов, был человеком образованным и одаренным, честолюбивым и настойчивым. У него не было недостатка ни в решимости, чтобы отважиться на рискованное предприятие, ни в постоянстве, чтобы довести любое дело до конца, ни в твердости духа, чтобы противостоять препятствиям, ни в средствах, чтобы осуществить свои замыслы. Однако он не сумел снискать любовь и приобрести расположение тех людей, в чьих услугах он больше всего нуждался, а достигнув власти, пользовался ею с жестокостью и высокомерием…».
Именно Ла Саль сделал открытие, которое, может быть, не уступает по своему значению открытию Амазонки Франсиско де Орельяной в XVI веке и открытию Генри Мортоном Стэнли реки Конго в XIX веке.
Приехав в Канаду, Ла Саль начал посещать индейские селения, прилежно изучать туземные наречия, знакомиться с нравами и обычаями местных жителей. В то же время он старался собрать у охотников как можно больше сведений о реках и озерах. Ла Саль мечтал открыть короткий и удобный путь из Атлантического в Тихий океан и совершил для этой цели ряд путешествий.
В 1669 году, продвигаясь в юго-западном направлении от озера Онтарио, он открыл реку Огайо, мощный левый приток Миссисипи. Тогда он еще думал, что Миссисипи впадает либо непосредственно в «Западный» (Тихий) океан, либо в обширный залив, который, по фантастическому представлению картографов XVII – первой половины XVIII века (главным образом французских), глубоко вдавался в материк Северной Америки в умеренных широтах либо даже в «Багряное море» (Калифорнийский залив).
Сообщив графу Фронтенаку план своих будущих исследований, он не только заручился его поддержкой, но и был назначен начальником одного отдаленного форта, построенного при выходе реки Святого Лаврентия из озера Онтарио. Там Ла Саль встретил «лесного разведчика», скупщика пушнины Луи Жолье, который рассказал ему о своем путешествии вместе с патером Маркеттом по великим озерам и большой реке Миссисипи. Жолье и Маркетт лично убедились, что река продолжает течь на юг, по направлению к Мексиканскому заливу, и ниже устья Арканзаса.
Ла Саль сразу же оценил выгоду, какую можно будет извлечь из такого важного пути, в особенности если, как он предполагал, Миссисипи впадает в Мексиканский залив, и в уме его тотчас же созрел план путешествия от истоков до устья Миссисипи. «В таком случае, – рассуждал Ла Саль, – через великие озера и приток Миссисипи, Иллинойс, можно будет установить сообщение между рекою Святого Лаврентия и Антильскими островами. Какую неоценимую пользу извлечет Франция из этого открытия!»
Ла Саль поделился с графом Фронтенаком своим грандиозным замыслом исследования Миссисипи и расширения французских владений до Мексиканского залива и, получив от него рекомендательные письма к морскому министру и другим влиятельным лицам, отправился во Францию, чтобы выхлопотать королевский патент на открытия в Новом Свете и монопольную торговлю буйволовыми шкурами. Всесильный Кольбер представил Ла Саля королю, который даровал ему дворянство, ввел во владение землями в Новом Свете и назначил губернатором тех стран, которые он откроет в будущем.
Ла Саль построил форт у Ниагары и снарядил судно для плавания по внутренним водам от Ниагары до устья Миссисипи. Для этого он вошел в долги, и кредиторы описали его канадские имения.
14 июля 1678 года Ла Саль выехал из Ла-Рошели в Канаду. С ним отправились человек 30 солдат, рыцарь Анри де Тонти, потерявший руку в одном из сражений, и францисканский монах Луи Аннепен, сопровождавший затем Ла Саля во всех путешествиях. Из Франции были захвачены якоря, паруса и снасти для постройки на озере Эри речного судна.
Пока сооружался корабль, Ла Саль продолжал исследовать окрестные области, изучал быт индейцев и скупал у них меха, устроив большой склад в основанной им крепости на берегу Ниагары. Одновременно скупкой мехов занимался и Анри де Тонти, но только в других районах, а патер Аннепен проповедовал среди индейцев христианскую веру и составил первое из известных нам описаний Ниагарского водопада.
Северная Америка – карта исследований в XVII и XVIII вв.
К середине августа 1679 года корабль «Грифон» был готов к отплытию. Ла Саль, присоединив к экипажу еще двух францисканских монахов, отправился из озера Эри в озеро Гурон, а оттуда в озеро Мичиган. По дороге «Грифон» выдержал страшную бурю, заставившую отложить путешествие по Миссисипи. Несмотря на все неприятности, Ла Саль все же решил приступить к осуществлению своего плана.
Он перешел со своим отрядом линию, отделяющую великие озера от бассейна Миссисипи, и достиг Иллинойса. Ла Саль построил на берегу озера Пеория форт Кревкер (Огорчение), назвав его так в память о перенесенных невзгодах. Форт Кревкер должен был служить базой для дальнейших исследований.
Оставив здесь Тонти во главе небольшого гарнизона, Ла Саль отправился с тремя индейцами и одним французом в форт Катарокуа, отстоящий от Кревкера на 500 лье. В то же время он снарядил в путь патера Аннепена, поручив ему подняться по реке Миссисипи и, если удастся, дойти до ее истоков. «Оба путешественника, – пишет Шарльвуа, – выехали из форта Кревкер 28 февраля 1680 года и, достигнув Миссисипи, поднялись на пироге вверх по реке до 46° с. ш., пока не были остановлены большим водопадом. Аннепен дал ему имя в честь святого Антония Падуанского (Сен-Антуан). Потом они угодили в руки индейцев из племени сиу, которые долго держали их в плену».
Перезимовав на берегу Иллинойса, Ла Саль с пятью спутниками ранней весной, в распутицу, пешком вернулся в Катарокуа.
В Катарокуа его ждали печальные вести: сгинул без следа «Грифон» с грузом пушнины на десять тысяч экю, потерпел крушение корабль, везший Ла Салю из Франции много ценных товаров. Враги тем временем распустили слух, будто его давно уже нет в живых. Единственное, что сумел сделать Ла Саль, – опровергнуть слух о своей мнимой смерти. С огромными трудностями он проделал обратный путь в форт Кревкер, где, к его удивлению, не оказалось ни одного француза. Выяснилось, что люди, оставленные в Кревкере, восстали против Тонти, растащили продукты и разбежались. Тонти, оставшись с пятью солдатами среди иллинойсских индейцев, возмущенных грабежами французов, вынужден был 11 сентября 1680 года покинуть форт. Направился он к озеру Мичиган, в селение Макинако.
Ла Саль снова занял полуразрушенный форт Кревкер и, доверив его небольшому гарнизону, пошел на поиски Тонти. Ла Саль искал его на восточном берегу Мичигана, а Тонти в это время был на западном. Только в мае 1681 года встретились они в Макинако, в том месте, где теперь стоит Чикаго.
Потеряв свои средства, Ла Саль уже не мог построить новое судно и приобрел несколько обыкновенных пирог. В декабре 1681 года во главе отряда из 54 человек он, пройдя через Великие озера, спустился на санях с привязанными к ним пирогами по Иллинойсу и в феврале следующего года добрался до Миссисипи. Достигнув Миссисипи, он отправил двух человек на север для исследования верхнего участка реки. Сам же Ла Саль исследовал устье Миссури, устье Огайо, где построил небольшой форт, проник в Арканзас и объявил его владением Франции, углубился в страну, населенную индейцами, и заключил с ними союз; наконец, 9 апреля, пройдя на пироге 350 лье, он достиг Мексиканского залива. Так Ла Саль добился своей цели.
Все открытые им земли, орошаемые Миссисипи и ее притоками, Ла Саль объявил владением французского короля Людовика (Луи) XIV, дав им название Луизиана.
Затем он поднялся вверх по течению Миссисипи и через Великие озера вернулся в реку Святого Лаврентия.
Возвращение в Канаду отняло у Ла Саля больше года. Тем временем в Квебеке вместо отозванного Фронтенака пост губернатора занял Лефевр де ла Барр, который отнесся к Ла Салю с предубеждением и в своем отчете Людовику XIV так оценил его открытие: «Этот путешественник с двумя десятками французских и туземных бродяг действительно достиг Мексиканского залива, где он корчил из себя монарха и творил всякие бесчинства, прикрывая насилия над народами дарованным ему вашим величеством правом вести монопольную торговлю в тех странах, какие ему удастся открыть».
Чтобы оправдаться перед королем и восстановить свою репутацию, Ла Саль поехал во Францию. Он привез своему королю весть о присоединении к его владениям гигантской страны, во много раз больше Франции (впрочем, точных размеров Луизианы он и сам не знал). Король Людовик XIV, конечно, милостиво принял такой подарок. Ла Саль сумел заинтересовать морского министра планом исследования устья Миссисипи со стороны моря, предложив ему построить там крепость и основать колонию. Король, одобрив это предложение, назначил Ла Саля губернатором Луизианы. Под его власть должна была перейти огромная территория от озера Мичиган до Мексиканского залива.
24 июня 1684 года Ла Саль отплыл из порта Ла-Рошель на четырех кораблях с экипажем из 400 человек. Командиром флотилии был назначен морской офицер капитан Божо. Через пять месяцев флотилия Ла Саля достигла полуострова Флорида и вступила в Мексиканский залив. Следуя в западном направлении вдоль побережья, Ла Саль и Божо прошли, не заметив, дельту Миссисипи и стали спорить, куда плыть дальше – на запад или на восток.
Наконец путешественники высадились на безлюдный остров Матагорда (у побережья Техаса), раскинули лагерь и отправили в обе стороны отряды на поиски Миссисипи. Но великая река «пропала». Ла Саль никак не мог узнать знакомых ему мест, так как высадился западнее Миссисипи, на побережье Техаса, в бухте Галвестон.
Весной 1685 года Ла Саль перешел на материк к заливу Матагорда и в устье реки Лавака построил форт.
Но его положение было отчаянным. Один корабль затонул, второй был захвачен испанцами, а с двумя последними Божо отправился обратно во Францию, бросив Ла Саля с отрядом на произвол судьбы. Чтобы не умереть голодной смертью, колонисты вспахали участок и посеяли хлеба, но проливные дожди погубили весь посев. Вскоре среди французов вспыхнули болезни. Число колонистов стало катастрофически уменьшаться и через несколько месяцев дошло до 30 человек. Осенью 1686 года Ла Саль решил вернуться сухим путем к Великим озера.
12 января 1687 года Ла Саль с горсткой измученных, голодных людей вышел на лодках в море. Во время плавания, когда французы были уже недалеко от населенной страны, матросы и солдаты решили покончить со своим начальником и спустя несколько дней убили его выстрелом из мушкета. Так погиб Рене Робер Кавелье де Ла Саль, отважный путешественник, который совершил великое географическое открытие, впервые исследовав Миссисипи, центральную водную артерию Северной Америки.
В конце XVII века в устье Миссисипи все же была основана французская колония. Но этот поселок служил складочным пунктом для торговцев мехами и в конце концов пришел в запущение. В 1718 году в дельте Миссисипи возник город Новый Орлеан, который в 1803 году вместе со всей Луизианой был продан правительству Соединенных Штатов. Таким образом, Франция окончательно рассталась со своими владениями, которые были приобретены благодаря энергии Ла Саля.
Русский землепроходец. В 1639 году с отрядом казаков первым достиг Охотского моря: открыл его побережье и Сахалинский залив.
Из Якутска в 30-х годах XVII века русские двигались в поисках «новых землиц» не только на юг и на север – вверх и вниз по Лене, но и прямо на восток, отчасти под влиянием смутных слухов, что там, на востоке, простирается Теплое море. Кратчайший путь через горы от Якутска к Тихому океану нашла группа казаков из отряда томского атамана Дмитрия Епифановича Копылова.
В 1637 году он проследовал из Томска через Якутск на восток. Речным путем, уже разведанным землепроходцами, его отряд весной 1638 года спустился по Лене до Алдана и пять недель на шестах и бечевою поднимался по этой реке – на 100 верст выше устья Маи, правого притока Алдана. От шамана с верхнего Алдана через переводчика Семена Петрова по кличке Чистой, взятого из Якутска, Копылов узнал об огромной реке «Чиркол, или Шилкор», протекающей южнее, недалеко за хребтом; на этой реке живет-де много «сиделых» (оседлых) людей, занимающихся хлебопашеством и животноводством. Речь, несомненно, шла о реке Амур.
В мае 1639 года на разведку пути к «морю-океану» Копылов снарядил, но уже с проводниками-эвенами, другую партию – 30 человек во главе с томским казаком Иваном Юрьевичем Москвитиным. Среди них был якутский казак Нехорошко Иванович Колобов, который, как и Москвитин, представил в январе 1646 года «скаску» о своей службе в отряде Москвитина. Эти «скаски» являются важнейшими документами об открытии Охотского моря. В поход пошел и толмач Семен Петров Чистой.
Восемь дней Москвитин спускался по Алдану до устья Маи. Далее, приблизительно 200 километров, казаки шли по Мае на плоскодонном дощанике – где на веслах или шестах, а где бечевой: миновали устье реки Юдомы и продолжали двигаться к верховьям. По истечении шести недель пути проводники указали устье небольшой и мелкой реки Нюдыми, впадающей в реку Маю слева. Здесь казаки бросили дощаник, вероятно, из-за его большой осадки, построили два струга и за шесть дней поднялись до истоков реки. Короткий и легкий перевал через открытый ими хребет Джугджур, отделяющий реки системы Лены от рек, текущих к «морю-окияну», Москвитин и его спутники преодолели за день налегке, без стругов.
В верховьях речки, делающей большую петлю на север, прежде чем «пасть» в Улью (бассейн Охотского моря), они построили новый струг и на нем за восемь суток спустились до водопадов, о которых их, несомненно, предупреждали проводники. Здесь вновь пришлось оставить судно; казаки обошли опасный участок левым берегом и построили байдару, транспортную лодку, вмещавшую 20–30 человек. Казаки «до Ламы идучи, кормились деревом, травою и кореньем, на Ламе же по рекам можно рыбы много добыть и можно сытым быть».
Через пять дней, в августе 1639 года, Москвитин впервые вышел в «Ламское море» (получившее впоследствии название Охотского). Весь путь от устья Маи до «моря-окияна» через совершенно еще неизвестную область отряд прошел немногим более чем в два месяца с остановками. Так русские на крайнем востоке Азии достигли северо-западной части Тихого океана – Охотского моря.
На Улье, где жили родственные эвенкам ламуты (эвены), Москвитин поставил зимовье. От местных жителей он узнал о сравнительно густонаселенной реке на севере и, не откладывая до весны, выслал 1 октября на речной «посудине» группу казаков (20 человек); через три дня они добрались до этой реки, получившей название Охота – так русские переиначили эвенкское слово «акат», т. е. река. Оттуда казаки прошли морем дальше на восток, обнаружили устья нескольких небольших рек, осмотрев более 500 километров северного берега Охотского моря, и открыли Тауйскую губу. В «Росписи рекам…» за Ульей перечислены (названия слегка искажены) реки Урак, Охота, Кухтуй, Ульбея, Иня и Тауй. Поход на утлом суденышке показал необходимость строительства морского коча. Зимой 1639/40 года в устье Ульи началась история русского тихоокеанского флота. Казаки построили два крепких коча с мачтами, чтобы можно было ходить по морю. Казаки отбили нападения эвенков, не желавших платить ясак «государю всея Руси» – причем сражались умело, отчаянно.
От одного пленника Москвитин узнал о существовании на юге «реки Мамур» (Амур), в устье которой и на островах живут «гиляки сидячие» – нивхи. В конце апреля – начале мая 1640 года Москвитин отправился морем на юг, захватив с собой пленника в качестве проводника. Они прошли вдоль всего западного гористого берега Охотского моря до Удской губы, побывали в устье Уды и, обойдя с юга Шантарские острова, проникли в Сахалинский залив.
Таким образом, казаки Москвитина открыли и ознакомились, конечно в самых общих чертах, с большей частью материкового побережья Охотского моря на протяжении 1700 километров.
В устье Уды от местных жителей Москвитин получил дополнительные сведения об Амуре и его притоках Чие (Зее) и Омути (Амгуни), о низовых и островных народах – «гиляках сидячих» и «бородатых людях даурах», которые «живут дворами, и хлеб у них, и лошади, и скот, и свиньи, и куры есть, и вино курят, и ткут, и прядут со всего обычая с русского».
Где-то на западном берегу Сахалинского залива проводник исчез, но казаки двинулись дальше «подле берег» и дошли до островов «сидячих гиляк» – можно утверждать, что Москвитин видел небольшие острова у северного входа в Амурский лиман (нынешние острова Чкалова и Байдукова), а также часть северо-западного берега острова Сахалин: «И гиляцкая земля объявилась, и дымы оказались, и они [русские] без вожей в нее итти не смели…», не без основания считая, что горстке пришельцев не справиться с многочисленным населением этого края. Москвитин, очевидно, проник и в район устья Амура. Однако до самого устья Амура дойти не удалось – голод заставил повернуть вспять. Начались осенние штормы, и в ноябре казаки стали на зимовку в маленьком заливе, в устье реки Алдомы. А весной 1641 года, вторично перевалив хребет Джугджур, Москвитин вышел на один из левых притоков Маи и в середине июля уже был в Якутске.
Добычу взяли большую. Много сороков мягкой рухляди – собольих животов, добытых в охоте и собранных в ясак, пошло в казну государству, но кое-что, конечно, осталось и самим.
На побережье Охотского моря люди Москвитина жили «с проходом два года». Колобов сообщает, что реки в новооткрытом крае «собольные, зверя всякого много, и рыбные, а рыба большая, в Сибири такой нет… столько-де ее множество – только невод запустить и с рыбою никак не выволочь…». Власти в Якутске достаточно высоко оценили заслуги участников похода: Москвитин был произведен в пятидесятники, его спутники получили от двух до пяти рублей наградных, а некоторые – по куску сукна. Для освоения открытого им Дальневосточного края Москвитин рекомендовал направить не менее тысячи хорошо вооруженных и экипированных стрельцов с десятью пушками. Географические данные, собранные Москвитиным, использовал К. Иванов при составлении первой карты Дальнего Востока (март 1642 года).
Поход Ивана Москвитина стал одним из самых значительных в русской истории. Ведь именно этот поход позволил реально оценить пределы Российской земли. Было открыто Охотское море, пройдено чуть ли не две тысячи верст его побережья. Москвитин первым увидел Шантарские острова и Удскую губу, отделяющую их от материкового берега, и вернулся в Якутск, по существу, с первыми достоверными сведениями об Амуре. Он открыл дорогу многим другим русским землепроходцам.
Русский землепроходец. В 1643–1646 годах руководил отрядом, который впервые проник в бассейн реки Амур, открыл реки Зея, Амурско-Зейскую равнину, среднее и нижнее течение реки Амур до устья. Собрал ценные сведения о природе и населении Приамурья.
Основанный в 1632 году на берегу реки Лены «Якуцкий острожек» занимал выгодное географическое положение и в 1642 году стал административным центром вновь организованного Якутского воеводства.
Русские землепроходцы искали новые «землицы» на юге, продвигаясь вверх по притокам Лены – Олёкме и Витиму. Скоро они перевалили водораздельные хребты, и перед ними открылась обширная страна на великой реке Шилкар (Амур), населенная оседлыми даурами, по языку родственными монголам.
Приволье, богатство Амура и прежде всего то, что там хлеб «родится вволю», привлекало внимание первого якутского воеводы Петра Головина, так как в Якутске хлеба, получаемого от «пашенных крестьян», не хватало, и его приходилось привозить издалека, чаще всего из-за Урала.
Слухи о богатствах Даурии все умножались, и в июле 1643 года Головин послал на Шилкар 133 казака с пушкой под начальством «письменного головы» Василия Даниловича Пояркова, выделив судовой инструмент, много парусины, боеприпасов, пищалей, а также медных котлов и тазов, сукна и бисера – для подарков местным жителям.
Поярков по тому времени был образованным человеком. Выходец из северных губерний Европейской России, он дослужился на сибирской службе до должности письменного головы – чиновника для особых поручений при воеводе.
К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников («охочих людей»). В качестве переводчика был выбран Семен Петров Чистой.
Пояркову был дан ряд заданий: описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги своей и волоку, к Зие и Шилке реке, и падучим в них рекам и угодьям». Был составлен маршрут похода и даны некоторые сведения о реках и народе, живущем на Амуре, а также твердый наказ Пояркову, чтобы люди его отряда не трогали и не обижали местное население.
Поярков пошел в Даурию новым путем. В конце июля на дощаниках он поднялся по Алдану и рекам его бассейна – Учуру и Гонаму. Судоходство по Гонаму возможно только на 200 километров от устья, выше начинаются пороги. Людям Пояркова приходилось перетаскивать суда чуть ли не у каждого порога, а на Гонаме их больше 40, не считая мелких. Плавание по этой реке было поистине героическим.
Осенью, когда река стала, отряд еще не достиг водораздела между бассейнами Лены и Амура, потеряв два дощаника. Поярков оставил часть людей зимовать с судами и припасами на Гонаме, а сам налегке с отрядом в 90 человек пошел «зимником» на нартах и лыжах через Становой хребет и вышел к верховьям реки Брянты (система Зеи). Через 10 дней пути по Амурско-Зейскому плато он добрался до реки Умлекан, левого притока Зеи.
Здесь русские были уже в стране «пашенных людей» – Даурии. По берегам Зеи встречались селения с просторными деревянными домами крепкой постройки, с окнами, затянутыми промасленной бумагой. У дауров имелись запасы хлеба, бобовых и других продуктов, много скота и домашней птицы. Они носили одежду из шелковых и хлопчатобумажных тканей. Шелк, ситцы, металлические и другие изделия они получали из Китая в обмен на пушнину. Пушниной же они платили дань маньчжурам. От аманатов и других пленных русские получили более точные сведения о стране, в частности о крупном притоке Зеи Селимде (Селемдже) и ее жителях, о соседней Маньчжурии и Китае.
Поярков решил зимовать на Зее и поставил острог возле устья Умлекана. К середине зимы хлеб в остроге и окрестных селениях подошел к концу, а нужно было дотянуть до теплого времени, когда вскроются реки и придут суда с припасами, оставленными на Гонаме.
В остроге начался голод, казаки примешивали к муке кору, питались кореньями и падалью, болели и умирали.
Тем не менее 24 мая 1644 года, когда пришли люди Пояркова, зимовавшие за Становым хребтом, Поярков все же решил двигаться дальше, вниз по Зее. У него оставалось около 70 человек. Плыть пришлось через сравнительно густонаселенный район – западную окраину Зейско-Буреинской равнины, но жители не допускали, чтобы русские высаживались на берег.
Наконец в июне отряд вышел на Амур. Район устья Зеи понравился казакам: земля здесь, судя по запасам продовольствия в даурских острогах и многочисленным пашням, давала хорошие урожаи зерновых и овощей, в селениях было много скота. Поярков остановился немного ниже устья реки Зеи – он решил срубить здесь острог и зимовать, а весной, как предписывала инструкция, двинуться вверх по Амуру – на Шилку – для поиска серебряных руд. На разведку вниз по Амуру он отправил 25 казаков на двух стругах. После трехдневного плавания разведчики выяснили, что до моря очень далеко, и повернули назад, двигаясь против течения бечевой. Вскоре они подверглись нападению приречных жителей, которые перебили многих казаков, и к Пояркову вернулось лишь пятеро. Теперь в отряде осталось около 50 человек.
Поярков понимал, что с такими силами после тяжелой зимовки трудно будет двигаться против течения могучей реки, и принял решение плыть к ее устью. Очевидно, он знал, что оттуда морем можно дойти до реки Ульи. От устья реки Сунгари начались земли другого народа – пашенных дючеров. Они жили в поселках, окруженных полями. Вскоре с юга в Амур «упала» крупная река, названная казаками Верхним Амуром, – это была Уссури (детально русские ознакомились с ней в 50-х годах XVII века, назвав ее Ушуром). Через несколько дней плавания показались шалаши ачанов, иначе – гольдов (нанайцев), которые жили в крупных селениях– до 100 и более юрт в каждом. Они почти не знали земледелия; скотоводство у них находилось в зачаточном состоянии; занимались они в основном ловлей рыбы и ею почти исключительно и питались. Из искусно выделанной и раскрашенной кожи крупных рыб они шили себе одежду. Побочным промыслом была охота: казаки видели у них собольи шкурки и лисьи меха. Для езды гольды пользовались только собачьими упряжками.
Великая река поворачивала на северо-восток. Через десять дней плавания на берегах нижнего Амура русские увидели летние жилища на сваях и встретили новый «народец». То были гиляки (нивхи), рыболовы и охотники. Они ездили на собаках; у некоторых казаки видели сотни собак. Рыбачили они в маленьких берестяных лодках и выплывали на них даже в открытое море. Еще через восемь дней Поярков достиг устья Амура. Время было позднее, сентябрь, и Поярков остался здесь на вторую зимовку. По соседству в землянках жили гиляки. Казаки стали покупать у них рыбу и дрова и собрали некоторые сведения об острове Сахалин, богатом пушниной, где живут «волосатые люди» (айны). Поярков выяснил также, что из устья Амура можно попасть в южные моря. «Только тем еще морским путем никто (из русских) не ходил в Китай». Так впервые было получено представление о существовании пролива (Татарского), отделяющего Сахалин от материка.
В конце мая 1645 года, когда устье Амура освободилось ото льда, Поярков вышел в Амурский лиман, но не рискнул идти на юг, а повернул на север. Морское плавание на речных лодках – дощаниках с дополнительно наращенными «нашивами» (бортами) – продолжалось три месяца. Экспедиция продвигалась сначала вдоль материкового берега Сахалинского залива, а затем вышла в Охотское море, и в начале сентября Поярков вошел в устье реки Ульи. Там казаки нашли уже знакомый им народ – эвенков, обложили их ясаком и остались на третью зимовку. Ранней весною 1646 года отряд двинулся на нартах вверх по Улье и вышел к реке Маи, бассейн Лены. Землепроходцы выдолбили лодки и по Мае, Алдану и Лене за 16 дней, в середине июня 1646 года, доплыли до Якутска.
Землепроходцы рассказывали, что в низовьях Зеи и на Амуре сеют шесть «хлебов»: ячмень, овес, просо, гречу, горох и коноплю; что там хорошо родятся разные овощи; что у дауров есть лошади, коровы, бараны и много свиней и кур.
Во время этой трехлетней экспедиции Поярков проделал около восьми тысяч километров, потеряв, большей частью от голода, 80 человек из 132. Он прошел новым путем от Лены на Амур, открыв реки Учур, Гонам, Зею, Амурско-Зейское плато и Зейско-Буреинскую равнину. От устья Зеи он первым спустился по Амуру до моря, проследив около двух тысяч километров его течения, открыл – вторично после Москвитина – Амурский лиман, Сахалинский залив и собрал некоторые сведения о Сахалине. Он первым совершил исторически вполне доказанное плавание вдоль юго-западных берегов Охотского моря.
Предметы быта русских землепроходцев XVII в.
Поярков собрал ценные сведения о народах, живущих по Амуру, – даурах, дючерах, нанайцах и нивхах, убеждал якутских воевод присоединить амурские страны к Руси: «Там в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую… руку привесть можно, и ясак с них собирать, – в том государю будет многия прибыль, потому что те землицы людны, и хлебны, и собольны, и всякого зверя много, и хлеба родится много, и те реки рыбны…»
Русский землепроходец. В 1632–1638 годах исследовал бассейн реки Лены, открыл соляные источники и пахотные земли. В 1649–1653 годах совершил ряд походов в Приамурье, составил чертеж «реке Амуру».
Дело, начатое Поярковым, продолжил Ерофей Павлович Хабаров-Святитский, крестьянин из-под Устюга Великого. Известно, что в молодые годы Хабаров вместе с братом Никифором ходили на промысел пушного зверя на Таймырский полуостров; потом он занимался солеварением в Соли-Вычегодской (теперь город Сольвычегодск Архангельской области). В 1632 году он прибыл на Лену. Около семи лет он скитался по бассейну Лены, занимаясь пушным промыслом. В 1639 году Хабаров осел в устье Куты, засеял участок земли, стал торговать хлебом, солью и другими товарами, а весной 1641 года перешел в устье Киренги, распахал 60 десятин земли и построил мельницу. Но главным его богатством была соляная варница. За солью добытчики охотились словно за золотом.
Однако процветал Хабаров недолго. Воевода Петр Головин счел слишком малой десятую часть жатвы, что по уговору отдавал ему Хабаров – востребовал вдвое больше, а потом, без всякого права на то, забрал всю землю, весь хлеб и соляную варницу, а самого хозяина засадил в Якутском остроге в тюрьму, из которой Хабаров вышел в конце 1645 года «гол как сокол».
Но, на его счастье, на смену Головину в 1648 году пришел другой воевода – Дмитрий Андреевич Францбеков, остановившийся на зимовку в Илимском остроге. Туда в марте 1649 года прибыл Хабаров.
Узнав об успешном, хотя и трудном походе Пояркова, Хабаров стал просить нового воеводу снарядить сильный отряд в даурские земли.
Францбеков действительно согласился послать отряд казаков для прииску новых землиц и отпустил Хабарову в кредит казенное военное снаряжение и оружие (даже несколько пушек), сельскохозяйственный инвентарь, а из своих личных средств дал деньги всем участникам похода, конечно, под ростовщические проценты. Мало того, воевода предоставил экспедиции суда якутских промышленников. А когда Хабаров набрал отряд около 70 человек, воевода снабдил его хлебом, отнятым у тех же промышленников. Посылая Хабарова как «старого опытовщика», воевода дал ему наказ – призвать даурских князей Лавкая и Батогу «под высокую государеву руку».
Осенью 1649 года Хабаров вместе с отрядом покинул Якутск.
Дорога была только одна – по воде, и Хабаров двинулся по Олёкме и Лене на юг – как можно ближе к верховьям притоков Амура, решив таким путем – где по воде, а где и волоком – дойти до Амура. Когда их застали первые предзимние холода, Хабаров остановил отряд где-то у Тунгира, правого притока Олёкмы.
Здесь они срубили острог, отсиделись немного, а в январе 1650 года двинулись дальше на юг, вверх по Тунгиру. На нартах они перевалили отроги Олёкминского Становика и весной 1650 года добрались до реки Урки, первого на их пути притока Амура. Дауры, на собственном опыте познавшие, что ничего хорошего от пришельцев ждать не приходится, покинули город, окруженный рвом и частоколом с крепостными башнями, где правил даурский князь Лавкай. Там были сотни домов – каждый на 50 и более человек, светлых, с широкими окнами, затянутыми промасленной бумагой. В ямах русские нашли большие хлебные запасы. Отсюда Хабаров пошел вниз по Амуру. На пути казаки встречали большие селения с домами добротными, крепкими, но вновь – опустевшие.
Неожиданно возник со свитой сам Лавкай. Хабаров сразу же предложил ему уплатить ясак, за что пообещал царскую защиту и покровительство. Князь, попросив время для размышления, удалился.
В одном из покинутых городков русские встретили старуху даурку. Она передала, что Лавкай на 2500 лошадях бежал с берегов Амура. Рассказала она и про «Хинскую землю», как тогда называли Китай: по ту сторону Амура по рекам плавают большие суда с товарами; у местного правителя есть войско, снабженное пушками и огнестрельным оружием. Тогда Хабаров оставил около 50 человек в «Лавкаевом городке» и 26 мая 1650 года вернулся в Якутск. Он надеялся, что с подкреплением удастся пройти дальше.
Казалось бы, первый поход Хабарова закончился полной неудачей – он вернулся без добычи и не привел к покорности местные народы. Но успех все же был, и немалый. Хабаров привез с собой чертеж Даурской земли – первую, пусть и нехитрую, карту этого края. Этот чертеж стал одним из основных источников при создании карт Сибири в 1667 и 1672 годах. В его отписках, составленных во время похода, рассказывалось о богатствах Даурии – о ее щедрых землях, о пушном звере и рыбном изобилии в Амуре. Францбеков сумел оценить добытые сведения и незамедлительно отправил хабаровский чертеж, вместе с пространным отчетом, в Москву.
В Якутске Хабаров начал набирать добровольцев, распространяя преувеличенные сведения о богатствах Даурии. Нашлось 110 «охочих» людей. Францбеков дал 27 «служилых» с тремя пушками, с запасом свинца и пороха. Вместе с теми, кто и раньше ходил на Амур, набралось около 160 человек. С этим отрядом Хабаров в середине лета 1650 года вновь выступил из Якутска.
Осенью, пройдя знакомой дорогой, он дошел до Амура и соединился с оставленным в прошлом году гарнизоном.
Хабаров нашел оставленных им казаков ниже по Амуру у укрепленного городка Албазин, который они неудачно штурмовали. Увидев приближение крупных сил русских, дауры бежали. Казаки нагнали их, разбили наголову, захватили много пленных и большую добычу.
Послав часть своего отряда с собранным ясаком в Якутск, Хабаров зимой построил дощаники и весной двинулся вниз по Амуру. Через несколько дней русские доплыли до городка князя Гайгудара. Укрепление состояло из трех земляных городков, соединенных между собой стеной, и было окружено двумя рвами. Под башнями были сделаны подлазы, через которые мог проехать всадник. Все селения вокруг этого укрепления были сожжены, а жители укрылись в крепости.
Хабаров через толмача уговаривал Гайгудара платить ясак русскому государю, но князь отказался. После обстрела казаки взяли городок приступом, убив до 600 человек. Отряд землепроходцев стоял в нем несколько недель, Хабаров продолжал уговаривать окрестных даурских князьков подчиниться русским и давать ясак, но никто не являлся. Тогда отряд погрузил снаряжение и лошадей в дощаники и, всегда готовый к бою, поплыл дальше вниз по Амуру. Казаки снова видели брошенные селения и несжатые хлебные поля.
В августе ниже устья Зеи они без сопротивления заняли крепость, окружили соседнее селение и заставили его жителей признать себя подданными царя. Хабаров надеялся получить большую дань, но дауры принесли лишь немного соболей, обещав осенью уплатить ясак полностью. Между даурами и казаками установились как будто мирные отношения. Но через несколько дней все окрестные дауры с семьями ушли, бросив жилища. Тогда Хабаров сжег крепость и продолжил путь вниз по Амуру.
От устья Буреи начинались земли, заселенные гогулами – народом, родственным маньчжурам. Они жили разбросанно, небольшими поселками, и не могли противостоять казакам, высаживавшимся на берег и грабившим их. Слабое сопротивление оказали пашенные дючеры, истребившие ранее часть отряда Пояркова, но хабаровские люди были многочисленнее и лучше вооружены.
В конце сентября экспедиция достигла земли нанайцев, и Хабаров остановился в их большом селении. Половину казаков он послал вверх по реке за рыбой. Тогда нанайцы, соединившись с дючерами, 8 октября напали на русских, но потерпели поражение и отступили, потеряв убитыми более 100 человек. Потери казаков были ничтожны. Хабаров укрепил селение и остался в нем на зимовку. Отсюда, из Ачанского острожка, русские совершали набеги на нанайцев и собирали ясак.
В марте 1652 года они разбили большой маньчжурский отряд (около тысячи человек), пытавшийся взять приступом острожек. Необычайная дерзость и храбрость русских ратных людей и умелое командование Хабарова помогли им одержать победу; были захвачены трофеи: 2 пушки, 8 знамен, 17 ружей и весь китайский обоз – 830 лошадей и хлебные запасы.
Однако Хабаров понимал, что с его малочисленным войском нельзя овладеть страной; весной, как только Амур вскрылся, он оставил Ачанский острог и поплыл на судах против течения.
Еще летом 1651 года вдогонку Хабарову воевода отправил отряд служилых людей с обещанными боеприпасами. Казаков повели Терентий Ермолин и Артемий Филинов. На Тунгире они повстречали человека Хабарова с грамотой, в которой тот просил как можно быстрее идти на помощь. Но, видимо, груз был слишком велик, и Ермолин споро строит зимовье и оставляет в нем часть снаряжения с небольшим отрядом казаков для охраны, а сам идет на Амур. Мастеровые вытесали струги, отряд погрузился и двинулся вниз по реке. Они не знали, где может стоять Хабаров со своими людьми, и потому зорко вглядывались в берега, надеясь увидеть хоть какой-нибудь след. Но все напрасно.
Только взяв языков, проведали они «про Ярофея и про войско все». «И те языки на расспросе сказали про Ярофея и про войско, что-де тот Ярофей нашу землю Даурскую проплыл…» Ермолин понял, что до ледостава не успеет нагнать Хабарова. Спустившись по Амуру, он наткнулся на развалины какого-то брошенного городка и решил остановиться в нем на зимовку.
Весной Ермолин, человек разумный и предусмотрительный, отправляет большой отряд – почти в 30 человек – во главе со служилым Иваном Антоновым Нагибой на поиски Хабарова. Велено им было идти со всей осторожностью, к берегу без причины не подходить, в драки с местным народом не ввязываться, а на островах – вдруг наткнется – оставлять письма Хабарову.
Сам Ермолин, отправившись следом за Нагибой, вскоре неожиданно встретил Хабарова. Но Нагибы с ним не оказалось! Тем временем отряд Нагибы, преодолевая холод и голод, отражая бесчисленные нападения местного люда, прошел весь Амур и вышел в Охотское море. Прежним путем возвращаться уже не было сил, и, раздвигая льдины шестами, Нагиба попытался пробиться к северо-западу.
Только на 11-й день им удалось прибиться к берегу… «И мы, холопи государевы, на берег пометались душою да телом, хлеб, и свинец, и порох потонул, и платье все потонуло, и стали без всего…»
Хабаров же вместе с людьми Ермолина продолжал отступление, прослышав, что маньчжуры собрали против него большое войско – тысяч в шесть. Он остановился только в начале августа у устья Зеи.
В этих краях, в Гиляцкой земле, Хабаров встретил новую зиму, а весной 1653 года вернулся на Зею, обосновался и принялся высылать отряды вверх и вниз по Амуру для сбора ясака. Весь левый берег Амура опустел: по приказу маньчжурских властей жители перешли на правый берег.
Сохранившиеся отписки Ерофея Хабарова якутскому воеводе говорят о том, как верно и точно описал богатство Амура этот смелый землепроходец: «…А вниз по славной, по великой реке Амуре живут даурские люди пахотные и скотные, и в той великой реке Амуре рыба – калушка (белуга) и осетры и всякой рыбы много против Волги. А в градах и улусех дуги великие и пашни есть, а лесы по той великой реке Амуре темные, большие, соболя и всякого зверя много… А в земле злато и серебро виднеется».
В то время он и вообразить не мог, как раскатилась слава о его завоеваниях и о несметных богатствах Даурской земли. Из Якутска в Москву шли депеши, из которых следовало, что без воинской силы не удержать в повиновении столь обширную землю. Было решено основать новое – Даурское воеводство, а пока для подготовки всех дел из Сибирского приказа был послан московский дворянин Дмитрий Зиновьев. В августе 1653 года с отрядом в 150 казаков пришел он на Зею, роздал царские награды – золотые червонцы, отдал служилым людям 200 новгородок, охочим – 700 московок, а потом предъявил царский указ Хабарову, предписывающий ему, Зиновьеву, «всю Даурскую землю досмотреть и его, Хабарова, ведать». И тут же, не откладывая столь важного дела, оттрепал Хабарова за бороду и по наветам обиженных и недовольных устроил дознание.
Ерофей Хабаров отличался крутым нравом, поэтому в челобитных, что получал Зиновьев, говорилось о разных притеснениях и о том, что Хабаров «делу не радел, а радел своими нажиткам». Зиновьев арестовал его, забрал добро и отправил в Москву.
В Москве, в Сибирском приказе, присудили вернуть Хабарову вещи. Он написал царю челобитную, где все припомнил – и хлеб, отнятый Головиным, и пожалованные червонцы, которые так и не дошли до него, что он «четыре земли привел под государеву руку», «кровь свою проливал и раны терпел» – и царь за те лишения пожаловал его в боярские дети и назначил управителем приленских деревень от Усть-Кути до Чечуйского волока. Однако в Даурские земли Хабарова не пустили, хоть он и просился – «для городовых и острожных поставок и для поселения и хлебныя пахоты».
Неизвестно, когда и где умер Ерофей Павлович Хабаров, один из первых исследователей Амура, но имя его сохранили потомки: самый большой город на Амуре – центр Хабаровского края – называется Хабаровск. А там, где Великий Сибирский железнодорожный путь пересекает реку Урку, по которой плыл великий землепроходец на Амур, есть станция, носящая название Ерофей Павлович.
Русский землепроходец, сибирский казак. В 1697–1699 годах совершил походы по Камчатке. Дал первые сведения о Камчатке и Курильских островах. Убит во время бунта служилых людей.
Вторичное открытие Камчатки совершил в самом конце XVII века новый приказчик Анадырского острога якутский казак Владимир Васильевич Атласов.
Родом он был из Великого Устюга. От плохой жизни бежал в Сибирь. В Якутске бедный устюжский крестьянин быстро дослужился до пятидесятника, а в 1695 году его назначили приказчиком Анадырского острога. Был он уже немолод, но смел и предприимчив.
В 1695 году Атласов был послан из Якутска в Анадырский острог с сотней казаков собирать ясак с местных коряков и юкагиров. В то время про Камчатку говорили, что она обширна, богата пушным зверем, что зима там гораздо теплее, а реки полны рыбы. Бывали на Камчатке русские служилые люди, а на «Чертеже Сибирския земли», составленном еще в 1667 году по наказу тобольского воеводы Петра Годунова, обозначена ясно река Камчатка. Видно, прослышав об этой земле, Атласов уже не расставался с мыслью найти свою дорогу в нее.
В 1696 году, будучи приказчиком Анадырского острога, он отправил на юг к приморским корякам, жившим на реке Апуке, небольшой отряд (16 человек) под командой якутского казака Луки Морозко. Жители этой реки, впадающей в Олюторский залив, видимо, хорошо знали о соседях с Камчатского полуострова и рассказали о них Морозко. Морозко, человек решительный и смелый, достиг полуострова Камчатка и дошел до реки Тигиль, сбегающей со Срединного хребта в Охотское море, где нашел первый камчадальский поселок. Вернувшись, он сообщил много интересных сведений о новой богатой земле и о населяющем ее народе. Разведчики-землепроходцы узнали от населения полуострова, что за новой открытой землей в океане есть целая гряда населенных островов (Курильские острова). Морозко окончательно убедил Атласова в необходимости снарядить сильный отряд и самому пройти в те желанные земли.
Собирался Атласов на свой страх и риск. Якутский воевода Михаила Арсеньев, предвидя несомненную опасность подобного предприятия, дал Атласову добро на словах – никаких письменных распоряжений, инструкций. Денег на снаряжение воевода тоже не дал, и Атласов добывал их – где уговорами и обещаниями сторицей вернуть, а где и под кабальные записи.
В начале 1697 года в зимний поход против камчадалов выступил на оленях сам Владимир Атласов с отрядом в 125 человек, наполовину русских, наполовину юкагиров.
Две с половиной недели отряд шел на оленях до коряков, живущих в Пенжинской губе. Собирая с них ясак красными лисицами, Атласов знакомился с бытом и жизнью населения, которое описывал так: «пустобородые, лицом русаковатые, ростом средние». Впоследствии он дал сведения об оружии, жилищах, пище, обуви, одежде и промыслах коряков.
Он прошел по восточному берегу Пенжинской губы и повернул на восток «через высокую гору» (южная часть Корякского нагорья), к устью одной из рек, впадающих в Олюторский залив Берингова моря, где «ласкою и приветом» обложил ясаком олюторских коряков и привел их под «высоку цареву руку».
Здесь отряд разделился на две партии: Лука Морозко да «30 человек служилых людей да 30 юкагирей» пошли на юг вдоль восточного берега Камчатки, Атласов с другой половиной вернулся к Охотскому морю и двинулся вдоль западного берега полуострова.
Все шло поначалу хорошо – спокойно и мирно, но однажды коряки воспротивились платить ясак, подступили с разных сторон, угрожая оружием. Юкагиры, почувствовав опасную силу, изменили казакам и, объединившись с коряками, внезапно напали. В яростной схватке трое казаков погибло, 15 получили ранения, сам Атласов получил шесть ранений.
Отряд, выбрав удобное место, сел в «осад». Атласов послал верного юкагира известить Морозко о случившемся. «И те служилые люди к нам пришли и из осады выручили», сообщает он о приходе Морозко, который, получив известие, прервал свой поход и поспешил на выручку товарищей.
Соединенный отряд пошел вверх по реке Тигиль до Срединного хребта, перевалил его и проник на реку Камчатку в районе Ключевской Сопки. При выходе на реку Камчатку, в устье реки Кануч, в память выхода отряд поставил крест.
По сообщению Атласова, камчадалы, с которыми он здесь впервые встретился, «одежду носят соболью, и лисью, и оленью, а пушат то платье собаками. А юрты у них зимние земляные, а летние на столбах вышиною от земли сажени по три, намощено досками и покрыто еловым корьем, а ходят в те юрты по лестницам. И юрты от юрт поблизку, а в одном месте юрт ста [сотни] по два и по три и по четыре. А питаются рыбою и зверем; а едят рыбу сырую, мерзлую… А ружья у них – луки усовые китовые, стрелы каменные и костяные, а железа у них не родится».
Но сбор ясака среди ительменов прошел неважно – «зверья они не припасали в запас», да и время у них было трудное, поскольку воевали с соседями. В казаках они видели сильных союзников и попросили поддержки в этой войне. Атласов решил поддержать их, надеясь, что в низовьях Камчатки с ясаком дело пойдет лучше.
Люди Атласова и камчадалы сели в струги и поплыли вниз по Камчатке, долина которой была тогда густо населена.
Вниз по реке Камчатке к морю Атласов послал на разведку одного казака, и тот насчитал от устья реки Еловки до моря – на участке около 150 километров – 160 острогов. Атласов говорит, что в каждом остроге живут 150–200 человек в одной или двух зимних юртах. (Зимой камчадалы жили в больших родовых землянках.) «Летние юрты около острогов на столбах – у всякого человека своя юрта». Долина нижней Камчатки во время похода была сравнительно густо населена: расстояние от одного великого «посада» до другого часто составляло меньше одного километра. В низовьях Камчатки жило, по самому скромному подсчету, около 25 тысяч человек. «А от устья идти верх по Камчатке-реке неделю, есть гора – подобна хлебному скирду, велика и гораздо высока, а другая близ ее ж – подобна сенному стогу и высока гораздо: из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево». Это первое известие о двух крупнейших вулканах Камчатки – Ключевской Сопке и Толбачике – и вообще о камчатских вулканах.
Богатство рек поразило Атласова: «А рыба в тех реках в Камчацкой земле морская, породою особая, походит она на семгу и летом красна, а величиною болши семги… И для той рыбы держитца по тем рекам зверь – соболи, лисица, видры».
Собрав сведения о низовьях реки Камчатки, Атласов повернул обратно. За перевалом через Срединный хребет он начал преследовать оленных коряков, которые угнали его оленей, и застиг их у самого Охотского моря. «И бились день и ночь, и… их коряков человек ста с полторы убили, и олени отбили, и тем питались. А иные коряки разбежались по лесам». Тогда Атласов снова повернул на юг и шел шесть недель вдоль западного берега Камчатки, собирая со встречных камчадалов ясак «ласкою и приветом». Еще дальше на юге русские встретили первых «курильских мужиков [айнов], шесть острогов, а людям в них многое число…».
По западному побережью Камчатки Атласов прошел до реки Ичи и здесь построил острожек. От камчадалов он узнал, что на реке Нане есть пленник, и велел привезти его к себе. Этот пленник, которого пятидесятник неправильно называл индейцем из Узакинского государства, как выяснилось позже, оказался японцем по имени Денбей из города Осаки, выкинутым во время кораблекрушения на Камчатку.
«А полоненик, которого морем на бусе морем принесло, каким языком говорит – того не ведает. А подоблет кабы гречанин: сухощав, ус невелик, волосом черн». Все же Атласову удалось найти с ним общий язык. Он разузнал и подробнейшим образом записал множество интересных и чрезвычайно важных для Российского государства сведений.
Петр I, видимо, узнав от Атласова о Денбее, дал личное указание быстрее доставить японца в Москву. Через Сибирский приказ была послана в Якутск «наказная память» – инструкция служилым людям, сопровождающим Денбея. Прибывший в конце декабря 1701 года «иноземец Денбей» – первый японец в Москве – 8 января 1702 года был представлен Петру в Преображенском. Переводчиков, знавших японский язык, в Москве, конечно, не нашлось, но Денбей, живший среди служилых два года, говорил немного по-русски.
После беседы с японцем в тот же день последовал царский «именной указ», в котором говорилось «…ево, Денбея, на Москве учить руской грамоте, где прилично, а как он рускому языку и грамоте навыкнет, и ему, Денбею, дать в научении из руских робят человека три или четыре – учить их японскому языку и грамоте… Как он рускому языку и грамоте навыкнет и руских робят своему языку и грамоте научит – и ево отпустить в Японскую землю». Ученики Денбея впоследствии участвовали в Камчатских экспедициях Беринга и Чирикова в качестве переводчиков.
Еще до беседы с царем в Сибирском приказе записана была также «скаска» Денбея. Кроме приключений самого Денбея, в ней было очень много ценных сведений по географии и этнографии Японии, данные об общественной жизни японцев…
Но Атласов всего этого уже не узнал. От берега Ичи он пошел круто на юг и вступил в землю айнов, совершенно неизвестных русским: «…на камчадалов схожи, только видом их чернее, да и бороды не меньше».
В местах, где жили айны, было много теплее, да и пушного зверья обитало гораздо более – казалось, здесь можно было собрать хороший ясак. Однако, овладев приступом огороженным частоколом селением, казаки нашли в нем лишь сушеную рыбу. Здешние люди не запасали пушнину.
Трудно точно сказать, как далеко на юг Камчатки забрался Атласов. В зимовье на Иче они вернулись глубокой осенью. Олени, на которых Атласов очень рассчитывал, пали, да и для людей продовольствия оставалось в обрез. Опасаясь голода, Атласов отправил 28 человек на запад – на реку Камчатку, к ительменам, недавним союзникам, надеясь, что те помнят помощь казаков и не дадут помереть с голоду. Сам же с наступлением теплой погоды двинул на север – обратно в Анадырь. Казаки устали от долгих скитаний, от жизни впроголодь и от ожидания затаенной опасности. Все настойчивей говорили они о возвращении. И хоть не был Атласов человеком мягким, но уступил. Понимал, как правы казаки.
2 июля 1699 года в Анадырь вернулось всего 15 казаков и 4 юкагира. Прибавление в государеву казну было не слишком большим: соболей 330, красных лисиц 191, лисиц сиводушатых 10, «да бобров морских камчадальских, каланами называемых, 10, и тех бобров никогда в вывозе к Москве не бывало», сообщил в одной из отписок якутскому воеводе анадырский приказчик Кобылев. Но прежде того написал: «…пришел в Анадырское зимовье из новоприисканной камчадальской землицы, с новые реки Камчатки, пятидесятник Володимер Отласов…»
За пять лет (1695–1700) Атласов прошел больше 11 тысяч километров.
Из Якутска Атласов отправился с докладом в Москву. По пути, в Тобольске, он показал свои материалы С.У. Ремезову, составившему с его помощью один из детальных чертежей полуострова Камчатка. В Москве Атласов прожил с конца января по февраль 1701 года и представил ряд «скасок», полностью или частично опубликованных несколько раз. Они содержали первые сведения о рельефе и климате Камчатки, о ее флоре и фауне, о морях, омывающих полуостров, и об их ледовом режиме. В «скасках» Атласов сообщил некоторые данные о Курильских островах, довольно обстоятельные известия о Японии и краткую информацию о «Большой Земле» (Северо-Западной Америке).
Он дал также детальную этнографическую характеристику населения Камчатки. Академик Л.С. Берг писал об Атласове: «Человек малообразованный, он… обладал недюжинным умом и большой наблюдательностью, и показания его… заключают массу ценнейших этнографических и географических данных. Ни один из сибирских землепроходцев XVII и начала XVIII веков… не дает таких содержательных отчетов».
«Скаски» Атласова попали в руки царю. Петр I высоко оценил добытые сведения: новые дальние земли и моря, сопредельные с ними, открывали новые дороги в восточные страны, в Америку, а России необходимы были эти дороги.
В Москве Атласова назначили казачьим головой и снова послали на Камчатку. В те времена еще несколько групп казаков и «охочих людей» проникли на Камчатку, построили там Большерецкий и Нижнекамчатский остроги и принялись грабить и убивать камчадалов.
Когда сведения о камчатских бесчинствах достигли Москвы, Атласову было поручено навести на Камчатке порядок и «прежние вины заслуживать». Ему предоставлялась полная власть над казаками. Под угрозой смертной казни ему велено действовать «против иноземцев лаской и приветом» и обид никому не чинить. Но Атласов не добрался еще и до Анадырского острога, как на него посыпались доносы: казаки жаловались на его самовластие и жестокость.
Камчатка. Река Авача
На Камчатку он прибыл в июле 1707 года. А в декабре казаки, привыкшие к вольной жизни, взбунтовались, отрешили его от власти, выбрали нового начальника и, чтобы оправдаться, послали в Якутск новые челобитные с жалобами на обиды со стороны Атласова и преступления, якобы совершенные им.
Между тем якутский воевода, сообщив в Москву о жалобах на Атласова, направил в 1709 году на Камчатку приказчиком Петра Чирикова с отрядом в 50 человек. Чириков с 50 казаками усмирил восточных камчадалов и снова наложил на них ясак. К осени 1710 года из Якутска прибыл на смену Чирикову Осип Миронович Липин с отрядом в 40 человек.
Так на Камчатке оказались сразу три приказчика: Атласов, формально еще не отрешенный от должности, Чириков и вновь назначенный Липин. Чириков сдал Липину Верхнекамчатск, а сам в октябре поплыл на лодках со своими людьми в Нижнекамчатск, где хотел перезимовать. Липин в декабре также по делам прибыл в Нижнекамчатск.
В январе 1711 года оба возвращались в Верхнекамчатск. По дороге взбунтовавшиеся казаки убили Липина. Чирикову они дали время покаяться, а сами бросились в Нижнекамчатск, чтобы убить Атласова. «Не доехав за полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет он его читать… Но они застали его спящим и зарезали».
Так погиб камчатский Ермак. По одной из версий, казаки явились к Атласову ночью; он наклонился к свече, чтобы прочитать принесенную ими фальшивую грамоту, и получил удар ножом в спину.
Сохранились две «Скаски» Владимира Атласова. Эти первые письменные сообщения о Камчатке являются выдающимися для своего времени по точности, ясности и многосторонности описания полуострова.
Российский путешественник, исследователь Камчатки. Академик Петербургской АН (1750). Участник 2-й Камчатской экспедиции (1733–1743). Составил первое «Описание земли Камчатка» (издано в 1756 году).
Сын солдата, Степан Крашенинников в 1724 году поступил в Московскую Славяно-греко-латинскую академию.
В конце 1732 года по указу Сената Крашенинников в числе 12 учеников старших классов был направлен в Петербургскую академию наук для подготовки к участию во Второй Камчатской экспедиции.
В Академии наук, проверив знания, отобрали пять лучших учеников, в число их попал и Степан Крашенинников. Несколько месяцев студентам читали лекции по географии, ботанике, зоологии и другим наукам. В августе 1733 года Крашенинников был отправлен при «академической свите в Камчатскую экспедицию». Далекое путешествие через Урал и Сибирь было для него первым. Ученые проводили в пути исторические, географические изыскания, изучали флору, фауну, интересовались бытом и жизнью населения. Степан Крашенинников помогал натуралисту Гмелину в сборе гербария.
Летом 1735 года Крашенинникова отправляют для изучения теплых источников на реку Онон. Совершив труднейшую поездку через горные таежные хребты, студент составил подробное описание этих источников.
В начале 1736 года из Иркутска Крашенинников снова отправился в большое путешествие. Он посетил и описал Баргузинский острог, а затем, переехав Байкал, осмотрел остров Ольхон и прямыми таежными тропами добрался до Верхоленского острога.
Из Иркутска «академическая свита» проехала на лошадях в верховья реки Лены и оттуда отправилась вниз по великой сибирской реке в Якутск. Крашенинников принимал участие в описании Лены, совершил поездку вверх по Витиму и для осмотра соляных источников ездил в бассейн Вилюя. После каждой поездки он в подробных рапортах давал описание своего пути.
В Якутске Камчатская экспедиция зазимовала.
Впереди была самая трудная часть путешествия – изучение Камчатки. Сославшись на плохое здоровье, академики отказались от поездки, написав в Петербург, что с исследованием Камчатки справится один Крашенинников, а им и в Сибири хватит работы.
Летом 1737 года академики отправили Крашенинникова на Камчатку, пообещав, что вслед за ним тоже прибудут туда. Они даже поручили ему выстроить для них дом в Большерецком остроге.
Труден был путь от берегов реки Лены до Охотска. Кони вязли в трясине болот, преодолевали горы. Наконец, через полтора месяца караван спустился к Тихому океану.
По приезде в Охотск Крашенинников сразу же взялся за изучение края. Он приступил к исследованию приливов и отливов, организовал метеорологические наблюдения, привел в порядок свой дневник, составил списки ламутских родов, изучал флору и фауну в окрестностях города. Перед отъездом на Камчатку он направил в Якутск рапорт, в котором описал тракт из Якутска в Охотск и дал описание зверей, птиц и некоторых наиболее интересных растений.
4 (16) октября 1737 года молодой ученый на маленьком судне «Фортуна» отправился на Камчатку. Во время жестокого шторма судно чуть не погибло. «Фортуна» добралась до западных берегов Камчатки, но во время шторма судно было выброшено на мель. Из устья реки Большой на батах (долбленых лодках) Крашенинников поднялся вверх по реке до Большерецкого острога – центра управления Камчаткой.
Начались годы напряженного исследовательского труда. Приступая к изучению Камчатки, молодой ученый прежде всего составил план географического описания Камчатского полуострова, а для изучения народа, его быта, промыслов решил собрать все сведения «о вере, житии и о прочих поведениях жителей». Десятки, вернее, сотни вопросов были поставлены в 89 параграфах инструкции, переданной ему академиками при отъезде из Якутска. Столько же вопросов, а может быть больше, возникло перед ученым с прибытием на Камчатку. Исследовательскую работу, которой хватило бы на несколько экспедиционных отрядов, пришлось выполнять одному.
Составляя историю Камчатки с момента прихода русских на полуостров, Крашенинников разыскивает самых старых ее жителей. Местные старожилы рассказали ему о первых русских поселенцах на полуострове, о вере, праздниках, свадьбах и о прочих сторонах быта народа.
Крашенинников подбирает себе помощников из местных служилых людей. Степан Плишкин, которого студент научил ведению «метеорологических обсерваций», был одним из первых его помощников. Когда Плишкин мог уже самостоятельно вести метеорологические наблюдения, Крашенинников оставил его в Большерецке, а сам на собачьих нартах в январе 1738 года выехал исследовать горячие ключи на притоке реки Бааню.
«Будучи у горячих ключей, сочинил я описание оным ключам на латынском языке и зделал план, а теплоту оных освидетельствовал термометром, которое описание и план при сем репорте прилагаются», – писал Степан Петрович после этой поездки, отсылая очередное донесение ученым в Якутск.
От горячих ключей Крашенинников отправился к Авачинской сопке. Из-за глубокого снега и густых лесных зарослей не удалось подъехать к самой горе и пришлось наблюдать извержение вулкана издали. «Помянутая гора, – писал он, – из давных лет курится беспрестанно, но огнем горит временно. Самое страшное ее возгорение было в 1737 году, по объявлению камчадалов в летнее время, а в котором месяце и числе, того они сказать не умели; однако ж, оное продолжалось не более суток, а скончалось извержением великой тучи пеплу, которым около лежащие места на вершок покрыты были».
Во время этой поездки ученый приобрел у местных жителей много интересных вещей: костяной топор, деревянное огниво, каменную иглу для пускания крови. По приезде в Большерецкий острог местные служилые передали молодому ученому медный компас в виде часов, листы меди и «книжку на четверте листа, незнаемым языкам писанную, которая состоит из листов 73». При описании этих вещей Крашенинников упоминает, что они были найдены на японских разбитых судах. Эти предметы японского происхождения впоследствии послужили основанием первой японской коллекции при Академии наук.
Отправив 10 (22) марта 1738 года Степана Плишкина с толмачом Михаилом Лепихиным в «Курильскую землицу» (на Курильские острова) за сбором материала, Крашенинников сам уезжает на юг Камчатки, где исследует горячие ключи на реке Озёрной.
Через два дня по приезде Крашенинникова в Большерецк вернулся Плишкин. Он побывал на мысе Лопатке, откуда ездил на первый и второй Курильские острова. Плишкин привез также много интересных экспонатов: чучела животных, предметы быта и другие вещи. Вместе с ним приехали два жителя Курильских островов. От них Крашенинников узнал об этих дальних островах, составил словарик слов языка островитян и расспросил об их обычаях и вере. Посылая рапорты в Якутск, студент заодно отправляет собранные экспонаты: образцы трав, чучела зверей и птиц, «иноземческое платье» и предметы домашнего обихода.
Крашенинников проводит на Камчатке сельскохозяйственные опыты; весной он сеет разные травы и ячмень, сажает овощи.
Развивая кипучую исследовательскую деятельность, молодой ученый живет в страшной нужде. В одном из писем он пишет: «Я ныне в самую крайную бедность прихожу, оставшей провиант весь издержался, а вновь купить негде, а где и есть, то ниже пяти рублев пуда не продают, а у меня деньги все вышли… А одною рыбою хотя здесь и в долг кормить могут, однакож к ней никак привыкнуть по сие время не мог… То покорно прошу о присылке ко мне провианта, и о произведении здесь жалованья милостивейшее приложить старание, чтоб мне здесь не помереть голодом».
29 ноября (11 декабря) 1738 года Крашенинников отправился в большую поездку по Камчатскому полуострову. Приехав в начале декабря в Верхне-Камчатский острог, ученый оставался в нем около месяца. Собирая исторический материал, он просмотрел ясачные книги, челобитные и записал рассказы русских старожилов.
Из Верхне-Камчатского острога Крашенинников, продолжая маршрут, отправился в Нижне-Камчатский острог, где организовал метеорологические наблюдения. Рассказы русских старожилов об истории острога, о его разорении восставшими камчадалами – все это было записано любознательным ученым. Промышленники рассказали о птицах и зверях, сообщили интересные географические сведения о реках, впадающих в Тихий океан, от реки Камчатки до Чукотского мыса.
Во время поездки на теплые ключи он побывал у Ключевской сопки, про которую впоследствии писал: «Камчатская гора (Ключевская сопка)… всех, сколько там ни есть, гор выше… Дым из верху ее весьма густой идет беспрестанно, но огнем горит она в семь, в восемь и в десять лет; а когда гореть начала, того не запомнят».
Степан подробно описал все реки и речки, впадающие в океан, горячие ключи, населенные пункты.
18 (30) марта 1739 года Крашенинников из Нижне-Камчатского острога отправился в обратный путь в Большерецк. Маршрут он выбрал другой – по восточному берегу полуострова ехал до Паратунки (острог, расположенный южнее Авачинской сопки), а затем пересек полуостров и вышел на западное побережье.
…Осенью 1739 года Крашенинников снова отправляется в далекое путешествие по полуострову. На лодке он поднимается вверх по реке Быстрой, с верховья ее перебирается к верховьям реки Камчатки и по ней опять плывет до Нижне-Камчатского острога. Здесь ученый записал со слов ведущего метеорологические наблюдения Василия Мохнаткина и его спутника подробные сведения о северном сиянии, которое было хорошо видно в марте 1739 года.
Путешествуя по Камчатскому полуострову, ученый останавливался в селениях ительменов, интересовался жизнью и бытом народа, у которого в то время сохранялся первобытно-общинный строй. Основными занятиями ительменов были охота и рыбная ловля, они не знали железа и пользовались орудиями из камня и кости. Огонь они добывали при помощи деревянного огнива.
С устья реки Караги путешественник пересек перешеек Камчатского полуострова, проехал по западному побережью до реки Тигиль и оттуда 14 (26) февраля 1740 года прибыл в Нижне-Камчатский острог. Весь круговой маршрут по северной части Камчатки Крашенинниковым был точно описан. Много внимания он уделил изучению жизни и быта коряков.
В начале июня вместе с очередным, десятым рапортом, студент отправил через Охотск собранные шкуры зверей, чучела птиц, рыб и «иноземческое» платье.
В августе Крашенинников совершил двухдневную поездку на реку Начилову за жемчужными раковинами, а в конце месяца тяжело заболел, «так что временами сидеть не мог».
20 сентября (2 октября) 1740 года прибыли на Камчатку для участия в плавании Беринга и Чирикова к берегам Северной Америки адъюнкт Академии наук Георг Стеллер и астроном Делиль де ла Кройер.
Крашенинников, поступив в распоряжение Стеллера, сдал ему книги и прочие казенные вещи, передал материалы обсервации, дневники и находившихся в его ведении служилых людей.
Оставаясь на Камчатке зимой 1740 года, Крашенинников совершил последнюю поездку по полуострову. Основной ее целью было изучение быта коряков.
10 (22) декабря исследователь добрался до Верхне-Камчатского острога. В дороге он наблюдал землетрясение – точно от сильного ветра зашумел лес, земля затряслась, горы заколебались, лавины снега покатились в долины. Пробыв неделю в Верхне-Камчатском остроге, ученый наблюдал также «возгорание Толбачинской сопки» и собрал об этом подробный материал.
По прибытии в Нижне-Камчатский острог Степан Петрович вынужден был отложить поездку к корякам, которые, по полученным сведениям, подняли восстание. Прожив здесь до 4 (15) февраля 1741 года и собрав важнейшие сведения об этом народе, Крашенинников отправился в обратный путь и 8 (19) марта прибыл в Большерецк.
Этой последней поездкой заканчивается научная работа студента Степана Крашенинникова на Камчатке.
В феврале 1743 года, почти через десять лет, студент академии Степан Крашенинников вернулся в Петербург. В его черновом журнале мы найдем подсчеты путей и дорог: 25 тысяч 773 версты прошел он и проехал по Сибири и Камчатке.
В апреле 1750 года Степана Петровича Крашенинникова утвердили «по кафедре истории натуральной и ботаники» в звании профессора академии. Через два месяца его назначили ректором академического университета и инспектором академической гимназии.
За годы работы в Академии наук Крашенинников сблизился и подружился с Михаилом Васильевичем Ломоносовым.
В 1752 году книга ученого-путешественника «Описание Земли Камчатки» поступила в типографию. Однако напряженный труд и вечная нужда подорвали его здоровье. 25 февраля 1755 года Степан Петрович Крашенинников скончался.
«Описание Земли Камчатки» вышло в свет уже после смерти автора. Этот замечательный труд, войдя в сокровищницу русской культуры и науки, был переведен на немецкий, английский, французский и голландский языки. Долгое время это двухтомное сочинение было не только энциклопедией края, но и единственным трудом о Камчатке в европейской литературе.
Несколько раз с запада на восток и с севера на юг преодолевал просторы европейской части России. Неоднократно пересекал Уральский хребет и Западную Сибирь, объездил Алтай, много путешествовал по Забайкалью, Восточной Сибири и Якутии.
Эрик (Кирилл) Густавович Лаксман родился в городе Нейшлоте (Финляндия) 27 июля 1737 года. Нейшлот вместе со значительной частью Финляндии входил тогда в состав Швеции, а через пять лет после рождения Лаксмана был присоединен к России.
В литературе имеются разногласия по поводу национальности ученого (финской или шведской). Сам же Лаксман считал себя российским подданным. Первоначальное образование он получил в училище в Рантасальми, находившемся в шведской части Финляндии. С 1775 года Лаксман учился в гимназии в городе Борго. Именно тогда он начал собирать первые гербарии и коллекции минералов. По окончании гимназического курса, в том же 1757 году, Лаксман записался в число студентов университета в городе Або (в шведской части Финляндии). Но пробыл там всего лишь несколько недель, поскольку не мог заплатить за учебу.
В 1762 году Лаксман переезжает в Петербург и вскоре знакомится с известным ученым-географом и пастором Абюшингом, который был директором училища и пансиона, только что открытых при немецкой церкви св. Петра и Павла. Абюшинг помог Лаксману получить место воспитателя в пансионе и учителя естественной истории и ботаники в училище.
Но Лаксмана влекла к себе Сибирь, и он упорно и энергично добивается осуществления своего желания.
Вскоре возможность поехать туда появилась. В 1747 году Акинфий Никитич Демидов – владелец Горного округа Колывано-Воскресенских заводов, охватывавшего большую часть Томской губернии и часть Омской (примерно площадь нынешней Швеции), предпринял хитроумный маневр: он поднес Алтайские заводы в подарок лично императрице Елизавете Петровне. Огромный горнопромышленный район в бассейне верхнего течения реки Оби стал собственностью императорской семьи и поступил в ведение Кабинета ее величества.
Лаксман стал хлопотать о получении пасторской должности в Барнауле. Скоро начальник Кабинета ее величества сенатор Олсуфьев, в подчинении которого находилась государственная горно-заводская промышленность, удовлетворил просьбу Лаксмана.
2 января 1764 года Лаксман обратился в Канцелярию Академии наук с памятной запиской, в которой просил назначить его корреспондентом академии или адъюнктом ботаники в связи с предстоящим отъездом на Колывано-Воскресенские заводы. 19 января 1764 года он был избран корреспондентом академии.
15 марта 1764 года Лаксман приехал в Барнаул. Барнаул, со дня основания которого прошло всего около 30 лет, был в то время довольно большим населенным пунктом. Здесь располагалось управление горной промышленностью всего края, главный плавильный завод, на котором выплавляли ежегодно более 400 пудов чистого серебра и от 11 до 15 пудов золота. Здесь же располагался стекольный завод.
На Колыванских заводах и рудниках жило около 50 немцев протестантско-евангелического вероисповедания. Однако они были расселены на очень большом пространстве.
В течение первых месяцев своего пребывания в Барнауле Лаксман предпринимал небольшие экскурсии, во время которых описал нескольких представителей местной фауны и флоры.
С 1765 года, купив экипаж и лошадей, он получает возможность ездить уже с чисто научными целями по своему усмотрению. Круг поездок Лаксмана с каждым годом расширялся. Он то посещал селитряные пещеры близ крепости Бийск на р. Бие, то направлялся на юг Сибири, к Усть-Каменогорску. Лаксман совершает поездки и далеко на север, где в районе Томска и реке Чулым он находит каменный уголь.
После смерти жены Лаксман отправился в далекий путь к Аргунским рудникам. К Байкалу он приехал поздней осенью 1766 года, и так как ему надо было пересечь озеро, путешественник был вынужден ожидать, пока оно замерзнет. Вынужденную остановку Лаксман решил использовать для посещения горячих источников близ Усть-Турки.
Лаксман первым дал научное описание горячих минеральных источников в устье Турки, исследовал их химический состав, измерил температуру различных источников, а также нанес на карту их местонахождение.
Во время путешествия летом 1767 года Лаксман побывал и на Алтайских горах. Видимо, он был первым путешественником, приехавшим сюда с научной целью. Достигнув самой высокой вершины, естествоиспытатель определил ее высоту барометрическим способом. Одновременно Лаксман продолжал сбор коллекций сибирских насекомых и их изучение.
В начале 1769 года Лаксман был уже в Москве. Он усиленно работал над разбором коллекций, писал статьи для Трудов Вольного экономического общества и Записок Стокгольмской академии наук. Однако кабинетный труд был так чужд Лаксману, что он вскоре не выдержал и осенью 1769 года отправился в поездку по Олонецкой губернии. Сочинение Лаксмана «Экономические ответы, касающиеся до хлебопашества в лежащих около реки Свири и южной части Олонца местах» подводило итог поездке и содержало ответ на вопросы, составленные Обществом для собирания сведений о всех областях России. Эта сравнительно небольшая по объему статья поражает острой наблюдательностью, широкой осведомленностью и строго научным и точным подходом автора к сообщаемым сведениям.
Осенью 1778 года Лаксман предпринял первую поездку с целью «физико-топографического и экономического исследования» районов «Северных гор между морями Ледовитым и Балтийским». В июне 1779 года была начата вторая экспедиция в район Среднерусской возвышенности и на Север, которая закончилась в декабре того же года. Задачей второй экспедиции было изучение возвышенностей, образующих водораздел рек европейской части России, и ознакомление с горными породами и рудными месторождениями, а также с горнорудными и промышленными предприятиями этого района.
В июле 1779 года Лаксман, снабженный всеми необходимыми инструментами, с двумя старшими сыновьями – гвардейскими унтер-офицерами и солдатом Чирковым выехал из Петербурга к Новгороду.
19 июля экспедиция прибыла в Новгород, окрестности которого и древние памятники путники осматривали два дня. Затем по совету новгородского губернатора Сиверса двинулись вдоль берегов озера Ильмень, чтобы изучить соляные источники у Мшаги, известеобжигательные заводы у Сольцов на реке Шелони, каменоломни в Коростине. Лаксман писал: «Эти места принадлежат к прекраснейшим в Новгородской области. Почва здесь плодородна, значительные реки и ручьи, обширные поля с постепенно возвышающимися вершинами, прекраснейшие леса с множеством дубов и прелестными полянами разнообразятся шумящими водопадами, украшающими Сольцы.
Если в Южной Европе дикий виноград приносит тень и служит украшением домов, то здесь его заменяет хмель, обвивающийся вокруг деревьев и кустов».
Попутно Лаксман записывал и геологические наблюдения.
Экспедиция вернулась в Москву, откуда уже 6 сентября выехала в Тверь. Затем путешественник поехал «по необычайно каменистым и тряским наносам к Тихвину, Олонцу и Петрозаводску». По дороге ему представился случай изучить окрестности рек Сяси, Паши и Ояти. Посетив Петрозаводск, Лаксман 16 октября вышел в плавание вдоль восточного берега Онежского озера до его северного берега.
30 октября Лаксман прибыл в погост Сороку, лежащий на острове, образованном рекой Виг при впадении в Белое море. Здесь он оставался до конца ноября, совершая поездки вдоль морского побережья. 6 ноября он побывал в Кеми и в других местах.
Когда Лаксман вернулся из последней экспедиции к берегам Белого моря в Петербург, он был назначен на должность помощника главного командира Нерчинских заводов. В Сибири Лаксман провел более десяти лет – с 1781 по 1791 год.
В Нерчинск он прибыл в апреле 1781 года. Площадь его округа распространялась на 550 километров с севера на юг и на 500 километров с запада на восток. Неоднократно он выезжал и за границу своего округа. Такие путешествия щедро вознаградили неутомимого исследователя интересными и редкими находками. Именно в это время были найдены замечательные экземпляры бериллов и аквамаринов у рек Аргуни, Онона, Ингоды и Витима, оникс – на Яшме-горе у реки Аргуни, прекрасные штуфы порфира с реки Читы и др.
В 1784 году Лаксман назначается «минералогическим путешественником» при императорском кабинете. Его деятельность заключалась в поисках и доставке поделочных камней и самоцветов для царских дворцов. Тогда же Лаксман переселяется в Иркутск.
В 1795 году Лаксман отправился в свое путешествие в Бухарский эмират. Он должен был отправиться в Москву, а после установления санного пути двинуться в путь через Казань, Тюмень, Омск, Барнаул в Семипалатинск, откуда добраться до киргизских степей и дальше до бухарской границы. Но планам не дано было осуществиться.
У ямской станции Дресвянской, у реки Вагай, впадающей в Иртыш, в 118 километрах от Тобольска, 5 января 1796 года он умер. Тут же его и похоронили, на маленьком кладбище у реки Вагай. Смерть настигла его в дороге…
Исследователь Аравии. Создал первую карту восточной части Красного моря, первую карту и первое описание Йемена. В Месопотамии первым из европейцев посетил шиитские священные города Эн-Неджеф и Кербелу. Создал фундаментальный труд «Описание Аравии».
Карстен Нибур в 1761 году возглавил датскую научную экспедицию на Ближний Восток.
29 октября 1762 года члены научной экспедиции, посланной в Аравию королем Дании, высадились в маленьком порту Эль-Кунфида, на восточном берегу Красного моря. Их было пятеро: профессор Фредерик Кристиан фон Хавен, специалист по восточным языкам; профессор Петер Форскал, швед по происхождению, ученик великого ботаника Линнея, ему были поручены наблюдения, касающиеся естественной истории; врач Кристиан Карл Крамер, он должен был заниматься наблюдениями в области зоологии; Георг Гийом Бауренфейд, художник, ему было поручено зарисовывать образцы, собранные натуралистами, пейзажи, костюмы; и наконец Карстен Нибур, инженер, который должен был заниматься всякого рода географическими измерениями. С ними был слуга, швед по происхождению.
Из этих шести человек, покинувших корабль в октябрьский день 1762 года, в живых остался только один – Нибур.
По мнению Нибура, его спутники погибли от страшного истощения сил, вызванного слишком большим их нетерпением увидеть страну. Даже жара не останавливала их, и они подвергали себя страшным перегрузкам. Нибур же, оставшись один, стал вести образ жизни людей Востока. Это позволило ему сохранить здоровье, а кроме того, облегчило ему общение с аборигенами.
Сначала все пятеро ученых усердно занялись сбором информации. Затем, видя, что их путешествие проходит без всяких трудностей, рискнули разделиться и пошли каждый в свою сторону. Форскал в поисках растений направился к горным отрогам; Нибур решил обследовать прибрежный район – низменную и знойную Тихаму. Другие продвинулись в горы вплоть до Таизза и Забида. С наступлением жаркого сезона они вновь встретились в Бейт-эль-Факихе, а затем вернулись в Моху.
Здоровье участников экспедиции было подорвано тяжелым климатом низинных районов. Первым умер фон Хавен. Тогда остальные решили отправиться из Мохи в Таизз, где был более здоровый, горный климат.
Однако в этих районах местные жители встретили иностранцев настороженно, и путешественники намеревались вернуться в Моху, когда получили приглашение имама посетить его столицу, и двинулись по направлению к Сане.
Едва пройдя половину пути, они вынуждены были остановиться в Яриме, так как очень плохо почувствовал себя Форскал. Несколько дней спустя ботаник умер. Маленький отряд продолжал путь через Дамар и Хадафу до самой Саны, куда он прибыл 16 июля.
Имам принял их так же сердечно, как его предшественник принимал французов. Они могли осмотреть все, что хотели, и особенно интересовались многочисленной еврейской колонией в этом городе.
Но, чувствуя себя совершенно изнуренными, они через десять дней двинулись в обратный путь в Моху, минуя Бейт-эль-Факих и Забид. Некий английский купец согласился взять их на свое судно, идущее в Индию. Во время путешествия умерли Бауренфейд и слуга, а вскоре после прибытия – и Крамер. Нибур остался один.
Чтобы выполнить до конца свою миссию, он решил вернуться в Аравию, но на этот раз – в Оман. Описание его путешествий впервые было опубликовано в 1772 году. Заметки Форскала о флоре и фауне были изданы Нибуром отдельно в 1775 году.
Нибур находился в Аравии вместо предусмотренных двух-трех лет только 12 месяцев. Сам он осмотрел очень незначительную часть полуострова, более того, ту самую часть, которая лучше всего была известна европейцам, то есть Аравию «Кофейную» – от Мохи до Саны.
Тем не менее это путешествие значительно расширило знания об Аравии.
Нибур неплохо изъяснялся по-арабски, так как начал изучать этот язык еще до путешествия, а приехав, договорился с одним маронитом, знавшим итальянский язык, чтобы тот учил его разговорной речи. Он пытался завести знакомство с купцами и учеными и вообще с людьми самыми разнообразными, будь то еврей, бедуин, вероотступник-европеец – неважно кто, лишь бы он был в состоянии отвечать на вопросы.
Чтение «Описания Аравии» дает массу знаний об арабах, их социальных классах, родословных и знати; о религии, оттенках верований, разделяющих мусульман на секты (ортодоксов суннитов, шиитов и зейдитов); мести, карающейся законом, и легальном существовании кровной мести – причинах стольких войн между племенами; пище, жилье, обычае принимать и приветствовать друг друга, есть и одеваться; свадьбе, кастрации, обрезании; поэтах и ораторах, так почитаемых арабами, о мусульманских школах и университетах; о принятой хронологии, об астрономии и оккультных науках; о необычайных религиозных обрядах дервишей; о медицине и болезнях. Используя заметки своих спутников, Нибур говорит о продуктах и хозяйстве Аравии: металлах, драгоценных камнях; о деревьях и растениях; о сельском хозяйстве и животных.
Однако в центре его внимания оставалась география. Конечно, Нибур не мог дать карту всей Аравии, потому что он прошел со своими измерительными инструментами лишь весьма незначительную ее часть. Но для каждого из пройденных им районов он составил отдельные карты, существенно дополнявшие прежние.
В тех случаях, когда Нибур не мог нанести на карту какие-то районы полуострова, он не упускал возможности приобрести хоть какие-нибудь знания об их характере и первым представил европейским читателям описание этих районов.
Лучше всего он был знаком с Йеменом. Нибур описывает как богатые, так и бедные его области, его города, ярмарки, крепости и деревушки. Нибур впервые дал представление о политической карте Йемена, являвшего собой в то время настоящую мозаику из независимых княжеств. Собственными землями обладал, конечно, и имам, резиденция которого находилась в Сане, но его владения не превышали 48 лье в длину и 20 – в ширину. Кроме столицы в них входили порты Красного моря и часть прибрежного района – Тихамы.
В Омане он видел только Маскат, но ему известно, что склоны гор там изобилуют всеми видами фруктов, что оттуда экспортируют большое количество фиников, что рыбы там в море – видимо-невидимо.
Остров Бахрейн, в котором, как полагали, насчитывалось 365 городов и деревень, на самом деле имел лишь один укрепленный город и 40–50 деревень. Известность ему приносила добыча жемчуга (известно, что сегодня он знаменит своим «черным золотом» – нефтью). Оттуда Нибур отправляется, наконец, в Хиджаз, прибрежную область Красного моря и область священных городов – Мекки и Медины.
Центральная Аравия – страна кочующих бедуинов. Там не протекает ни одна река, и воду можно найти только в колодцах. Лучшую часть этой территории занимает Неджд, где есть горы, города и деревни и где правят местные шейхи.
В 1745 году сын Абд аль-Ваххаба, основателя ваххабизма, пообещал сыну Сауда завоевать Аравию в обмен на обещание последнего всю свою власть и оружие поставить на службу ваххабитам.
Когда Нибур проезжал по Месопотамии, 20 лет уже минуло с тех пор, как пророк и шейх воевали с целью привести соседние города и бедуинские племена к повиновению Ибн Сауду и сделать их сторонниками религиозной реформы Ибн Абд аль-Ваххаба.
Нибур показал плачевное состояние священных городов, вызвавшее негодование Мухаммеда Ибн Абд аль-Ваххаба и побудившее его к проведению реформы. Одна из заслуг Нибура в том, что еще при зарождении ваххабизма он предвидел всю серьезность последствий, которые может вызвать это религиозное движение, и дал об этом Европе реальное представление.
Через Сирию, Палестину и Кипр он в 1767 году вернулся в Данию.
В свое время, когда Французская академия получит от отправляющегося в Египет Наполеона поручение организовать и послать вместе с ним экспедицию ученых, труд Нибура послужит эталоном для выполнения этого поручения. Но эталоном станет не только книга Нибура. Ему самому удалось занять такую позицию во взаимоотношениях с арабами, избрать такую линию поведения, которые и поныне могут научить многому.
В Аравии и Иране, на южное побережье которого он прибыл в январе 1765 года, он особенное внимание уделил развалинам древних городов, в том числе Персеполя, где точно скопировал ряд клинописных надписей. Их изучил в начале XIX века Георг Гротефенд – немецкий ученый, положивший начало дешифровке древнеперсидской клинописи.
Нибур первым сделал точные астрономические определения многих пунктов Аравийского полуострова и Южного Ирана, составил планы посещенных им крупных городов и карты приморских областей, в частности, первые точные карты Красноморского побережья Аравии и всего Йемена. Он дал географическое описание Йемена, которым в Европе пользовались до конца XIX века как наиболее содержательным и полным.
Шотландский купец, агент Северо-Западной пушной компании. В 1789 году исследовал реку Невольничья, Большое Невольничье озеро, открыл реку, горы, низменность и залив, названный его именем, горы Франклин и хребет Ричардсон. В 1792–1794 годах дважды пересек Северную Америку.
Пятнадцатилетним юношей Александр Макензи оказался в гуще событий, связанных с освоением западных канадских земель. К этому времени многое уже было известно о западе и северо-западе Канады, но еще больше оставалось неизведанным.
Прослужив пять лет в Монреале, Макензи в роли торгового агента Северо-Западной компании попадает в район озера Сент-Клэр, что лежит между великими озерами Эри и Гурон. Через год его посылают в верховья реки Черчилл, а в 1787 году он прибыл к озеру Атабаска, чтобы сменить здесь Питера Понда. Вместе с Александром был его двоюродный брат Родерик Макензи, упросивший взять его с собой в это путешествие. Они провели вместе зиму, и Александр при участии Понда составил план дальнейшего исследования «реки Кука».
В 1788 году по поручению Александра Родерик построил близ устья реки Атабаски форт Чипевайан (в 1804 году перенесенный в устье), где оба перезимовали. 3 июня 1789 года, оставив Родерика временным начальником форта, Александр Макензи выступил с 12 спутниками в речной поход на челнах из березовой коры. Он поставил себе целью выяснить, существовало ли водное сообщение между Большим Невольничьим озером и Северным океаном. Проводником экспедиции стал индеец чипевайан по прозвищу «Английский вождь», принимавший участие в походе Херна к Северному Ледовитому океану.
9 июня они достигли Большого Невольничьего озера, почти сплошь покрытого льдом; только у самого берега виднелась узкая полоса чистой воды. Вскоре под дождем и при сильном ветре лед начал разламываться, но так медленно, что для пересечения на челнах понадобилось около двух недель. Еще шесть дней Макензи потратил на поиски дальнейшего пути: северный берег Большого Невольничьего озера очень расчленен, особенно на северо-западе, где река Мариан впадает в длинный и узкий залив Норт-Арм.
На некоторых картах было показано, что она впадала в Тихий Океан, и есть основания думать, что Макензи разделял эту точку зрения. Лишь 29 июня он нашел могучий поток, вытекающий из западного угла озера на широте «реки Кука» и несущий свои воды на запад. В 350 километрах от озера река круто повернула на север и вступила в горную область. С левой стороны к ней подходили высоты (горы Макензи), с правой – другие высоты (горы Франклин), которые прерывались затем широкой долиной полноводного восточного притока. Макензи не стал исследовать этот поток, уводивший его в сторону от основной цели. Наконец главная река вышла на низменность, но на западе виднелись горы, простирающиеся в меридиональном направлении (горы Ричардсон).
10 июля Макензи записал: «Совершенно ясно, что река эта впадает в Великое Северное море». Еще три дня он спускался по текущей в низких берегах реке, от которой отходили по обе стороны многочисленные рукава. Вместо индейских поселков, ранее изредка встречавшихся на ее берегах, кое-где видны были жилища эскимосов. 13 июля с холма одного из островов дельты путешественник увидел на западе полосу открытого моря – залив Макензи моря Бофорта, а на востоке – забитый льдом залив (может быть, озеро Эскимо). Ночью при незаходящем солнце он наблюдал прилив, утром видел, как в западном заливе играли в воде киты. Несомненно, он достиг Северного Ледовитого океана. 16 июля он повернул обратно; подъем по реке, естественно, отнимал значительно больше сил, и отряд двигался в два раза медленнее.
Поход к Северному Ледовитому океану Макензи закончил 12 сентября 1789 года в форте Чипевайан, пройдя за 102 дня почти 5 тысяч километров.
Великий поток, вытекающий из Большого Невольничьего озера и впадающий в море Бофорта, получил название реки Макензи; это нижний участок (около 1700 километров) огромной водной артерии, известной под именем Атабаска. Как позднее доказал геодезист Питер Фидле, река берет начало в Передовом хребте Скалистых гор; ее продолжение, река Невольничья, имеет в длину менее 500 километров между озерами Атабаска и Большое Невольничье; а общая длина всей системы Атабаска – Макензи – 4600 километров, с площадью бассейна 1 миллион 760 тысяч квадратных километров.
После своего путешествия Александр Макензи провел еще два года на Атабаске и затем вернулся на родину. Там он пополнил свои знания по топографии и географии и подготовился к новому большому путешествию; цель его была отыскать западный речной путь, ведущий от озера Атабаска к Тихому океану.
В 1792 году Макензи начал свой новый поход. Он высадился на берег реки Святого Лаврентия и уже разведанными путями прошел до форта Чипевайан на озере Атабаска, где Родерик Макензи приготовил все необходимое и подобрал людей для нового путешествия. Александр Макензи выбрал для исследования большую реку Пис-Ривер, впадающую с запада в Невольничью у ее выхода из озера, так как надеялся, что, поднимаясь вверх по ней, можно близко подойти к Тихому океану. Сначала он не очень тревожился, когда примерно в 100 километрах от устья долина реки повернула на юго-запад, но затем испытал горькое разочарование: долина поворачивала прямо на юг.
Так он и плыл вверх по реке, пока не достиг 56° с. ш. Было уже позднее время года – середина октября, и Макензи остановился на зимовку в новом форте близ устья Смоки-Ривер.
Весной 1793 года, когда река вскрылась, Макензи отослал большую часть людей с грузом мехов в форт Чипевайан, а сам 9 мая двинулся вверх по Пис-Ривер. С ним было еще девять человек, в том числе его помощник и земляк Александр Маккай.
До устья Смоки-Ривер главная река текла в восточном направлении, и путешественники, поднимаясь вверх по ее течению, продвинулись за девять дней на запад приблизительно на 250 километров в предгорной полосе. Затем начались трудности, так как они вступили в каньон длиной в 20 километров, за которым последовал другой, не такой длинный, но более узкий и высокий каньон, прорезанный в Передовом хребте Скалистых гор. В общем потребовалась неделя, чтобы преодолеть порожистый участок длиной около 40 километров.
За последним каньоном у 56° с. ш. и 124° з. д. путешественники достигли «развилины» – места, где Пис-Ривер составляется из двух рек, текущих вдоль западного подножия Передового хребта в прямо противоположных направлениях: с северо-запада Финлей и с юго-востока Парснип. По совету опытного индейца Макензи двинулся в южном направлении и поднялся по Парснипу до его истока. После разведки оказалось, что на юге, за коротким и удобным волоком, течет какая-то небольшая река в западном направлении. Она довела отряд до Фрейзера – большой и судоходной реки. Вскоре эта река повернула на юг. Макензи надеялся спуститься по ней к Тихому океану и продолжал путь на челне. Сначала горы (Карибу) подходили к берегу только с левой стороны, но затем река вступила в ущелье, все более суживающееся. Индейцы предупредили его, что дальнейшее плавание невозможно из-за опасных порогов.
На берегу Фрейзера путешественники построили новый челн для обратного пути, оставили его в укромном месте и зарыли поблизости часть своих припасов. Затем восемь человек двинулись на запад, каждый с двухпудовым грузом на спине. Они поднялись по одному из правых притоков Фрейзера (Уэст-Род?) и перевалили относительно невысокий водораздел, за которым в западном направлении текла какая-то река (вероятно, Дин). По многим признакам Макензи убедился, что теперь уже, несомненно, находится на тихоокеанском склоне великого северо-американского нагорья. Сухой климат внутренних областей Канады и нагорья сменился влажным, сравнительно низкорослый хвойный лес – деревьями-гигантами. Дичи было мало, зато реки буквально кишели рыбой.
Индейцы-проводники вели путников по проторенным дорогам. Часто встречались поселки с большими домами, выстроенными из неотесанных бревен, но украшенными резьбой и размалеванными фигурами. У встречных индейцев и в их домах канадцы видели – вероятно, с сердечным сокрушением – европейские товары (русские, испанские, «бостонские»). Когда Макензи и его спутники вышли к низовью той реки, долиной которой шли, их поразили огромные индейские челны, выдолбленные из стволов дерева, которое Макензи называет кедром (вероятно, гигантская туя, так называемый красный кедр). На одном из таких челнов индейцы из деревни, расположенной близ устья Дина (на реке Белла-Кула?), доставили путешественников мимо острова Кинг по извилистому фьорду к морю. 22 июля 1793 года в устье фьорда, у 52° с. ш., на отвесной скале Макензи сделал красной краской надпись громадными буквами (теперь они высечены на той же скале): «Александр Макензи из Канады, по суше, двадцать второго июля, одна тысяча семьсот девяносто три».
Завершено было первое пересечение всего северо-американского материка от Атлантического до Тихого океана, и притом в самой широкой его полосе – от залива Святого Лаврентия до залива Королевы Шарлотты.
24 августа того же, 1793 года Макензи и его спутники уже разведанными ими путями благополучно вернулись к тому форту на Пис-Ривер (у слияния со Смоки-Ривер), где они зимовали в 1792/93 году. В сентябре Макензи был у озера Атабаска, а в 1794 году вернулся в Монреаль, закончив второе пересечение северо-американского материка (теперь уже с запада на восток). В 1801 году в Лондоне вышла в свет его книга «Путешествие Александра Макензи из Монреаля через материк Северной Америки», с тех пор многократно переиздававшаяся и переведенная на ряд европейских языков.
При первом пересечении Северной Америки он проследил всю реку Пис-Ривер (1923 километров), перевалил Передовой и Береговой хребты Скалистых гор, открыв между ними Внутреннее плато и верхний участок течения реки Фрейзер. Тем же путем в сентябре 1793 года Макензи вернулся к озеру Атабаска, а после зимовки прибыл в 1794 году на реке Святого Лаврентия, совершив второе пересечение материка и пройдя в обоих направлениях более 10 тысяч километров.
Макензи был первым человеком после конкистадора Кавеса-де-Ваки, пересекшим северо-американский континент. Путь его пролегал по трудной местности, тем не менее Макензи всегда находил время, чтобы производить астрономические определения, которые он делал довольно точно. Русских промышленников, которых он надеялся встретить, он так и не видел, но индейцы рассказали ему о больших судах белых людей, и он только на несколько недель разошелся с топографическим отрядом Ванкувера. Макензи не только открыл огромную, до того неизвестную территорию, но и указал на ее экономическое значение и на ее нужду в новых путях сообщения.
Испанский путешественник. Побывал в Марокко (1804–1805). Путешествовал под именем Али-бея Эль-Аббаси. Определил географическое положение Мекки, описал дорогу от побережья до Мекки и Медины. Установил, что приморский хребет Эр-Риф отделен от Атласских гор долиной реки Себу. Автор книги «Путешествие Али Бея в Африку и Азию».
В январе 1807 года в Джидду прибыл весьма знатный паломник в сопровождении многочисленных слуг, которые расстелили в мечети молитвенный коврик их господина рядом с ковром имама. То был один из потомков Аббасидов, Али-бей аль-Аббаси. Никогда ни одному арабу не пришло бы в голову усомниться в том, что перед ним – мусульманин из знатного рода, погруженный в изучение западных наук и владеющий многими европейскими языками.
В действительности путешественника звали Доминго Бадья-и-Леблих. Он родился в Барселоне и получил хорошее образование. Изучал математику, географию, астрономию, физику, историю, музыку и преимущественно арабский язык. В 1801 году Доминго, получив тайное задание от испанского правительства, предпринял путешествие с научными целями в северо-западную Африку, где должен был подготовить переворот против султана Марокко. Чтобы устранить всякие сомнения относительно своей принадлежности к магометанству, он собственноручно совершил над собой обряд обрезания и, изготовив себе на имя Али-бея, родственника пророка, родословные грамоты, снабженные всеми необходимыми печатями и подписями, высадился под этим именем в Танжере. Отсюда он направился в Марокко. Население приняло его восторженно, а султан Мулей Солиман отнесся к нему как к другу и брату. Испанский король Карл IV отказался платить за доверие неблагодарностью и отозвал Али-бея. Таким образом, переворот не состоялся.
Он отправился из Марокко в Александрию, куда приехал в 1806 году и где встретился с Шатобрианом. Бадья-и-Леблих был принят некоторыми знатными особами Парижа и Лондона.
У испанского путешественника были весьма совершенные измерительные приборы: гигрометр, секстант, телескоп и т. д. Он обогатил географическую науку точными данными, отметив с помощью астрономических наблюдений широты различных пунктов в Красном море, где он побывал: Янбо, Джидды и других, а также приблизительную широту Медины, где он не был, и точную широту Мекки. Впервые была измерена широта пункта, расположенного во внутренней части полуострова. Он описал с точки зрения геологии горы между Янбо и Мединой, то сланцеватые, то из вулканических пород. Кроме того, он собирал растения и насекомых. К сожалению, он вынужден был в опасной ситуации уничтожить свою коллекцию насекомых, дабы не возбудить на свой счет подозрений.
Али-бей первым подробно рассказал Западу о паломничестве в Мекку, которое он увидел глазами мусульманина.
Местоположение храма обозначено с точностью. Судя по описаниям, мечеть и ее главная часть – Кааба находились там же, где и сейчас. Большую мечеть Али-бей описывает как огороженное пространство почти прямоугольной формы, образованное роскошно украшенными галереями с тройным рядом сводов (своды ряда, находящегося со стороны двора, были увенчаны маленькими куполами); поддерживались же своды колоннами с резными капителями.
Девятнадцать ворот открывают вход в эти галереи, и семь минаретов возвышаются над ними. Пол в храме земляной; чтобы сесть, на нем расстилают циновки. Но от галерей шесть дорог, мощенных крупным кварцевым камнем, ведут к центру, к первому кругу, вымощенному точно таким же образом: там стоят четыре здания: это молитвенные места, предназначенные для тех, кто выполняет четыре главных обряда правоверных мусульман. Два маленьких здания предназначены для совершения обрядов малекитов и ханбалитов, двухэтажное – для турок, отправляющих обряд ханефи. Наконец, терраса самого большого строения служит местом молений для шафиитов. («Малекиты», «ханбалиты», «ханифиты», «шафииты» – обозначения приверженцев различных толков в ортодоксальном исламе, названных по имени их основателей.)
Здесь же находятся колодец Земзем и маленькая комната, где собраны кувшины, которыми паломники черпают воду из колодца. Именно здесь хлопочут многочисленные служители во главе с «хозяином колодца». На маленькой террасе находятся два горизонтальных циферблата солнечных часов, указывающих время молитвы.
Согласно преданию, колодец этот был сотворен Господом, чтобы спасти от смерти Агарь и ее сына Исмаила, изгнанных Авраамом в пустыню. Из этого колодца в изобилии берут воду для питья и для кропления.
Разукрашенная арка, называемая Баб-эс-Салам, или Ворота спасения, ведет к центральному кругу, вымощенному мрамором. Справа от арки – Минбар, то есть кафедра для пятничных проповедей; она стоит на возвышении. Слева – Макам Ибрахим, что значит место Авраама; оно покрыто крышей, покоящейся на шести пилястрах. Половина заполненного таким образом пространства окружена решеткой, дверь которой закрыта на серебряный замок.
Наконец, в центре возвышается Кааба, покрытая до уровня мраморного цоколя черным покрывалом с расшитой золотом полосой. Покрывало меняют каждый год, причем старое режется на кусочки и раздается в качестве реликвий, а храм одевают новой «рубашкой», подаренной Каиром и привезенной караваном паломников.
Здание (во времена Мухаммеда оно было языческим храмом) – очень старое. Оно состоит из единственной комнаты с дверью, расположенной на высоте человеческого роста. Черный камень плотно вставлен в угол стены, ниже уровня двери; часть, выступающая из стены, оправлена в серебро.
Дав точные размеры черного камня, он добавляет: «Мы полагаем, что этот чудесный камень есть прозрачный яхонт, принесенный с небес Аврааму архангелом Гавриилом как божественный знак. Когда же коснулась его рука нечистой женщины, камень стал черным и непрозрачным. С точки зрения минералогии это глыба вулканического базальта, усеянная на срезе маленькими черепично-красного цвета кристалликами полевого шпата в виде точек, чешуек и ромбиков. Цвет самого базальта – черный, очень густой, как у бархата или угля, за исключением одной выпуклости, тоже слегка окрашенной красным».
Только Али-бею, единственному из жителей Запада, посетивших Мекку, удалось увидеть внутреннюю часть Каабы и участвовать в уборке храма – честь, которая предоставлялась лишь самому шерифу и немногим другим знатным лицам, им приглашенным.
Обряд «семи путешествий» между священными холмами Сафва и Меруа следовало совершить вслед за обрядом семи кругов вокруг Каабы, который паломники совершают, молясь на каждом шагу, целуя черный камень и убыстряя движение с каждым кругом.
Обязательную молитву совершают сначала в галерее на вершине Сафвы, затем на террасе Меруа. «Так как главная улица как раз и есть дорога, ведущая из Сафвы в Меруа, и в то же время – рыночная площадь, люди, которые там постоянно толпятся, значительно затрудняют передвижение паломников, идущих поклониться священным холмам».
На этой улице расположились лавочки цирюльников, так как обряд требует, чтобы паломник прежде всего обрил себе голову.
Паломничество включает в себя также восхождение на гору Арафат. Али-бей, отправившийся туда после полудня, описывает дорогу как «узкую ложбину между скалистыми гранитными горами, абсолютно лишенными растительности». Затем паломники приходят в деревню Мина, состоящую из единственной узкой улицы. «Первое, что замечаешь, входя в деревню, – это фонтан, напротив которого находится древняя постройка, созданная, как говорят, рукой дьявола».
Когда паломники приходят на небольшую равнину, на которой стоит мечеть, «они разбивают там лагерь, так как, согласно преданию, то же самое делал святой пророк всякий раз, когда он шел на Арафат».
Вся толпа собирается на этой небольшой равнине. Рано утром собравшиеся снова отправляются в дорогу и после трех часов пути по узкому ущелью приходят к подножию горы (как раз в это время ваххабиты сносили часовню на вершине горы). Четырнадцать больших бассейнов служат для питья и умывания.
«Именно на горе Арафат отец всех людей встретил и узнал нашу мать Еву после долгой разлуки; потому и гора называется Арафат, что значит узнавание. Полагают, что часовню, которую начали сносить ваххабиты, построил сам Адам.
После полуденной молитвы аасар, которую каждый совершает в своем шатре, необходимо, как того требует обряд, дождаться захода солнца у подножия горы». Когда же наступает закат, «начинается подлинный водоворот! Вообразите себе сборище людей, состоящее из восьмидесяти тысяч мужчин, двух тысяч женщин и тысячи маленьких детей, а также шестидесяти или семидесяти тысяч верблюдов, ослов и лошадей, которые с наступлением ночи одновременно стремятся как можно быстрее войти в узкую долину и буквально идут по головам друг у друга сквозь облако пыли и через лес пик, ружей и мечей.
Спешка эта, предписанная обрядом, объясняется тем, что вечернюю молитву Могареб нельзя совершать на Арафате, нужно непременно успеть дойти до Мосделифа, где в самую последнюю минуту сумерек, то есть полтора часа спустя после захода солнца, следует прочесть и ночную молитву асша». Лагерь разбивают в Мосделифе.
Рано утром на другой день паломники идут к следующей стоянке – в Мине. Там они направляются к «дому дьявола» и бросают в него по семь камней, произнося следующее: «Во имя Бога; Бог велик!»
На следующий день, опять-таки в Мине, после полуденной молитвы паломники отправились «бросить семь небольших камней, омытых в воде, в столб из камня или известняка шести футов высотой и почти двух футов в поперечнике, стоящий посреди одной из улиц Мины и, по преданию, также построенный дьяволом; я бросил еще семь камней в столб, похожий на предыдущий и возведенный тем же архитектором в сорока шагах от него; наконец, еще семь камней предназначались для лачуги, о которой было говорено выше».
На третий день, повторив эту же церемонию, Али-бей возвратился в Мекку. «Тотчас по приезде в город я отправился в храм и там, в доме Господнем, провел еще семь дней; затем, помолившись и испив воды Земзема, я вышел через сафвские ворота, дабы завершить паломничество семью путешествиями между Сафвой и Меруа, как и в ночь моего приезда…
В воскресенье 22 февраля почти все паломники отправились в расположенное на расстоянии одного лье к северо-западу от Мекки местечко Аамра, где находятся развалины старой мечети. Вначале там совершают молитву, затем недалеко от мечети с благоговением сооружают пирамиду из трех друг на друга поставленных камней. Вслед за тем все отправляются к жилищу подлого Абу Джахля, заклятого врага нашего святого пророка, и там со священной яростью проклинают его и бросают семь камней, ему предназначенных. Возвратившись в город, мы совершили семь кругов вокруг дома Господня и семь путешествий в Сафву и Меруа; теперь уже нечего было добавить к церемонии паломничества для нашего освящения».
Таким образом, с помощью Али-бея европейцам открылась тайна паломничества и жизни паломников во всей ее полноте. Али-бей наблюдал ваххабитов на самой заре их появления.
В самом деле, путешественник не успел пробыть в священном городе и нескольких дней, как «корпус армии ваххабитов вошел в Мекку, чтобы исполнить обряд паломничества и завладеть этим священным городом».
Али-бей, который после возвращения в Джидду решил отправиться в Медину, встретил по дороге караван служителей, изгнанных ваххабитами из святого места. Служители сообщили ему, что ваххабиты разрушили все украшения гробницы пророка, что они закрыли и опечатали все двери храма и что Сауд завладел несметными богатствами, накапливавшимися там на протяжении многих веков.
Хранитель сокровищницы уверил его, что цена одних лишь драгоценных камней и жемчуга не может быть определена никакой, даже самой высокой суммой.
Али-бею на себе пришлось испытать грубую манеру обращения, свойственную ваххабитам: отправившись в Медину с караваном вопреки запрещению новых хозяев святых мест, он был остановлен ими в нескольких лье от священного города. И пока дозорные были поглощены тем, что делили между собой его деньги и часы, он уничтожил свою коллекцию насекомых и растений, собранную за все время пути, так как она могла его скомпрометировать. После 24 часов страшных волнений паломники смогли лишь повернуть назад вместе с изгнанными из мечети служителями.
Али-бею оставалось вернуться в Каир, где его встретили самые знатные жители города и брат марокканского императора. Они устроили ему триумфальный прием, достойный его ранга.
В 1807 году Бадья-и-Леблих вернулся в Испанию, поступил на службу к королю Иосифу и в 1812 году был назначен префектом Кордовы. После падения Наполеона он переселился во Францию.
Рассказ о своих путешествиях Али-бей опубликовал в 1814 году в Париже и в 1816 году в Лондоне.
Назначенный послом в Индию, Бадья-и-Леблих под именем Али Отмана отправился из Парижа в Дамаск, присоединился к каравану паломников, но 30 августа 1818 года он внезапно умер от дизентерии в 120 милях от Дамаска, откуда направлялся в Мекку.
Немецкий исследователь Ближнего Востока. В 1802 году посетил Сирию и Палестину. Объездил Нижний Египет, Файюмский оазис и часть Ливийской пустыни (1807–1810). Умер во время путешествия по Аравии. Описание его путешествий увидело свет только в 1854–1859 годах.
Зетцен родился в Восточной Фрисландии, окончил университет в Гёттингене и стал советником-аудитором в одном из маленьких германских княжеств, тогда принадлежавших русскому императору. Он опубликовал несколько работ по статистике и по естественным наукам. Эти статьи обратили на него внимание правительства.
Зетцен мечтал о путешествии в Центральную Африку. Но прежде он хотел исследовать Палестину и Сирию.
Известный ботаник, превосходный наблюдатель и опытный арабист, Зетцен прежде всего заручился поддержкой фон Цаха, великого маршала Саксонского двора и издателя известного научного журнала «Географический и астрономический вестник». В то же время ему покровительствовало и русское правительство, для которого задуманное Зетценом путешествие в Переднюю Азию представляло значительный интерес.
Зетцен набрал побольше рекомендательных писем и в 1802 году отправился в Сирию.
Зетцен пересек всю Анатолию и в мае 1804 года прибыл в Халеб. Там он прожил почти год, занимаясь практическим изучением арабского языка, делая выписки из трудов восточных географов и историков и уточняя астрономическое положение Халеба. Кроме того, он собирал старинные рукописи и перевел множество народных песен и легенд.
В апреле 1805 года Зетцен выехал из Халеба в Дамаск. Сначала ему пришлось пересечь Хауранский и Джоланский округа, расположенные на юго-востоке от этого города. До него еще ни один европейский путешественник не посещал этих двух провинций, игравших довольно важную роль в истории евреев во времена римского господства и называвшихся тогда Ауранитис и Гаулонитис. Зетцен первым дал их географическое описание.
Мекка
Прежде чем посетить Декаполитанию, Зетцен объехал небольшую страну Леджу. О ней в Дамаске ходила дурная слава из-за хозяйничавших там бедуинов, но, по слухам, в этой области сохранилось много замечательных остатков древности.
«Часть Леджу, виденная мною, – говорит Зетцен в отчете, напечатанном в “Анналах путешествий”, – состоит, как и Хауран, из подчас очень пористого базальта и во многих местах представляет собою обширные каменистые пустыни. Селения – большей частью разрушенные – расположены на скалистых склонах. Черная окраска базальта, обвалившиеся башни, храмы и дома, полное отсутствие деревьев и зелени – все придает этим местам мрачный, унылый вид и наполняет душу каким-то смутным страхом. Почти в каждом селении находишь то греческие надписи, то колонны, то еще какие-нибудь другие остатки античной культуры (я списал, в числе других, надпись императора Марка Аврелия). Дверные створки здесь, как и в Хауране, делают из базальтовых плит».
По возвращении в Дамаск выяснилось, что найти проводника для путешествия по восточному берегу Иордана и вокруг Мертвого моря очень трудно. Наконец некий Юсуф-аль-Милки, исповедовавший греческую веру, в течение 30 лет торговавший с арабскими племенами и бывавший в областях, куда стремился Зетцен, согласился быть проводником ученого.
19 января 1806 года они выехали из Дамаска. Зетцен оделся в платье шейха и захватил с собой одежду, необходимые книги, бумагу для засушивания растений и набор лекарств, так как он выдавал себя за доктора.
Прибыв в Каир, ученый приступил к составлению «Памятной записки об арабских племенах в Сирии и в Аравии как Пустынной, так и Петрейской» – единственного труда, который он оставил в результате своего путешествия.
Два округа – Рашея и Хасбея, расположенные у подножия гор Хермон, в то время года еще увенчанных снегом, – были исследованы им раньше других, так как во всей Сирии они оставались пока наименее изученными.
По другую сторону этой горы путешественник посетил деревню Ашха, населенную друзами, резиденцию эмира – Рашею, а затем Хасбею, где остановился у ученого греческого епископа Шура или Шейда, к которому у него было рекомендательное письмо. Из Хасбеи Зетцен добрался до Банияса, старинной Кесарии Филипповой, теперь превратившейся в жалкую деревушку из двух десятков хижин. Остатки древней крепостной стены еще можно было различить, но от великолепного храма, воздвигнутого Иродом в честь Августа, уже не сохранилось и следа.
Река Банияс у древних считалась истоком Иордана; однако этого наименования заслуживает, скорее, река Хасбени, как самый большой приток его. Зетцен обследовал Хасбени, а также озеро Мерон, в старину называвшееся Самахонитис.
В этих местах его покинули все погонщики мулов, ни за что не соглашавшиеся идти с ним к мосту Дшир-Беат-Якуб; Зетцен расстался и со своим проводником Юсуфом, которого пришлось послать большой дорогой в Тиверию, а сам всего с одним арабом пешком отправился к этому опасному месту.
Зетцен не спеша осмотрел Тивериадское озеро и реку Вади-Шеммах. Таким образом он достиг Тиверии (называвшейся Табарией у арабов), где Юсуф дожидался его уже много дней.
Зетцен без особых препятствий продолжил свое путешествие по Декаполитании; однако, чтобы уберечься от алчных туземцев, ему пришлось переодеться нищим.
Драа, находящаяся несколько дальше, представляет собой груду заброшенных развалин. От зданий, которыми она когда-то была знаменита, ничего не осталось.
В следующем округе – Эль-Боттин – имеются тысячи выдолбленных в скалах пещер, где жили старинные обитатели этих мест. Почти так же обстояло дело и во время посещения Зетцена.
Сирия
Мукес был некогда – судя по многочисленным древним колоннам и саркофагам – большим богатым городом. Зетцен отождествляет Мукес с Гадарой, одним из второстепенных городов Декаполитании.
После округа Эль-Боттин Зетцен попал в округ Эдшлун. Вскоре он обнаружил обширные развалины Джераша, которые могут сравниться с руинами Пальмиры и Баальбека.
Зетцен считает, что Джераш не что иное, как древняя Герасса, город, до сих пор весьма неточно обозначавшийся на всех картах.
Затем путешественник перешел реку Нахр-эс-Зерка или, как ее называют еврейские историки, Ябок, образующую северную границу страны аммонитов, и проник в область Эль-Белька, когда-то цветущую, но теперь пустынную и заброшенную, где имеется только один город Эс-Сальт – древняя Аматуза. Потом Зетцен посетил Амман, который под названием Филадельфии славился среди городов Декаполитании; там еще можно было напасть на образцы древнего искусства. Дальше он побывал в Элеале – старинном городе аморитов, в Мадебе (ранее носившей название Мадба), на горе Неба, в Дибане и стране Керрак, родине моабитов. Затем он осмотрел развалины Раббы – древней резиденции правителей страны, называвшейся тогда Раббат, и, с превеликими трудностями перейдя гористую местность, прибыл в область Гор-эс-София, расположенную у южной оконечности Мертвого моря.
Стояла страшная жара, а идти приходилось по обширным солончаковым равнинам, не орошаемым ни одним ручейком. Наконец, 6 апреля измученный жаждой Зетцен прибыл в Вифлеем, а вскоре и в Иерусалим.
Вместе со своим проводником он прошел все земли, лежащие за Мертвым морем до самых границ Аравии, в поисках остатков древней Петры, города, напоминающего орлиное гнездо. Но оказалось, что найти проводника среди бедуинов невозможно.
За время своего путешествия Зетцен побывал в нескольких местах, которые до него не посещал ни один путешественник нового времени. Он собрал ценные сведения о свойствах воды Мертвого моря, исправил ошибки на самых точных картах, помог определить многие старинные города Переи и установил существование многочисленных развалин, свидетельствовавших о былом процветании, достигнутом этой страной при господстве римлян. 25 июня 1806 года Зетцен выехал из Иерусалима и морем вернулся в Акку.
Но Зетцен не хотел оставлять свои открытия незавершенными. Через десять месяцев он вторично объехал «Асфальтовое озеро» (Мертвое море) и во время этого второго путешествия пополнил свои первоначальные наблюдения.
Затем путешественник перебрался в Каир, где провел два года. Там он собирал восточные рукописи (большинство манускриптов, составляющих богатство библиотеки университета в Готе, куплено им), а также всевозможные сведения о внутренних областях страны.
Зетцен с его неутомимой жаждой новых открытий не мог долго предаваться даже относительному покою. В апреле 1809 года он окончательно покинул столицу Египта и через Суэц направился на Синайский полуостров, где рассчитывал провести некоторое время перед тем как двинуться в Аравию. Аравия была тогда мало известна, и ее посещали лишь купцы, ездившие туда для закупки «бобов Моха». Моха – крепость и порт в Йемене; области, примыкающие к этому городу, славятся своим кофе. До Нибура ее не посещала ни одна экспедиция научного характера.
Зетцену хотелось превзойти своего предшественника. Для достижения этой цели он не останавливался ни перед чем. 31 июля он всенародно объявил себя последователем ислама и через Суэц отправился в Мекку, намереваясь проникнуть туда под видом паломника. По пути в святой город Зетцен побывал в Джидде. Его чрезвычайно поразило скопление верующих и необыкновенное своеобразие этого города, существующего благодаря религиозному культу и ради него.
В конце концов путешественник вынужден был довольствоваться тем, что дошел до горы Синай по неизученной дороге, а потом проделал путь от Суэца до Каира. В Каире, чтобы получить возможность увидеть священные города, он выдал себя за мусульманина-прозелита, желающего завершить свое обращение путешествием в священные места. 3 июля 1809 года Зетцен публично принял мусульманство. Теперь он мог отправиться с караваном паломников из Каира в Мекку, куда прибыл 10 октября.
В одном из писем Зетцен оставил весьма красочное описание Мекки и толпы паломников. После Мекки он смог попасть в Медину, куда паломники отправлялись тайком, так как захватившие город ваххабиты запрещали «правоверным посещение всех мест паломничества, за исключением Мекки».
В Медине Зетцен начертил план города и сделал несколько рисунков.
Из Медины путешественник вернулся в Мекку, где, стараясь не привлекать к себе внимания, занялся изучением города и религиозных обрядов, а также астрономическими наблюдениями, давшими возможность определить местоположение столицы ислама. За два месяца он определил географическое положение города и начертил несколько планов.
23 марта 1810 года Зетцен вернулся в Джидду. Затем вместе с арабом, который в Мекке был его постоянным советчиком и руководителем, он отплыл в Ходейду, один из главных портов Йемена. Путешественник прибыл туда 8 апреля, в то самое время, когда все гавани принадлежали уже не имаму Йемена, а шерифу Абу-Ариша.
Ученый сообщает, что Бейт-эль-Факих «страшно разрушен». Он едет в Забид, все еще знаменитый своими учеными, но во многом лишившийся былого великолепия. Затем через города Хадджа он добирается до Дорана, где болеет целый месяц. Наконец, 2 июня Зетцен приезжает в Сану, столицу Йемена, которую он назвал прекраснейшим из городов Востока.
Оттуда путешественник намерен отправиться на поиски древних надписей, о которых было известно еще Нибуру. Так, он начинает разыскивать указанное Нибуром селение Хаддафа. Никто, однако, ничего не знал про это селение. Тогда Зетцен сам пускается в путь и доезжает до Зафара. Он называет его Дофаром и принимает за город, название которого якобы плохо понял Нибур. Согласно греческим авторам, это древняя столица химьяритских царей. Зетцен не видит там развалин, зато находит фрагменты надписей, двух – на камнях, попавших во вновь построенную стену, третьей – на камне, проданном ему позднее. Еще пять надписей он находит в Манкате, на камнях, заделанных в стену мечети.
Некоторое время спустя путешественник пишет одному из своих покровителей уже из Мохи и предлагает ему первым воспользоваться этой важнейшей находкой. Он посылает ему копии четырех надписей, которые ему удалось снять, не привлекая ничьего внимания (в действительности прочесть их оказалось невозможно), и чрезвычайно точное изображение камня, который он купил. Благодаря этому письму Европа познакомилась с химьяритской письменностью. (Под химьяритским письмом разумеется алфавитная письменность, на которой составлены надписи, найденные на территории Южной Аравии. Химьяр, собственно, область, располагавшаяся в древности на крайнем юго-западе Аравийского полуострова. Незадолго до начала нашей эры здесь было создано государство, распространившее вскоре свою гегемонию на всю Южную Аравию.)
Из Мохи Зетцен хочет подняться по суше до Центральной Аравии и Персидского залива, то есть вновь идет по дорогам внутреннего Йемена, по пути, который уже прошел однажды и где невозможно было идти, не возбуждая подозрений. Без сомнения, это было его ошибкой. У него находят и отнимают его коллекции под предлогом, что он пользуется трупами животных для совершения магических обрядов, из-за чего иссякают источники. Ученый спешит в Сану, чтобы пожаловаться имаму, но в декабре 1811 года неожиданно умирает в Таиззе. Полагают, что он был отравлен по приказу одного из властителей.
Работы Зетцена до середины прошлого столетия были опубликованы лишь в отрывках (в «Анналах путешествий» и в «Переписке барона Зака»). И только в 1858 году вышли в свет на немецком языке путевые дневники Зетцена, и то в неполном виде.
Немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник, иностранный почетный член Петербургской АН (1818). Исследовал природу различных стран Европы, Центральной и Южной Америки («Путешествие в равноденственные области Нового Света», т. 1–30, 1807–1834), Урала, Сибири. Один из основателей географии растений и учения о жизненных формах. Обосновал идею вертикальной зональности, заложил основы общего землеведения, климатологии. Произведения Гумбольдта оказали большое влияние на развитие эволюционных идей и сравнительного метода в естествознании.
Александр Гумбольдт родился в дворянской семье в Нижней Померании. Он получил хорошее образование. С 18 лет он слушал лекции в университетах Германии – во Франкфурте, Берлине, Геттингене, затем обучался геологии и горнорудному делу во Фрейбергской горной академии.
В 1789 году он совершил свое первое путешествие по Западной Германии, а затем по Рейну и написал свою первую научную работу о рейнских базальтах.
Уже в следующем году Гумбольдт объехал Голландию, Англию, Францию. Его спутник, натуралист Георг Форстер, в юности участвовал вместе со своим отцом во втором кругосветном плавании Джеймса Кука. В Лондоне Александр Гумбольдт и Георг Форстер познакомились с известным ученым Дж. Бэнксом, который сопровождал Кука в его первом кругосветном плавании.
Эти путешествия и встречи еще больше укрепили стремление Гумбольдта к исследованиям далеких стран. В 1792 году он поступил на службу и занялся горнорудным делом. Постоянно совершая поездки по рудникам Германии, Австрии, Швейцарии, он в то же время тщательно изучал ботанику, зоологию и физиологию.
В январе – мае 1799 года Гумбольдт и ботаник Эме Бонплан пересекли Испанию по маршруту Барселона – Мадрид – порт Ла-Корунья (на северо-западе страны). Гумбольдт стал первым исследователем Месеты, плоскогорья, занимающего большую часть Пиренейского полуострова. Во время путешествия он производил барометрические определения, заложив, таким образом, основу научных представлений об орографии полуострова. Он впервые указал границы плоскогорья и назвал его Месетой (от иберийского слова «площадь»).
В начале февраля 1799 года путешественники прибыли в Мадрид. Саксонский посланник свел Гумбольдта с испанским министром иностранных дел доном Луисом Урквихо, который, в свою очередь, помог устроить аудиенцию у короля. Монарх разрешил Гумбольдту провести исследования в испанских владениях в Америке и Тихом океане без каких-либо условий и обязательств. Местным властям были разосланы предписания оказывать путешественникам всяческое содействие. Гумбольдт и Бонплан получили паспорта и разрешение пользоваться астрономическими и геодезическими инструментами, снимать планы, определять высоты, собирать разнообразные коллекции.
В том же году Гумбольдт и Бонплан отплыли на корабле «Писарро» из гавани Ла-Корунья. «Моя главная цель, – писал он уже из Америки, – физика мира, строение земного шара, анализ воздуха, физиология растений и животных, наконец – общие отношения органических существ в неодушевленной природе, – эти занятия заставляют меня охватывать много предметов сразу».
Во время плавания Гумбольдт вел научную работу. Его интересовали морские течения, морские животные и растения, фосфоресценция моря.
На Канарских островах путешественники пробыли несколько дней, поднимались на Тенерифский пик, где занимались метеорологическими, ботаническими и прочими исследованиями. Наблюдая различные растительные пояса Пика-де-Тейде, меняющиеся по мере продвижения к вершине, Гумбольдт задумался о связи растительности с климатом. Впоследствии эти соображения были положены им в основу ботанической географии.
16 июля 1799 года ученые высадились на берегу Венесуэлы (порт Кумана).
Богатство и разнообразие тропической природы совершенно вскружило им головы. «Мы – в благодатнейшей и богатейшей стране! – писал Гумбольдт брату. – Удивительные растения, электрические угри, тигры, броненосцы, обезьяны, попугаи и многое множество настоящих, полудиких индейцев: прекрасная, интересная раса… Но еще прекраснее всех этих отдельных чудес общее впечатление этой природы – могучей, роскошной и в то же время легкой, веселой и мягкой…»
Из Куманы путешественники отправились в Каракас, столицу Венесуэлы, где пробыли два месяца. Затем они двинулись прямо на юг в сторону городка Апуре. Дорога шла через бесконечные травянистые степи, льяносы, прекрасно описанные Гумбольдтом в «Картинах природы». Ученые познакомились с «гимнотами» – электрическими угрями, которые очень заинтересовали Гумбольдта, так как он давно занимался электричеством животных.
Растительный и животный мир, геология и орография, климат – все в этой стране или почти все не было исследовано, так что путешествие Гумбольдта и Бонплана часто называют вторым – научным – открытием Америки.
В Апуре путешественники наняли пирогу с пятью индейцами. Днем они плыли в лодке, любуясь картинами дикой природы.
На шестой день плавания путешественники достигли реки Ориноко, где едва не погибли из-за сильного ветра и неопытности рулевого. Несколько дней они провели в миссии Атурес, осмотрели находящиеся поблизости водопады и отправились далее по Ориноко. Они поднялись по реке до места, где от нее отходит на юго-запад рукав Касикьяре, «не уступающий по ширине Рейну» и впадающий в Риу-Негру, приток Амазонки. Гумбольдт дал первое научное описание этого явления, и Касикьяре стали считать классическим примером бифуркации (то есть раздвоения) реки. Ученый установил, что бассейны великих рек Ориноко и Амазонки действительно взаимосвязаны.
Плавание по этому протоку было самой трудной частью путешествия. Путешественники спустились по Ориноко до Ангостуры, главного города Гвианы.
«В течение четырех месяцев, – писал Гумбольдт, – мы ночевали в лесах, окруженные крокодилами, боа и тиграми, которые здесь нападают даже на лодки, питались только рисом, муравьями, маниокой, пизангом, водой Ориноко и изредка обезьянами… Несмотря на постоянные перемены влажности, жары и горного холода, мое здоровье и настроение духа сильно поправились с тех пор, как я оставил Испанию. Тропический мир – моя стихия, и я никогда не пользовался таким прочным здоровьем, как в последние два года».
В ноябре 1800 года Александр и Эме выехали на остров Куба и провели несколько месяцев в Гаване, совершая вылазки в различные районы Кубы, изучая природу и политическое устройство Антильских островов. Затем путешественники переправились в Бразилию, поднялись по реке Магдалене до Онды, откуда проехали в Боготу. Архиепископ предоставил гостям экипажи, знатнейшие лица города с восторгом встречали путешественников. Конечно, в столь теплом приеме сыграла свою роль и благосклонность испанского правительства, оказанная Гумбольдту.
Посвятив довольно много времени изучению плато Санта-Фе, путешественники отправились в Кито через проход Квиндиу в Кордильерах. Это был опасный и утомительный переход… На пути и в провинции Кито они исследовали вулканы Экваториальных Анд, в июне поднимались на потухший вулкан Чимборасо (6267 метров) и достигли высоты 5760 метров – мировой рекорд того времени, затем путешествовали в Перуанских Андах и в октябре прибыли в Лиму. В январе 1802 года путешественники достигли города Кито. В благодатном климате Перу они провели около года. Гумбольдт и Бонплан изучали богатую природу этой части Америки. Гумбольдт поднимался на вулканы Пичинчу, Котопахи, Антизану и другие.
В декабре 1802 го – марте 1803 года исследователи перешли морем через Гуаякиль к порту Акапулько и через три недели были в городе Мехико. Там они прожили до января 1804 года, совершая недалекие экскурсии по стране. Гумбольдт продолжал изучение вулканов.
9 июля 1804 года, после почти пятилетнего пребывания в Америке, Гумбольдт и Бонплан отплыли в Европу и 3 августа того же года высадились в Бордо.
Это было одно из величайших по научным результатам путешествий, хотя Гумбольдт и Бонплан не сделали никаких территориальных географических открытий. Метод географических исследований Гумбольдта стал образцом для научных экспедиций XIX века. До этой экспедиции только один пункт внутри Южной Америки – Кито – был точно определен астрономически; геологическое строение ее было вовсе неизвестно. Гумбольдт определил геологическое положение различных пунктов, произвел около 700 измерений высот, то есть создал географию и орографию местности, исследовал ее геологию, собрал сведения о климате страны. Гербарий состоял из 6 тысяч экземпляров растений, в том числе около 3 тысяч неизвестных раньше видов. Были исправлены и дополнены карты течения Ориноко и Амазонки; определено направление некоторых горных цепей и открыты новые (например, Анды Паримы), выяснено распределение гор и низменностей; нанесено на карту морское течение вдоль западных берегов Америки, названное Гумбольдтовым. Он изучал деятельность вулканов – в том числе знаменитого Иорульо, образовавшегося в 1755 году, произвел многочисленные барометрические измерения, исследовал пирамиды и храмы древних обитателей Мексики – ацтеков и тольтеков, изучал историю и политическое состояние страны.
Один из создателей физической географии как науки, Гумбольдт, описывая посещенные им страны, дал образцы научного страноведения. Он теоретически обобщил наблюдения и удачно пытался установить взаимную связь различных географических явлений и их распределение на Земле. Он стал одним из основоположников современной географии растений, выдающимся историком географических открытий, климатологом, океанографом, картографом и магнитологом.
В Париже он был встречен в ученых кругах с восторгом. Гумбольдт в течение 20 лет обрабатывал вместе с французскими учеными собранные им и Бонпланом огромные материалы: итогом стал незаконченный труд ««Путешествие в равноденственные области Нового Света» (30 томов, 1807–1834 годы). Издание содержит 1425 таблиц, в том числе цветных. А в 1808 году вышли написанные в популярной форме «Картины природы», переведенные на все европейские языки.
В 1805 году он отправился в Италию, к брату, которому передал материалы для изучения американских наречий, собранные во время путешествия; затем посетил Неаполь, где наблюдал извержение Везувия. В этой экскурсии его сопровождали физик Гей-Люссак и геолог Леопольд фон Бух.
Из Неаполя Гумбольдт отправился в Берлин, в самый разгар австро-французской войны, закончившейся Аустерлицем. В Берлине он жил в 1806–1807 годах. Ученый настолько увлекся магнитными наблюдениями, что несколько ночей провел почти без сна.
В июле 1808 года Гумбольдт сопровождал в Париж принца Вильгельма Прусского, который ездил туда для переговоров с Наполеоном. По окончании этой официальной миссии, с блеском им исполненной, он получил разрешение короля остаться в Париже. Гумбольдт прожил во Франции почти 20 лет (1809–1827).
В 1829 году по приглашению русского правительства Гумбольдт прибыл в Россию. Все свое состояние Гумбольдт истратил на научные предприятия; пенсию в 5 тысяч талеров он расходовал как на себя, так и на поддержку начинающих ученых, студентов и просто нуждающихся людей.
В Берлине Гумбольдт получил от русского правительства вексель на 1200 червонцев, а в Петербурге – 20 тысяч рублей. Гумбольдта сопровождали Розе и Эренберг. Первый вел дневник путешествия и занимался минералогическими исследованиями; второй собирал ботанические и зоологические коллекции; сам Гумбольдт взял на себя наблюдения над магнетизмом, астрономическое определение мест и общее геологическое и географическое исследование.
Русское правительство заявило, что выбор направления и цели путешествия предоставляются на усмотрение Гумбольдта и что правительство желает только «оказать содействие науке и, насколько возможно, промышленности России».
Итак, 12 апреля 1829 года Гумбольдт оставил Берлин и 1 мая прибыл в Петербург. Отсюда путешественники отправились через Москву и Владимир в Нижний Новгород. Из Нижнего отправились по Волге в Казань, оттуда в Пермь и Екатеринбург. В течение нескольких недель ученые разъезжали по Нижнему и Среднему Уралу, исследовали его геологию, посетили заводы – Невьянск, Верхотурье, Богословск и другие, осмотрели разработки железа, золота, платины, малахита.
Далее Гумбольдт отправился в Тобольск, а оттуда, через Барнаул, Семипалатинск и Омск, в Миасс. Путь лежал через Барабинскую степь, где в то время свирепствовала сибирская язва. Мириады комаров и мошек терзали путешественников. Тем не менее удалось собрать богатейшие зоологические и ботанические коллекции.
Из Миасса Гумбольдт предпринял несколько экскурсий в Златоуст, Кичимск и другие районы, затем отправился в Орск, а оттуда в Оренбург.
Осмотрев илецкие соляные залежи, путешественники посетили Астрахань: Гумбольдт «не хотел умирать, не повидав Каспийского моря». Из Астрахани путешественники совершили небольшую поездку по Каспийскому морю; затем отправились обратно в Петербург, куда прибыли 13 ноября 1829 года.
Таким образом, в течение восьми месяцев было пройдено 18 тысяч верст; в том числе 790 по рекам и Каспийскому морю; 53 раза переправлялись через реки; 658 почтовых станций должны были подготовить 12 тысяч 244 лошади. Экспедиция по России была кратковременной, охватила громадное пространство и, конечно, не могла дать таких блестящих результатов, как работа в Америке, но все же Гумбольдт опубликовал ряд статей и две книги с описанием своей экспедиции.
Несмотря на преклонный возраст, Гумбольдт не ослаблял научную деятельность. Им был издан огромный пятитомный труд «Космос» по истории географии, где были изложены причины, подготовившие открытие Нового Света, древнейшие сведения о нем, постепенный ход открытий в XV и XVI веках, сведения о старинных картах Америки и так далее. В «Космосе» Гумбольдт хотел собрать и обобщить все достижения современной ему науки о природе Вселенной. Это обширное сочинение явилось результатом многолетней работы.
Имя Александра Гумбольдта во многих местах отмечено на географической карте. Его именем названы горный хребет в Центральной Азии, река и озеро в Северной Америке, местность в Калифорнии с горой Гумбольдт у залива Гумбольдта, ледник в Гренландии, горы в Австралии, Новой Гвинее и в Новой Зеландии, а также несколько видов растений, минерал гумбольдтит и, наконец, кратер на Луне.
Американский путешественник. Во время путешествия по Северной Америке вместе с У. Кларком проследил все течение Миссури, поднявшись на лодках от устья великой реки до ее главного истока включительно на расстояние более 4700 километров. Дневники Льюиса, Кларка и некоторых других участников экспедиции были обработаны и сведены в общее описание путешествия, изданное в Филадельфии в 1814 году.
По Парижскому договору 1803 года Наполеон I продал США Луизиану, иначе говоря – бассейн Миссисипи, формально принадлежавший Франции, площадью около 2,3 миллиона квадратных километров за 60 миллионов франков. Территория Луизианы (правобережье Миссисипи с Новым Орлеаном) была очень слабо освоена и еще слабее исследована – границы ее на западе оставались совершенно неясными. Не была проведена граница и на севере между Французской Луизианой и Британской Центральной и Западной Канадой, где большую активность проявляли агенты англо-канадской Северо-западной компании.
18 января 1803 года президент Томас Джефферсон обратился со специальным посланием к конгрессу, в котором ходатайствовал об ассигновании 2500 долларов формально «на дело расширения внешней торговли Соединенных Штатов», а в действительности на посылку экспедиции для исследования северо-запада. Такого рода маскировка, писал он, «нужна, чтобы не привлекать излишнего внимания и обезопасить ее от тех препятствий, какие заинтересованные лица в противном случае могли бы поставить на ее пути».
Для исследования бассейна Миссури и отыскания лучшего водного пути к Тихому океану Джефферсон приказал организовать экспедицию, начальником которой назначил своего секретаря офицера Мериветера Льюиса. Помощником себе Льюис выбрал товарища по военной службе Уильяма Кларка. Кроме географических заданий, им поручалось собрать этнографические сведения о западных индейских племенах. Джефферсон предоставил Льюису полную свободу в выборе маршрута, так как не исключались вооруженные столкновения с индейцами, подстрекаемыми английскими агентами.
«Целью вашей миссии, – говорилось во врученном им предписании, – является исследование реки Миссури и тех ее важнейших притоков, которые по направлению своего течения и связям с другими водными путями, имеющими сток к Тихому океану, будь то Колумбия, Орегон, Колорадо или любая другая река, могут явиться кратчайшим и удобнейшим для торговли водным путем через весь северо-американский континент».
Им также было дано задание тщательно изучать географию и геологию пройденных областей, их экономические возможности и население, а также собрать сведения относительно областей, лежащих в стороне от их маршрута. Они должны были выяснить, является ли устье Колумбии таким же удобным центром для пушной торговли, как залив Нутка, и нельзя ли доставлять скупленные меха через Северную Америку, вместо того чтобы возить их вокруг всей Южной. Это была первая правительственная американская исследовательская экспедиция, широко поставленная, превосходно обеспеченная всеми необходимыми средствами.
Экспедиция из 40 человек выступила из Вашингтона летом 1803 года, перевалила Аппалачи, спустилась в сентябре вниз по Огайо от Питтсбурга до устья реки и поднялась по Миссисипи до устья Миссури, где и остановилась на зимовку.
В середине мая 1804 года началось плавание вверх по Миссури на шлюпке и двух больших челнах. В своих поденных записях Льюис и Кларк отмечали обилие дичи по берегам (включая бобров, мясистые хвосты которых считались деликатесом), а также крупные стада оленей и бизонов.
Им попадались многочисленные группы индейцев – осейджей и сиу, или махасов, которые все, по-видимому, находились на грани полного вырождения.
В начале декабря, преодолев более 2500 километров, экспедиция остановилась на вторую зимовку, основав форт. С манданами, местными индейцами, по инструкции Джефферсона, американцы обращались хорошо и установили дружественные отношения. Индейцы помогали Льюису и Кларку, сообщали об условиях судоходства по рекам системы Миссури и о своих торговых путях.
В отчете Кларка приводятся некоторые подробности о племени манданов. Главным свойством божества манданы считают способность исцелять. Вследствие этого они признают два божества: одно они называют Великим Целителем, другого – Духом…
К весне 1805 года американцы построили шесть новых небольших челнов, так как большие речные суда могли оказаться непригодными для плавания в верховьях Миссури. Нагрузив один из челнов мехами, Кларк отправил часть людей в Сент-Луис, и теперь в экспедиции осталось всего 30 человек, полных решимости достичь своей цели.
Льюис и Кларк при дальнейшем движении на запад не сделали никаких географических открытий в прямом смысле этого слова. Они только собрали и упорядочили обширный географический материал, подытожили данные, собранные их предшественниками, дали некоторым географическим объектам английские названия, которые с того времени встречаются на картах северо-западных областей США. Иными словами, они были не первооткрывателями, а исследователями.
При осуществлении важнейшей задачи американской экспедиции – «отыскания лучшего водного пути от Нагорья к Тихому океану» – наибольшую помощь Льюису и Кларку оказала молодая индианка-горянка из племени шошонов по имени Сакаджавеа. По свидетельству участников американской экспедиции, Сакаджавеа «отличалась выдающимся умом и независимым характером». Она явилась с мужем и двухмесячным ребенком предложить свои услуги американцам и стала подлинным руководителем экспедиции на самом трудном участке пути.
Льюис отослал на восток треть своих людей с лишним багажом, а сам 9 апреля 1805 года с остальными двинулся по Миссури на индейских челнах.
Следуя вверх по Миссури, экспедиция частью обогнула, частью пересекла пустынный район с причудливыми формами выветривания песчаников – так называемые бэд-лендс. 13 июня экспедиция достигла Больших водопадов (Грейт-Фолс) на Миссури, первое описание которых дал Льюис. Выше водопадов началась страна шошонов – родина Сакаджавеа.
На обход порожистого участка Миссури ушло около месяца. На западе Льюис увидел заснеженные пики горного хребта, позднее получившего его имя. В конце июля экспедиция достигла Три-Форкс («Трезубец») – места слияния трех истоков Миссури: самый западный и крупный они нарекли Джефферсон, средний – Мадисон и восточный – Галлатин (в честь видных сторонников Джефферсона).
Посоветовавшись с Сакаджавеа, Льюис решил идти дальше вверх по реке Джефферсон. У Три-Форкс он разделил своих людей. Больной Кларк стал во главе «речного отряда», который медленно поднимался вверх по мелководной реке на тяжелых челнах, выдолбленных из больших стволов деревьев. Сам Льюис во главе «конного отряда» поспешил вверх по долине Джефферсона, чтобы поскорее найти стоянку шошонов и просить у них поддержки. Он достиг верховья Джефферсона 10 августа, а Кларк прибыл туда только через неделю, 17 августа 1805 года.
Таким образом, экспедиция Льюиса – Кларка выполнила первое задание – проследила все течение Миссури, поднявшись на лодках от устья великой реки до ее главного истока включительно на расстояние более 4700 километров.
С проводниками-шошонами американцы без особых затруднений перевалили южный участок хребта Биттер-Рут и вышли на реку Салмон (приток Снейка, системы Колумбии). Река здесь пролагала себе путь через узкое ущелье, по которому отряду было очень трудно идти, и шошоны указали более удобную северную дорогу, которая вывела американцев в долину Клируотер. Они там оставались до 7 октября 1805 года. Индейцы другого, родственного шошонам племени – опять-таки при участии Сакаджавеа – привели экспедицию через три дня на реку Снейк. Выше устья Салмона к левому берегу Снейка подходят горы Уоллова. Их вершина теперь называется Сакаджавеа-пик.
16 октября американцы добрались до Колумбии. Плавание вниз по этой реке, в том числе через порожистый участок, при пересечении Каскадных гор, прошло вполне благополучно. 15 ноября экспедиция достигла Тихого океана, закончив пересечение всего материка Северной Америки с востока на запад.
Перезимовав в устье Колумбии, экспедиция 23 марта 1806 года отправилась в обратный путь. На реке Клируотер она разделилась. Отряд Льюиса прошел прямо на восток к Миссури через перевал Лоло в центральном участке хребта Биттер-Рут. Отряд Кларка вернулся уже разведанным путем к реке Джефферсон. От Три-Форкс он перебрался на Иеллоустон – к месту, где этот крупнейший приток Миссури выходит на равнину. Кларк проследил его среднее и нижнее течение до устья и соединился с Льюисом на реке Миссури, по которой вся экспедиция спустилась до Миссисипи (23 сентября 1806 года). Дневники Льюиса, Кларка и некоторых других участников их экспедиции были обработаны и сведены в общее описание путешествия, изданное в Филадельфии в 1814 году (позже последовал ряд переизданий).
Льюис и Кларк первыми дали полноценное описание природы бассейна реки Миссури. По материалам экспедиции были составлены две карты, причем на второй, более детальной, впервые появилось изображение трех меридиональных хребтов, включая Биттеррут, и междуречья Йеллоустон-Бигхорн. Данная карта представляет замечательное географическое достижение.
Во время путешествия был собран большой материал об индейцах. Экспедиция Льюиса и Кларка выявила, что через Скалистые горы есть удобный проход, а это подготовило почву для больших трансконтинентальных путешествий следующей половины века.
Экспедиция привлекла внимание живших в Сент-Луисе торговцев пушниной к богатому и неисследованному Западу. Конечно, скупщики мехов забирались за Миссисипи уже начиная с 1794 года; один из них, некто Джон Маккей, построил несколько постов между реками Ниобара и Платт, а его помощник Ивенс добрался до деревень индейцев племени мандан. Маккей собрал ценный географический материал, и есть основания думать, что Льюис и Кларк знали и использовали его.
Первый крупный немецкий путешественник по Африке и первый европейский исследователь Сахары. Вероятно, первым из европейцев достиг Чада. Умер от дизентерии в районе Среднего Нигера.
Фридрих Конрад Хорнеман родился в Хильдесгейме в сентябре 1772 года. В 1796 году он поступил на службу в Британское Африканское общество и получил задание отправиться из Египта в путешествие, чтобы решить загадку Нигера, так в то время еще предполагалась связь между Нилом и Нигером.
Изучив арабский язык и приобретя некоторые познания в медицине, Хорнеман получил окончательное одобрение своих планов со стороны Африканского общества, которое снабдило его рекомендательными письмами и охранными грамотами, а также открыло неограниченный кредит.
Хорнеману безопаснее всего было путешествовать, переодевшись мусульманским купцом. Итак, он поспешил выучить несколько молитв и усвоить некоторые привычки, что дало бы ему возможность, как он думал, вводить в заблуждение ничего не подозревающих мусульман. К тому же он отправился в путь со своим соотечественником Иосифом Фрейденбургом, который 12 годами раньше принял мусульманство, совершил три паломничества в Мекку и свободно говорил на самых употребительных диалектах турецкого и арабского языков. Он должен был служить Хорнеману переводчиком.
5 сентября 1798 года путешественник покинул Каир с купеческим караваном и прежде всего посетил знаменитый оазис Юпитера Аммона или Сива, находящийся в пустыне к западу от Каира. Оазис Сива представлял собой маленькое независимое государство, признававшее власть турецкого султана, но не платившее ему никакой дани. Вокруг города в радиусе одной-двух миль располагались несколько деревень. Город был построен на скале, в которой жители вырыли себе жилища. Улицы «так узки и запутаны, что чужестранец не может в них ориентироваться».
Оазис тянется на значительное расстояние. Наиболее плодородная часть представляет собой хорошо орошенную долину окружностью примерно в 50 миль; там растут пшеница и различные овощи. Наилучшие урожаи дают превосходные на вкус финики, славящиеся среди всех арабов, населяющих Сахару.
Доказательством густонаселенности древнего оазиса Сива служит большое количество подземных пещер, встречающихся на каждом шагу, в особенности под холмом, на котором стоит город. Хорнеман тщетно пытался отыскать на этих старинных кладбищах хоть один целый череп; в найденных им затылочных костях он не мог обнаружить никаких следов того, что когда-то они были заполнены смолой.
Он видел множество остатков одежды, но они совершенно истлели, и определить их происхождение и сорт ткани оказалось невозможным.
Хорнеман провел в этих местах неделю, а 29 сентября направился в Шиаху и пересек горную цепь, служащую границей оазиса Сива. До тех пор ничто не нарушало мирного течения путешествия, но в Шиахе Хорнемана обвинили в том, что он христианин и проник в страну в качестве шпиона. Его повели на допрос, но он спасся благодаря захваченному с собой Корану, который принялся без запинки читать. Тем временем Фрейденбург, опасаясь, как бы не стали рыться в вещах Хорнемана, сжег кусочки мумий, образцы растений, подробный дневник путешествия и все книги.
Спустя несколько дней караван достиг города Ауджила, хорошо известного еще Геродоту. В Ауджиле к каравану присоединились купцы из Бенгази, Мисурата и Дзерба, и теперь в нем насчитывалось не меньше 120 человек. После длинного перехода по песчаной пустыне караван достиг холмистой, изрезанной оврагами местности, кое-где поросшей травой и деревьями. Это была пустыня Харуч. Ее следовало пересечь, чтобы добраться до Темиссы, небольшого поселения, построенного на холме и окруженного высокой стеной.
17 ноября караван прибыл в Мурзук, столицу Феццана. Этот город служил конечной целью экспедиции. Возделанная территория королевства Феццан, по данным Хорнемана, в самой длинной своей части тянется примерно на 300 миль с севера на юг, а в самой широкой части – на 200 миль с запада на восток; к Феццану относится также гористый район Харуч на востоке и другие пустыни на юге и на западе. Климат там во все времена года мало приятный: летом стоит невообразимая жара, и когда ветер подует с юга, ее с трудом переносят даже местные жители; зимой северный ветер бывает такой пронизывающий и холодный, что жителям приходится разводить костры.
Все природные богатства страны сводятся прежде всего к финикам, а затем к овощам. Мурзук представляет собой главный рынок страны. Туда привозят товары из Каира, Бенгази, Триполи, Радамеса, Туата и Судана. Предметами торговли являются рабы обоего пола, страусовые перья, шкуры хищных зверей и золото в виде песка и самородков. Из Борну доставляют медь, из Каира – шелка, миткаль, шерстяную одежду, искусственные кораллы, браслеты и многие другие индийские товары. Купцы из Триполи и Радамеса привозят огнестрельное оружие, сабли, ножи и т. д.
Феццаном управляет султан, происходящий из рода шерифов. Население страны составляет, вероятно, 75 тысяч человек (Хорнеман не сообщает, на чем основан его подсчет); все они мусульмане.
В отчете Хорнемана можно найти еще некоторые подробности относительно нравов и обычаев этого народа. О дальнейшей судьбе экспедиции известно очень мало. Верный спутник Хорнемана, Фрейденбург, умер в Мурзуке. Хорнеман и сам заболел жестокой лихорадкой и был вынужден пробыть в Мурзуке гораздо дольше, чем рассчитывал. Едва оправившись, он добрался до Триполи, чтобы отдохнуть в обществе нескольких живших там европейцев. 1 декабря 1799 года Хорнеман снова направился в Мурзук, откуда 7 апреля 1800 года ушел с караваном дальше в глубь страны. Его влекло в область Борну, лежащую к западу от озера Чад. Но из этой гибельной страны, которой предстояло поглотить столько жертв, он не вернулся.
Более поздние поиски установили, что через известный торговый город Кацину и Сокото он достиг Среднего Нигера, однако уже вскоре после прибытия умер от дизентерии. Вероятно, он первым из европейцев достиг Чада. Путешествие Хорнемана – одно из первых, проводившихся на научной основе, – причисляется к самым блестящим предприятиям того времени. Правда, из-за ранней смерти Хорнемана оно не получило заслуженной известности. Сохранилось лишь описание его пути от Каира до Мурзука и Триполи, посланное им в Лондон. В 1802 году оно было издано под заглавием «Дневник путешествия от Каира до Мурзука в 1797–1798 годах».
Шотландский врач и путешественник. По поручению Британского Африканского общества совершил два путешествия во Внутреннюю Африку и исследовал на большом протяжении реки Гамбию и Нигер.
Сын фермера, седьмой ребенок в семье, в которой было 13 детей, Мунго Парк стал учеником врача, а затем изучал медицину в Эдинбурге. Сэр Джозеф Бэнкс помог молодому человеку, оставшемуся без средств к существованию, устроиться на парусник, следовавший в Ост-Индию. В качестве судового врача Парк отправился в Индонезию, в свободное время занимался научными изысканиями и по возвращении на родину сделал доклад в британском Линнеевском обществе, которое и порекомендовало его «Африканской ассоциации». По ее заданию в мае 1795 года Парк отбыл в Гамбию. Вероятно, он нуждался в работе и согласился рисковать жизнью за небольшое вознаграждение: его экспедиция стоила ассоциации всего 200 фунтов стерлингов.
В июне 1795 года Парк прибыл в Гамбию, где познакомился с народами мандинго, занимавшимися возделыванием риса и одновременно посредничеством в торговле рабами, золотым песком, слоновой костью и воском. «Они сильны, прекрасно сложены и трудолюбивы, а женщины добродушны, резвы и пылки». Эти качества африканских женщин Парк часто будет восхвалять и позже: их чувство сострадания не раз выручало его из безвыходных положений. Парк также обстоятельно описал хижины, обмазанные глиной, домашнюю обстановку, которую составляют койки, несколько матрасов и приспособления для сидения, кухонную утварь.
Поднявшись вверх по течению реки до английского торгового поселения Пизания, Парк вынужден был остаться здесь до декабря, так как пошли дожди и он заболел тропической лихорадкой. Только теперь, лежа в прогнившей хижине, измученный малярией и лишенный сна из-за невыносимого шума, поднимаемого лягушками и гиенами, он осознал, на какое опасное предприятие решился. Но 24-летний Парк нашел выход из положения: он начал изучать язык малинке.
В начале декабря он выступил на восток с двумя слугами-африканцами. Парк направился из Пизании вверх по течению Гамбии и повернул к верховьям Сенегала, на берегу которого расположился стоянкой 28 декабря. Оттуда он пошел дальше к северо-востоку. Когда шотландец попал в район, где жили берберские племена, он сразу почувствовал их враждебное к себе отношение, особенно после того, как у него закончились подарки, которыми можно было откупиться. К счастью, никто из местных владык и проводников не позарился на шляпу Парка, под которой он хранил дневник. В конце концов Парка схватили какие-то бедуины и доставили ко двору «мавританского царя», где над ним глумились и издевались как только могли.
Три месяца путешественник провел в плену. «Несколько недель я испытывал самые невероятные мучения и самое отвратительное обращение. Я был совершенно и абсолютно вне закона».
За время плена он обучился арабскому языку, а затем бежал – но не к побережью, а в глубь страны, где предположительно протекал Нигер. 21 июля 1796 года Парк, продвигаясь на восток, достиг у горы Сегу большой реки, которую африканцы называли Джолиба. Парк не сомневался, что это и есть Нигер.
На берегах реки, удаленных друг от друга более чем на километр, возвышались серо-коричневые глинобитные дома, в которых проживало около 30 тысяч человек, а над ними – купола мечетей города Сегу; на реке качались многочисленные лодки. Но Парка не пустили в город, ибо правитель Сегу боялся мести берберов. И вновь его приютили сострадательные негритянки. Парк подарил хозяйкам две пуговицы от жилета. Конь, сумка с компасом и оставшиеся две пуговицы – вот самое ценное, что у него еще было. Он отправился вниз по течению Нигера и хотел добраться до Томбукту или до Дженне. Как раз в это время Парк заболел тропической малярией, он был очень истощен, одежда его превратилась в лохмотья, «товары» израсходованы или раскрадены. Он решил ограничиться расспросными сведениями о дальнейшем течении реки, услышал, что от Сегу до Томбукту около двух недель пути, но ничего не узнал о том, куда течет дальше река и где она кончается. Через несколько дней, пройдя берегом Джолибы около 50 километров (до поселка Сансандинг), он повернул назад, сославшись в отчете на наступление дождливого сезона и на возможную опасность со стороны «беспощадных фанатиков» – мусульман.
23 августа Парк прибыл в Бамако, где его в очередной раз ограбили. Но доброжелательные мусульмане раздобыли ему кое-какую одежду. Прежде чем в июне 1797 года он добрался до Пизании, ему еще не раз пришлось принимать помощь местных жителей. Из-за болезни он семь месяцев провел в деревне между Сегу и устьем Гамбии. Африканец Каарта Таура самоотверженно выхаживал больного малярией. Только в апреле 1797 года Парк смог продолжить путь к морю. На Гамбии он встретил американское работорговое судно. Так как судовой врач умер, Парк занял его место на корабле.
В декабре 1797 года Парк возвратился на родину. С точки зрения решения проблемы Нигера результаты его экспедиции свелись только к окончательному установлению того, что Нигер течет в восточном направлении и что между ним и Сенегалом существует возвышенный водораздел. Куда именно несет свои воды Нигер, Парк разузнать не смог. «Путешествия во внутренние области Африки в 1795–1797 гг.» – так была озаглавлена книга Мунго Парка, вышедшая в свет в Лондоне в 1799 году, – принесли молодому врачу мировую известность.
Сразу же по возвращении на родину Парку предложили принять участие в топографических работах в Австралии, но он отклонил предложение и занялся изданием книги. Но книга не принесла достаточно денег, чтобы открыть врачебную практику в Эдинбурге или Лондоне. Лишь в октябре 1801 года Парку удалось открыть врачебную практику в Пиблсе. Но это были далеко не те заработки, на которые он мог бы рассчитывать в Эдинбурге. В 1803 году, когда в Пиблсе умер врач с богатой клиентурой, Парк написал брату, что тяжелые годы, кажется, позади. Но именно в этот момент его призвал к себе лорд Хобарт, государственный секретарь колониального ведомства. На сей раз Мунго Парку предстояло исследовать Нигер, располагая куда большими материальными возможностями. Вторая экспедиция шотландца, как и большинство последующих экспедиций «Африканской ассоциации», финансировалась уже непосредственно правительством Великобритании, признавшим важность подобных исследований для экономических интересов страны. В распоряжение Парка предоставлялось 5 тысяч фунтов; в Западной Африке он мог нанять под свое командование до 45 солдат, его сопровождали художники и четыре плотника, с чьей помощью на Нигере должно было быть построено небольшое судно. Мунго Парк отправился в новое путешествие с твердой решимостью проследить Нигер до его устья.
В апреле 1805 года он высадился в устье реки Гамбии, а в мае с семью спутниками-англичанами под охраной отряда солдат начал медленное движение сухим путем на восток. В областях, на которые распространялось влияние мандинго, они довольно быстро продвигались вперед. Однако довольно скоро Парк резко обострил отношения с мирными жителями. По мере приближения к Сегу положение их становилось все сложнее, а окружение – все враждебнее.
В ноябре 1805 года Мунго Парк сообщил жене о смерти ее брата, который сопровождал Парка. Это было его последнее письмо.
Через три года английский губернатор Гамбии послал на поиски путешественников местного торговца, одно время служившего переводчиком у Парка. Ему удалось отыскать другого африканца, который плавал на «шхуне» и сообщил, что с Парком были офицер и еще шесть человек: трое англичан и трое африканцев-рабов. В Сансандинге (немного ниже Сегу) англичане переоборудовали большую пирогу в парусное судно, которому было дано имя «Джолиба». Перед тем как пуститься в плавание вниз по Джолибе (Нигеру), Парк отослал с оказией в Гамбию дневник первого этапа своего путешествия (он был опубликован в 1815 году). В числе прочих сведений он сообщил о наведенных им справках относительно дальнейшего течения реки; из них явствовало, что она поворачивает на юг, и путешественник склонен был усматривать в этом подтверждение версии о соединении Нигера с Нилом.
Они прошли на «шхуне» по Джолибе (Нигеру) почти 2,5 тысячи километров на северо-восток до Томбукту, а затем на восток и юго-восток до порогов Буса в нижнем течении реки. В пути – часто без достаточных оснований – Парк приказывал открывать стрельбу по африканцам, и они называли его «бешеным белым». Позднейшие путешественники по Нигеру сообщали, что приречные жители через десятки лет с ужасом вспоминали о Парке. Столкновения все учащались. Последняя стычка произошла перед порогами Буса из-за спора с местным вождем, требовавшим ружье «за право прохода» через пороги. После отказа вождь приказал лучникам обстрелять «шхуну». Спасаясь от стрел, Парк и его спутник-офицер бросились в воду и утонули…
Колоритная фигура этого смелого первопроходца, его короткая, но яркая жизнь и трагическая гибель неоднократно привлекали популяризаторов истории географических исследований. О Парке написано больше, чем о многих других путешественниках по Африке, в том числе и тех, реальный вклад которых в изучение этого континента был более весом.
Российский промышленник. Исследователь Новосибирских островов (1800–1811). Открыл острова Столбовой (1800) и Фаддеевский (1805). Высказал мнение о существовании к северу от Новосибирских островов обширной земли, так называемой Земли Санникова. Несмотря на усиленные поиски, найти ее не удалось.
Министр иностранных дел и коммерции Николай Петрович Румянцев, учитывая неизбежность столкновения интересов России и Англии в полярных районах Северо-Востока и Северной Америки, где была создана Российско-Американская компания, был инициатором многих крупных мероприятий по укреплению позиций России в этом районе земного шара. В частности, он организовал экспедицию, которую решил не стеснять в средствах и подчинить сибирскому генерал-губернатору И.Б. Пестелю с разрешением тратить денег столько, сколько потребуется ему по обстоятельствам.
Начальником экспедиции Румянцев определил чиновника Рижской таможни Матвея Матвеевича Геденштрома, предки которого переселились из Швеции в Ригу в XVIII веке. Геденштрому предстояло объехать открытую «Большую Землю» и выяснить, населена ли она людьми, описать образ их жизни и составить замечания о горах, долинах, вулканах, соляных источниках, зверях, птицах и рыбах.
4 февраля 1809 года Матвей Геденштром прибыл в Усть-Янск. Здесь он встретился с зимовавшими промышленниками, среди которых был и Яков Санников, который служил в качестве передовщика (старшины артели) у купцов Сыроватских. Это был удивительно смелый и любознательный человек, вся жизнь которого прошла в странствиях по бескрайним просторам Сибирского Севера.
В 1800 году Санников перешел с материка на остров Столбовой, а через пять лет первым ступил на неизвестную землю, которая позже получила название острова Фаддеевского, по имени промышленника, построившего на нем зимовье. Затем Санников участвовал в поездке промышленника Сыроватского к востоку от открытой им земли, во время которой была обнаружена так называемая Большая Земля, названная Матвеем Геденштромом Новой Сибирью.
Встреча с Санниковым, одним из первооткрывателей Новосибирских островов, была большой удачей для Матвея Матвеевича. В лице Санникова он нашел надежного помощника, Геденштром решил расширить район работ своей экспедиции. Если первоначально он предполагал сосредоточить силы экспедиции весной 1809 года на исследовании «матерой земли», то теперь решил разделить экспедицию на три небольших отряда.
Санников, выполняя поручение Геденштрома, в нескольких местах пересек пролив между островами Котельным и Фаддеевским и определил, что ширина его колеблется от 7 до 30 верст.
«На всех сих землях, – писал Румянцеву Пестель, – леса стоячего не имеется; из зверей водятся белые медведи, серые и белые волки; оленей и песцов великое множество, также мышей бурых и белых; из птиц зимою находятся только белые куропатки, летом же, по описанию мещанина Санникова, очень много линяет там гусей, также уток, тупанов, куликов и прочей мелкой птицы бывает довольно. Земля сия, которую Геденштром объехал, названа им Новой Сибирью, а берег, где поставлен крест, Николаевским».
Геденштром решил послать на Новую Сибирь артель промышленников под начальством Якова Санникова. К артели промышленников Матвей Матвеевич присоединил всех членов своей экспедиции.
Лето на Новой Сибири стояло холодное, во многих местах остался лежать прошлогодний снег, и нигде из земли не пробивалось ни кустика зеленой травы. Следовательно, отправляться на Новую Сибирь с лошадьми немыслимо. Способ передвижения оставался один – собаки, запряженные в нарты. В речках путешественники обнаружили лишь мелкую рыбешку рогатку. Зато в изобилии водились линные гуси. Много попадалось песцов, которых мешали промышлять рыскающие стаи волков.
Санников открыл реку, которая текла на северо-восток от Деревянных гор. Он рассказывал, что члены его артели ходили по ее берегу «вглубь на 60 верст и видели спорную с моря воду». В показании Санникова Геденштром увидел доказательство того, что Новая Сибирь в этом месте, вероятно, не очень широка.
Санников со своими товарищами побывал также на острове, «им прежде открытом» (Фаддеевском), где встретился с артелью охотника Чиркова. Чирков нашел следы «не столь давней обитаемости». Среди них были «жерди юкагирской юрты, под ними саночные полозья, еще свежие, и копылья; несколько костяных скобелей для делания кож и камни, которые в них вкладываются». На основании этих находок Геденштром пришел к заключению, что в этот край «приходили юкагиры, которые, вероятно, на восток удалились».
Становилось очевидно, что Новая Сибирь не материк, не исполинская земля, а остров не столь уж большой величины.
2 марта 1810 года экспедиция, возглавляемая Геденштромом, покинула Посадное зимовье и направилась на север. В числе участников экспедиции находился и Яков Санников.
Путешественники перешли на нартах в устье Индигирки, а оттуда – на восточный берег Новой Сибири. Еще за 120 верст до острова путешественники заметили Деревянные горы на южном берегу этого острова.
После 12 дней скитаний по льдам исследователи ступили на твердую землю. Отдохнув два дня, продолжили опись Новой Сибири, которую начали еще в прошлом году. Но насколько далеко к полюсу простирается эта земля?
Отважный Санников пересек Новую Сибирь с юга на север. Выйдя на ее северный берег, он увидел далеко на северо-востоке синеву. То была не синева неба; во время своих многолетних путешествий Санников видел ее не раз. Именно такой синевой казался ему десять лет назад остров Столбовой, а затем – остров Фаддеевский. Якову казалось, что стоит проехать 10–20 верст, как из синевы выступят либо горы, либо берега неведомой земли. Увы, Санников не мог поехать на северо-восток: он был один с одной упряжкой собак. Корма мало, а путешествовать по льду с уставшими собаками бесполезно.
Геденштром после встречи с Санниковым отправился на нескольких нартах с лучшими собаками на северо-восток, к таинственной синеве. Санников полагал, что это земля. Геденштром позже писал: «Мнимая земля претворилась в гряду высочайших ледяных громад 15 и более саженей высоты, отстоящих одна от другой в 2 и 3 верстах. Они в отдаленности, как обыкновенно, казались нам сплошным берегом»…
Осенью 1810 года Яков Санников вместе с промышленником Белковым на острове Котельном собирал кости мамонта и ловил песцов. На северо-западном берегу острова, в тех местах, куда не доходил ни один промышленник, Санников нашел могилу. Рядом с ней находилась узкая высокая нарта. Устройство ее говорило о том, что «тащили ее люди лямками». На могиле был поставлен небольшой деревянный крест. На одной стороне его была вырезана неразборчиво обыкновенная церковная надпись. Возле креста лежали копья и две железные стрелы.
Невдалеке от могилы Санников обнаружил четырехугольное зимовье. Характер постройки говорил о том, что она срублена русскими людьми. В «Записке о найденных мещанином Санниковым на Котельном острову вещах» идет речь и о другом, пожалуй, самом интересном факте: находясь на острове Котельном, Санников видел на северо-западе, примерно в 70 верстах, «высокие каменные горы».
На основании этого рассказа Санникова Геденштром обозначил в верхнем правом углу своей итоговой карты берег неведомой суши, на которой написал: «Земля, виденная Санниковым». На ее побережье нарисованы горы. Геденштром полагал, что виденный Санниковым берег соединяется с Америкой. Это была вторая Земля Санникова – земля, которая на самом деле не существовала.
В 1811 году Санников вместе с сыном Андреем трудился на острове Фаддеевском. «Он, – писал Геденштром, – начал путь свой с западной стороны от залива, почитаемого прежде проливом. Восточный конец всего залива простирается к морю низменным песком, посредством которого Фаддеевский остров соединяется с Котельным». Открытое песчаное пространство позже получило название Земля Бунге в честь выдающегося русского географа, обследовавшего Новосибирские острова спустя три четверти века.
Много дней странствовал Яков Санников по пустынным неизведанным северо-западным и северным берегам острова Фаддеевского. Он обследовал заливы, мысы, бухты, добывая для науки первые бесценные сведения об очертаниях и природе земель Севера. Санников ночевал в палатке, питался олениной, сухарями и черствым хлебом. Не всегда имелись дрова, чтобы развести костер и вскипятить воду. Ближайшее жилье находилось в 700 верстах. В случае беды он не смог бы никого призвать на помощь.
Санников заканчивал обследование острова Фаддеевского, когда вдруг увидел на севере контуры неизвестной земли. Не теряя ни минуты, он на своих сильных собаках помчался вперед. Наконец с вершины высокого тороса он увидел темную полоску. Она ширилась, и вскоре он отчетливо различил широкую полынью, протянувшуюся по всему горизонту, а за нею – неведомую землю с высокими горами. Геденштром писал, что Санников проехал «не более 25 верст, как был удержан полыньею, простиравшейся во все стороны. Земля же ясно была видима, и он полагает, что она тогда 20 верст от него отстояла».
Сообщение Санникова об «открытом море» свидетельствовало, по мнению Геденштрома, о том, что Северный Ледовитый океан, лежащий за Новосибирскими островами, не замерзает и удобен для судоходства «и что берег Америки действительно пролегает в Ледовитом море и оканчивается Котельным островом».
2 мая экспедиция выехала на север и через 15 дней была на острове Котельном. После небольшого отдыха, в котором нуждались собаки, Санников вместе с унтер-офицером Решетниковым отправился обследовать его берега.
9 июня на остров Котельный прибыли пятидесятник Тарабукин и юкагир Черепов. Они привели оленей, на которых Санников собирался предпринять путешествие летом. 27 июня Санников оставил становище и 54 дня обследовал остров Котельный – обследовал береговую линию и глубинные районы, где добывал корм для оленей. Возвращаясь на побережье, он с надежой искал землю, которую прошлым летом видел в океане.
Экспедиция Санникова полностью обследовала берега острова Котельного. В глубинных его районах путешественники нашли «в великом множестве» головы и кости быков, лошадей, буйволов и овец. Значит, в древности на Новосибирских островах был более мягкий климат.
Санников вновь посетил зимовье на Котельном острове. Он со своими спутниками открыл могилу. В ней был деревянный сруб, в котором находились топор, пила, 17 железных стрел, колбы для литья пуль, обитый кремень, огниво, костяной гребень и истлевшие остатки шкур песца, оленя, куски овчины и другие вещи. Вблизи зимовья обнаружили топор, медную кастрюлю и перерубленную лыжу.
Во время этой поездки Санников обнаружил «многие признаки» жилищ юкагиров, которые, согласно преданию, удалились на острова от эпидемии оспы лет 150 назад. В устье реки Царевой он нашел ветхое днище судна, сделанное из соснового и кедрового дерева. Швы его были проконопачены смоленой мочалой. На западном берегу путешественники встретили китовые кости. Это, как писал Геденштром, доказывало, что «от Котельного острова к северу простирается беспрепятственно обширный Ледовитый океан, не покрывающийся льдом, как Ледовитое море при матерой земле Сибири, где никогда китов или костей их не видывали». Каменных гор земли Санников не увидел ни весной, ни летом. Она словно растворилась в океане.
4 октября неутомимый путешественник отправился на остров Фаддеевский, где вел исследования геодезист Пшеницын. Санников перевез Пшеницына и его товарищей на остров Котельный в свое становище. Обильная свежая пища вскоре восстановила силы путешественников. Пшеницын по описаниям и рассказам Санникова составил карту Котельного острова.
15 января 1812 года Яков Санников и унтер-офицер Решетников прибыли в Иркутск. На этом завершились первые поиски Северного континента, предпринятые Россией в начале XIX века. Земли обрели свой настоящий облик. Четыре из них открыл Яков Санников: это острова Столбовой, Фаддеевский, Новая Сибирь и Земля Бунге. Но, волею судьбы, имя его получило большую известность благодаря землям, которые он видел издали в Северном Ледовитом океане.
Две из трех земель, виденных Санниковым в различных местах Северного Ледовитого океана, появились на карте. Одна, в виде части огромной суши с гористыми берегами, была нанесена к северо-западу от острова Котельного; другая была показана в виде гористых островов, протянувшихся от меридиана восточного берега острова Фадеевского до меридиана мыса Высокого на Новой Сибири, и названа его именем. Что касается земли к северо-востоку от Новой Сибири, то на месте предполагаемого ее местонахождения был поставлен знак, которым обозначают приблизительную величину. Впоследствии здесь были открыты острова Жохова и Вилькицкого.
Таким образом, Яков Санников видел в трех различных местах Северного Ледовитого океана неведомые земли, которым затем на протяжении десятилетий занимали умы географов всего мира. Всем было известно, что Яковом Санниковым еще раньше были сделаны крупные географические открытия, что придавало его сообщениям большую убедительность.
«Землю Санникова» напрасно искали более 100 лет, пока советские моряки и летчики в 1937–1938 годах не доказали окончательно, что такой земли нет. Вероятно, Санников видел «ледяной остров».
Швейцарский путешественник. Положил начало исследованию Нубии. Путешествовал по заданию британской «Африканской ассоциации». В 1813–1814 годах совершил две поездки на юг от Асуана, ознакомился с долиной Нила и караванными дорогами через Нубийскую пустыню между Асуаном и Шенди (выше устья Атбары, правого притока Нила). Во втором путешествии проехал от Шенди до Суакина на Красном море, обследовав по пути нижнее течение Атбары. Умер в Каире от дизентерии. Дневники его, в частности «Путешествия по Нубии», изданы после его смерти.
Хотя Иоганн Людвиг Буркхардт родился в Лозанне и не был англичанином, его все-таки надо причислить к английским путешественникам. В самом деле, благодаря своим родственным связям с сэром Джозефом Бэнксом, естествоиспытателем и спутником Кука, а также с Гамильтоном, секретарем Африканского общества, и благодаря их дружескому содействию Буркхардт мог осуществить свои поездки с пользой для науки. Он занимался в университетах Лейпцига и Гёттингена, где слушал лекции Блуменбаха. Затем продолжил свои занятия в Кембридже и изучал там арабский язык. В 1809 году он отплыл на Восток.
В марте 1809 года Буркхардт покидает Англию и отправляется в Сирию, чтобы посетить пограничные с Аравией области, собрать сведения о бедуинах и отправиться на розыски древнего города Петры. Благодаря прекрасному знанию Корана и комментариев к нему, написанных крупнейшими учеными ислама, он легко выдавал себя не только за мусульманина (индуса), но и за мусульманского богослова.
Буркхардт принял имя Ибрагима-ибн-Абдаллаха. Чтобы заставить поверить в этот маскарад, путешественник часто должен был прибегать к разным хитростям. В некрологе, напечатанном в «Анналах путешествий», рассказывается, что когда Буркхардта просили поговорить по-индусски, он не задумываясь начинал изъясняться по-немецки.
С сентября 1809 года по февраль 1812 года Буркхардт оставался в Халебе и только раз прервал изучение языка и нравов сирийцев для того, чтобы съездить в Дамаск, Пальмиру и Хауран – места, где до него побывал лишь Зетцен.
Буркхардт повидал Пальмиру и Баальбек, склоны Ливана и долину Оронт, озеро Хула и истоки Иордана. Он сообщил первые сведения о многих древних городах. Именно благодаря его указаниям удалось точно определить местоположение прославленной Апамеи, хотя он сам и его ученый издатель сделали из своих данных ошибочные выводы. Наконец, его путешествия в Аурантис тоже дали ценные географические и археологические сведения, помогающие уяснить состояние страны в настоящее время.
В течение двух лет Буркхардт собирал сведения о кочевниках. Уже в конце своего путешествия по Аравии, возвращаясь в Каир, он вынужден будет искать убежище на Синае, так как повсюду в Египте в это время свирепствовала чума. Там, живя среди бедуинов, Буркхардт приобщается к их нравам. На основе своих наблюдений он создает труд, скромно озаглавленный «Заметки о бедуинах и ваххабитах».
Но употребляя все свои старания для наблюдения за жизнью бедуинов, Буркхардт не забывал и о мертвых городах и их влекущей к себе тайне.
В 1812 году Буркхардт покидает Дамаск, посещает берега Мертвого моря, долину Ахаба и древний порт Азионгабер, куда в те времена можно было попасть, лишь рискуя жизнью. В одной из боковых долин путешественник обнаружил внушительные развалины Петры, древней столицы Петрейской (то есть Каменистой) Аравии.
Долина, где лежат развалины Петры, называется Вади Муса (то есть долина Моисея), и арабы считали, что на горе Хор, возвышающейся над городом, расположена могила брата Моисея Аарона. Буркхардт заявил, что дал обет принести на вершине горы Хор жертву Аарону. Вскоре он нашел проводника, который должен был помочь ему исполнить обет. И вот наконец узкое ущелье между горами открыло Буркхардту, первому из европейцев, свою удивительную тайну. Его глазам предстал дворец, дверь которого выходит под фронтон, опирающийся на четыре колонны и увенчанный тремя павильонами с колоннадой, в которой помещены статуи; все это так прекрасно сохранилось, что казалось только что построенным. Приблизившись, путешественник увидел, что фасад вырублен в скале, а дверь ведет в склеп.
Буркхардту суждено было открыть необыкновенную долину гробниц.
Пройдя дальше по ущелью, которое теперь расширилось, он увидел на склоне горы амфитеатр. Затем скалы расступились, чтобы дать место великолепному цирку, где струился ручей. В центре руин находился так называемый дворец дочери фараона. Но проводник, видя, что он направляется к «дворцу», воскликнул: «Теперь я вижу, что ты – неверный и хочешь что-то сделать с развалинами города наших предков; но мы не потерпим, чтобы ты взял хоть одну монету из спрятанных здесь сокровищ; они находятся на нашей земле и принадлежат нам». Путешественник поспешил направиться к месту жертвоприношения, чтобы смягчить гнев бедуина. Не могло быть и речи о том, чтобы хоть что-то записать или измерить.
Именно открытие этого города принесло мировую славу Буркхардту.
В 1813 году Буркхардт исследует Нубию. Во время своей первой экспедиции Буркхардт объехал только берега Нила, то есть очень узкую полосу, пересеченную короткими долинами, выходящими к реке.
В марте 1814 года Буркхардт предпринял новое путешествие – на этот раз не к берегам Нила, а в Нубийскую пустыню. Считая, что бедность лучшая защита в пути, путешественник отослал слугу, продал верблюда и, оседлав осла, присоединился к каравану бедных торговцев.
Караван вышел из Дарау, деревни, населенной наполовину феллахами, наполовину абабдеями. По словам Буркхардта, дорога была не так безводна, как между Халебом и Багдадом или между Дамаском и Мединой. Нубийская пустыня вовсе не представляет собою безграничную песчаную равнину, унылое однообразие которой ничем не нарушается. Она усеяна скалами, достигающими подчас 200–300 футов в высоту и кое-где поросшими высокими пальмами «дум» и акациями.
10 апреля чуть южнее впадения Могрена караван был ограблен правителем города Эд-Дамер. Этот городок заселен факирами и приятно отличается своей чистотой и порядком от грязного полуразрушенного Бербера. Из Эд-Дамера Буркхардт попал в Шенди, насчитывающий до тысячи домов, где прожил целый месяц, и никто там не заподозрил в нем неверного.
Распродав тут все свои пожитки, Буркхардт присоединился к направлявшемуся в Суакин каравану. Из Суакина он намеревался отплыть в Мекку. Караван вступил в страну Така, или Эл-Гаш. Это большая равнина, в июне и июле затопляемая разливом небольших речек, ил которых необыкновенно плодороден. Дурро, растущее здесь, продают в Джидде на 20 процентов дороже лучшего египетского проса.
На пути из Таки к берегам Красного моря в Суакин приходится пересекать горную цепь. Горы сложены из сплошных известняков, и до самого Шинтераба не встречается гранита. 26 мая путешественник прибыл в Суакин.
«Такой двадцатипятидневный переход от Нила к Красному морю, – говорит французский географ XIX века Вивьен де Сен-Мартен, – был совершен европейцем впервые. Благодаря ему в Европе получили точные сведения о живущих в этих краях полукочевых, полуоседлых племенах. Наблюдения Буркхардта не утратили своего значения и представляют безусловно поучительное и в то же время на редкость занимательное чтение».
7 июля 1814 года Буркхардт отплыл на корабле в Джидду, служащую портом для Мекки.
Джидда лежит на берегу моря и окружена стенами. Пресную воду в этом городе берут из колодцев, находящихся почти за две мили. Без садов, без всякой растительности, без финиковых пальм Джидда представляла исключительно своеобразное зрелище. В городе насчитывалось 12–15 тысяч жителей, но цифра эта удваивалась во время паломничества.
Наместник султана Мухаммед Али пригласил Буркхардта посетить его резиденцию в Таифе. Швейцарский путешественник получил возможность первым из европейцев увидеть самый красивый город Аравии, славящийся своими садами, розами и фруктами, которые продавались на рынке в Мекке.
24 августа путешественник выехал из Джидды в Таиф. Дорога вела через горный хребет по долинам, среди роскошной растительности.
Таиф славится своими прекрасными садами; розы и виноград вывозят оттуда во все районы Хиджаза. Раньше этот город вел обширную торговлю и достиг значительного процветания, но потом его разграбили ваххабиты.
Мухаммед Али был убежден, что этот швейцарец – английский шпион, который немедленно сообщит в Индию обо всем, что увидит в Аравии. В Каире только что получила известность книга Али-бея (Бадьи-и-Леблиха), и знатные особы были озабочены тем, чтобы не предстать еще раз глупцами в глазах иностранцев. Поэтому-то позднее паша и заявит во всеуслышание в Каире, будто он всегда знал, что Буркхардт – английский шпион. В Таифе же он, напротив, поторопился объявить гостя примерным мусульманином. Все подозрения, заявил он, лишены оснований.
Буркхардт, без сомнения, посетил Таиф первым из европейцев, но он так и не увидел здешних садов. Глазам Буркхардта предстали печальные развалины – свидетельство взятия города ваххабитами в 1802 году, да могила местного святого, разграбленная этими фанатиками.
После десятидневного пребывания в Таифе, где за ним следили и где он не осмеливался выходить за пределы города, Буркхардту удалось добиться, чтобы его с миром отпустили в Мекку. Буркхардту повезло: завоеватели-ваххабиты ушли, оставив Хиджаз и священные города туркам и египтянам. Он был первым из тех, кто проник в Хиджаз вслед за победившими ваххабитов турецко-египетскими армиями.
7 сентября он двинулся в Мекку. Отлично изучив Коран и превосходно зная все мусульманские обряды, Буркхардт прекрасно исполнял роль паломника. Первая обязанность паломника – идти прямо в мечеть, даже не обеспечив себя ночлегом. Буркхардт выполнил это требование, как выполнил и прочие предписанные для этого случая обряды и церемонии специального характера.
Буркхардт приезжает в Мекку в декабре 1814 года и пытается жить «так уединенно, как только возможно, выдавая себя за хаджи или за частное лицо из Египта».
Буркхардт подробно описывает Мекку и ее святилища. В отчете приведены самые обстоятельные сведения о других достопримечательностях: о священных колодцах под названием Земзем (вода из них считается верным средством от всех болезней), о Вратах Спасения, о здании Макам-Ибрагим, заключающем камень, на котором стоял Авраам, когда он строил Каабу, и который сохранил отпечаток его колен, а также о других строениях внутри храмовой стены.
Буркхардт выяснил также, что Кааба была полностью реконструирована в 1627 году и что акведук, по которому вода приходит в город с горы Арафат, был построен Харун ар-Рашидом (знаменитым халифом из сказок «Тысячи и одной ночи»).
Швейцарский путешественник видел Мекку после паломничества, то есть в самое обычное время, когда мечеть служит местом прогулок: «Тысячи зажженных во время рамадана ламп большой мечети делают из нее место свиданий для иностранцев. Они приходят сюда прогуляться либо просто сидят группами и разговаривают».
Мечеть служит также и школой, где группы учеников сидят у подножия колонн и, раскачиваясь, повторяют Коран. Здесь в случае необходимости можно найти уличного писца или продавцов магических заклинаний, написанных на обрывках пергамента.
Так как ваххабитов уже не было, Буркхардт сумел войти в город и оставил описание гробницы пророка, построенной в начале XVI века.
В районе Медины посещают еще два священных места. Первое – деревня Коба. Около этой деревни Мухаммед сделал первую остановку, когда окончательно покинул свой родной город Мекку, не принявший его веры, и переселился в Медину, где была начата его пророческая деятельность (хиджра). В окружении нескольких деревьев там стоит «самая заурядная мечеть и тридцать – сорок домов вокруг нее».
Другое почитаемое место – то, где Мухаммед принял решение обращаться отныне во время молитвы не в сторону Иерусалима, а в сторону Мекки. Решение это, наполненное глубоким смыслом и значением, было принято в Эль-Кибле, расположенном в часе пути к северо-западу от Медины и ставшем объектом благоговейных посещений. В Эль-Кибле сохранились два грубых столба, символизирующих два направления.
15 января 1815 года Буркхардт покинул Мекку, пристав к небольшому каравану паломников, направлявшихся к могиле пророка. Путешествие в Медину, так же как и переход из Джидды в Мекку, совершается ночью, что затрудняет задачу наблюдателя. Надо пересечь долину, поросшую кустарником и финиковыми пальмами. Местность в восточном конце ее хорошо обработана и носит название Вадн-Фатме, или просто Эль-Вади. Немного дальше лежит долина Эль-Зафра, знаменитая насаждениями финиковых пальм и базаром, на который стекаются все соседние племена.
Буркхардту понадобилось 13 дней, чтобы добраться до Медины. Он собрал много сведений об арабах и ваххабитах. Как и в Мекке, здесь первая обязанность паломника посетить гробницу и мечеть Магомета. Однако здешние обряды проще и короче, и паломник отделывается от них в четверть часа.
Пребывание в Мекке оказалось очень вредным для Буркхардта. В Медине он заболел перемежающейся лихорадкой. Скоро приступы стали ежедневными, а затем появлялись раз в три дня. Болезнь на три месяца приковала Буркхардта к постели. Ему пришлось отказаться от намерения пройти пустыней до Акабы, и он поспешил добраться до Янбо, откуда мог бы отплыть в Египет.
В отчете Буркхардта содержится много любопытных подробностей о Медине и ее жителях, ее окрестностях и других менее примечательных местах, которые посещают паломники.
От посещения Хиджаза путешественник отказывается. 21 апреля 1815 года Буркхардт присоединился к каравану и с ним пришел к воротам Янбо, где свирепствовала чума. Путешественник вскоре заболел. Он так ослаб, что ему было не под силу даже искать убежища в деревне. Об отъезде из города не могло быть и речи, так как все корабли, готовые к отплытию, были переполнены больными солдатами. Ему пришлось провести 18 дней в этом городе, охваченном эпидемией, прежде чем удалось сесть на небольшое судно, доставившее его в Кусейр. Оттуда пешком он отправился в Египет.
26 июня 1815 года он возвратился в Каир. Буркхардт узнал там о смерти своего отца. Здоровье самого путешественника было сильно подорвано болезнью. Поэтому он только в 1816 году мог совершить восхождение на гору Синай. Занятия естествознанием и подготовка к печати путевых дневников, а также обширная переписка поглощали все его время до конца 1817 года. Он собирался присоединиться к каравану, направлявшемуся в Феццан, когда у него внезапно начался бурный приступ лихорадки. Проболев несколько дней, 15 октября 1817 года Буркхардт скончался со словами: «Напишите матери, что мои последние мысли были о ней».
Буркхардт углубил и расширил знания о районе священных городов. Несмотря на то что он побывал в Таифе, путешественник не столько открыл неизвестное, сколько блистательно объяснил и описал то, о чем знали лишь приблизительно.
Его «Путешествие в Аравию» и «Заметки о бедуинах» вышли в свет почти сразу после его смерти.
Шотландский исследователь Африки. В 1822–1823 годах вместе с английскими путешественниками У. Аудни и Д. Денемом пересек Сахару с севера на юг и доказал, что река Нигер не связана с озером Чад.
Хью рос в окружении 20 братьев и сестер. Он начал свой жизненный путь с должности каютного юнги на одном из ливерпульских судов, а потом оказался на камбузе другого судна, поскольку отказался чистить сапоги капитану. Но это ему тоже не понравилось, он сбежал и какое-то время промышлял с морскими пиратами, пока в 1808 году не завербовался на королевский военный корабль. Морская война с Францией позволила ему сделать блестящую карьеру. Он дослужился до чина капитана. Вернувшись в 1820 году на родину, Клаппертон познакомился с шотландским врачом и естествоиспытателем Уолтером Аудни.
Лорд Батерст, в то время государственный секретарь колониального ведомства, назначил Аудни будущим консулом в империи Борну, которую еще не видел ни один британец. Позже нашелся третий участник экспедиции в глубь Африки – майор Диксон Денем, не менее выдающийся офицер, чем Клаппертон, награжденный даже медалью Ватерлоо, хотя в знаменитом сражении он не участвовал.
В 1822 году посланцы «Африканской ассоциации» Аудни и Клаппертон (Денем отправился за ними через год) начали свое наступление на Нигер из Триполи и пересекли Центральную Сахару через оазис Мурзук. В начале февраля 1823 года, пройдя более 2 тысяч километров, англичане увидели великое озеро Чад. Внешний вид озера мог разочаровать: оно довольно мелководно, открытая поверхность воды обычно обрамлена многометровой полосой зарослей папируса, камыша и тростника. Осмотрев западные берега Чада, путешественники убедились, что даже самая значительная из впадающих в озеро с этой стороны рек – Комадугу-Йобе – слишком маловодна, чтобы быть нижним течением Нигера.
Англичане двинулись вдоль западного берега Чада и вошли в Кукаву – столицу империи Борну. Первыми из европейцев они посетили «торговый» город и «резиденцию».
В дальнейшем экспедиция разделилась. Денем продолжил исследование Чада, побывал на его южных берегах, в государстве Багирми, и открыл впадающую в озеро с юга большую реку Шари.
Клаппертон и Аудни выехали 14 декабря 1823 года в Кано, большой город феллатов, расположенный на запад от озера Чад, двигаясь вдоль Иеу до Демасака. Они побывали в Старом Бирки, в Вера, стоящем на берегах изумительного озера, образованного разливами реки Иеу, затем в Догаму и Бекидарфи – городах, расположенных главным образом на территории Хаусы. Население этой области, до нашествия феллатов, было очень многочисленным.
Вскоре караван свернул в сторону от Иеу (или Гамбару), и путешественники вступили в область Катагум. Ее правитель принял их очень ласково и уверял, что их приход для него настоящий праздник и что султан феллатов тоже будет очень рад им, так как он никогда еще не видел англичан. Он уверял также, что у него они найдут, как и в Кукаве, все необходимое.
Однако он чрезвычайно удивился, услышав, что путешественникам не нужны ни рабы, ни лошади, ни серебро и что они рассчитывают только на его любезное позволение посетить страну и собирать цветы и травы.
Город Катагум являлся центром области, которая до завоевания феллатами была частью Борну. Она могла выставить четыре тысячи конников и две тысячи пехотинцев, вооруженных луками, мечами и копьями. Главный предмет торговли, наряду с рабами, – зерно и крупный рогатый скот.
На юг от области Катагум лежала страна Якоба, которую мусульмане знают под названием Муши. В области Якоба берет начало река Иеу, совершенно пересыхающая летом. По уверениям жителей, во время дождей ее воды еженедельно то поднимаются, то опускаются.
«11 января, – писал Клаппертон, – мы снова пустились в путь, но уже в полдень нам пришлось остановиться в Мурмуре. Доктор был так слаб и истощен, что я не знал, протянет ли он хоть сутки. Со времени нашего отъезда из гор Обарри в Феццане, где его потного продуло сквозняком, он тяжело болел».
На следующий день, 12 января 1824 года, доктор Аудни скончался. Похоронив доктора, Клаппертон снова двинулся по направлению к Кано. Главными этапами путешествия были: Дигу – город, стоящий среди возделанной местности, где пасутся многочисленные стада; Катунгу, находящийся уже вне пределов Катагума; Зангея (в конце гряды холмов Души) – бывшая раньше довольно значительным городом, если судить по протяженности еще стоявших крепостных стен; Гиркуа, где рынок лучше, чем в Триполи; Соква, окруженная высоким глиняным валом.
В Кано, или Хана, как его называют Идриси и другие арабские географы, Клаппертон вошел 20 января 1824 года. Это место скрещения многих путей в государстве Хауса (север современной Нигерии). Кано – столица области того же названия и один из главных городов Судана; в нем живут от 30 до 40 тысяч человек, из них больше половины – рабы.
23 февраля Клаппертон двинулся в путь и вскоре прибыл в Сокото – самый многолюдный город из всех, виденных Клаппертоном в Африке. Хорошо построенные прочные дома здесь образовывали правильные улицы, а не стояли группами, как в других городах Хаусы. Сокото окружала стена высотою от 20 до 30 футов с двенадцатью воротами, которые регулярно запирались на заходе солнца. В городе имелись две большие мечети, обширный рынок и просторная площадь перед резиденцией султана. У жителей – в большинстве своем феллатов – было много рабов.
Султан Белло принял Клаппертона сидя на ковре между двумя столбами, подпиравшими соломенную крышу хижины, похожей на английский коттедж. Султан был рослый, представительный мужчина лет 45, одетый в «тобе» из синей хлопчатобумажной ткани. На голове у него был белый тюрбан, концом которого он по турецкой моде прикрывал себе нос и рот.
Белло остался доволен подаркам, привезенным Клаппертоном. Особенно ему понравились часы, подзорная труба и термометр, который он остроумно назвал «часами для тепла». Но лучшей из диковинок показался ему сам путешественник. Белло без конца расспрашивал его об английских нравах, обычаях и об английской торговле. Несколько раз Белло выражал желание войти в торговые сношения с этой державой; ему хотелось, чтобы в порту, называемом им Рака, поселились английский консул и врач. Наконец, он просил прислать некоторые предметы английского производства на морское побережье, где ему принадлежал оживленный торговый город Фунда. После длительной беседы Белло отдал Клаппертону книги, путевые дневники и платье Денема, захваченное во время похода.
3 мая путешественник распрощался с султаном. Клаппертон отправился обратно той же дорогой, какой пришел, и 8 июля прибыл в Кукаву, где уже находился майор Денем. Он привез с собой арабскую рукопись, содержавшую историческое и географическое описание государства Такрур, которым правил Мухаммед Белло Хаусский – автор этого труда. Путешественник не только собрал много ценных сведений о животном и растительном мире стран Борну и Хауса, но также составил словарь языков жителей Багирми, Мандары, Борну, Хаусы и Тимбукту.
Путешественники снова пересекли, теперь уже с юга на север, Сахару и через Триполи возвратились в Англию.
Аудни, Денему и Клаппертону досталась слава первых европейцев нового времени, пересекших Сахару и своими глазами повидавших озеро Чад. Путешественники не только подтвердили факт существования большого озера к югу от великой пустыни, но, что особенно важно, надежно зафиксировали его местоположение с помощью астрономических наблюдений. То же было сделано, впервые в этой части Африки, и по отношению к другим посещенным ими географическим объектам. Для картографии все это было достижением первостепенного значения.
Клаппертон обследовал водораздел между впадающей в озеро Чад рекой Комадугу-Иобе (Иеу) и притоком Нигера Сокото. Основываясь на расспросных данных, собранных им в Кано – главном торговом центре страны хауса, Клаппертон пришел к верному выводу о том, что Нигер впадает в Гвинейский залив и в среднем течении не связан с озером Чад. Но вместе с тем из других источников Клаппертон получил сведения о связи Нигера с Нилом. Вопрос, таким образом, продолжал оставаться запутанным.
Английские путешественники впервые доставили в Европу точные сведения о мусульманских государствах Борну, Багирми, Сокото, населяющих их народах, оживленных торговых городах. Впервые стало известно о феллатах, тождество которых с фанами было доказано вторым путешествием Клаппертона. Было установлено, что они основали в давние времена в центре и на западе Африки огромное государство и что эти племена не принадлежали к негритянской расе. Изучение их языка и его связей с неафриканскими наречиями пролило совершенно новый свет на историю переселения народов. Дневники английских исследователей в обработке географа Джона Барроу были изданы в Лондоне в 1826 году под заглавием «Рассказ о путешествиях и открытиях в Северной и Центральной Африке в 1822, 1823 и 1824 годах».
Вернувшись в Англию, Клаппертон поспешил представить лорду Батерсту свой план. Он предложил теперь добраться до Кукавы из Гвинейского залива, следуя вверх по Нигеру от его устья до Тимбукту, то есть самым коротким путем, по которому еще не проходил ни один из его предшественников, и таким образом положить конец давним спорам, установив окончательно, что эта река не имеет отношения к Нилу.
В экспедиции, руководимой Клаппертоном, приняли участие доктор Диксон, капитан первого ранга Пирс – отличный художник и судовой врач Морисон, весьма сведущий во всех отраслях естествознания, а также слуга Ричард Лендер, ставший впоследствии знаменитым путешественником.
26 ноября 1825 года экспедиция высадилась на Невольничий берег Гвинейского залива, в районе Лагоса. Путешественники добрались до реки Бенин. 29 ноября 1825 года экспедиция высадилась в Бадагри, поднялась по протоке реки Лагос, потом около двух миль по реке Гаци, проходящей по территории Дагомеи, и, переправившись на левый берег, углубилась внутрь страны.
Из-за влажности и сильной жары все члены экспедиции тяжело болели лихорадкой. Пирс и Морисон погибли.
Вскоре путешественники вступили в Катунгу. Клаппертон прожил в Катунге с 24 января до 7 марта 1826 года. Покинув Катунгу, Клаппертон переправился через реку Мусса, приток Куары, и достиг Киамы. Это один из городов, через которые проходят караваны, идущие из Хаусы и Боргу в Ганджу на границе области Ашанти.
Клаппертон направился в сторону Буссы, где погиб Мунго Парк. Экспедиция переправилась через Оли, приток Куары, и вошла в Уауа – столицу одной из провинций Боргу, где за четырехугольником городской стены обитают около 18 тысяч жителей. Улицы здесь чисты и широки, а круглые дома увенчаны конической соломенной крышей. Но трудно найти в целом мире город, где бы царило такое всеобщее пьянство. Правитель, жрецы, миряне – мужчины и женщины – до бесчувствия напиваются пальмовым вином, ромом, который привозят с побережья, и «бузой». Этот напиток делается из дурро с прибавкой меда, чилийского перца, корня одной жесткой кормовой травы и определенного количества воды. «Население Уауа, – говорит Клаппертон, – славится своей честностью. Это веселые, доброжелательные и гостеприимные люди. Я не встречал в Африке никого, кто так охотно рассказывал бы о своей стране, как они, и, что совсем удивительно, не видел среди них ни одного нищего. Они утверждают, что ведут свое происхождение не от коренных жителей Боргу, а от выходцев из Хаусы и Ниффе. Их язык является диалектом языка племени Йорубы, но их женщины красивы, чего нельзя сказать об уроженках Йорубы, мужчины сильны и хорошо сложены. Религия их – смесь язычества и выродившегося магометанства».
Бусса, куда наконец добрался путешественник, собственно говоря, не настоящий город – это отдельные группы домов на острове, находящемся посреди Куары. Бусса – столица области, наиболее густо населенной во всем Боргу. Жители – язычники, так же как сам султан, хотя его и звали Мухаммед.
Султан принял путешественника приветливо и сообщил ему, что повелитель Юри уже неделю держит наготове суда, чтобы он мог подняться по реке до столицы. Клаппертон ответил, что все пути между Борно и Юри закрыты из-за войны, а потому он предпочел бы двигаться через Кульфу и Ниффе.
Болезнь вынудила Клаппертона задержаться в Кульфе дольше, чем он предполагал. Кульфа – торговый город, лежащий на северном берегу реки Мэй-Ярроу. В течение двенадцати лет он подвергался набегам феллатов и за шесть лет дважды горел. Клаппертон присутствовал там на празднике новолуния.
Покинув область Котонг-Кора, путешественник вскоре очутился в пределах Гуари. Страна, как и вся Хауса, была завоевана феллатами, но после смерти султана Белло I жители восстали, и с тех пор им, несмотря на все усилия феллатов, удается сохранять свою независимость.
Достигнув Фатика, Клаппертон оказался на территории Зегзег, подвластной феллатам. Затем он посетил Зарию, своеобразный город, где имеются засеянные просом поля, огороды, густые рощи, болота, лужайки и даже большие дома.
19 сентября Клаппертон прибыл, наконец, в Кано. Султан Белло отнесся к Клаппертону милостиво и послал ему несколько верблюдов и немного съестных припасов. Но так как султан в это время был занят усмирением восставшей против него области Губер, он не мог немедленно принять путешественника, чтобы обсудить многочисленные вопросы, которые английское правительство поручило тому выяснить.
Клаппертон, чье здоровье значительно улучшилось, добрался до Сокото. Таким образом, англичанин связал свой новый маршрут, начавшийся от берегов Гвинейского залива, с предыдущим, проложенным со стороны Средиземного моря.
В Магории Клаппертон наконец встретился с султаном. Однако как только Белло были вручены подарки, он перестал выказывать Клаппертону прежнее дружеское расположение. Препятствия к отъезду, которые чинил Белло, ясно доказывали, что ему очень хотелось присвоить подарки, предназначенные для султана Борну.
Через несколько дней к Клаппертону пришли с требованием выдать подарки, предназначенные для Эль-Ханеми. Получив отказ, их просто отняли и унесли. Мало того, у него решили отнять оружие и боевые припасы. Клаппертон отказал наотрез.
Англичанин провел в Сокото более шести месяцев, не имея возможности ни заниматься исследованием страны, ни вести переговоры, бывшие главной целью его приезда с побережья.
12 марта 1828 года Клаппертон заболел дизентерией, которую ничто не могло остановить. Он быстро слабел. Было время рамадана, и 21-летний слуга Ричард Лендер не мог добиться никакой помощи даже от слуг. Почувствовав близость конца, Клаппертон отдал последние распоряжения Лендеру и 11 апреля 1827 года скончался у него на руках.
Бывший соратник Клаппертона Диксон Денем пережил его на год. В 1828 году желтая лихорадка положила конец его исследованиям в Сьерра-Леоне и на острове Фернандо-По (Биоко).
Английский исследователь Западной Африки. Принимал участие в экспедиции Х. Клаппертона (1825–1827). В 1830–1832 и 1833–1834 годах возглавлял экспедиции в район реки Нигер. Доказал, что Нигер впадает в Гвинейский залив и не связан с Нилом. Автор книг «Материалы последней экспедиции Клаппертона» (1829–1830, в 2-х т.), «Путешествие по Африке для исследования Нигера до его устья» (1832, в 3-х т.).
Когда в 1825 году в Африку отправилась экспедиция Хью Клаппертона, в ней, кроме иследователей, находился Ричард Лендер. В 1823 году он уже сопровождал некоего майора в путешествии по Капской области и теперь отказался от выгодных предложений, чтобы отправиться в Африку с Клаппертоном. Экспедиция двинулась в глубь материка и достигла Нигера с юга. До этого европейцы здесь не бывали. 11 апреля 1827 года Клаппертон скончался в Сокото. Умерли и все остальные европейские участники экспедиции, за исключением Ричарда Лендера.
Лендер похоронил Клаппертона в Джунгари, деревушке, расположенной на возвышенности в пяти милях к юго-востоку от Сокото.
3 мая он уехал из Сокото и направился в Кано. В первую половину перехода Лендер едва не погиб от жажды, но вторая была менее трудной, потому что повелитель Джакобы, оказавшийся его спутником, обращался с ним дружелюбно и даже пригласил посетить свою страну.
25 мая Лендер приехал в Кано и после небольшого отдыха двинулся к Фунде, расположенной на берегу Нигера. Таким образом он рассчитывал добраться до залива Бенин. Эта дорога считалась безопаснее остальных, к тому же по ней еще не ходили европейцы.
Лендер посетил города Канфу, Карифо, Гоужи, Гатас и установил, что их жители принадлежат к племени хауса и платят дань феллатам. Затем он встретил на своем пути большую реку, несущую свои воды в сторону Куары, побывал в Коттопе с большим рынком, где продают скот и рабов, а затем в Куджи и Дунроре, откуда виднелась длинная цепь высоких гор, тянущихся к востоку.
22 июля Лендер был вынужден отправиться в Зегзег к султану. Откупившись подарком, англичанин получил разрешение уехать.
Уарри, Уомба, Кульфа, Бусса и Уауа – таков маршрут дальнейшего путешествия Лендера в Бадагри, куда он прибыл 22 ноября 1827 года. Два месяца спустя он отплыл в Англию.
Он доставил на родину путевые дневники Клаппертона, которые и были опубликованы Джоном Барроу в Лондоне в 1829 году. Ценным дополнением к ним явилась двухтомная работа самого Лендера «Материалы последней экспедиции Клаппертона в Африку» (Лондон, 1829–1830). Ричард Лендер оказался талантливым самоучкой и проявил себя как незаурядный ученый-исследователь.
Гибель почти всех участников экспедиции Клаппертона произвела тяжелое впечатление, и для поощрения дальнейших исследований Лондонское географическое общество, наследник «Африканской ассоциации», назначило специальную премию тому, кто разрешит «загадку» Нигера.
Майору Ленгу удалось примерно определить местонахождение истоков Нигера. Мунго Парк и Клаппертон пытались исследовать среднее течение этой реки. Теперь путешественники задались целью изучить ее устье и нижнее течение. «Африканская ассоциация» перед своей ликвидацией послала к Нигеру новую экспедицию под начальством Ричарда Лендера, взявшего с собой младшего брата Джона (1807–1839).
Путешественники отплыли на военном корабле в Бадагри, куда прибыли 19 марта 1830 года. Властелин этих мест, Адули, решил пополнить казну за счет путешественников, запросив за проезд внутрь страны самые ценные товары.
31 марта Ричард и Джон Лендеры после стычки с местными жителями покинули Бадагри. Они прошли через Уоу – довольно значительный город, через Биджи, где в предыдущую экспедицию заболели Пирс и Моррисон, затем через Дженну, Чоу, Эггу, то есть города, в которых уже побывал Клаппертон; через Энгву, где умер Пирс, и через Азинару – первый на их пути город, окруженный стеной. Дальше они прошли через Боху, старинную столицу области Йоруба, через Итчо с его знаменитым базаром и 13 мая прибыли в Катунгу, предшествуемые эскортом, высланным им навстречу султаном.
Повелитель страны Мансола, принявший их под жуткие звуки цимбалов, рогов, барабана, обошелся с ними весьма любезно и даже приказал Эбо рубить головы всем, кто позволит себе докучать путешественникам.
Опасаясь, чтобы Мансола не задержал их до начала дождей, Джон и Ричард Лендеры не стали говорить султану о своем желании выйти к Нигеру. Они только объяснили ему, что 20 лет тому назад один их соотечественник умер в Бусе, и теперь английский король послал их к султану Яури, чтобы они отыскали бумаги покойного.
Братья Лендеры прошли через Бумбум – город, часто посещаемый купцами Хаусы, Боргу и других стран, торгующих с Гонджой, через Киши на границе государства Йоруба и, наконец, через Муссу на реке того же названия. За этим городом их ждал конвой, который послал им навстречу Ярро – султан области Боргу, отнесшийся к ним благосклонно.
17 июня путешественники увидели город Бусу. Велико было их удивление, когда оказалось, что он стоит на суше, а вовсе не на острове посреди Нигера, как утверждал Клаппертон. Братья Лендеры спустились к Нигеру, протекающему у самого города. «При виде этой знаменитой реки, – рассказывает Ричард Лендер, – мы были сильно разочарованы. Посередине ее высились черные потрескавшиеся скалы, и вокруг них вскипали, бурлили и сшибались стремительные воды. Нам сказали, что выше Бусы два маленьких плодородных острова делят реку на три рукава, а ниже города река течет спокойно, не разветвляясь уже до самой Фунды. Через Нигер даже там, где он шире всего, можно перебросить камень».
Ричард Лендер расспрашивал о книгах и бумагах, вероятно, оставшихся после Мунго Парка, затем задал вопрос о печальном конце исследователя. Султан пообещал найти все уцелевшие вещи знаменитого путешественника, однако нашлось лишь старое руководство по навигации, изданное в прошлом столетии.
23 июня Лендеры, поблагодарив султана за радушный прием, покинули Бусу. Они берегом поднялись вдоль Нигера до Кагоджи, где сели в утлый туземный челнок, отправив лошадей сушей к Яури.
«Мы не проехали и нескольких сотен туазов, – говорит Ричард Лендер, – как река стала расширяться; впереди от берега до берега было повсюду больше двух миль. Нигер похож тут на широкий искусственный канал. Река текла между невысокими отвесными берегами, поросшими наверху деревьями. Местами она очень мелкая, но кое-где так глубока, что по ней мог бы пройти фрегат. Трудно вообразить пейзажи живописнее тех, мимо которых мы плыли первые два часа».
На третий день плавания братья Лендеры высадились в деревне, где их поджидали люди с лошадьми. Они двинулись в путь и, преодолев небольшой подъем, добрались до Яури.
Султан Яури принял путешественников холодно. Не желая разрешать англичанам доступ ни в Ниффе, ни в Борну, он объявил, что им придется возвратиться в Бусу. Ричард Лендер тотчас написал письмо султану Бусы, прося позволения купить челнок, чтобы добраться до Фунды, так как на дорогах орудовали грабители – фелланы.
26 июля явился гонец от султана Бусы, и Лендеры покинули Яури. Они поднялись по Нигеру до впадения в него реки Кубии, затем снова спустились и прибыли в Бусу, где им был оказан теплый прием и где они провели около двух месяцев. Лендеры нанесли визит султану Уаоу. Гонцы султана Бусы были разосланы к разным вождям, владения которых тянулись по берегам реки; оставалось только договориться с вождем Бекен-Руа («Черная вода»), обещавшим сопровождать их до моря.
И вот начался спуск по Нигеру. Братья проехали большой город Конги – или, по Клаппертону, Сонга, – потом Ингвазилиги, который лежит на пути купцов, ведущих торговлю между Ниффе и областями, расположенными к северо-востоку от Боргу. Наконец они остановились на Паташи, большом острове, богатом и удивительно красивом, изобилующем пальмовыми рощами и высокими величественными деревьями.
4 октября Лендеры продолжили путешествие. Они миновали Баджиебо – шумный, широко раскинувшийся город; Личи, населенный неграми из племени ниффе, и Маджи, близ которого Нигер делится на три рукава. Отъехав немного от города и огибая очередной остров, путешественники увидели вдали скалу Кеза (или Кези) высотой в 281 фут, отвесно вздымающуюся посреди реки. Туземцы считали, что это излюбленное обиталище одного благодетельного духа.
В тот же день они достигли Зангоши, расположенного против Раббы, второго по величине города фелланов после Сокото.
Властитель этого города, Маллам-Дендо, приходился родственником султану Белло. Это был слепой, совершенно одряхлевший старик. Получив ценные подарки, Маллам-Дендо остался недоволен и заявил, что пока путешественники не сделают ему более полезных и дорогих подношений, он не отпустит их.
Однако, получив в дар «тобе» (то есть халат) Мунго Парка, переданный англичанам властителем Бусы, Маллам-Дендо объявил себя покровителем европейцев, обещал помочь им добраться до моря и подарил плетеные циновки самых ярких расцветок, два мешка риса и связку бананов. Продукты пришлись кстати, так как все запасы сукна, зеркал, бритв и трубок иссякли, и у Лендеров не осталось ничего, кроме нескольких серебряных браслетов, для подношений вождям во время дальнейшего плавания по Нигеру.
16 октября братья Лендеры, наконец, смогли продолжить путешествие. Спускаясь по реке (ширина которой все время сильно менялась), они старались избегать больших городов, так как у них не было подарков для правителей.
До Эгги путешествие проходило спокойно. В этих местах Нигер почти все время течет на восток и юго-восток, достигая в ширину от двух до восьми миль. Течение здесь такое быстрое, что лодка двигалась со скоростью четырех-пяти миль в час.
19 октября Лендеры миновали устье Кудунии и вскоре увидели большой город Эггу. Поглядеть на пришельцев с такой удивительной внешностью сбежались сотни туземцев, и англичанам пришлось поставить у дверей трех охранников, чтобы заставить любопытных держаться в отдалении.
Эгга была последним городом области Ниффе. Дальше власть фелланов не распространялась.
Какунда, в которой жители Эгги советовали Ричарду Лендеру остановиться, располагалась на западном берегу Нигера. Сначала туземцы были очень встревожены появлением путешественников. Старый «маллам» – мусульманский священник и наставник – взял их под свое покровительство. Благодаря ему братья были хорошо приняты в столице этого государства, независимого от Ниффе.
Нигер превратился в очень широкий и глубокий поток, приняв слева текущую с востока полноводную Бенуэ (1300 километров, крупнейший приток Нигера). 25 октября путешественники очутились перед устьем широкой реки. Это была Чадда, или Бенуэ. У ее впадения по берегам Нигера и Бенуэ раскинулся большой город Котон-Карофа.
Чудом не погибнув в пучине и едва не разбившись о скалы, Ричард Лендер пристал к правому берегу. Измученные путешественники улеглись на циновках, как вдруг их окружил отряд почти голых людей, вооруженных ружьями, луками, стрелами, тесаками, железными крюками и пиками.
Только хладнокровие и присутствие духа братьев предотвратили стычку, которая казалась неизбежной и в исходе которой не приходилось сомневаться. Побросав оружие наземь, они пошли навстречу к предводителю разъяренных туземцев.
«Предводитель долго вглядывался в нас, потом бросился на колени…»
«Я подумал, что вы сыны неба и упали с облаков», – сказал предводитель, объясняя внезапную перемену в своем поведении.
Примерно в 100 километрах ниже Бенуэ Нигер вышел на плоскую, все более расширявшуюся к югу равнину, а еще через 200 километров от главного русла реки стали отделяться рукава: началась обширная дельта Нигера, по площади не уступающая дельте Нила (24 тысячи квадратных километров).
В Бокве находился знаменитый базар, о котором путешественники так много слышали. Здесь товары белых выменивали на рабов, в большом количестве доставляемых из Фунды, находящейся на противоположной стороне реки.
Лендеры узнали, что море находится не дальше чем в десяти днях пути. В деревне Дамугго местный вождь, никогда не видавший белого человека, принял Лендеров очень радушно, устроил в их честь большое празднество и развлекал их до 4 ноября. Вождь снабдил их еще одним челноком, дал гребцов и проводника.
Когда Ричард и Джон проплывали мимо большого города (как им сказали, это был Кирри), их остановили длинные военные челны, в каждом из которых было человек по сорок. На длинных бамбуковых шестах над челнами развевались большие флаги с гербом Великобритании. У каждого черного матроса в руках был мушкет, а на носу каждой лодки – по четырехдюймовой или шестидюймовой пушке.
Братьев привезли в Кирри. К счастью, мусульманские священники вступились за них. Путешественникам вернули кое-что из отнятых вещей, но большая часть пошла ко дну вместе с лодкой Джона Лендера.
«К великому моему удовлетворению, – говорит Ричард Лендер, – среди принесенных предметов я сразу увидел сундук, в котором были наши книги и один из дневников моего брата. Рядом стоял ящик с лекарствами. Правда, оба они оказались полны водой. Большой ковровый дорожный мешок с одеждой был раскрыт и разграблен; в нем остались лишь одна рубаха, пара штанов и один сюртук. Много ценных вещей пропало. Погибли все мои дневники, за исключением записной книжки, куда я заносил путевые заметки, начиная с Раббы».
Однако братья Лендеры по-прежнему считались пленниками. Их собирались отправить к Оби, властителю страны Ибо, чтобы тот решил их судьбу.
Через два дня, 8 ноября, лодки были уже в виду города Эбое в том месте, где Нигер делится на три огромных «реки» с поросшими пальмами низкими болотистыми берегами.
«Жители Эбое, – говорится в отчете, – возделывают только инъям, маис и бананы. У них много коз и домашней птицы, но мало овец и вовсе нет крупного рогатого скота. В городе, широко раскинувшемся на открытой равнине, живет много народа. Он является столицей государства Ибо…».
После переговоров Оби заявил, что по законам и обычаям страны он имеет право считать братьев Лендеров и их спутников своей собственностью. Однако, не желая злоупотреблять своими правами, он готов обменять их на английские товары по стоимости 20 невольников.
Такое решение повергло обоих братьев в отчаяние – ведь у них не осталось ни продуктов, ни иголок, ни других средств обмена.
Наконец верх взял Бой – брат вождя из Брасса, согласившийся заплатить Оби выкуп, который тот назначил за обоих братьев и их спутников. Сам Бой за свои труды и риск, которому подвергался, берясь за перевозку их в Брасс, потребовал 15 рабов и бочку рома. Хотя цена была чрезмерной, Ричард Лендер согласился.
12 ноября братья Лендеры сели в челн вождя, на котором находилось 60 человек, из них 40 гребцов. Выдолбленный из цельного ствола челн имел в длину не менее 20 метров, был снабжен четырехдюймовой пушкой на носу, целым арсеналом тесаков, картечью и нагружен всевозможными товарами.
14 ноября в семь часов вечера челн покинул главное русло и вступил в реку Брасс. Час спустя Ричард Лендер с невыразимой радостью ощутил влияние морского прилива.
Брасс состоял из двух городов; один принадлежал Фордею, другой – вождю Джакету. Вождь Фордей и слышать не хотел о том, чтобы разрешить братьям Лендерам покинуть город, пока они не заплатят ему выкуп.
Наконец Ричард Лендер уговорил Боя отпустить их на английский бриг, стоявший в устье реки. Братья Лендеры добрались до острова Фернандо-По, потом до реки Калабар. Там они пересели на судно «Кернарвон», шедшее в Рио-де-Жанейро, где командир эскадры, адмирал Бейкер, посадил их на английский корабль. 9 июня они высадились в Портсмуте. Передав отчет о своем путешествии лорду Гоудричу, министру колоний, они попросили уплатить долг Бою. Министр сразу же отдал распоряжение выплатить вождю Бою условленную сумму, на которую тот справедливо претендовал.
Так, наконец, была окончательно и полностью разрешена географическая загадка, которая столько веков волновала ученый мир и давала повод к самым различным предположениям. Нигер вовсе не сообщается с Нилом, не теряется в песках пустыни и не сливается с водами озера Чад. Разделяясь на множество рукавов, он впадает в Гвинейский залив неподалеку от места, известного под названием мыс Формоз.
Честь этого открытия, предсказанного, правда, наукой, целиком принадлежит братьям Лендерам. Огромное пространство, пройденное ими от Яури до моря, было до их путешествия совершенно не изучено.
В 1832 году вышла в свет в трех томах вторая работа Ричарда Лендера – «Путешествие по Африке для исследования Нигера до его устья». К моменту возвращения Ричарда и Джона Лендеров на родину в Великобритании было основано Лондонское географическое общество, которое впоследствии поглотило «Африканскую ассоциацию».
В 1832 году ливерпульские купцы создали «Компанию по торговле с внутренними областями Африки». Они оснастили два парохода – «Куорра» (водоизмещением 145 тонн) и «Албурка» (водоизмещением 55 тонн), а также бриг, загруженный углем и товарами. На них Лендер с командой около 50 человек в июле 1832 года отправился к дельте Нигера.
Они поднялись по Нигеру до Бенуэ, а по этой реке – на 150 километров выше устья. От болезней большая часть моряков умерла. С остальными людьми Ричард Лендер спустился к мор