1916 год. Первая мировая война в разгаре. Воюющие державы призывают под ружье все новые контингенту: мужчин и бросают их в пекло сражений... В этот год на призывной пункт вызвали и Алексея Антонова. Как ни странно, но для него призыв в армию означал возобновление прерванной незадолго до этого учебы. Это было даже нечто вроде удачи в цепи потрясений, которые довелось пережить ему в последние годы.
Алексей Иннокентьевич Антонов родился 15 сентября 1896 года в городе Гродно в семье командира батареи царской армии. Жизнь семьи офицера невысокого ранга в небольшом крепостном гарнизоне никогда не была легкой. И все же, пока служил отец, у нее были средства к существованию. Отец умер, когда сыну Алексею не исполнилось и двенадцати лет. А в 1914 году умерла мать. С ее смертью прекратилась выдача пенсии за отца. Теперь жить было уже совсем не на что. По совету знакомых Алексей Антонов перебрался в Петроград. Здесь он все-таки закончил гимназию без оплаты за обучение как неимущий сын офицера. В 1915 году поступил даже в университет. Учиться, однако, не пришлось, нужда заставила пойти работать на завод.
И вот теперь, после призыва в армию, его, как бывшего студента, направили в Павловское военное училище. Ускоренный курс обучения военного времени был закончен к декабрю того же года. Затем новоиспеченного прапорщика Антонова зачислили в егерский полк. В июле 1917 года он уже участвовал в затеянном Временным правительством бессмысленном и безнадежном наступлении. В боях получил ранение, был награжден орденом за храбрость.
Боевая служба прапорщика Алексея Антонова проходила в бурные дни революционных событий. Страна шла от Февральской буржуазно-демократической революции к пролетарскому Октябрю. Кипела солдатская масса на фронте, и молодой офицер, чутко принимавший к сердцу чаяния и тревоги народа, все более сближался с людьми в серых шинелях — солдатами. Его избрали помощником полкового адъютанта. В этой должности в составе полка он участвовал в разгроме корниловского мятежа и принял всей душой Великую Октябрьскую социалистическую революцию. По расформировании частей царской армии А. И. Антонов 1 мая 1918 года уволился в запас. До апреля 1919 года работал в продовольственном комитете Петрограда.
В запасе пришлось быть недолго. Иностранные интервенты и внутренняя контрреволюция развязали в стране гражданскую войну. В. И. Ленин и Коммунистическая партия организовали вооруженный отпор врагам. Миллионами штыков ощетинилась созданная в ходе войны Красная Армия.
1919 год был для Советской России годом трудным и славным. Полчища врагов рвались к самому сердцу Страны Советов. Однако не пришлось им торжествовать. На зов партии «Все на борьбу с Деникиным!» откликнулись сотни тысяч рабочих, крестьян, представителей трудовой интеллигенции, которые остановили, а затем и разгромили врага.
В жизни Антонова наступил новый этап — 11 апреля 1919 года он встал под боевые красные знамена и с тех пор непрерывно шел в рядах воинов Советских Вооруженных Сил. Сначала Первая Московская рабочая, затем Пятнадцатая Инзенская дивизия, где он служил на штабных должностях. В их составе он бил врага под Луганском и Лисками, под Валуйками и Волчанском, Коротояком, Ростовом-на-Дону и Азовом. В марте 1920 года Антонов был участником завершающих боев против деникинцев на Северном Кавказе и добивал последних белогвардейцев в Новороссийске. Затем, уже на заключительном этапе войны, он вначале участвовал в отражении войск Врангеля, наступавших из Крыма, а в ноябре 1920 года в составе той же Пятнадцатой Инзенской дивизии, которая форсировала Сиваш, сражался против армии белых в Крыму.
Мирные годы между гражданской и Великой Отечественной войнами были для Алексея Иннокентьевича Антонова временем глубокой и напряженной учебы и работы но укреплению боеготовности частей и соединений Советской Армии, периодом становления как коммуниста и военачальника с большим общим политическим и военным кругозором. В 1926 году тридцатилетний красный командир вступает в кандидаты РКП (б). Через два года он член партии и слушатель основного (командного) факультета Военной академии имени М. В. Фрунзе.
В процессе учебы выявились его большие способности к военному делу, склонность к научным исследованиям и аналитический склад ума. В стенах академии Антонов успешно осваивает французский язык и получает квалификацию военного переводчика. Он окреп физически, стал выносливым, научился отлично стрелять. Его аккуратность, настойчивость и добросовестность, живой пытливый ум обращают на себя внимание начальников. «В общественной и партийной работе силен», — отмечается в одной из аттестаций, написанных тогда на А. И. Антонова.
После окончания академии, проработав некоторое время в войсках на должности начальника штаба Сорок шестой стрелковой дивизии, Алексей Иннокентьевич вновь вернулся к учебе и в 1933 году окончил оперативный факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе. Эту академию окончили многие знаменитые в будущем советские военачальники — И. С. Конев, Р. Я. Малиновский, Ф. И. Толбухин, П. С. Рыбалко, Я. Н. Федоренко, М. С. Малинин, И. X. Баграмян, В. В. Курасов и другие, — чьи дарования широко раскрылись в годы Великой Отечественной войны. Учеба на оперативном факультете Военной академии стала важной ступенью роста теоретических знаний и практических навыков А. И. Антонова. Он формировался и вырастал в крупного военного специалиста-оператора. «Отличный оперативно-штабной работник. Готов для работы в высших штабах» — так с большим предвидением характеризовал его начальник я комиссар факультета Г. С. Иссерсон.
По окончании оперативного факультета А. И. Антонов служил последовательно начальником штаба Сорок шестой стрелковой дивизии, укрепленного района и начальником Первого (оперативного) отдела штаба Харьковского военного округа. Несмотря на большую загруженность служебными делами, он постоянно стремился к расширению и обогащению своего военного кругозора, повышению знаний. Работа в штабе военного округа способствовала развитию его эрудиции и общей культуры. Следует отметить, что Алексей Иннокентьевич не останавливался на достигнутом, постоянно расширял свой общий и военный кругозор, отличался исключительной работоспособностью.
Учтя выдающиеся способности А. И. Антонова, командование округа в 1936 году направило его учиться в открывшуюся тогда Академию Генерального штаба РККА Создание этого высшего военно-учебного заведения было велением времени. Красная Армия, во всех отношениях вполне современная, не имела еще в необходимом количестве кадров с высокой оперативно-стратегической подготовкой. Вплоть до 1936 года командный состав, призванный руководить такими войсковыми оперативными объединениями, как армия и фронт, готовился только на одногодичном факультете Академии имени М. В. Фрунзе. Но во второй половине тридцатых годов жизнь настоятельно потребовала наладить более массовую и глубокую подготовку руководящих военных кадров. К тому же надо было развивать теорию оперативного искусства, чем Академия имени М. В. Фрунзе из-за своего профиля в должных размерах заниматься не могла. Учитывая все это, Коммунистическая партия и Советское правительство и приняли решение об организации нового высшего военно-учебного заведения Советских Вооруженных Сил.
В Академию Генерального штаба собрали весь цвет тогдашних теоретиков военного дела. Среди них — В. А. Меликов, Д. М. Карбышев, Н. Н. Шварц, А. И. Готовцев, Г. С. Иссерсон, А. В. Кирпичников, Н. А. Левицкий, Н. И. Трубецкой, Ф. П. Шафалович, Е. А. Шиловский, В. К. Мордвинов, П. П. Ионов. Многим из профессоров Алексей Иннокентьевич Антонов был уже известен по предшествующим годам учебы на основном, а затем и на оперативном факультете Академии имени М. В. Фрунзе.
В свою очередь, Антонову также не нужно было привыкать к манере чтения и ведения семинарских занятий тем или иным преподавателем. У него, кстати, как и у очень многих других слушателей академии, особой популярностью пользовался Дмитрий Михайлович Карбышев, ученый-инженер, умевший преподнести свой, казалось бы, «сухой предмет» очень остроумно, оригинально. Простыми методами он помогал слушателям запоминать сложные технические расчеты. Вот, например, в его интерпретации формула для расчета сил и средств оборудования позиций заграждениями из колючей проволоки, удобная для запоминания; один батальон, один час, один километр, одна тонна, один ряд. Шутники-острословы переиначили ее: один сапер, один топор, один день, один пень. Шутка дошла до Карбышева и нисколько не обидела его. Он ценил острое слово и сам при случае любил пошутить. Пожалуй, ни одна из его лекций не обходилась без этого.
Более строгими по тону, более «академичными», но столь же глубокими, содержательными были лекции Г. С. Иссерсона по оперативному искусству и стратегии, а также лекции по тактике высших соединений, которые читал А. В. Голубев. Отлично знали свой предмет и были великолепными методистами такие талантливые преподаватели, как А. В. Кирпичников, В. К. Мордвинов, Е. А. Шиловский, С. Н. Красильников.
Очень сильный в академии подобрался и состав военных историков. Они умели строить свои лекции таким образом, что слушателям была ясно видна не только общая линия развития армий и способов военных действий, но и то, что с пользой можно взять из прошлого для современности. Особенно выделялся в этом отношении В. А. Меликов, с увлечением читавший историю первой мировой войны. Автор этих строк хорошо помнит, как иногда он увлечется настолько, что сядет, бывало, лицом к схемам, развешанным на стойках, и ведет свой интересный красочный рассказ, повернувшись спиной к аудитории. Звенит звонок на перерыв, а лекция все продолжается. И даже завзятые курильщики не спешат уйти на перерыв. Только когда в классе появляется другой преподаватель, слушатели отрываются наконец от битв на Марне или драматических событий в Августовских лесах.
С таким же жаром читал историю русско-японской войны профессор Н. А. Левицкий. Он так же свободно излагал материал и так же покорял слушателей подробностями и перипетиями сражения или боя, воссоздавая зримую картину борьбы воли и ума военачальников.
Я считаю необходимым это небольшое отступление о преподавателях Академии Генерального штаба предвоенных лет для того, чтобы подчеркнуть лишний раз, что собравшимся туда на учебу командирам было у кого и чему учиться. И надо ли говорить, что Алексей Иннокентьевич Антонов полностью использовал предоставившуюся возможность серьезно пополнить свои военно-теоретические знания и навыки, которые необходимы военачальнику в его деятельности. Он не терял времени даром.
Окончив академию, в годы перед Великой Отечественной войной А. И. Антонов одно время служил начальником штаба Московского военного округа, затем готовил кадры командиров, работая на кафедре общей тактики Военной академии имени М. В. Фрунзе. Вторая мировая война вынуждала ускорить создание массовых контингентов хорошо подготовленных командиров частей и подразделений Советской Армии, и Антонов полностью отдавал себя этому, важному и трудному делу.
Великая Отечественная война застала А. И. Антонова на посту заместителя начальника штаба Киевского особого военного округа. Теперь, когда началась невиданная по напряженности и ожесточению вооруженная борьба, когда дело шло о свободе и независимости Советского государства, о победе над наиболее сильным, коварным и отлично подготовленным врагом, каким являлась гитлеровская армия, военно-стратегические дарования Алексея Иннокентьевича развернулись в полную силу. С первых дней войны он возглавил группу, предназначенную для формирования управления Южного фронта. Поставленную задачу успешно выполнил и в августе 1941 года был назначен начальником штаба этого фронта. В июле 1942 года Антонов занял такую же должность вначале на Северо-Кавказском, а затем на Кавказском фронтах. Его действия на посту начальника штаба фронтов, где отличные знания должны были подкрепляться незаурядными организаторскими способностями, умением проникнуть в замыслы врага и затем предложить способы для их разрушения, были такими четкими и целесообразными, что обратили на себя внимание высших начальников.
Вся последующая деятельность Алексея Иннокентьевича связана с Генеральным штабом Вооруженных Сил Советского Союза. Вот на ней-то я позволю себе остановиться более подробно. Я считаю необходимым сделать это потому, что было бы слишком упрощенным рисовать образ А. И. Антонова, ограничиваясь общими мазками, свойственными краткой биографической справке. Кроме того, моя собственная судьба сложилась так, что начиная с весны 1940 года я нес службу в Генеральном штабе и поэтому с момента прихода туда А. И. Антонова имел возможность работать и постоянно с ним общаться.
С прибытия А. И. Антонова в Генштаб я и продолжу свой рассказ, сделав предварительно еще одно небольшое отступление для пояснения.
В нашей литературе Генштабу не повезло. О нем, как и о Ставке Верховного Главнокомандования, до последнего времени ничего почти не было написано. А если в каких-то книгах и заходила речь об этом, то преимущественно в смысле отрицательном: дескать, сидели там в шикарных кабинетах люди, совершенно оторванные от жизни, и пытались управлять войной по глобусу.
К счастью, на самом деле было не так. Ставка Верховною Главнокомандования и ее рабочий орган — Генеральный штаб — твердо держали в своих руках и планирование кампаний войны, и руководство операциями, распоряжались резервами, тщательнейшим образом следили за развитием событий на огромных пространствах, охваченных войной. Ни один поворот фронта или армий не проходил без их ведома. Ни на минуту не утрачивались здесь живые контакты с войсками. Представители Ставки и Генерального штаба все время находились на решающих участках в действующей армии, контролировали исполнение директив и приказов Верховного Главнокомандующего, вносили свои предложения по ходу боев.
О том, что Ставка и Генеральный штаб успешно справлялись со своими задачами, свидетельствуют итоги Великой Отечественной войны. В соревновании воли, знаний, искусства управления войсками они одержали верх над высшим военным руководством гитлеровской Германии. Как бы вы ни были молоды, читатель, или далеки от военного дела, вы в состоянии разобраться, что именно в этом заключается главный критерий, позволяющий правильно оценить все то, что было свершено всеми советскими людьми, и в том числе теми, кто стоял у руководства вооруженной борьбой в годы минувшей войны.
Коллектив Генеральною штаба внес свою немалую лепту в достижение великой нашей победы над врагом. Я хочу подчеркнуть заслугу именно коллектива, потому что только коллективный разум и коллективный опыт в состоянии были охватить с должной полнотой явления войны и найти пути правильного решения труднейших задач, возникавших перед Вооруженными Силами. Однако всякий коллектив слагается из отдельных лиц — руководителей и исполнителей.
Алексей Иннокентьевич Антонов и был одним из тех руководителей Генерального штаба, кто отдал всего себя без остатка порученному народом и партией делу и испытал на своих плечах бремя ответственности за решение сложнейших задач вооруженной борьбы.
В июне 1942 года Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников из-за крайнего нездоровья был вынужден покинуть пост начальника Генерального штаба и перейти на более спокойную работу начальника Высшей военной академии. На его место был назначен А. М. Василевский, ранее возглавлявший Оперативное управление Генштаба.
Александр Михайлович Василевский почти с самого начала Великой Отечественной войны — с 25 августа 1941 года — возглавлял Оперативное управление и одновременно был заместителем начальника Генерального штаба. Глубокое знание природы войны и способность предвидеть ход и исход самых сложных сражений выдвинули его впоследствии в первый ряд советских военных руководителей.
Авторитет Василевского, вполне понятно, повышал значение повседневной работы и всего коллектива Оперативного управления. Уход Василевского чрезвычайно тяжело сказался на работе этого ведущего в Генеральном штабе управления. Начался период смены начальников. В течение каких-нибудь полугода эту должность занимали генералы А. И. Бодин, дважды А. Н. Боголюбов, В. Д. Иванов, а между ними временно исполняли обязанности генералы П. Г. Тихомиров, П. П. Вечный и Ш. Н. Гениатуллин.
Положение осложнялось тем, что по условиям работы Ставки Верховного Главнокомандования А. М. Василевский уже и после назначения на должность начальника Генерального штаба большую часть времени находился на фронтах и не мог руководить Генштабом. Сталин посылал его туда всякий раз, когда возникала необходимость поглубже проанализировать тот или иной вопрос и выработать наиболее верное решение, сформулированное в виде готовых предложений. Работу начальника Генштаба в таких случаях по необходимости исполнял комиссар Генштаба генерал-майор Ф. Е. Боков — прекрасный человек, хороший партийный работник, но для выполнения чисто оперативной функции не подготовленный.
Длительные разъезды по фронтам начальника Генерального штаба, частая смена начальников Оперативного управления создали у нас атмосферу нервозности, из-за чего нередко нарушались ритм и четкость в работе. За короткое время пребывания во главе управления никто из вновь назначаемых начальников не успевал как следует войти в курс дела, врасти в обстановку, а значит, и не мог уверенно чувствовать себя при выезде в Ставку для доклада. Приходилось «на всякий случай» держать возле себя начальников направлений — вдруг понадобится какая-либо справка. В «предбаннике», как мы называли приемную начальника Оперативного управления, всегда было полно народу. Некоторые и здесь пытались что-то сделать, сидели, склонившись над какими-то документами, но большинство теряло время попусту, протирая диваны. Иногда из Ставки звонили по телефону, кто-нибудь из офицеров отвечал на поставленный вопрос, и потом опять все погружалось в ожидание. Иногда в Ставку вызывались начальники направлений для более детального доклада. Вот такой была обстановка, в которой проходила работа Генштаба летом и осенью 1942 года.
Отлично понимая, сколь отрицательно сказывается на работе Генштаба частое отсутствие на месте его начальника, Александр Михайлович настойчиво искал себе достойного заместителя. И такой человек был найден. В начале декабря мы узнали, что на должность начальника Оперативного управления и заместителя начальника Генштаба по рекомендации А. М. Василевского назначен генерал-лейтенант А. И. Антонов, занимавший до того пост начальника штаба Закавказского фронта. Многие его знали и одобрительно отзывались о нем. Другие, скептики, говорили, что судить будут после двух-трех поездок в Ставку: как он с этим справится.
Вскоре А. И. Антонов прибыл в Москву. Мне пришлось его встречать, так как в то время я возглавлял южное направление.
Уже с первых дней работы в управлении почувствовалось, что прибыл недюжинный человек и большой знаток штабной службы и что теперь дело пойдет. Антонов повел себя очень умно. Он детально знакомился с людьми, тщательно изучал оперативную обстановку на фронтах и не спешил с докладом в Ставку, как его предшественники, а сразу же с головой окунулся в текущие дела Оперативного управления. Суточный цикл в нем, как и во всем Генеральном штабе, начинался с семи утра. В этот час начальники направлений, ведавшие каждый делами одного фронта, приступали к сбору обстановки за прошедшую ночь. К каждому из них являлся представитель разведки и уточнял на карте данные о противнике. Одновременно обобщались сведения о положении и состоянии своих войск. В этом начальникам направлений помогали все другие органы Генштаба, каждый по роду своей деятельности.
А у начальника Оперативного управления не смолкали телефонные звонки. Он вел переговоры с начальниками штабов фронтов, лично уточнял обстановку. Они обязательно звонили сами, если в течение ночи был достигнут серьезный успех, занят важный пункт. При неудачах со звонками не спешили. Но когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе: в этом случае приходилось вызывать на провод «запоздавшего», и истина прояснялась.
По мере готовности материалов появлялись с докладами начальники направлений. Само собою разумеется, доклады эти не были длинными. Мы все детально знали обстановку, и поэтому часто докладчик не произносил ни слова, а просто сверял свою карту с картой начальника управления, разложенной на столе. Если обнаруживались какие-то расхождения, он обращал на них внимание начальника, говорил, что надо дополнить. В иных случаях у начальника Оперативного управления были более свежие данные, полученные в результате переговоров со штабом фронта. При таком стечении обстоятельств начальник направления вносил исправления на свою карту. И лишь изредка, когда расхождения оказывались слишком уж значительными или по каким-то другим причинам возникали сомнения относительно истинного положения войск, тут же еще раз вызывали по ВЧ штаб фронта для нового уточнения обстановки
Осваиваясь со всем этим порядком работы, генерал А. И. Антонов выразит неудовлетворенность ведением обстановки на картах. Она велась на каждом направлении по-разному, и ее трудно было читать без помощи автора карты. Впоследствии с помощью Алексея Иннокентьевича в этом важном деле был наведен образцовый порядок. Четкость ведения карт стала, можно сказать, идеальной. В Оперативном управлении стали применять единые условные цвета и знаки для определенного времени и любого вида боевых действий. Неукоснительное исполнение этого однажды установленного порядка и длительная практика позволяли легко читать обстановку с карты любого направления без пояснений. В высшей мере добросовестное отношение офицеров и генералов ко всем «мелочам» службы избавляло от многих непроизводительных потерь времени и, главное, ограждало от ошибок.
Наряду со справедливой критикой новый начальник сразу же заметил все хорошее, что было в работе Оперативного управления, и одобрил, хотя, конечно, далеко не все наши генштабистские тонкости предусматривались наставлением по службе штабов.
Лишь после того, когда Алексей Иннокентьевич стал вполне свободно ориентироваться в делах Генштаба и хорошо изучил обстановку на всех фронтах, он отправился на первый свой доклад в Ставку Верховного Главнокомандования. Это случилось примерно дней через шесть после прибытия на новое место службы. Нам всем понравилась такая основательность: мы поняли, что новый начальник Оперативного управления представляет собой именно то, что нужно Генштабу. Такое мнение еще более окрепло после первых поездок Антонова в Ставку, когда не только все обошлось благополучно, но постепенно прекратились постоянные ненужные бдения в приемной. Не без помощи Антонова Верховным Главнокомандующим был установлен трудный и жесткий, но в целом необходимый и приемлемый регламент работы Генштаба, который сохранился на все последующие годы. При этом сам А. И. Антонов нес наравне с нами все тяготы службы.
Не прошло и месяца с момента назначения А. И. Антонова в Генеральный штаб, как он получил чрезвычайно ответственное задание Ставки Верховного Главнокомандования — разобраться в обстановке на Воронежском, Брянском, а несколько позже и на Центральном фронте, с тем чтобы внести конкретные предложения о дальнейшем использовании их сил. Командировка продолжалась с 10 января по 27 марта 1943 года. Как все мы понимали, это был для нового начальника Оперативного управления экзамен на зрелость. Видно, Алексей Иннокентьевич пришелся по душе Верховному Главнокомандующему, и теперь он желал окончательно убедиться, правильно ли решение Ставки, назначившей Антонова на один из самых ответственных военных постов. Иначе Алексей Иннокентьевич не получил бы подобной командировки.
Вопреки установившимся канонам Сталин считал, что хороший штабист никогда не подведет и на командной работе, но для того, чтобы быть полноценным штабным работником, надо знать жизнь войск. Поэтому ответственных работников Генштаба всех без исключения командировали на фронты очень часто и порой на продолжительное время. Такая практика в некоторых случаях заметно ослабляла состав Генерального штаба, создавала дополнительные трудности в его повседневной работе. Однако у Верховного Главнокомандующего и на сей счет существовала своя твердо установившаяся точка зрения: он полагал, и, очевидно, не без основания, что «на месте Генштаб всегда как-нибудь выкрутится», а войсковая практика в боевых условиях полезна каждому генштабисту, тем более руководителю Оперативного управления.
Итак, 10 января 1943 года А. И. Антонов выехал в первую свою командировку на фронт в качестве руководителя одного из ответственнейших управлений Генерального штаба. Советская Армия наступала тогда в трудных зимних условиях и одержала на указанных фронтах славные победы, но затем вынуждена была прекратить наступательные действия. А. И. Антонов, работая под руководством А. М. Василевского, вместе с командованием фронтов дал правильную оценку сложившегося положения. Эта оценка помогла Ставке разобраться в обстановке и перспективе ее дальнейшего развития на важнейшем в то время орловско-курском направлении.
Отличные знания, высокие организаторские способности, ясный ум и большая выдержка наряду с выдающимся оперативным дарованием, проявившимся уже в первое время работы А. И. Антонова в Генштабе, были для него лучшей аттестацией в глазах членов Ставки. По всем признакам получалось, что А. И. Антонову обеспечено длительное пребывание у кормила Оперативного управления. Но в отсутствие А. М. Василевского — а оно становилось все чаще и длительнее — на плечи Алексея Иннокентьевича ложился непомерный груз обязанностей начальника Генерального штаба. Исполнять одновременно две такие тяжелые должности, да еще во время войны, было не под силу даже Антонову. Убедившись в этом, Ставка освободила его от непосредственного руководства Оперативным управлением. Через пять месяцев пребывания в должности его начальника А. И. Антонов был назначен первым заместителем начальника Генштаба. Это позволило ему сосредоточить свои усилия на самом ответственном участке, практически возглавив Генеральный штаб. При этом, конечно, поддерживал контакт с А. М. Василевским, постоянно информировал его обо всем существенном, а взамен получал соответствующие советы и поддержку.
Большой труженик и блестящий знаток штабной службы, Алексей Иннокентьевич крепко держал в своих руках все нити оперативного руководства боевыми действиями многомиллионной армии. За счет своей богатейшей эрудиции и тогда еще молодых сил он справлялся с этим безупречно. Представители Ставки, направляя свои доклады Верховному Главнокомандующему, непременно адресовали их копию «товарищу Антонову». Каждый знал, что Антонов предпримет по этим докладам все необходимое точно и в срок.
Без преувеличения можно сказать, что Алексей Иннокентьевич был человеком исключительным. Его отличительными чертами являлись прежде всего высокая эрудиция, общая и особенно военная культура, которые проявлялись в широте и глубине подхода ко всем вопросам работы, в речи, поведении, отношении к людям. За шесть лет совместной «работы в Генеральном штабе мне ни разу не приходилось видеть его «вышедшим из себя», вспылившим, обругавшим кого-то. Он обладал удивительно ровным, уравновешенным характером, ничего, однако, общего не имевшим с мягкотелостью. Уравновешенность и задушевность у Антонова сочетались с редкой твердостью и настойчивостью, я бы сказал, даже с некоторой сухостью в официальных делах. Он не терпел верхоглядства, спешки, недоделок и формализма. На поощрения он был скуп, и заслужить их могли лишь люди думающие, инициативные, точные и безукоризненные в работе. Он очень ценил время и тщательно его планировал. Видимо, поэтому речь его отличалась лаконичностью и ясностью мысли. Враг длинных и частых совещаний, он проводил их только в исключительных случаях и всегда коротко. Кое-кто даже называл его педантом в делах и поведении. Но это суждение было опрометчивым: дело шло о другом, и мы, вместе с ним работавшие, хорошо понимали и были благодарны А. И. Антонову за его принципиальную последовательную требовательность, совершенно необходимую на военной службе, да еще в дни тяжелой войны.
Случается, что человек на работе бывает одним, а дома другим. Мне неоднократно приходилось бывать у Антонова в семье. В домашней обстановке он был приятным собеседником и гостеприимным хозяином. Его жена, Мария Дмитриевна, была ему под стать, а по характеру и отношению к людям чем-то даже на него похожа. Недаром говорят, когда муж с женой долго и хорошо живут, они становятся похожими друг на друга. Все это можно отнести и к семье Антоновых.
Служба в Генеральном штабе никогда не была легкой, тем более в военное время. Главное место в ней занимали, естественно, сбор и оценка разведывательных данных и текущей обстановки на фронтах, разработка вытекающих отсюда практических предложений и распоряжений, замыслов и планов предстоящих операций, планирование, обеспечение фронтов вооружением, боеприпасами и другими материальными средствами, создание резервов. Все это было очень сложно и не всегда осуществлялось так, как хотелось бы.
Как уже было сказано выше, И. В. Сталин с помощью А. И. Антонова установил порядок круглосуточной работы Генштаба и лично регламентировал время его руководящего состава. По этому распорядку самому Антонову — первому заместителю начальника Генштаба — полагалось находиться при исполнении служебных обязанностей по 17-18 часов в сутки. Автору этих строк, занимавшему с мая 1943 года должность начальника Оперативного управления, отдыхать разрешалось с 14 до 18-19 часов. Точно так же были расписаны часы работы и отдыха для всех других руководящих работников.
Доклады Верховному Главнокомандующему делались, как правило, три раза в сутки. Первый из них имел место в 10-11 часов дня, обычно по телефону. Это выпадало на мою долю. Вечером, в 16-17 часов, докладывал обычно А. И. Антонов. Таким образом, ездить в Ставку Антонову приходилось ежедневно, а иногда и по два раза в сутки. Перед тем подготавливалась обстановка на картах масштаба 1 : 200 000 отдельно по каждому фронту с показом положения наших войск до дивизии, а в иных случаях и до полка. А. И. Антонов досконально знал, где что произошло в течение суток. Тем не менее он все равно перед каждой поездкой в Ставку в течение 2-3 часов тщательно разбирался в обстановке. Он связывался с командующими фронтами и начальниками их штабов, уточнял с ними отдельные детали проходивших или только еще планировавшихся операций, советовался с ними и проверял через них правильность своих предположений, затем готовил на этой основе свои предложения Верховному Главнокомандующему. Потом он вместе с начальником Оперативного управления рассматривал просьбы и заявки фронтов, а в последний час перед отъездом в Ставку просматривал и редактировал подготовленные на подпись проекты директив и распоряжений Ставки Верховного Главнокомандования.
Доклады Генерального штаба в Ставке имели свой строгий порядок. На доклад в Ставку вместе с начальником Генерального штаба из Генштаба ездил только, как правило, начальник Оперативного управления или его заместитель. А это обязывало последних знать все, что делается в Генеральном штабе и чем он располагает. Тут и данные о противнике, и данные о ходе оперативных перевозок, и укомплектованность фронтов, и состояние резервов. Без этого не обойтись при разработке оперативных предложений. После вызова по телефону мы садились в автомашину и по пустынной Москве отправлялись в Кремль или на ближнюю — кунцевскую дачу Сталина. В Кремль въезжали всегда через Боровицкие ворота и, обогнув здание Верховного Совета СССР по Ивановской площади, сворачивали в так называемый «уголок», где находились квартира и рабочий кабинет И. В. Сталина. Через кабинет Поскребышева входили в небольшое помещение начальника личной охраны Верховного Главнокомандующего и, наконец, попадали к нему самому.
В левой части кабинета со сводчатым потолком и обшитыми светлым дубом стенами стоял длинный прямоугольный стол. На нем раскладывались карты, по которым докладывалась обстановка за каждый фронт в отдельности, начиная с того, где в данный момент развертывались главные события. Никакими предварительными записями не пользовались. Обстановку докладывающий знал на память, и она была отражена на карте.
Кроме Верховного Главнокомандующего, на докладах, как правило, присутствовали члены Политбюро ЦК ВКП(б) и члены Ставки. При необходимости вызывались командующие родами войск и видами Вооруженных Сил, начальник тыла Красной Армии и т. д. Они докладывали и давали, справки по своим специальным вопросам.
Члены Политбюро садились обычно вдоль стола у стены лицом к нам, военным, и к большим портретам Суворова и Кутузова, висевшим на противоположной стене кабинета. Сталин слушал доклад, прохаживаясь у стола с нашей стороны. Правее письменного стола, стоявшего в глубине кабинета справа, на особой подставке белела под стеклом гипсовая посмертная маска В. И. Ленина. Изредка Сталин подходил к письменному столу, брал две папиросы «Герцеговина Флор», разрывал их и набивал табаком трубку.
Доклад начинался с характеристики действий своих войск за истекшие сутки. Фронты, армии, танковые и механизированные корпуса назывались по фамилиям командующих и командиров, дивизии — по номерам. Так было установлено Сталиным. Потом мы все привыкли к этому, и в Генштабе придерживались такой же системы.
Совместная работа с Алексеем Иннокентьевичем была хорошей школой штабной службы. Он обладал даром точного, ясного и краткого изложения мыслей, умел схватить и показать главное, отделить его от второстепенного. Как правило, его доклады в Ставке проходили гладко и не вызывали особых вопросов. Перед отъездом в Ставку мы заранее сортировали, если так можно сказать, материалы, требовавшие решения Верховного Главнокомандования, и клали их в три разноцветные папки. В красную папку помещали документы первостепенной важности, неотложные для доклада в первую очередь, в основном приказы, директивы, распоряжения, планы распределения вооружения действующим войскам и резервам; в синюю — бумаги по вопросам второй очереди: различного рода просьбы; наконец, в зеленую папку — представления к званиям, наградам, бумаги по переводам и назначениям командного состава, которые шли через Генштаб, и другие документы.
Документы красной папки докладывались обязательно полностью. Алексей Иннокентьевич был необыкновенно настойчив и не уходил от Верховного до тех пор, пока все они не получали ход или подпись. Синяя папка докладывалась по мере возможности, но, как правило, ежедневно. Зеленая — только при благоприятной обстановке. Иногда нам не приходилось ее раскрывать по три-четыре дня, но бывало и так, что находившиеся в ней документы докладывались в первую же поездку. Алексей Иннокентьевич был мастер насчет правильного определения ситуации, позволявшей доложить тот или иной вопрос, и почти никогда не ошибался, говоря мне: «Давайте зеленую». Правда, И. В. Сталин вскоре раскусил эту нехитрую механику. Иногда он сам говорил, как бы предупреждая: «Сегодня рассмотрим только важные документы», а в другой раз обращался к Антонову со словами: «Ну, а теперь давайте и вашу зеленую».
В конце ежесуточного итогового доклада было принято представлять на подпись проекты директив, которые надлежало отдать войскам. Директивы Ставки подписывали Верховный Главнокомандующий и его первый заместитель или начальник Генерального штаба. Но так как в Москве очень часто не было ни Г. К. Жукова, ни А. М. Василевского, вторым подписывался А. И. Антонов. Ему обычно, но уже одному, приходилось ставить свою подпись под документами, излагавшими распоряжения меньшей важности, которые заканчивались фразой «По поручению Ставки». Обычно они формулировались прямо в Ставке. Эти документы, как правило, не перепечатывались на машинке, а прямо в оригинале поступали в находившуюся неподалеку аппаратную узла связи и немедленно передавались на фронты.
У Верховного Главнокомандующего Алексей Иннокентьевич пользовался большим авторитетом за знание дела, за мужество, выражавшееся в прямоте и правдивости докладов, в которых ничто не приукрашивалось. Все всегда соответствовало истине, как бы горька она ни была. Видимо, авторитетом Антонов пользовался и за то, что осмеливался, если было нужно, возражать Сталину и, уж во всяком случае, высказывать свое мнение.
При докладах командующих фронтами Верховный Главнокомандующий, как правило, спрашивал у нас, «каково мнение Генштаба», «рассматривал ли этот вопрос Генштаб», и Генштаб в лице Антонова всегда излагал свою точку зрения, которая во многих случаях не отличалась от мнения командующих фронтами, но раз о ней спрашивали, то она излагалась.
Верховный не терпел малейшего вранья или приукрашивания действительности и жестоко карал тех, кто попадался на этом. Так, в ноябре 1943 года начальник штаба Первого Украинского фронта был снят с должности за то, что не донес о занятии противником одного населенного пункта, откуда наши войска были выбиты. Можно вспомнить и другие случаи подобного рода. Естественно, что при докладах мы внимательно следили за формулировками. Само собой у нас установилось правило никогда не докладывать непроверенные или сомнительные факты. А их бывало достаточно. В донесениях, например, часто фигурировали фразы: «войска ворвались в пункт Н.», «наши войска заняли или (удерживают) окраину пункта X.», и тому подобные неточные формулировки. Антонов в таких случаях докладывал: «наши войска ведут бои за пункт Н. (или X.)», так как на опыте не раз убеждался, что это наиболее точная характеристика действительного положения на фронте.
Как-то уж повелось, что, говоря о людях интеллектуального творческого труда, имеют в виду работников искусства, литературы, реже техников и почти никогда — военных.
Между тем военное дело тоже требует и творческого вдохновения и высокоразвитого интеллекта. Подчас военным людям приходится обращаться с неизмеримо большим, чем другим специалистам, количеством исходных элементов и слагаемых, осмысление которых позволяет сделать определенные выводы и на основе их прийти к наилучшему решению.
В первую очередь все это относится, конечно, к руководящим военным кадрам Военный руководитель должен хорошо знать не только военные вопросы и видеть перспективы их развития. Он обязан уметь ориентироваться в сложном переплетении политических, экономических, технических проблем, правильно понимать их и предвидеть возможное их влияние на военную теорию и практику, на войну в целом, на операцию и бой.
Особенно необходимы такие качества руководителям Генерального штаба Вооруженных Сил. Диапазон их деятельности поистине огромен. На них лежит громадная ответственность за подготовку всех видов Вооруженных Сил и родов войск в мирное время и за правильное использование их в ходе войны. Кому-кому, а уж руководителю Генерального штаба всегда полагается заглядывать далеко вперед!
Но каким бы он ни был талантливым — один, как говорят, в поле не воин; помимо всего прочего, от него требуется умение опираться на коллектив, особым образом подобранный, подготовленный и организованный, при этом не обойтись без опытных заместителей и помощников, которые несли бы на себе часть руководства работой этого коллектива и, в свою очередь, обладали бы творческим, пытливым умом, незаурядными организаторскими способностями.
Генерал А. И. Антонов, будучи образцовым штабным работником и руководителем крупного масштаба, все это хорошо понимал и умело использовал творческий коллектив Генштаба. Алексей Иннокентьевич не только требовал от других, но и сам всегда тщательно обрабатывал документы и, как истый штабник с творческой жилкой, любил «поразмыслить», как он выражался, над картой. Как правило, он брал чистую карту, обычно 1 : 100 000 масштаба и за наклонным столом начинал графически прикидывать контуры будущей операции, чертить стрелки, указывая направления наступления, рубежи, куда войска должны выйти к определенному сроку, делать расчеты и пометки по составу войск.
Карта весьма наглядно выражала все то, что было необходимо оператору. Потом она передавалась начальнику Оперативного управления, который имел право со своими ближайшими сотрудниками ее «критиковать», если можно так выразиться. Наконец нанесенный на карте замысел обсуждался А. И. Антоновым вместе с начопером и начальником соответствующего направления. Сомнительное при этом отметалось, неясное уточнялось, добавлялось новое, и в результате на карте отображалась идея предстоящих действий того или иного фронта или группы фронтов с основными данными по размаху операций.
Теперь это уже был материал для обсуждения с командующими войсками фронтов, с представителями Ставки, а в последующем он докладывался Ставке.
А. И. Антонов, как и большинство операторов, часто излагал свои мысли графически таблицей. Надо сказать, работе над картой, ее осмысливанию, раздумьям над ней ежедневно отводилось время, и всегда такая общая карта хранилась у него в сейфе.
Алексей Иннокентьевич после первой поездки почти не выезжал на фронты, так как обстановка не позволяла этого делать. Однако он держал постоянную связь с ними, ежедневно разговаривал по телефону с их командующими и начальниками штабов, читал донесения представителей Генштаба на фронтах и заслушивал доклады генералов и офицеров, прибывавших с фронтов. Кроме того, постоянными представителями Генштаба в действующей армии были офицеры Генерального штаба. Все это позволяло ему не только знать истинное положение на фронтах, их нужды и запросы, но и, как говорится, чувствовать биение пульса каждого фронта,
Командующие войсками фронтов, довольно часто бывавшие в Ставке, обязательно предварительно обсуждали в Генеральном штабе с А. И. Антоновым и его ближайшими помощниками свои планы и вопросы подготовки боевых действий.
Вот почему Алексей Иннокентьевич и мы, его соратники по Генштабу, всегда были в курсе дел и могли в любое время доложить Верховному Главнокомандующему все вопросы, касающиеся операций действующей армии и каждого фронта в отдельности
С декабря 1942 года и до конца войны ни одна более или менее значительная операция Великой Отечественной войны не прошла без участия А. И. Антонова в ее планировании и подготовке. Автором замыслов и планов некоторых операций был он сам, а в планирование многих, начиная с Курской битвы, внес значительную лепту.
Ярко выраженная типичная черта его как оператора и стратега состояла в том, что в основу замысла операции он клал задачу сосредоточения сил и разгрома какой-либо определенной группировки противника и никогда не подменял ее только задачей захвата территории.
В связи с этим вспоминается эпизод, связанный с проведением наступательной операции, получившей условное название «Полководец Румянцев». К этому эпизоду имел отношение и Алексей Иннокентьевич.
Какого-либо единого письменного или графического документа с планом этой операции не было. Ставка и Генеральный штаб в данном случае подразумевали под этим условным наименованием не документ, а совместные действия войск Воронежского, Степного и отчасти Юго-Западного фронтов в августе 1943 года, объединенные общей целью и единым руководством.
Целью действий являлся разгром противника в районе Белгорода, Харькова, после чего перед советскими войсками открывался путь к Днепру, появлялась возможность захватить там переправы и воспретить отход немецко-фашистским войскам из Донбасса на запад. В совокупности все это сулило нам большие оперативные выгоды.
Однако такой замысел требовал максимального сосредоточения сил фронтов на избранных направлениях. Генеральный штаб во главе с А. И. Антоновым тщательно следил за этим.
На четвертый день наступления выяснилось, что Пятая гвардейская армия А. С. Жадова и Первая танковая армия М. Е. Катукова действуют с нарушением принципа массирования сил. При докладе обстановки в ночь на 7 августа А. И. Антонов обратил на это внимание Верховного Главнокомандующего. По результатам этого своего доклада он подписал затем следующее указание командующему Воронежским фронтом генералу Н. Ф. Ватутину:
«Из положения войск Пятой гвардейской армии Жадова видно, что ударная группировка армии распылилась и дивизии армии действуют в расходящихся направлениях. Товарищ Иванов (так тогда условно именовался И. В. Сталин. — Прим. авт.) приказал вести ударную группировку армии Жадова компактно, не распыляя ее усилий в нескольких направлениях. В равной степени это относится и к Первой танковой армии Катукова».
В тот момент сосредоточение усилий наших наступавших войск приобрело исключительную важность, поскольку сражение под Харьковом вступало в решающую фазу. Поэтому в ночь на 10 августа А. И. Антонов от имени Ставки Верховного Главнокомандования направил еще одну телеграмму, на этот раз адресованную представителю Ставки Г. К. Жукову. Речь шла опять-таки о сосредоточении усилий танковых армий на определенных направлениях, что ставило врага в крайне тяжелое положение.
Далее, однако, обстановка получила несколько неожиданное развитие. Противник срочно стал сосредоточивать в район сражения свои резервы (в основном танковые дивизии), намереваясь приостановить наше наступление, и нанес мощные контрудары: 11 августа из района южнее Богодухова, а 18-20 августа — из района западнее Ахтырки. В итоге ожесточенных боев 17-20 августа войска Воронежского фронта понесли здесь чувствительные потери. Местами были потеснены к северу и обе наши танковые армии.
Докладывая в ночь на 22 августа обстановку Верховному Главнокомандующему, генерал А. И. Антонов сделал вывод о том, что наши возможности выйти в тыл харьковской группировки противника ухудшились. А произошло это потому, что командование фронтом недооценило нависающую угрозу, даже, правильнее сказать, проглядело ее. Продвижение наступающих войск продолжалось без достаточного закрепления отвоеванных рубежей и обеспечения флангов.
Вот тогда-то, после этого заключения А. И. Антонова, Верховный Главнокомандующий продиктовал директиву командующему фронтом Н. Ф. Ватутину, ставшую впоследствии известной всем командующим и штабам. Содержание ее отчетливо выражало центральную идею о том, что продвижение вперед в ходе наступления не должно превращаться в самоцель. В частности, в этой директиве было сказано:
«Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам и бить их но частям».
Как известно, нашим войскам к моменту издания этой директивы удалось отбить контрудар противника. Действия правого крыла Воронежского фронта стали более организованными, и попытки противника приостановить наше наступление провалились.
Этим не замедлил воспользоваться И. С. Конев, командовавший в то время Степным фронтом. Его войска штурмом взяли Харьков, 23 августа в 21 час Москва салютовала двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий доблестным войскам Степного фронта, освободившим при содействии Воронежского и Юго-Западного фронтов второй по величине город Украины.
С ликвидацией харьковской группировки противника закончилась и Курская битва, знаменовавшая новый исторический этап на пути к нашей полной победе над фашистской Германией. Впереди был Днепр, освобождение Правобережной Украины, ликвидация блокады Ленинграда и другие славные боевые операции.
Алексей Иннокентьевич Антонов являлся последовательным выразителем советского военного искусства и его основных принципов: решительности, гибкости, маневренности.
Это проявлялось и в характере планов, над которыми работал А. И. Антонов. Именно в таком духе разрабатывался под непосредственным его руководством в Генеральном штабе общий оперативный замысел, а затем и план действий в летней кампании 1944 года. В основу его были положены предложения командующих фронтами, которые знали обстановку до деталей. Все соображения командующих и военных советов фронтов по поводу летней кампании во второй половине апреля в Генеральном штабе были сведены воедино. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь одновременно не менее пяти-шести фронтов. Дальнейшее изучение существа дела определило, однако, целесообразность проведения самостоятельной большой операции на львовском направлении, а также операций на выборгском и свирско-петрозаводском направлениях.
Теперь летняя кампания вырисовывалась в такой последовательности. Открывал ее в начале июня Ленинградский фронт наступлением на Выборг. Затем подключался Карельский фронт с целью разгрома свирско-петрозаводской группировки противника.
В итоге этих операций должен был выпасть из борьбы финский партнер гитлеровской Германии. За выступлением Карельского фронта без промедления следовали действий в Белоруссии, рассчитанные на внезапность. Затем, когда немецко-фашистское командование уже поймет, что именно здесь происходят решающие события, и двинет сюда свои резервы с юга, должно было развернуться сокрушительное наступление Первого Украинского фронта на львовском направлении.
Разгром белорусской и львовской группировок противника составлял содержание главного удара Советских Вооруженных Сил в летнюю кампанию 1944 года. В то же время предполагалось проводить активные действия силами Второго Прибалтийского фронта, чтобы сковать войска вражеской группы армий «Север», которая, несомненно, сделает попытки обеспечить устойчивость соседа справа — группы армий «Центр». И наконец, когда в результате всех этих могучих ударов враг понесет поражение, можно считать обеспеченным наступление на новом направлении — в Румынию, Болгарию, Югославию, а также в Венгрию, Австрию, Чехословакию.
В таком виде генерал Антонов доложил Ставке к концу апреля наметки плана летней кампании 1944 года. Они и послужили основой при формулировании в первомайском приказе Верховного Главнокомандующего политических целей Советских Вооруженных Сил. Этот праздничный приказ призывал войска очистить от врага всю землю нашей Родины и вызволить из гитлеровской неволи братские народы Польши, Чехословакии и других стран Восточной Европы.
Алексей Иннокентьевич взял на себя нелегкий труд — лично разработать основы плана решающего наступления в летней кампании 1944 года, то есть Белорусской стратегической операции, получившей кодовое наименование «Багратион». Приступая к ее подготовке, он видел одну из первоочередных задач Генерального штаба в том, чтобы как-то убедить гитлеровское командование, что летом 1944 года главные удары Советской Армии последуют на юге и в Прибалтике. В связи с этим уже 3 мая командующему Третьим Украинским фронтом было отдано следующее распоряжение:
«В целях дезинформации противника на вас возлагается проведение мероприятий по оперативной маскировке. Необходимо показать за правым флангом фронта сосредоточение восьми-девяти стрелковых дивизий, усиленных танками и артиллерией... Ложный район сосредоточения следует оживить, показав движение и расположение отдельных групп людей, машин, танков, орудий и оборудование района; в местах размещения макетов танков и артиллерии выставить орудия ЗА (зенитной артиллерии), обозначив одновременно ПВО всего района установкой средств ЗА и патрулированием истребителей.
Наблюдением и фотографированием с воздуха проверить видимость и правдоподобность ложных объектов... Срок проведения оперативной маскировки с 5 по 15 июня с. г.».
Аналогичная директива пошла и на Третий Прибалтийский фронт. Маскировочные работы он должен был осуществлять восточнее реки Череха.
Противник сразу клюнул на эти две приманки. Немецкое командование проявило большое беспокойство, особенно на южном направлении. С помощью усиленной воздушной разведки оно настойчиво пыталось установить, что мы затеваем севернее Кишинева, каковы наши намерения.
Своего рода дезинформацией являлось также оставление на юго-западном направлении танковых армий. Разведка противника следила за нами в оба и, поскольку эти армии не трогались с места, делала вывод, что, вероятнее всего, мы предпримем наступление именно здесь. На самом же деле мы исподволь готовили танковый удар совсем в ином месте. Людьми и техникой в первую очередь укомплектовывались те танковые и механизированные соединения, которым предстояло в скором времени перегруппироваться на белорусское направление.
Приняты были меры и к обеспечению тайны наших намерений. К непосредственной разработке плана летней кампании в целом и Белорусской операции в частности привлекался очень узкий круг лиц. В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: первый заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими. В войсках развернулись работы по совершенствованию обороны. Фронтовые, армейские и дивизионные газеты публиковали материалы только по оборонительной тематике. Вся устная агитация была нацелена на прочное удержание занимаемых позиций. Работа мощных радиостанций временно прекратилась. В учебно-тренировочные радиосети включались только маломощные передатчики, располагавшиеся не ближе 60 километров от переднего края и работавшие на пониженной антенне под специальным радиоконтролем.
Весь этот комплекс мер оперативной маскировки в конечном счете оправдал себя. История свидетельствует, что противник был введен в глубокое заблуждение относительно истинных наших намерений. К. Типпельскирх, в то время командовавший Четвертой немецкой армией, писал впоследствии, что генерал Модель, возглавлявший фронт в Галиции, не допускал возможности наступления русских нигде, кроме как на его участке. И высшее гитлеровское командование вполне с ним соглашалось, считая, однако, что наш удар в Галиции может сочетаться с ударом в Прибалтике. Развертыванию же советских войск перед группой армий «Центр» придавалось второстепенное значение.
Всю первую половину мая 1944 года шла черновая работа над планом летней кампании. Еще и еще раз уточнялись детали наступления в Белоруссии.
К 14 мая разработка Белорусской операции закончилась. Все было сведено в единый план и оформлено в виде короткого текста и карты, Текст с карты писался от руки генералом А. А. Грызловым, и 20 мая после нескольких дней раздумий его скрепил своей подписью А. И. Антонов.
По первоначальному варианту плана «Багратион» цель операции состояла в том, чтобы ликвидировать выступ неприятельской обороны в районе Витебск, Бобруйск, Минск и выйти на рубеж Диена. Молодечно, Столбцы, Старобин. Замыслом предусматривался разгром фланговых группировок противника, охват флангов и прорыв центра его позиций с последующим развитием успеха по сходящимся направлениям на Минск. Все силы четырех наших фронтов — трех Белорусских и Первого Прибалтийского — нацеливались на группу армий «Центр».
В общей сложности против 42 неприятельских дивизий (по нашим тогдашним несколько заниженным подсчетам), оборонявшихся в белорусском выступе, должны были наступать 77 наших стрелковых дивизий, три танковых корпуса, один механизированный, один кавалерийский, шесть дивизий ствольной артиллерии и три дивизии гвардейских минометов.
Генеральный штаб во главе с генералом А. И. Антоновым полагал, что такие силы гарантируют выполнение замысла операции. Однако вскоре выявилось, что количество дивизий противника несколько превышает наши данные, а слабый Второй Прибалтийский фронт не в состоянии надежно сковать войска группы армий «Север», и потому последняя может нанести чрезвычайно опасный для нас фланговый удар в полосе своего соседа справа — группы армий «Центр». По мере уточнения сил и средств противника план пришлось корректировать. Неизбежность этого мы в какой-то степени предвидели. Для того ведь, собственно, и намечалось организовать обсуждение плана с командующими фронтами примерно за месяц до начала наступления, с учетом последних данных обстановки и тенденций ее развития на ближайшее время.
Важнейшим элементом плана всякой операции является ее замысел. По плану «Багратион» замышлялось полное уничтожение основных сил противника, оборонявшихся в Белоруссии. Этот вопрос неоднократно и всесторонне обсуждался с начальником Генерального штаба А. М. Василевским и с первым заместителем Верховного Главнокомандующего Г. К. Жуковым. Мыслилось, что разгром значительной части наиболее боеспособных неприятельских войск будет достигнут уже в период прорыва обороны, первая полоса которой была особенно насыщена живой силой. Поскольку противник резервировал свои войска мало, возлагались большие надежды на первый огневой удар по его тактической зоне. С этой целью фронтам и давалось такое большое количество артиллерийских дивизий прорыва.
В Ставке план обсуждался 22 и 23 мая с участием Г. К. Жукова, А. М. Василевского, командующего войсками Первого Прибалтийского фронта И. X. Баграмяна, командующего войсками Первого Белорусского фронта К. К. Рокоссовского, членов военных советов этих же фронтов, а также А. А. Новикова, Н. Н. Воронова, В. Хрулева, М. П. Воробьева, работников Генштаба во главе с А. И. Антоновым. 24 и 25 мая был рассмотрен и план Третьего Белорусского фронта, которым командовал генерал И. Д. Черняховский.
В течение этих двух дней была окончательно сформулирована цель Белорусской операции — окружить и уничтожить в районе Минска крупные силы группы армий «Центр».
После того как план грандиозной Белорусской операции был тщательно откорректирован большим коллективом военачальников на заседании в Ставке и утвержден Верховным Главнокомандующим, Алексей Иннокентьевич настойчиво следил за проведением его в жизнь.
Я остановился сравнительно подробно на разработке плана одной лишь Белорусской битвы. Подобных примеров можно было бы привести много. Орден «Победа», которым Антонов был награжден за участие в разработке решающих операций войны, — высокая оценка Родиной его трудов. Этим орденом всего награждено 11 советских военачальников и среди них Алексей Иннокентьевич.
Рисуя портрет А. И. Антонова, нельзя хотя бы кратко не упомянуть о его деятельности в качестве военного представителя на Ялтинской и Потсдамской конференциях. Антонов входил в состав советской делегации на конференциях в Ялте в 1944 году и в Потсдаме в 1945 году. Он готовил военные вопросы и вел там переговоры в различных комиссиях и на встречах с военными представителями союзников. Сталин знал, кого брать. Алексей Иннокентьевич в то время был, пожалуй, наиболее подготовленным для этой цели военным руководителем. Он был в курсе событий на всех фронтах, ему были хорошо известны планы советского командования и в пределах возможного — намерения союзников и все вопросы взаимодействия с ними. Помимо этого, как уже сказано, Антонов был очень точный человек, хорошо излагал мысли устно и письменно, обладал даром мало говорить, а больше слушать, что представляет несомненное достоинство при всяких переговорах. В общем он как нельзя лучше подходил для этой цели.
К каждой из этих поездок Алексей Иннокентьевич долго и скрупулезно готовился, прорабатывая различные варианты той или иной ситуации, которая могла возникнуть на конференции, изучал документы и запасался справками. Насколько мне известно, глава делегации был доволен его работой.
Заключительный период Великой Отечественной войны и первые послевоенные месяцы Алексей Иннокентьевич провел в Генеральном штабе уже в качестве его официального начальника. В феврале 1945 года, в связи с тем, что Маршал Советского Союза А. М. Василевский стал командующим Третьим Белорусским фронтом, А. И. Антонов был назначен на должность начальника Генерального штаба, которую исполнял до 25 марта 1946 года. Когда А. М. Василевский вернулся на свой прежний пост начальника Генерального штаба, А. И. Антонов стал опять его первым заместителем и пробыл на этой должности до 6 ноября 1948 года, проработав, таким образом, в Генеральном штабе без малого шесть лет.
Около пяти лет А. И. Антонов служил в Закавказском военном округе. Он был назначен туда для получения командной практики. В течение года был первым заместителем командующего войсками Маршала Советского Союза Ф. И. Толбухина, а затем более четырех лет, до апреля 1954 года, командовал войсками этого округа. Он быстро освоился с делом и успешно выполнял свои обязанности. Ему помогла общая эрудиция, хорошее знание военного дела и большой опыт штабной службы. Следует заметить, что офицеры и генералы, имеющие опыт штабной службы, как правило, становятся хорошими командирами и командующими. Алексей Иннокентьевич с увлечением отдался новому делу, проводил учения, занятия с командирами, вносил много дельных предложений по организации и подготовке войск. Он оставил добрую память о себе в Закавказье у местных партийных и советских органов. Мне пришлось служить в Закавказье шесть лет спустя, и очень многие товарищи помнили Алексея Иннокентьевича и отзывались о нем с большой теплотой.
Начало пятидесятых годов нашего столетия было для Советского государства и других социалистических стран временем быстрого экономического подъема, широкого строительства и развития основ социализма, временем укрепления политического влияния в сфере международной жизни. Вместе с тем этот был исторический период, когда силы империализма перешли к новым формам активной борьбы против социалистической системы. Отчетливо проявились признаки назревания военной опасности и угрозы новой мировой войны.
Одним из наиболее существенных и грозных признаков военной опасности была политика создания агрессивных военных блоков, инициатором и главой которых являлись Соединенные Штаты Америки. Особенно опасным для дела мира было возникновение в 1949 году и быстрое развитие Североатлантического союза, известного под именем НАТО, который вобрал в себя также и 15 европейских государств. Теперь угроза безопасности странам социализма и всеобщему миру гнездилась уже непосредственно в центре Европы.
В блоке господствовали и продолжают хозяйничать США, проводившие политику «холодной войны» против СССР и стран социализма, политику гонки вооружений и раздувания военного психоза. Размахивая сверхмощным атомным оружием, Соединенные Штаты претендовали на мировое господство. Естественно, что к этой политике системой внутриблоковых обязательств и соглашений подключались все государства — члены НАТО с их высоким военным потенциалом. Положение усугубилось 5 мая 1955 года, когда членом НАТО стала Федеративная Республика Германии, руководящие круги которой вынашивали и провозглашали идею реванша. В ФРГ срочно формировался и вооружался бундесвер как будущее ядро ударных сил НАТО в Европе. С того времени руководящие круги ФРГ потянулись к ядерному оружию.
Пропаганда империалистических стран не скрывала, что острие Атлантического союза направлялось против Советского Союза и других социалистических стран. На глазах у всех блок НАТО усиливал подготовку к войне, наращивал вооружения, повышал боеспособность и боеготовность войск, создавал разветвленные органы военного руководства. Одновременно с этим продолжалась милитаризация экономики, росли военные бюджеты входящих в блок государств. Против социалистических стран и Советского Союза организовывались разного рода подрывные акции.
В то же время политика США, направленная на достижение целей мирового господства, как бы дублировалась в других районах земного шара. Там тоже под тем же руководством из Вашингтона и с той же антисоветской и антисоциалистической направленностью возникали военные блоки: в Юго-Восточной Азии — СЕАТО, на Ближнем Востоке — Багдадский пакт. Эти военные союзы, в свою очередь, нагнетали напряженность в районах своего влияния.
В создавшихся условиях у социалистических государств Европы не было иного пути, как сплотиться воедино на основе Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, который обеспечил бы отражение совместными усилиями возможной агрессии против них. И такой договор был заключен. Ныне его участниками являются Народная Республика Болгария, Венгерская Народная Республика, Германская Демократическая Республика, Польская Народная Республика, Социалистическая Республика Румыния, СССР и Чехословацкая Социалистическая Республика.
Существенным элементом организации Варшавского Договора явилось военное сотрудничество входящих в него стран. Такое содружество возникло впервые в истории человечества. Оно опирается на социалистические экономические системы, на власть народа во главе с рабочим классом при руководящей роли коммунистических и рабочих партий, на единую идеологию — марксизм-ленинизм, на общие интересы по защите революционных завоеваний и национальной независимости от посягательств империалистического лагеря, на единую цель — коммунизм.
Дело строительства военной организации Варшавского Договора было новым и ответственным во всех отношениях. Коммунистическая партия и Советское правительство предложили доверить должность начальника штаба армий стран Варшавского Договора генералу армии А. И. Антонову. Выбор его кандидатуры определялся многими политическими и военными соображениями.
Руководство и управление военной организацией Варшавского договора представляло собой прежде всего очень тонкую и сложную задачу. Опыта военного сотрудничества на столь широкой основе у стран социалистического лагеря в то время не имелось. Все приходилось налаживать с самого начала. Нужно было создать тесное боевое братство и разработать сложные вопросы взаимодействия многих армий и родов войск, различных по своей национальной форме, но спаянных единством политических целей и задач. При этом требовалось сочетать национальные традиции, характерные для армий каждой социалистической страны, в рамках единых военных взглядов и договорных обязательств.
КПСС, коммунистические и рабочие партии наших союзников и правительства стран Варшавского пакта взаимно согласились с кандидатурой А. И. Антонова как достойного человека, который был в состоянии возглавить штаб этого договора и способен правильно решать вопросы, стоявшие перед армиями социалистического содружества.
А. И. Антонов горячо взялся за это новое большое благородное дело. В короткий срок был налажен аппарат управления для армий стран Варшавского Договора, организовано обучение войск совместным действиям в современной войне. Неутомимый начальник штаба лично участвовал во многих учениях войск союзных стран, отдавая нашим друзьям бесценный опыт советского народа, добытый дорогой ценой в Великой Отечественной войне. На этом посту А. И. Антонов работал до конца своей жизни — до 18 июня 1962 года — и внес большой вклад в общее дело упрочения военного могущества лагеря стран социализма.
Партия и правительство высоко оценили заслуги Алексея Иннокентьевича Антонова перед Родиной, наградив его тремя орденами Ленина, орденом «Победа», четырьмя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова 1-й степени, орденами Кутузова и Отечественной войны 1-й степени и медалями. Он был также награжден многими орденами и медалями социалистических и других государств.
Жизнь А. И. Антонова не была длинной, но сделал он для Советской Армии, для государства много. Вот почему советские люди, Вооруженные Силы СССР и братских социалистических стран с благодарностью называют Алексея Иннокентьевича в ряду имен славных сынов, составляющих гордость советского народа.
В столице Советской Украины Киеве, над синим и привольным Днепром, высится величественный памятник генералу армии П. Ф. Ватутину. Полководец, одетый в походную шинель, как бы наблюдает с днепровских круч за ходом сражения. Мне навсегда запомнился он таким, каким был в жизни: простым, скромным, трудолюбивым и самоотверженным человеком, который мало о себе заботился и себя не жалел.
В народе говорят, что глаза — зеркало души человеческой. У этого коренастого, плечистого генерала было простое, истинно русское лицо и живые, ясные глаза. Они всегда добро и приветливо смотрели на друзей, с участливым вниманием и сочувствием — на пришедших за помощью, строго и взыскательно, а подчас сурово — на людей нерадивых, с великой ненавистью и беспощадностью — на врагов нашей Родины.
Николай Федорович был серьезен, задумчив и молчалив, по-военному точен и скуп на слова. Он предпочитал им реальные дела. Я близко знал его недолго, всего шесть-семь месяцев. Но то было время трудное и напряженное, насыщенное большими боевыми событиями. А ведь ничто так не сближает людей, как пережитые вместе трудности и боевые испытания.
Вообще-то Николая Федоровича я знал еще до Великой Отечественной войны. Не раз встречал и слушал его выступления на совещаниях руководящего состава в 1939 году, когда он был начальником штаба Киевского особого военного округа. Многократно встречался и в Отечественную войну, весной 1943 года, перед Курской битвой, когда генерал Н. Ф. Ватутин командовал войсками Воронежского фронта. Но те встречи носили кратковременный характер. Когда же в октябре 1943 года меня назначили членом Военного совета Первого Украинского фронта (бывший Воронежский), мне довелось, можно сказать, каждодневно видеть, как живет, работает, дерзает, творит этот замечательный советский военачальник.
Вместе с командующим фронтом мы не раз выезжали в войска и в дороге коротали время в беседах. Хоть и не очень-то он был разговорчив, а все же иногда предавался воспоминаниям, лаконично и сдержанно рассказывал о своей жизни.
Николай Федорович Ватутин родился 16 декабря 1901 года в селе Чепухино бывшей Воронежской губернии в семье крестьянина. У Федора Григорьевича и Веры Ефимовны Ватутиных, кроме Николая, было еще четыре сына и четыре дочери. Эта большая семья долгое время входила составной частью в еще большее семейство деда Григория, насчитывавшее в общей сложности около тридцати душ. О своем деде, отслужившем в старой русской армии восемнадцать солдатских лет, так же как и об отце, Николай Федорович всегда говорил с большим уважением и душевной теплотой.
После успешного окончания начальной сельской школы Николаю Ватутину была уготована судьба многих его сверстников — идти в подпаски, впрягаться в сельскохозяйственную работу. Однако сельский учитель принялся с жаром уговаривать деда Григория и родителей будущего полководца не препятствовать дальнейшему образованию способного ученика. Главным препятствием были, конечно, не родители, а семейная нужда. Энергичный учитель с невероятным трудом добился от земства небольшой стипендии и пристроил Николая Ватутина в коммерческое училище в городе Уразово.
Быстро пролетели четыре учебных года, после чего выплату стипендии прекратили. Николай вынужден был прервать ученье и вернуться в родное село.
Великий Октябрь, ознаменовавший коренной поворот в жизни народов России, преобразил и жизнь Ватутиных. Как и миллионы тружеников, они получили землю, свободу, стали хозяевами своей судьбы. Однако начавшаяся гражданская война принесла с собой суровые испытания. На родную землю надвигались германские дивизии кайзера, ее терзали украинские гайдамаки, деникинцы и прочая нечисть. Николаю Ватутину еще и девятнадцати не исполнилось, когда он вступил в ряды Красной Армии. В сентябре 1920 года принял боевое крещение, участвуя в боях с махновцами и показав себя смелым, находчивым бойцом...
Жизнь не баловала ни самого Николая Федоровича, ни его родных. Мне, уроженцу Нижнего Поволжья, хорошо известно, какое огромное бедствие принесла народу жестокая засуха 1921 года. Люди ели мякину, лебеду, желуди, перемалывали кору с деревьев и снимали прелую солому с крыш. Многие умирали от голода, истощения, тифа, холеры и других эпидемических болезней. Засуха, особенно сильно свирепствовавшая тогда в Поволжье, не обошла стороной и Воронежскую губернию, село Чепухино и семью Ватутиных. Об этом бедствии я узнал от самого Николая Федоровича при следующих обстоятельствах.
Однажды мы с ним отправились в войска первой линии, решив проверить организацию питания бойцов. И вот возле одной из походных кухонь генерал Ватутин обратил внимание на разбросанные хлебные корки и объедки. Он сразу нахмурился, посуровел и, обратившись к сопровождавшему нас командиру, приказал собрать личный состав. Затем, когда его распоряжение было выполнено, командующий фронтом, генерал армии, сам в детстве познавший нелегкий крестьянский труд и нужду, напомнил бойцам о тех огромных усилиях, которые приходится прилагать, чтобы вырастить золотой колос. А потом нужно собрать урожай, обмолотить и помолоть зерно, выпечь добытый в поте лица хлеб наш насущный.
— Колхозный труженик не даст пропасть ни одной хлебной крошке, — говорил Николай Федорович. — Он все как есть подберет. А некоторые молодые солдаты еще не научились ценить и беречь хлеб — золото наше народное.
Он напомнил присутствующим о том, что в разоренных фашистами колхозах женщины и дети, заменившие ушедших на фронт мужчин, пахали на коровах, а подчас и сами впрягались в плуги, чтобы добыть драгоценный хлеб и накормить им прежде всего воинов на фронте. Напомнил о том, что в тылу страны жестко нормирована выдача продуктов, и сказал о том, что ленинградцы в дни блокады получали всего лишь четвертушку хлеба,
А потом вспомнил и о том, как в далеком 1921 году он вместе с товарищами по службе отчислял из своего курсантского пайка в фонд помощи голодающим.
— Хорошо памятен мне двадцать первый год, — глухо произнес генерал армии Н. Ф. Ватутин. — Умерли тогда от голода мой младший брат Егор, мой отец и мой дед. И все они мечтали хоть о крошечке хлеба...
Слова командующего произвели необычайное впечатление на бойцов. Думается, каждый запомнил их на всю жизнь. А для присутствовавших командиров, политработников, наших агитаторов и пропагандистов это был наглядный пример воспитания воинов в духе бережного, рачительного отношения к народному достоянию.
Из воспоминаний, услышанных мной от Николая Федоровича, из документов, хранящихся в его личном деле, в моем представлении сложилась биография командующего фронтом, столь характерная для многих наших военачальников, вышедших из народных масс, воспитанных партией и выдвинутых ею на высокие посты.
Осенью 1920 года командование направило Николая Федоровича Ватутина в Полтавскую пехотную школу. Курсанты напряженно учились и постоянно были начеку. Не раз их по тревоге поднимали по ночам, и они отправлялись на подавление объявившихся поблизости вооруженных банд.
То было время, о котором пролетарский поэт Владимир Маяковский образно говорил: «с пулей встань, с винтовкой ложись». В такой вот обстановке и учились будущие красные командиры, всегда имея при себе винтовку, патроны и гранаты.
В 1921 году Николай Ватутин вступил в ряды РКП (б), навсегда связав свою жизнь с ленинской партией. Молодой коммунист энергично занимался общественной работой, изучал марксистско-ленинскую теорию, стремясь на деле быть активным бойцом партии. Полтавскую пехотную школу, когда там учился Н. Ф. Ватутин, посещал М. В. Фрунзе, внимательно следивший за системой обучения и воспитания будущих красных командиров. Он бывал в классах, на стрельбище и на полях тактических учений, выступал перед личным составом школы с докладами, не раз беседовал с курсантами о жизни, учебе и будущей командирской деятельности.
— В то время я был еще зеленым юнцом и не мог знать всех теоретических трудов Фрунзе, — вспоминал Николай Федорович, — по его выступления и беседы с курсантами запомнились. Михаил Васильевич убедительно и доходчиво разъяснял нам, как после победоносного окончания гражданской войны будет строиться государство рабочих и крестьян, подчеркивая, что для защиты молодой Советской республики и мирного социалистического строительства необходима сильная и могучая Красная Армия.
Курсанты горячо любили бесстрашного революционера-ленинца, видного деятеля партии, прославленного военачальника. Николай Федорович с гордостью вспоминал о том, что М. В. Фрунзе 1 октября 1922 года на историческом поле Полтавской битвы вручил ему и другим питомцам первого выпуска школы удостоверение красного командира. В приказе, прочтенном М. В. Фрунзе, красный командир Н. Ф. Ватутин назначался командиром взвода в Шестьдесят седьмой стрелковый полк Двадцать третьей стрелковой дивизии.
Напутствуя выпускников школы, Михаил Васильевич призывал каждого из них быть действительно красным командиром, интересоваться вопросами политического характера, так как дело воспитания Красной Армии и ее обучения трудно разделить на резко разграниченные области — политическую и военную. Пролетарский полководец требовал беречь революцию и быть на страже. Он учил молодых красных командиров быть не только мастерами вождения войск, но и мастерами воспитания людей, формирования их морально-боевых качеств и высокого духа войск.
Напутственные слова М. В. Фрунзе не прошли даром. Они дали хорошие плоды. Командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин, как я убедился, прекрасно сочетал в себе эти важнейшие качества. Чем ближе я узнавал Николая Федоровича, тем все больше раскрывался передо мной духовный мир этого скромного, работящего человека, которому высокий пост не вскружил головы, не поколебал его душевной простоты. Это был глубоко партийный, нравственно цельный и требовательный к себе военачальник. Он и на фронте находил время, порой урывая его от сна, для совершенствования военных и политических знаний и требовал того же от командармов и командиров всех степеней.
Как-то мы с генералом армии Н. Ф. Ватутиным собирались в длительную поездку по войскам. Николай Федорович положил в портфель рабочую тетрадь, необходимые документы, а затем раскрыл чемодан с походной библиотекой, где хранились книги Маркса, Энгельса, Ленина. В этом чемодане он разыскал и томик с произведениями М. В. Фрунзе.
— По многим фронтам прошла со мной эта книга, — произнес Николай Федорович. — Люблю читать Фрунзе, которого по праву называют выдающимся военным теоретиком и виднейшим строителем Красной Армии. Владея марксистско-ленинским методом, он четко, с исчерпывающей полнотой определил сущность советской военной доктрины. А как высоко он оценивал роль политработы и как образно, выпукло и ярко характеризовал деятельность политорганов в гражданской войне!
И Николай Федорович по памяти почти дословно привел известное высказывание М. В. Фрунзе о политических органах армии, которые вносили элементы порядка и дисциплины в ряды рождавшихся под гром пушечных выстрелов молодых красных полков и в часы неудач и поражений поддерживали мужество и бодрость бойцов, вливая новую энергию в их ряды. Политорганы налаживали тыл армии, насаждали там Советскую власть и создавали советский порядок, обеспечивая этим быстрое и успешное продвижение наших армий вперед.
— Так было в годы гражданской войны, — закончил свою мысль командующий фронтом, — когда в полках коммунистов насчитывалось, пожалуй, не больше, чем сейчас мы имеем в ротах и батареях. Теперь политорганы могут и должны работать еще лучше, ибо в войсках сосредоточена могучая партийная сила, способная творить чудеса.
Чем ближе узнавал я Ватутина, тем больше убеждался, что именно на партийную силу, способную творить чудеса, всегда опирался в своей полководческой деятельности он сам — воспитанник партии и Советской власти, военачальник нового типа.
Без малого за четверть века Ватутин прошел по всем ступеням воинской службы от рядового бойца до командующего фронтом. Он последовательно командовал взводом, ротой, воспитывал младших командиров в учебном подразделении, являлся помощником начальника отдела штаба дивизии, затем работал в штабе Северо-Кавказского военного округа и, как опытный и способный офицер, был назначен начальником штаба горнострелковой дивизии.
Николай Федорович неутомимо совершенствовал свои знания, приобретал навыки, но вместе с тем ему последовательно и заботливо помогали. Он окончил Киевскую высшую объединенную военную школу, затем курсы усовершенствования, ему предоставили возможность учиться в Военной академии имени М. В. Фрунзе и, наконец, в Академии Генерального штаба. Обогащенный академическими знаниями и многолетним опытом строевой и штабной работы в войсках, Н. Ф. Ватутин вступил в должность заместителя, а в конце 1938 года и начальника штаба Киевского особого военною округа.
В аттестации того времени служебная деятельность и качества Н. Ф. Ватутина характеризовались весьма высоко: «Всесторонне развит, с большим кругозором, прекрасно работал по руководству отделами штаба, проявил большую оперативность и способность руководить войсковыми соединениями.
...В период освобождения единокровных братьев-украинцев Западной Украины из-под ига польских панов, капиталистов как начальник штаба округа показал способность, выносливость и умение руководить крупной операцией».
Способный, растущий военачальник возглавил сначала Оперативное управление, а в 1940 году был выдвинут т должность первого заместителя начальника Генерального штаба РККА.
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, бывший в то время начальником Генштаба, в своей книге «Воспоминания и размышления» отмечает, что генерал Н. Ф. Ватутин отличался исключительным трудолюбием и широтой стратегического мышления.
В последние предвоенные месяцы работникам высших штабов, в первую очередь Генерального штаба, нередко приходилось трудиться с колоссальной нагрузкой. Напряжение нарастало с каждым днем. В приграничных военных округах развернулись огромные по своим масштабам работы по оборудованию театров военных действий, созданию сети аэродромов, возведению оборонительных сооружений и т. д. Весной 1941 года в армию было призвано из запаса около 800 тысяч военнообученных на учебные сборы, из внутренних округов в приграничные началось выдвижение нескольких армий.
В общем в Генеральном штабе и суток для работы не хватало. Однако и в этих условиях Н. Ф. Ватутина неизменно отличали выдержка и собранность, хладнокровие и оперативность, трезвый расчет и решительность — те самые качества, которые отличали его и в период суровых испытаний Великой Отечественной войны.
Из мемуаров Г. К. Жукова сейчас широко известно о том, чем был занят генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин в самый канун нападения вооруженных гитлеровских полчищ на нашу родную землю.
«Вечером 21 июня, — пишет Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, — мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев.
И. В. Сталин сказал:
— Приезжайте с наркомом в Кремль.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.
— Нет, — ответил С. К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро.
Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:
— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей...
Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома».
С этой директивой, предлагавшей привести в боевую готовность войсковые части и противовоздушную оборону страны, генерал Ватутин немедленно выехал в Генштаб. Передача ее в военные округа была закончена в 00 часов 30 минут 22 июня 1941 года, то есть совсем незадолго до первых залпов на границе, знаменовавших начало вражеского нашествия.
А в ночь на 30 июня 1941 года — через неделю после начала Отечественной войны, — простившись с женой Татьяной Романовной, поцеловав сына Виктора и младшенькую дочурку Леночку, Николай Федорович Ватутин выехал с группой генералов на фронт.
В годы суровых военных испытаний наиболее полно и ярко раскрылся полководческий талант генерала Н. Ф. Ватутина.
— В академии мне приходилось сдавать немало серьезных экзаменов, но самый главный и трудный приходится держать на полях войны, — говорил Николай Федорович.
И этот суровый экзамен он выдержал с честью, заслужив высокие награды Родины — ордена Ленина, Красного Знамени, Суворова и Кутузова 1-й степени, почетное звание Героя Советского Союза, всенародную любовь.
В годы Великой Отечественной войны генерал И. Ф. Ватутин занимал ответственные посты начальника штаба Северо-Западного фронта, командующего войсками Воронежского, Юго-Западного и Первого Украинского фронтов.
В очень трудной обстановке пришлось ему руководить боевыми действиями наших войск в 1941 году, когда он прибыл в Псков, где находился штаб Северо-Западного фронта. Он провел огромную работу, налаживая твердое и устойчивое управление войсками. С перемещением штаба фронта в Новгород принял активное участие в его обороне, непосредственно возглавив действовавшую здесь оперативную группу наших войск.
Точно так же Николаю Федоровичу выпало на долю в качестве представителя Ставки выехать на Брянский фронт в начале июля 1942 года, когда немецко-фашистские войска начали свое летнее наступление к Дону и Волге. А вскоре он был назначен командующим вновь сформированного Воронежского фронта и сделал немало, чтобы остановить врага и организовать прочную оборону на этом участке фронта. В октябре того же года Ставка поручила ему новый ответственный пост — руководство Юго-Западным фронтом.
Испокон веков в военных академиях всех стран изучают как классический пример окружения и разгрома противника сражение при Каннах, имевшее место в 216 году до нашей эры. Но «Канны» повторить не удавалось ни Наполеону, ни другим видным полководцам прошлого.
А крестьянский сын, молодой советский генерал Николай Ватутин совместно с другими военачальниками дважды устраивал гитлеровцам сокрушительные «Канны». Один раз это случилось под Сталинградом, где советские войска окружили 330-тысячную немецко-фашистскую армию, а другой раз под Корсунь-Шевченковским, где войска Второго и Первого Украинских фронтов взяли в кольцо крупную группировку врага, насчитывавшую десять дивизий и одну бригаду противника, а также отдельные вспомогательные части. В первом случае Николай Федорович возглавлял войска Юго-Западного фронта, во втором — командовал Первым Украинским фронтом.
Трудно даже перечислить все операции, в которых участвовал и которыми руководил молодой и талантливый генерал Н. Ф. Ватутин — человек необычайно скромный, меньше всего мечтавший о легендарной славе, честно и самоотверженно выполнявший свой воинский долг.
...И вот почти четверть века спустя я перелистываю пожелтевшие записи времен минувшей войны, поставив себе целью вспомнить о Ватутине, о его славных боевых делах самое-самое главное. Что же наиболее было присуще этому человеку, коммунисту, полководцу? — ставлю я перед собой вопрос. И из всего, что знаю о нем, что навсегда хранится в памяти, ответ может быть только один: огромное трудолюбие.
В свое время изобретатель Эдисон признавался, что его открытия и изобретения содержат 98 процентов «потения» и 2 процента вдохновения. Такое соотношение вряд ли в точности соответствует истине. Но ясно одно: успех куется трудом и только трудом. Это в не меньшей мере относится и к полководческой деятельности, требующей предельного напряжения умственных и физических сил.
Деятельность советских военачальников строго научна и опирается на точные законы, выработанные марксистско-ленинской теорией о войне и армии. В минувшей войне участвовали многотысячные армии, огромные массы боевой техники. Планирование операций в подобных условиях представляло собой невероятно сложный и трудоемкий процесс. И тем не менее в любой сложной обстановке генерал армии Н. Ф. Ватутин быстро находил правильные решения. Он мог это делать быстро и успешно потому, что текущим оперативным решениям предшествовала большая предварительная подготовка, непрестанная работа мысли, кропотливый повседневный труд. Генерал армии Н. Ф. Ватутин прекрасно понимал, что масштабы работы по планированию боевых операций под силу только большому коллективу штаба и начальников родов войск, и в своей повседневной работе опирался на них, на Военный совет фронта. Так в совместных поисках находились наилучшие решения, определялись наиболее верные пути к победе. Ватутин был человек ищущий и дерзающий, умеющий направить и воодушевить подчиненных на большие дела. План операции он стремился раскрыть в динамике, в развитии, стараясь предугадать, как на практике может обернуться дело, прикидывал и оценивал многие варианты.
Николай Федорович со своим штабом неутомимо разрабатывал планы операций, входил в Ставку со своими предложениями. Как правило, они соответствовали обстановке и задачам, а потому внимательно рассматривались и уточнялись в Генштабе и затем утверждались Ставкой.
С мнением генерала армии Н. Ф. Ватутина, надо заметить, в Ставке и Генштабе считались, высоко ценили его опыт и талант. Он умел глубоко и ясно анализировать события войны, сложившуюся на фронте обстановку, обладал широким оперативно-стратегическим кругозором, всегда вдумчиво подходил к анализу фактов, стремился видеть сильные и слабые стороны противника и, конечно, хорошо знал свои войска. Но случалось и так, что Ставка отклоняла его предложения, хотя и очень редко, указывала на отдельные промахи. Генерал Н. Ф. Ватутин обладал хорошим качеством самокритично оценивать свою деятельность, извлекать полезные уроки на будущее.
Вспоминаю сложившуюся обстановку в двадцатых числах октября 1943 года. Перед Первым Украинским фронтом стояла ответственная и трудная задача — разгромить противостоящую группировку противника и освободить от гитлеровских захватчиков многострадальную столицу Украины. Войска фронта располагали двумя захваченными плацдармами. Южнее Киева мы имели Букринский плацдарм, который образовался раньше и был покрупнее. Севернее украинской столицы находился его младший собрат — Лютежский плацдарм.
Все попытки войск фронта овладеть Киевом ударом с Букринского плацдарма результата не дали. Прорвать глубокоэшелонированную оборону врага и выйти на оперативный простор нашей ударной группировке так и не удалось. И пожалуй, не меньше, чем упорство сильного и коварного врага, продвижение наших войск, а особенно танков, сдерживала чрезвычайно пересеченная местность. Куда ни глянешь — кругом холмы, поросшие кустарником и лесом, крутые обрывы да глубокие овраги. Естественные препятствия были усилены инженерными заграждениями, минными полями, прикрыты огневыми средствами.
Командующий войсками фронта генерал армии Н. Ф. Ватутин, обосновав на Букринском плацдарме вспомогательный пункт управления, лично руководил боевыми действиями войск. Но и второе наше наступление не имело существенных успехов.
А перед нами находился славный древний Киев, измученный и истерзанный врагом. Мы хорошо видели его с левого берега Днепра. Наблюдали пожары. До нас доходили страшные вести о жестоких расправах фашистов над советскими людьми.
Н. Ф. Ватутин сильно переживал наши временные неуспехи. Мне, молодому члену Военного совета фронта, не все еще было ясно. Я знал лишь одно, что Н. Ф. Ватутин, находясь непосредственно на Букринском плацдарме, вникая во все детали боя, пришел к заключению, что искать выхода надо в другом месте. Превыше всего он ценил жизнь солдатскую и очень бережно относился к вверенным ему войскам. Он стремился побеждать врага с наименьшими потерями и требовал этого от командиров всех степеней.
Помню заседание Военного совета фронта, проходившее в двадцатых числах октября 1943 года. Н. Ф. Ватутин дал на этом заседании короткую, но глубокую оценку причинам неудач, которые диктовали необходимость отказаться от Букрина как главного плацдарма, а нанести удар по врагу с Лютежского плацдарма.
Такое же решение было принято Ставкой, приказавшей произвести перегруппировку войск Первого Украинского фронта и усилить правое крыло, чтобы создать на Лютежском плацдарме перевес в силах и средствах. Было предложено перевести с Букринского плацдарма на участок севернее Киева Третью гвардейскую танковую армию генерала П. С. Рыбалко, использовав ее здесь совместно с Первым гвардейским кавалерийским корпусом генерала В. К. Баранова.
В ночь на 25 октября 1943 года, когда была получена директива Ставки, в Военном совете, штабе и управлениях фронта никто не спал. В домик командующего приходили все новые и новые люди. Получив важные распоряжения от генерала армии Н. Ф. Ватутина, командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-лейтенант А. Д. Штевнев сел в машину и глубокой ночью помчался на Букринский плацдарм, в Третью гвардейскую танковую армию, которой предстояло совершить большой и трудный марш-маневр. В район днепровских переправ выехал и начальник инженерных войск фронта генерал Ю. В. Благославов.
Направляя руководящих работников штаба и политуправления в части и соединения, генерал армии Н. Ф. Ватутин напутствовал их:
— Если мы не сумеем скрытно и в срок перегруппировать войска, то успеха нам не видать. Пусть каждый командир и политработник поймет, что от строгого сохранения военной тайны, соблюдения всех мер маскировки, от высокой дисциплины и организованности во многом зависит исход Киевской операции.
Командующий фронтом возложил ответственность за своевременную перегруппировку и сосредоточение войск на Лютежском плацдарме на своего заместителя генерал-полковника А. А. Гречко. На подготовку операции отводилось мало времени — каких-нибудь семь-восемь суток. Дорог был каждый день и каждый час. И уже в ночь на 26 октября 1943 года началась крупная перегруппировка войск фронта, проводившаяся в трудных метеорологических условиях, по раскисшим от дождей полевым дорогам. На Букринском плацдарме вместо убывших боевых машин расставлялись макеты танков, оборудовались ложные огневые позиции батарей и дивизионов. Радиостанции Третьей гвардейской танковой армии продолжали радиообмен, хотя ни войск, ни штабов этой армии там уже не было. Словом, делалось все, чтобы ввести противника в заблуждение.
Надо заметить, что в канун Киевской операции наш фронт почти не имел численного превосходства над противником. В том-то и состоит полководческое искусство, чтобы и при равных силах суметь использовать их наиболее целесообразно, чтобы разгромить врага. Генерал армии Н. Ф. Ватутин, как и другие наши военачальники, неизменно руководствовался марксистско-ленинским положением о том, что необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент. В результате перегруппировки войск и ослабления второстепенных участков командование и штаб Первого Украинского фронта, творчески выполняя директиву Ставки, создали, на Лютежском плацдарме на направлении главного удара значительный перевес в силах и средствах. И снова, как и всегда, во время подготовки Киевской наступательной операции генерал армии Н. Ф. Ватутин поражал нас всех огромной работоспособностью, трудолюбием, умением увлечь работой и других. Как-то, показав нам, членам Военного совета, карту, на которой графически был запечатлен оперативный замысел наступления на киевском направлении и отражены ближайшие и последующие задачи фронта, Николай Федорович сказан:
— А знаете, товарищи, я ведь зримо ощущаю все эти высотки, рощицы и населенные пункты, которые предстоит освобождать нашим войскам. В бытность начальником штаба Киевскою особого военного округа мне довелось исколесить все эти места вдоль и поперек... При разработке операции знание местности очень помогало мне. Все, что возможно, старался учесть.
Генерал Н. Ф. Ватутин еще раз окинул взором каргу и добавил в заключение:
— Прошу и вас, товарищи, поразмыслить над картой, критически рассмотреть проект плана. Надеюсь, вы еще кое-что подскажете мне, выскажете замечания, поправки, а мы потом все это обсудим и внесем коррективы.
Николай Федорович довольно часто обсуждал возникшие замыслы со своим заместителем генералом А. А. Гречко, с начальником штаба генералом С. П. Ивановым, членами Военного совета и командармами. Порой он откладывал свои наброски и изучал разработки оперативного отдела штаба, отбирая, развивая и углубляя предложенное кем-либо наилучшее решение. Генерал Н. Ф. Ватутин всегда внимательно выслушивал предложения подчиненных, и все ценное и полезное находило у нею активную поддержку. Он умел ободрить и поощрить людей, организовать и направить их творческую мысль и практическую деятельность на решение поставленных перед войсками задач. Он никогда не дергал людей и в любой, даже сложной, обстановке отдавал распоряжения ровным голосом, вселяя в окружающих спокойствие и уверенность. Это создавало хорошую рабочую обстановку.
Будучи военачальником, обладавшим большим оперативным кругозором, генерал Ватутин являлся и хорошим организатором. Он постоянно заботился о том, чтобы оперативные планы материально обеспечивались и солдаты имели все необходимое для жизни и боя. По его предложению Военный совет заслушал 28 октября 1943 года информацию начальника тыла фронта генерал-лейтенанта интендантской службы В. Н. Власова о материально-техническом обеспечении предстоящей операции по освобождению столицы Украины. Трудностей было немало. Разрушенный гитлеровцами железнодорожный транспорт работал с большим напряжением, и его пропускная способность продолжала оставаться низкой. На днепровском рубеже железнодорожное сообщение полностью обрывалось. Накопление необходимого для операции количества боеприпасов проходило медленно. Например, запас горюче-смазочных материалов составлял 1,5 заправки, а непосредственно в войсках имелось в среднем 0,5 заправки на машину.
Кто-то из присутствующих невесело пошутил, вспомнив знаменитый эпизод из фильма «Чапаев». Когда легендарный начдив размышлял над картой, Петька с восхищением воскликнул: «Недоступный ты, Василий Иванович, для моего разума человек. Наполеон, прямо Наполеон». И тогда Чапаев ответил: «Наполеону-то легче было. Ни тебе пулеметов, ни тебе аэропланов — благодать. Вот в дивизию недавно самолет прислали. Ведь одного бензина жрет — не напасешься!»
А у командующего фронтом генерала армии Н. Ф. Ватутина и Военного совета забот, конечно, было во много крат больше. Перед началом Киевской операции на Первом Украинском фронте насчитывалось 700 самолетов, 675 танков и самоходно-артиллерийских установок, несколько тысяч автомашин. Всем им требовалось горючее. Но ведь это не все. На каждое орудие и миномет надо было подготовить несколько боекомплектов снарядов и мин. А их, орудийных и минометных стволов, насчитывалось ни много ни мало около семи тысяч единиц.
Военный совет под председательством Н. Ф. Ватутина предусмотрел ряд действенных мер, позволяющих улучшить материально-техническое обеспечение войск. В частности, решено было привлечь гражданское население для разгрузки огромного количества вагонов, скопившихся на станции Бахмач, и для доставки некоторой части грузов гужевым транспортом. Прифронтовой тыл эффективно помогал действующей армии.
Скрытная перегруппировка огромной массы войск в основном прошла успешно. Сыграли свою роль и меры оперативной маскировки. Вражеская авиация не раз бомбила на Букринском плацдарме дерево-земляные макеты, ложные артиллерийские позиции и ложные переправы.
Однако немецко-фашистское командование, разумеется, догадывалось о готовящемся советском наступлении и прекрасно понимало, что наши войска нацелены на Киев. А вот где и когда будет нанесен главный удар — этого противник не знал и пытался во что бы то ни стало разгадать наш оперативный замысел. Чувствуя неладное, он предпринял на ряде участков разведку боем. Немецкая авиация усилила разведывательные полеты. Вражеские лазутчики настойчиво пытались проникнуть за линию Днепра, на наше Левобережье.
...Командующий Первым Украинским фронтом с большой настороженностью взял в руки очередную разведсводку, вчитываясь в каждую строку. Придирчиво задавал вопросы начальнику разведывательного отдела штаба генерал-майору И. В. Виноградову. Узнав, что противник активизировал все виды разведки, Николай Федорович в раздумье проговорил:
— Манштейн сейчас рвет и мечет, требует точных данных о советских войсках, о сосредоточении наших ударных группировок. Это хитрый, умный, злобный и опасный враг. У гитлеровцев имеется еще немало боеспособных дивизий, в том числе и танковых. Сражение будет жестоким...
Присутствуя при этом разговоре, я попросил начальника разведотдела генерала И. В. Виноградова ознакомить меня с материалами о пресловутом Манштейне, командующем группой армий «Юг». Досье сразу же принесли. Я раскрыл папку и увидел фотографию холеного, надменного фельдмаршала с большими залысинами, с холодными глазами. Его мундир был украшен рыцарским крестом.
Читаю краткую его биографию:
«Эрих фон Левинский, он же фон Манштейн. Родился 24 ноября 1887 года в Берлине в семье прусского офицера Эдуарда фон Левинского, ставшего затем генералом артиллерии. Двойную фамилию получил вследствие усыновления его генералом Георгом фон Манштейном. После прихода Гитлера к власти началась бурная карьера Эриха фон Манштейна, типичного представителя прусской офицерско-генеральской касты. В 1935 году Манштейн — начальник оперативного управления Генштаба сухопутных сил; в 1936 году стал первым обер-квартирмейстером и одновременно первым помощником и заместителем начальника генштаба...» — стало быть, одним из тех, кто готовил чудовищные планы порабощения народов. За кампанию на Западе Манштейн награжден рыцарским крестом, за участие в вероломном нападении на Советский Союз Гитлер произвел его в генерал-фельдмаршалы.
Вот с каким матерым фашистским волком довелось вступить в единоборство молодому советскому военачальнику Николаю Ватутину.
— Старый «знакомый», — усмехнулся Николай Федорович, мельком взглянув на фотографию. — Еще в сорок первом пришлось столкнуться с ним под Ленинградом: тогда я был на Северо-Западном фронте. Наши основательно потрепали корпус Манштейна. Под Сталинградом ему пришлось еще более туго. А с событиями Курской битвы вы и сами знакомы по личным впечатлениям.
Летом сорок третьего года на южном фасе Курской дуги, на направлении главного удара танковых дивизий врага, как известно, держали оборону войска Воронежского фронта. В те знойные дни Николай Федорович объезжал войска, поднимался на самолете и с воздуха просматривал, как построены оборонительные рубежи и как они замаскированы. По солдатским траншеям он исходил не один десяток километров, присутствовал на многих учениях и, как мне рассказывали, сам вместе с молодыми солдатами был «обкатан» танками.
Командующий готовил войска к жестокому поединку с фашистскими «тиграми». Он делал все возможное, чтобы выбить у врага из рук инициативу, в какой-то мере парализовать его действия, ослабить силу танкового удара. Лично допрашивая пленных, генерал армии Н. Ф. Ватутин установил день и час начала немецкою наступления. После этого он принял ответственное решение об артиллерийской контрподготовке. И Ставка утвердила его. Командующий шел на большой риск. Ошибка могла оказаться непоправимой и чреватой тяжелыми последствиями. Если впустую расстрелять боеприпасы, доставленные многими десятками железнодорожных эшелонов, то в таком случае оказалось бы весьма трудно парировать само немецкое наступление. Однако риск в данном случае основывался на точных разведывательных данных, а значит, был оправдан.
Гитлеровскому фельдмаршалу Манштейну казалось, что все готово для внезапного и стремительного броска вперед. В ночь на 5 июля 1943 года пришел в движение передний край. Скрытно выдвигались и развертывались пехотные соединения. Танки занимали исходное для атаки положение. Немецкие саперы снимали минные заграждения, расчищая путь для стальной лавины.
И вдруг дремотную тишину расколол грохот советской артиллерии. Небо расчертили огненные трассы прославленных «катюш». Вздыбился, окутался дымом и пламенем передний край врага. Земля задрожала от разрывов сотен и тысяч снарядов и мин. А в рассветном небе гудели наши самолеты, бомбившие скопления немецких «тигров», пехоты, самолеты на аэродромах и переправы врага.
3 часа 30 минут. Для фашистских войск это был час намеченного наступления. Но ураган советской артиллерии продолжал бушевать. Вражеские солдаты не могли и головы поднять. Управление войсками противника на некоторое время оказалось дезорганизованным. Манштейн вынужден был на полтора-два часа задержать наступление.
А потом, как известно, было знаменитое Прохоровское танковое побоище, были тяжелые многодневные бои, и на заранее подготовленных оборонительных рубежах кровью истекли фашистские войска Манштейна. Все это мне, участнику Курской битвы, было хорошо известно и памятно до сих пор.
У наших полководцев, в том числе и у генерала армии Н. Ф. Ватутина, при разработке операций была своя, советская мера, учитывающая главные источники экономического и военного могущества СССР и прежде всего необоримость общественного и государственного строя, крепость тыла, народный характер войны. Вот этого и не могли никогда понять немецкие генералы. Советские военачальники трезво оценивали сильные и слабые стороны противника, учитывали высокие морально-боевые качества наших войск, народную сметку и находчивость бойцов и командиров.
Когда пехотинцы Тридцать восьмой армии форсировали Днепр севернее Киева и завязали бой за Лютежский плацдарм, командующий войсками Первого Украинского фронта генерал армии Н. Ф. Ватутин приказал Пятому гвардейскому танковому корпусу немедленно прийти на помощь стрелковым частям, иначе не удержать захваченный за рекой «пятачок». А ведь нам требовалось не только удержать плацдарм, но и расширить его. Первые подразделения, высадившиеся на правом берегу Днепра, ждали боевой поддержки гвардейцев-танкистов.
— Но на пути к Днепру, — предупредил генерал армии Н. Ф. Ватутин командира танкового корпуса генерала А. Г. Кравченко, — серьезным препятствием является Десна. Восемь-десять суток уйдет на постройку моста большой грузоподъемности. Время упустим и потеряем плацдарм. Надо постараться преодолеть Десну вброд.
Разведка показала, что глубина брода почти в два раза превышает норму, установленную для «тридцатьчетверок».
На помощь танкистам пришли местные старожилы, посоветовавшие переправляться в районе села Летки. Комсомольцы Семен Кривенко и Иван Горбунов несчетное число раз ныряли в воду в районе намечаемой переправы, промеряя дно, разведывая характер грунта. Танкисты обозначили маршрут вешками. Гвардейцы задраили люки боевых машин, проконопатили щели паклей, пропитанной солидолом, залили их смолой. Они удлинили выхлопные трубы промасленными брезентовыми рукавами, что обеспечило выход отработанных газов. Для доступа воздуха оставался открытым башенный люк, через который командир экипажа мог вести наблюдение и указывать маршрут механику-водителю, управляющему машиной вслепую. И вот машины одна за другой двинулись по дну глубоководной Десны. Сейчас, как известно, имеются плавающие танки и бронетранспортеры. Теперь форсирование реки с ходу с технической точки зрения уже не представляет особого труда. Но во время Отечественной войны такой техники мы не имели, если не считать ограниченного числа легких автомобилей-амфибий. В данном же случае по дну Десны переправлялись обыкновенные многотонные средние танки Т-34.
Отважные и смекалистые гвардейцы совершили небывалое. Когда танк достигал середины реки, вода подступала к самому верху башни, брызги и волны порой перехлестывали через люк. Иногда вода пробивалась сквозь паклю, заливала людей. Проявив мужество, выдержку и стойкость, участники переправы за восемь часов провели по дну реки на противоположный берег Десны более 70 боевых машин. Танкисты, не медля и часа, устремились к Днепру, на выручку советской пехоте. На Лютежском плацдарме наш танковый корпус появился гораздо раньше, чем это мог предположить противник. Положение на плацдарме упрочилось.
Великая всенародная Отечественная война, не подчиняющаяся «классическим» буржуазным канонам, таила для немецко-фашистских оккупантов бесчисленное множество неожиданностей. Это и партизанские налеты на гарнизоны гитлеровцев, и засады на дорогах, и пущенные под откос фашистские эшелоны...
В битве за Днепр и Киев еще ярче проявился народный характер Отечественной войны. Коммунистическая партия объединила все усилия советского народа и его воинов. В тылу врага активизировали свои действия отважные партизаны и герои большевистского подполья. Они наносили удары по коммуникациям противника и помогали советским войскам при форсировании Десны и Днепра. Военный совет фронта поддерживал самую тесную связь с начальником Украинского штаба партизанского движения Тимофеем Амвросиевичем Строкачем, в прошлом пограничником и опытнейшим чекистом. Боевые действия войск и партизанских соединений постоянно координировались
При планировании боевых операций наши военачальники учитывали и партизанскую силу, и множество других особенностей народной войны. Главное же внимание они сосредоточивали на подготовке войск фронта.
На основе директивных указаний Ставки быстро и организованно была осуществлена крупная и невероятно сложная перегруппировка войск Первого Украинского фронта. Командиры и политработники сумели довести до сознания каждого значение маскировки, скрытного маневра, строгого хранения военной тайны, и это способствовало достижению стратегической внезапности.
Немецко-фашистскому командованию не сразу удалось узнать о характере нашей перегруппировки. Это подтверждает такой, например, факт. В то время как Третья гвардейская танковая армия уже полностью ушла из-под Букрина и сосредоточивалась под Лютежем, противник по-прежнему считал Букринский плацдарм наиболее опасным.
Все это обрадовало нас.
Первыми перешли в наступление части и соединения, располагавшиеся на Букринском плацдарме, то есть южнее Киева. Противник, давно уже ожидавший наступления именно отсюда, принял эти атаки за главный удар. На этом и строился расчет. Когда враг окончательно утвердился в мысли, что на Букринском плацдарме действуют якобы основные силы, и стал нацеливать сюда свои резервы, началось мощное наступление нашей главной ударной группировки фронта, расположенной севернее Киева, на Лютежском Плацдарме.
Еще накануне наступления командующий с оперативной группой штаба переместился в район села Ново-Петровцы на командно-наблюдательный пункт, расположенный недалеко от переднего края. Отсюда хорошо просматривалась местность на направлении главного удара. Именно отсюда он и руководил боевыми действиями вверенных войск.
3 ноября 1943 года началось сражение за освобождение столицы Украины. Войска Тридцать восьмой армии под командованием генерал-полковника К. С. Москаленко, действуя на главном направлении, прорвали сильно укрепленную оборону противника и с тяжелыми боями решительно продвигались вперед.
На КП фронта в Ново-Петровцы я прибыл из Шестидесятой армии И. Д. Черняховского на другой день после начала операции, 4 ноября 1943 года. Как раз в этот момент Николай Федорович давал указания командующему Третьей гвардейской танковой армией генералу П. С. Рыбалко:
— Настал твой час, Павел Семенович. Пора вводить в сражение и Третью гвардейскую танковую. Как ни крути, а «чистого» прорыва ожидать не приходится. Танкисты должны помочь пехоте «допрорывать» вражескую оборону, а затем вводить в прорыв и свои главные силы. Медлить нельзя.
Рыбалко что-то сказал Ватутину.
Николай Федорович слегка улыбнулся и продолжил:
— Танковый кулак у тебя мощный. Громыхни им так, чтобы все тылы и коммуникации противника затрещали. Надеюсь на успех...
Здороваясь со мной, Николай Федорович пояснил:
— Третья гвардейская танковая вступает в сражение. Впрочем, ты и сам, видимо, догадался об этом из нашего разговора с генералом Рыбалко.
Второй день наступления отличался возросшим напряжением боев. Противник, не считаясь с потерями, лихорадочно закрывал бреши, маневрировал резервами, вводил в бой новые части и соединения. Как и предполагали, находившаяся в ближайшем резерве Седьмая немецкая танковая дивизия 4 ноября была брошена в контратаку и причинила нашим войскам немало хлопот. Особенным ожесточением отличались бои в районе дач Пуща-Водица. Стойко дрались в полуокружении подразделения Двадцатой гвардейской танковой бригады, возглавляемой гвардии полковником С. Ф. Шустовым, и другие наши части.
Данные воздушной разведки свидетельствовали о том, что из районов Белой Церкви и Корсунь-Шевченковского на север, к Лютежскому плацдарму, двигались большие колонны немецко-фашистских войск. Надо было упредить врага.
Генерал армии Н. Ф. Ватутин, неослабно державший в своих руках все нити управления войсками, был внешне спокоен, энергичен, находчив и тверд в решениях. Настойчиво и последовательно он наращивал удар на главном направлении, стремясь опередить противника, подтягивавшего стратегические резервы, и быстрее развить успех.
Если в первый день нашего наступления вместе с пехотинцами отличились артиллеристы, то во второй день главными героями стали танкисты. В сражении они были призваны склонить чашу весов на нашу сторону. Им предоставили решающее слово.
Перед вводом подвижных частей в прорыв 4 ноября командующий войсками фронта направил танковым военачальникам следующую телеграмму:
«Успешное выполнение задачи зависит в первую очередь от стремительности, смелости и решительности ваших действий. Ваша цель — в самый кратчайший срок выполнить поставленные вам задачи, для чего, не боясь оторваться от пехоты, стремительно двигаться вперед, смело уничтожать отдельные очаги противника, навести панику среди его войск. Стремительно преследовать их, с тем чтобы к утру 5 ноября 1943 года нам запять Киев. Командирам всех степеней быть со своими частями и лично вести их для выполнения задачи».
Выполняя приказ командующего войсками Первого Украинского фронта, генерал П. С. Рыбалко ввел в сражение Третью гвардейскую танковую армию. В первом эшелоне наступали Девятый механизированный корпус и часть сил Шестого гвардейского танкового корпуса. Вслед за ними следовал Седьмой гвардейский танковый корпус.
Но это было лишь на первых порах. Когда нам удалось завершить прорыв тактической обороны противника и перед нашими войсками открылся оперативный простор, Седьмой гвардейский танковый корпус, возглавляемый генерал-майором танковых войск К. Ф. Сулейковым, обогнал боевые порядки наступавших стрелковых частей и танков, поддерживавших пехоту, и начал стремительно развивать наступление.
В середине дня 4 ноября Седьмой гвардейский танковый корпус овладел населенным пунктом Берковец, а к 23 часам его передовые подразделения вышли к Святошино и к шоссе Киев — Житомир. Появление советских танков в тылу неприятеля, несомненно, оказало сильное психологическое воздействие на немецко-фашистские войска, оборонявшие Киев. Генерал П. С. Рыбалко доносил о том, что подразделения Седьмого гвардейского танкового корпуса дополнили внезапную ночную атаку световыми и шумовыми «эффектами». Танки, развернувшись в линию, двигались вперед, прорезая ночную темень ярким светом множества зажженных фар, ослепляя метавшихся в панике гитлеровцев.
В течение всей ночи шел ожесточенный бой. К утру 5 ноября гвардейцы-танкисты окончательно перерезали шоссе Киев — Житомир, лишив противника важной коммуникации.
В районе Святошино, на подступах к основному городскому району Киева, проходил последний оборонительный рубеж врага. Оправившись от внезапного нашего натиска, гитлеровцы дрались с ожесточением. Но гвардейцы-танкисты во взаимодействии с подразделениями Пятидесятого стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор С. С. Мартиросян, разгромили в этом районе оборонявшихся гитлеровцев. Успешно действовала и сто шестьдесят седьмая стрелковая дивизия, ворвавшаяся на западную окраину Киева, в район кинофабрики. В числе первых пробились к центру города, на Крещатик, экипажи Пятого гвардейского танкового корпуса генерала А. Г. Кравченко.
К 4 часам утра 6 ноября 1943 года руководимые Ватутиным войска полностью овладели столицей Советской Украины Киевом — крупнейшим промышленным центром и важнейшим стратегическим узлом обороны немцев на правом берегу Днепра. Освобождению города и спасению многих его древнейших исторических памятников во многом способствовал глубокий обходной маневр Третьей гвардейской танковой армии генерала П. С. Рыбалко и других подвижных соединений фронта. Они перерезали не только шоссе Киев — Житомир, но и другие дороги, ведущие на запад. Для киевской группировки врага создалась угроза полного окружения. Противник начал поспешно, а порой и в панике, отступать в юго-западном направлении.
6 ноября 1943 года в 5 часов утра Военный совет фронта направил в Ставку Верховного Главнокомандования телеграмму, в которой говорилось:
«Город Киев полностью очищен от немецких оккупантов. Войска Первого Украинского фронта продолжают выполнение поставленной задачи».
В то же утро мы с генералом армии Н. Ф. Ватутиным выехали в Киев. Николай Федорович много лет жил и работал в этом городе. Он помнил столицу Украины во всей ее довоенной красе и теперь с душевной болью молча и мрачно глядел на пожарища и руины, на разрушенный Крещатик и обуглившиеся стены Дома обороны, на охваченный огнем университет. Наконец, нарушив молчание, гневно произнес:
— Что они, проклятые гитлеровцы, варвары двадцатого века, сделали с тобой, страдалец Киев! За одно только это злодейство они заслужили самой жестокой кары.
И, обернувшись ко мне, добавил:
— Пусть политуправление примет меры к тому, чтобы вся фронтовая печать, наши агитаторы рассказали бойцам о преступлениях фашистов в Киеве.
Гитлеровцы нанесли городу громадный ущерб. За два года своего хозяйничанья оккупанты разрушили 800 предприятий, 140 школ, 940 зданий государственных и общественных организаций, дворцов культуры и клубов. Перед своим отступлением фашистские варвары вознамерились взорвать, сжечь и уничтожить и все остальные здания, стереть с лица земли украинскую столицу. Но стремительное наступление советских войск разрушило этот подлый замысел. Город был спасен.
В первые часы освобождения Киева, когда только что туда вошли советские войска, город произвел на нас удручающее впечатление. Его улицы были безлюдны, так как фашисты угнали значительную часть населения. Преследуя врага и перерезая ему пути отхода, советские танкисты вызволили из фашистской неволи многих киевлян, и уже во второй половине дня жители начали возвращаться в родные дома. Но рано утром 6 ноября, когда мы с генералом Н. Ф. Ватутиным медленно проезжали по разрушенным улицам, город был почти пуст. Вот из развалин выбрался какой-то человек и робко махнул рукой, Машина остановилась. Изможденный, оборванный старик подошел к нам и горько заплакал. Сбивчиво и торопясь, он кратко поведал нам об ужасах немецкой оккупации. А потом спросил:
— А как же дальше будет, не вернется опять фашист?
Николай Федорович ответил:
— Не вернется, не пустим! Будем гнать дальше, пока гром военный не прогрохочет и над Берлином.
На площадях, где мы останавливались, вокруг машины командующего собирались местные жители и воины. Узнав, что войсками Первого Украинского фронта, освободившего столицу УССР, командует бывший начальник штаба Киевского особого военною округа генерал И. Ф. Ватутин, люди оживлялись. Порой стихийно возникали короткие митинги. А Николай Федорович смущенно улыбался и жестами показывал на бойцов, как на главных «виновников» торжества и творцов победы.
Киевляне выражали благодарность родной ленинской партии и героической Советской Армии за освобождение от фашистского ига, за спасение столицы Украины.
Слышались радостные возгласы и аплодисменты в адрес командующего фронтом.
Н. Ф. Ватутин был простым и душевным человеком, который никогда не выпячивал себя, никогда не бахвалился ратными делами и все одержанные победы относил к боевому коллективу, ко всем войскам фронта. Я не помню случая, чтобы когда-либо Николай Федорович сказал, что это сделал он. Яканья он терпеть не мог и никогда не любовался собой. Скромность облагораживала его и усиливала наши симпатии и уважение к этому замечательному военачальнику.
Вскоре после освобождения Киева ЦК КП(б)У и правительство республики устроили прием, где скромно, по-фронтовому чествовали героев, освободивших столицу Советской Украины. Выступали партийные и советские руководители республики, знатные люди Украины — рабочие, колхозники, ученые, деятели искусств. Провозглашались здравицы в честь ленинской партии и нашей любимой Родины, в честь доблестной Красной Армии и полной победы над фашизмом. Кто-то из присутствовавших, не жалея пышных слов, стал говорить о Ватутине, освободившем Киев. Николай Федорович рассердился не на шутку.
— К чему славословие и такие неуместные эпитеты? — с возмущением говорил мне об ораторе генерал Ватутин. — Зачем возвеличивать меня? Просто неловко слушать подобные речи. Разве я один брал Киев? Тысячи солдат его освобождали и кровь свою проливали.
Он поднялся и, прервав словоохотливого оратора, сказал:
— Мои заслуги более чем скромны. Хочу отметить главных героев Киевской битвы — рядовых наших бойцов, умелых и мужественных командиров и политработников, бесстрашных людей, воспитанных партией. Великий советский народ — труженик и герой — творит победу, творит историю. Честь ему и слава! Честь и слава партии родной!
Строптивый февраль, прошумев метелями, внезапно, за какие-нибудь сутки, растопил снега, расквасил дороги. Сырой, пронизывающий ветер шумел ветвями оголенных деревьев, сбивал с крыш капель, гудел в проводах. Автомобиль с надрывным стоном карабкался на ослизлые пригорки, перемешивал колесами топкую грязь в низинах и, выбравшись наконец на большак, бойко запрыгал по булыжной мостовой.
Генерал Н. Ф. Ватутин возвращался из района боев в штаб фронта. Различив в синих сумерках плотную, коренастую фигуру командующего, часовой встрепенулся, взял автомат «на караул». Николай Федорович поздоровался с солдатом, потер уставшие глаза и, с усилием открыв набухшую дверь, сказал мне:
— Заходи, Константин Васильевич, посидим...
Сняв бекешу, он улыбнулся и добавил:
— Надо немножко заглянуть вперед, прикинуть, что дальше будем делать.
Обладая широким оперативно-стратегическим кругозором, Николай Федорович никогда не пренебрегал опытом и знаниями других. С планами и замыслами он непременно знакомил всех членов Военного совета, просил обдумать проект и высказать свою точку зрения. Мы, члены Военного совета, и другие работники фронта часто собирались в кабинете командующего и по-товарищески, вполне откровенно беседовали о ходе боевых действий и новых планах. Временами даже и горячо спорили. А в деловых, принципиальных спорах хорошо проверялась и оттачивалась мысль, рождалась истина, вырабатывалось правильное решение.
Но когда решение обретало форму директивы или приказа, командующий войсками фронта генерал армии Н. Ф. Ватутин становился тверд и непреклонен и всю энергию и волю, все свои усилия употреблял на то, чтобы вырвать у врага победу и достичь конечного результата запланированной операции.
Время уже перевалило за полночь, а я, забыв про сон и усталость, жадно продолжал слушать командующего. На моих глазах совершалось таинство рождения оперативного замысла. Выход войск Тринадцатой и Шестидесятой армий на рубеж Луцк, Млинов, Изяслав открывал большие перспективы. Об этом говорил Николай Федорович. Я глядел то на карту, на которой командующий что-то примерял, то на вдохновенное лицо обычно сдержанного в чувствах человека и зримо представлял себе наши войска, приближающиеся к государственной границе СССР.
...Я уже говорил, что Николай Федорович любил читать произведения М. В. Фрунзе. Вот и в эту нашу встречу он вновь уселся за рабочий стол, перелистывая книгу.
— Знаешь, Константин Васильевич, опять я перечитываю томик сочинений Фрунзе, — сказал он. — Всякий раз нахожу все новые и новые, полезные для себя советы. Михаил Васильевич Фрунзе — большой человек и крупный марксист. Как глубоко он мыслил и двигал военное дело! И как заботился, чтобы во главе наших войск стояли умные, образованные, хорошо знающие военное дело, политически и нравственно совершенные командные кадры. Вот послушай, что он советует нашим командирам.
И Николай Федорович прочитал:
— «Только тот из вас, кто будет чувствовать постоянное недовольство самим собой, недовольство и неполноту своего научного багажа, вынесенного из стен академии, кто будет стремиться к расширению своего кругозора, к повышению своего теоретического и практического багажа, — только тот не отстанет в военном деле, будет идти вперед и, быть может, проведет за собой десятки и сотни других людей».
Переложив страничку тонкой бумажной закладкой, Николай Федорович закрыл книгу и продолжал:
— Как метко сказано: «Чувствовать постоянное недовольство самим собой, недовольство и неполноту своего научного багажа»! Надо постоянно напоминать это нашим командирам. Тогда и зазнайства меньше будет. А то иной командир выиграет бой, операцию и уже чванится, нос задирает, думает, что достиг вершин. А если по настоящему потрясти такого, то на поверку выходит, что знания-то у него непрочные, жиденькие.
Ватутин встал, прошелся по хате, потом продолжал:
— Скажи мне, Константин Васильевич, откуда у некоторых командиров берется проклятое зазнайство? Убежден, что это исходит не от большого ума, а от себялюбия и недостатка культуры. Зазнайство — это пережиток прошлого. Как оно нам вредит...
Разговор затянулся допоздна. Николай Федорович перебирал в памяти прошлое, много говорил о том, какие нам нужны знания, чтобы умело бить врага, что нынешняя война, даже отдельный бой и операция, требует новаторского подхода, широкого применения не только личного опыта, но и опыта всей армии.
Потом Николай Федорович, как бы спохватившись, сказал:
— Да, чуть не забыл прочитать тебе еще одну интересную выдержку из сочинений М. В. Фрунзе. Она имеет отношение ко всем командным кадрам, к политработникам особенно. «Сохранит ли в будущем политическая работа в армии то место, которое она имела в минувшей гражданской войне?» — Я отвечаю категорически, несомненно «да». Политические органы были, есть и будут одной из основных баз нашего военного строительства».
Высказывание М. В. Фрунзе о роли политработы в армии я хорошо знал. Но мне вдвойне было приятно, что на этих словах акцентировал мое внимание и командующий войсками фронта, высоко ценивший политработу. Генерал армии Н. Ф. Ватутин всегда учитывал замечательные морально-боевые качества советского воина. Он знал, что когда волей к победе проникнуты все, от генералов до рядовых, то никакие преграды не сдержат неукротимого порыва наших войск.
18 февраля 1944 года Военный совет Первого Украинского фронта получил директиву Ставки, обязывающую командующего подготовить наступательную операцию на проскуровско-черновицком направлении. Генерал армии Н. Ф. Ватутин с головой ушел в работу. Он трудился упоенно, не давая покоя ни себе, ни работникам штаба. Вздремнет, бывало, часа три-четыре, освежится принесенной из колодца холодной, с ледком, водой, взбодрит себя гимнастикой — и снова за дела.
За каких-нибудь пять дней и ночей генерал армии Н. Ф. Ватутин вместе со штабом разработал план новой наступательной операции. За такой короткий срок командующий вряд ли сумел бы выполнить эту сложную задачу, если бы у него, самоотверженного трудолюбца, не имелись предварительные наброски и разработки, подготовленные в результате многодневных размышлений и черновой кропотливой работы.
И вот члены Военного совета собрались у командующего. Николай Федорович поднялся из-за стола, обернулся к стене и решительно отдернул шторку, за которой висела оперативная карта фронта.
— Итак, смотрите, что задумано...
Красные стрелы, изображенные на карте, дробили оборону противника, расчленяли его фронт сходящимися ударами. Наши танковые клещи охватывали немецко-фашистские дивизии, угрожая врагу окружением и уничтожением. В новом оперативном плане ярко была выражена идея сокрушительного разгрома крупной группировки немецко-фашистских войск.
Замысел операции Первого Украинского фронта заключался в том, чтобы ударами на ряде направлений раздробить оборону противника на части и уничтожить вражеские войска порознь.
Главный удар наносился силами трех общевойсковых армий, которыми командовали генералы А. А. Гречко, Н. П. Пухов и И. Д. Черняховский, и двух танковых армий генералов В. М. Баданова и П. С. Рыбалко с фронта Торговица, Шепетовка, Любар, в общем направлении на Тернополь, Чертков. Обеспечение ударной группировки слева возлагалось на армии под командованием генералов Е. П. Журавлева и К. С. Москаленко.
Ставка план утвердила. Командующий войсками Первого Украинского фронта и Военный совет сосредоточили все внимание на том, чтобы быстро и скрытно осуществить перегруппировку частей и соединений, хорошо и всесторонне подготовить наше весеннее наступление.
Рассказывая о стиле работы Н. Ф. Ватутина, мне хочется снова и снова подчеркнуть, что он трудился всегда с подъемом и напряжением. Это был необыкновенный трудолюбец. Даже когда все дела переделаны, все донесения и сводки прочитаны, все приказы и распоряжения подписаны и все люди, пришедшие на прием, выслушаны, — он и тогда находил себе занятие.
А вот для досуга выкроить время не мог. Этого работящего, мало отдыхающего человека я как-то затащил на концерт украинского ансамбля песни и пляски, прошедшего с нашим фронтом большой боевой путь.
Девушки, одетые в яркие, красочные национальные костюмы, весело и задорно запели украинскую народную песню «Ой ходила дивчина бережком». И в такт песне, легко и плавно, словно не касаясь земли, проходит в танце артистка Вишневая, которую на фронте любовно называли Вишенкой.
На смену украинской песне пришла и русская. Тихо и грустно наигрывает баянист. Негромко и согласно слышатся голоса:
В чистом поле, поле под ракитой,
Где клубится в заревах туман,
Там лежит, ох там лежит убитый,
Там схоронен красный партизан.
Я вижу, как нахмурился, сдвинул брови Николай Федорович. Песня произвела на него большое впечатление... Концертом командующий остался доволен. Он хвалил артистов, благодарил и меня за то, что я взял над ним «культурное шефство». А когда выходили из сельского клуба, неожиданно сказал:
— Зайдем ко мне, Константин Васильевич. Пока я сидел на концерте, мне одна заманчивая мысль покоя не давала...
И я понял, что Николай Федорович продолжал думать даже тогда, когда казалось, что он наконец-то отдыхает. Жизнь талантливого полководца была замечательным подвигом творческой мысли и вдохновенного труда.
29 февраля 1944 года мы с Николаем Федоровичем Ватутиным выехали в штаб Тринадцатой армии, находившийся в то время в городе Ровно. Командующий войсками фронта решил ознакомить руководящий состав армии с планом предстоящей операции и уточнить задачу армии, проверить готовность войск к наступлению.
На совещании присутствовали командарм генерал-лейтенант Н. П. Пухов, член Военного совета армии генерал-майор М. А. Козлов, начальник штаба генерал-лейтенант Г. К. Маландин, командир Двадцать пятого танкового корпуса генерал-майор танковых войск Ф. Г. Аникушкин, командир Первого гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майор В. К. Баранов и некоторые другие командиры.
В своем выступлении перед руководящим составом армии командующий войсками фронта познакомил собравшихся с общим замыслом предстоящих действий. Он подчеркнул, что мартовская наступательная операция преследует цель разгромить группировку немцев в районе Кременец, Старо-Константинов, Тернополь и овладеть рубежом Коселин, Горохов, Радзехув, Красне, Золочез, Тернополь, Проскуров, Хмельник. В дальнейшем войска фронта наносят удар в общем направлении на Чертков с целью перерезать южной группе немецких войск пути отхода на запад в полосе севернее реки Днестр.
В заключение Николай Федорович дал последние устные указания командарму Н. П. Пухову и потребовал Дубно не атаковывать с фронта, а непременно обходить его с северо-запада и юго-востока. Он подчеркнул, что жизни солдатские надобно особенно заботливо сберегать и учиться побеждать врага с малыми потерями. Поэтому не стоит идти на противника в лоб, нужно обходить его опорные пункты, используя слабо защищенные места.
— А когда оборона противника взломана, — продолжал генерал армии Н. Ф. Ватутин, — то уж времени не теряй и наращивай силы, расширяй брешь и как можно быстрее вводи в прорыв танки — главную ударную силу наших войск.
Командующий фронтом особо предупредил, что танки надо применять умело, с учетом местности, не посылать через леса, по топям и болотам. Он напомнил, что, кроме двух танковых корпусов, Тринадцатой армии приданы и два кавалерийских корпуса. А в лесной местности конница может легче маневрировать, нежели танки. Кавалерия хорошо подкрепит нашу главную ударную силу, но для этого нужны согласованность, четкое взаимодействие.
Вопросам взаимодействия, связи и управления войсками командующий фронтом уделял особо пристальное внимание. Он лично проверил, как в Тринадцатой армии налажено взаимодействие между наземными войсками и авиацией, между пехотой, артиллерией и танками.
— Тринадцатой армии надлежит не только нанести удар в направлении на Броды, — отметил в заключение генерал Н. Ф. Ватутин, — но и надежно прикрыть фланг фронта, обеспечить справа нашу главную ударную группировку. Помните о своей особой ответственности, будьте начеку, в боевой готовности. Желаю вам боевых успехов!
...Совещание закончено. Карты свернуты, оперативные документы уложены в портфель. Завязался непринужденный разговор о служебных и житейских делах, о поступившем в войска пополнении.
— Прежде чем стать кадровым военным, вы, говорят, были учителем? — спросил Николай Федорович генерала Н. П. Пухова.
— Так точно, — ответил Николай Павлович. — Впрочем, я и сейчас не оставляю любимого дела. Командир, независимо от его ранга, есть воспитатель бойцов.
— Совершенно верно, — соглашаюсь я. — Но вам, Николай Павлович, также известно, что воспитание людей — дело сложное, а у нас в войсках сейчас много молодых офицеров, прошедших в училищах и на курсах ускоренную подготовку. Опыта у них маловато, и надо бы им помочь.
Мы с Ватутиным порекомендовали генералу Н. П. Пухову поделиться на страницах фронтовой газеты своим богатым опытом, высказать полезные советы и предложения по вопросам воинского воспитания.
— Что же, если выкроится свободное время, я это сделаю, — в раздумье проговорил Николай Павлович и, погладив ладонью бритую бугристую голову, с усмешкой спросил: — А будет ли оно, свободное время?
— Как хочешь, но дал слово — держись, — заметил на это Н. Ф. Ватутин.
Генерал Н. П. Пухов сдержал свое слово. Он написал очень интересную и содержательную, богатую фактическим материалом и яркими, очень полезными мыслями статью «О воинском воспитании молодых офицеров». Она с продолжением печаталась примерно в десяти номерах фронтовой газеты «За честь Родины». Ее сокращенный вариант был опубликован в журнале «Военный вестник». Статья видного военачальника, умудренного богатейшим опытом воспитания людей, оказала помощь командным кадрам.
Из Ровно мы уезжали, находясь под впечатлением встречи с генералом Н. П. Пуховым и его ближайшими помощниками. Настроение у командующего войсками фронта было превосходное. Все шло по намеченному плану. Николай Федорович оживленно беседовал и в пути задавал вопросы то мне, то помощнику начальника оперативного отдела штаба фронта майору Белошицкому.
— Армии, возглавляемой генералом Пуховым, даже под тринадцатым номером везет, — шутливо говорил Николай Федорович. — В Киевской операции она дальше всех продвинулась на запад. Затем, не имея численного превосходства, овладела Ровно и Луцком и прорвалась к Дубно. Видно, кроме «везения», у руководящего состава армии есть еще и умение. Пухов — опытный генерал, настоящая военная косточка. Еще в первую мировую войну в прапорщиках ходил. Хорошую боевую закалку он получил в годы гражданской войны, а в мирное время много занимался и работал в военно-учебных заведениях Красной Армии.
Немного помолчав, Н. Ф. Ватутин продолжил свою мысль:
— Пухов — военачальник мыслящий, дерзающий. Он умеет передать свои знания подчиненным, а вместе с тем слушает, берет от них разумное. Недаром говорят, что уметь слушать подчиненного и впитывать в себя все ценное, полезное — это тоже талант.
Мы с командующим пришли к единому мнению, что в Тринадцатой армии Военный совет подобран удачно: люди деловые, инициативные, энергичные.
Генерал Н. П. Пухов блестяще знал свою армию и бессменно командовал ею с 25 января 1942 года. Во главе штаба Тринадцатой армии стоял образованный и талантливый генерал Г. К. Маландин, имевший за плечами опыт работы в Генеральном штабе. Ветераном армии по праву считался член Военного совета генерал М. А. Козлов, опытный кадровый политработник. В сорок первом году он занимал некоторое время пост начальника политуправления вновь образованного Центрального фронта, затем был назначен членом Военного совета Тринадцатой армии и почти всю войну бессменно находился на этой ответственной должности. Все эти руководящие работники были знатоками своего дела, дополняли один другого и трудились слаженно, дружно, сплоченно, добиваясь общего успеха.
Делясь впечатлениями о людях армии и коротая время в разговорах, мы ехали по Ровенскому шоссе, направляясь в Славуту, в штаб Шестидесятой армии, к И. Д. Черняховскому. Заметив проселочную дорогу, ответвляющуюся от большака, генерал армии Н. Ф. Ватутин дал водителю знак остановиться.
— А зачем нам, собственно, делать крюк по шоссе? — спросил Николай Федорович. — Эта дорога тоже ведет в Славуту. Здесь всего каких-нибудь двадцать пять километров. Черняховский, наверное, заждался нас. Давайте свернем напрямик и не будем делать объезд через Новоград-Волынский.
И мы свернули на проселок.
Дорога петляла по лощинам и буеракам, мимо маленьких рощиц. Проехали одно село, другое. И нигде ни души. Словно все вымерло.
Неожиданно рядом послышалась стрельба. Машина с охраной, въехавшая было на окраину села Милятин, начала быстро пятиться. Порученец командующего полковник Семиков взволнованно выкрикнул:
— Там бандеровская засада! Бандиты обстреляли машину и теперь наступают на нас.
— Все к бою! — выйдя из машины, скомандовал Ватутин и первым лег в солдатскую цепь.
Из-за строений показались бандиты, рассыпавшиеся по заснеженному полю. Их было немало, а наша охрана состояла лишь из десяти автоматчиков.
Обстрел все более усиливался. Факелом вспыхнула легковая машина командующего, подожженная зажигательными пулями. Затем запылал и другой автомобиль.
Бандеровцы приближались. Наши автоматчики, занявшие позицию в глубоком придорожном кювете, открыли огонь. Заговорил и пулемет. Длинную очередь прострочил по врагу находившийся возле нас рядовой Михаил Хабибулин. Организованный отпор охладил пыл бандитов. Они залегли и в атаку поднимались уже менее уверенно. Я посоветовал Николаю Федоровичу взять портфель с оперативными документами и под прикрытием огня автоматчиков выйти из боя. Он наотрез отказался, заявив, что командующему не к лицу оставлять бойцов на произвол судьбы. А портфель приказал вынести офицеру штаба, дав ему в сопровождение одного автоматчика. Когда офицер замялся в нерешительности, Николай Федорович сурово прикрикнул:
— Выполняйте приказ! И офицер с автоматчиком поползли. Положение усложнялось. На фоне закатного неба было отчетливо видно, как перебежками подбираются бандиты, намереваясь охватить нас с двух сторон.
Бой продолжался. Во время перестрелки генерал армии Н. Ф. Ватутин был тяжело ранен. То, что не удавалось совершить гитлеровцам, сделали их подлые наймиты — бандеровцы-националисты, нанесшие предательский злобный удар.
Мы бросились к раненому командующему и положили его в единственную уцелевшую машину. Под обстрелом врага открытый «газик» проехал немного и остановился. То ли мотор был прострелен, то ли испортилось что-то. Выяснять было некогда, и мы понесли Николая Федоровича на руках, спеша доставить его в укрытие. А охрана продолжала вести бой.
Нежданно-негаданно навстречу показались сани с парой лошадей. Возница пытался было уйти от нас, так как его напугала перестрелка. Но мы его все же остановили и положили в сани командующего. Перевязав наскоро кровоточащую рану, мы тронулись в путь по направлению к Ровенскому шоссе.
Притомившиеся кони не спеша тащились по проселочной дороге, подбрасывая сани на бесчисленных ухабах. Николай Федорович, крепившийся до последней возможности, морщился от жгучей боли. Пола его простреленной бекеши намокла от крови. Генерал ослабел, у него появился болезненный озноб.
Наконец мы выбрались на Ровенское шоссе, усеянное синими мерцающими огоньками. Сумерки уже сгустились, и переброска войск по дорогам усилилась. В одной из хат, прилепившихся возле шоссе, мы нашли военного врача. Он оказал Николаю Федоровичу медицинскую помощь. После этого снова двинулись в путь и вскоре встретили машины с пехотой, высланные нам на выручку командующим Тринадцатой армии генералом Н. П. Пуховым. О чрезвычайном происшествии ему, оказывается, доложил офицер штаба, выносивший портфель с документами. Колонну замыкала санитарная машина. На ней Николай Федорович был доставлен в Ровно, где ему тотчас сделали первую операцию.
Таковы обстоятельства ранения и эвакуации с поля боя командующего войсками Первого Украинского фронта генерала армии Н. Ф. Ватутина. К сожалению, некоторые литераторы и мемуаристы, пользуясь непроверенными слухами, не совсем верно описывают эту историю.
Доставив раненого командующего фронтом в военный госпиталь в Ровно и проконсультировавшись с врачами, я доложил о происшествии по ВЧ Верховному Главнокомандующему, сообщил о состоянии здоровья Н. Ф. Ватутина и о том, что оперативные документы не попали к врагу. Сталин более или менее спокойно пожурил нас и с укоризной сказал:
— В вашем распоряжении имеется такая огромная масса войск, а вы не взяли даже надежной охраны. Так не годится!
Вслед за устным докладом по ВЧ я направил Верховному Главнокомандующему из штаба Тринадцатой армии следующее письменное донесение:
«Тов. Сталину
Докладываю о происшествии с генералом армии Ватутиным. 29 февраля 1944 года, возвращаясь из штаба Тринадцатой армии вместе с тов. Ватутиным в составе четырех машин и личной охраны в количестве 10 человек, в 18.50 при въезде в северную окраину д. Милятин, что 18 км южнее Гоща, подверглись нападению бандитов...
При перестрелке тов. Ватутин был ранен.
Все меры по вывозу раненого тов. Ватутина из района нападения приняты.
Характер ранения: сквозное пулевое правого бедра с переломом кости. По предварительному заключению хирурга Тринадцатой армии ранение относится к категории тяжелых, требующих лечения минимум два месяца. К оказанию мед. помощи привлечены все лучшие силы. На 3.00 1.3.44 года состояние здоровья тов. Ватутина удовлетворительное.
Находится в Пятьсот шестом армейском госпитале в Ровно. Врачи настаивают в течение суток не трогать, а 2.3 обязательно эвакуировать самолетом «Дуглас» в Москву.
Член Военного совета Первого Украинского фронта
генерал-майор Крайнюков.
Нр. 1568. 1.3.44 года».
Утром, без особой, правда, охоты, врачи разрешили мне на несколько минут навестить раненого командующего. Услышав шаги, Николай Федорович открыл глаза, спросил:
— Все целы? Как документы?
Я поспешил успокоить его. Портфель с документами сохранен. В лапы к бандитам никто не попал.
— Что же, бойцы охраны сделали все, что могли, прерывисто дыша, произнес генерал армии Н. Ф. Ватутин. — Они держались мужественно и достойно. Скажите бойцам, что командующий благодарит их. Прошу отличившихся представить к награде.
Помолчав с минуту, Николай Федорович тихо сказал:
— Да-а, неприятная приключилась история. Обидно! Ведь я хорошо знал поганую натуру бандитов. Помню, когда еще был красноармейцем, гонялся за шайками Махно и Беленького. У бандеровцев та же подлая тактика — внезапные налеты на малочисленные группы, змеиные укусы, засады, нападение из-за угла.
Генерал армии Н. Ф. Ватутин был эвакуирован в Киев, ибо город Ровно в те дни часто подвергался налетам вражеской авиации. Для его лечения в столицу Советской Украины были командированы из Москвы опытнейшие специалисты.
Вспоминается моя беседа с Н. Ф. Ватутиным в санитарном поезде, направлявшемся в Киев. Николай Федорович встретил меня обрадованно и спросил:
— Ну как думаешь, Константин Васильевич, разрешат мне после лечения вернуться на фронт? — И, не дождавшись ответа, уверенно заявил: — Разрешат! Недельки три поскучаю на госпитальной койке, а там на фронт приеду. На костылях, а доберусь! И снова за работу. Эх, да что там нога! Голова еще пока цела и способна мыслить, решать оперативные задачи.
Я уверял генерала армии Н. Ф. Ватутина и был в этом искренне убежден, что он непременно поправится и вернется в боевой строй.
— А жить-то, Константин Васильевич, оказывается, хочется, — грустно покачав головой, признался Николай Федорович. — Конечно, если надо, то я, не колеблясь, отдам свою жизнь без остатка за дело партии. Но невероятно хочется снова вернуться в кипение боя и своими глазами увидеть нашу великую победу.
Вскоре после происшествия с Ватутиным мы получили приказ Ставки Верховного Главнокомандования, датированный 9 марта 1944 года. В нем было сказано:
«При всех выездах командующих фронтами и армиями, лиц высшего командного состава, а также при перевозке важных оперативных документов выделять для сопровождения указанных лиц надежную личную охрану».
В Военный совет и штаб фронта из столицы Советской Украины приходили утешительные вести. Мы ежедневно получали из Киевского военного округа по телеграфу бюллетени о состоянии здоровья тов. Николаева (так кодировалась фамилия Н. Ф. Ватутина).
Здоровье генерала армии Н. Ф. Ватутина начало идти на поправку. Николай Федорович, как сообщали нам, интересовался обстановкой на фронте и искренне радовался боевым успехам перешедших в наступление войск Первого Украинского фронта.
Однако через 33 дня после ранения Николая Федоровича в бюллетене о состоянии здоровья, подписанном видными деятелями медицины тт. Шамовым, Вовси, Гуревичем, Ищенко и Василенко, появились тревожные нотки, хотя первые строки документа и не предвещали ничего опасного:
«В течение ночи температура больного была нормальная. Больной удовлетворительно спал. Утром больной довольно активен, хорошо покушал. Пульс 104. Температура к 12 часам поднялась до 39,3 без озноба. Пульс 120».
Несмотря на энергичное лечение, направленное на борьбу с инфекцией, состояние больного продолжало оставаться тяжелым и температура не спадала, колеблясь от 38,2 до 40,2. От заместителя главного хирурга Красной Армии генерал-майора медицинской службы Шамова пришло сообщение о том, что на консилиуме с академиком Бурденко признано необходимым для спасения жизни больного произвести срочную ампутацию ноги.
5 апреля 1944 года Военный совет получил сообщение:
«В 14.00 была произведена высокая ампутация бедра. Операцию больной перенес удовлетворительно. К концу дня больной постепенно выходит из состояния послеоперационного шока. Пульс колеблется в пределах 120-140, наполнение его улучшилось, синюхи нет, температура 37,6, появился аппетит, и больной поел».
Мы вздохнули облегченно, надеясь, что после операции дело пойдет на поправку. Тем более что температура снизилась и у больного появился аппетит. Однако в последующих бюллетенях, подписанных Бурденко, Стороженко, Шамовым, Бакулевым, Семека, Вовси и другими, отмечалось, что состояние больного остается серьезным. Исследование ампутированной конечности показало распространенный гнойный процесс в костном мозгу, что, несомненно, обусловило тяжелую картину развития инфекции в глубине. Операция, видимо, не смогла пресечь губительного процесса. Никакими стараниями известнейших врачей и ученых не удалось спасти жизнь Николая Федоровича. В ночь на 15 апреля 1944 года генерал армии Н. Ф. Ватутин скончался. Было ему тогда сорок два с небольшим года — пора расцвета его дарования и полководческой зрелости.
«В лице товарища Ватутина государство потеряло одного из талантливых молодых полководцев, выдвинувшихся в ходе Отечественной войны», — говорилось в сообщении ЦК ВКП(б), Совнаркома СССР и Наркомата обороны СССР.
Военный совет поручил мне возглавить делегацию от бойцов и офицеров Первого Украинского фронта. Возложив венок, мы в течение двух дней несли почетный караул у гроба генерала армии Н. Ф. Ватутина, установленного в Киевском дворце пионеров.
Тяжко было смотреть на убитую горем жену генерала Татьяну Романовну и осиротевших детей, на престарелую мать полководца Веру Ефимовну Ватутину.
Вера Ефимовна Ватутина, эта скромная и трудолюбивая женщина земли русской, в феврале 1944 года получила известие о том, что скончался от тяжелых ран, полученных в бою, ее сын красноармеец Афанасий Ватутин. Через месяц новая скорбная весть: погиб ее младший сын Федор. А в апреле она, выплакавшая глаза по двум сыновьям, пришла к гробу третьего своего сына, гордости семьи и всей страны, генерала армии Николая Ватутина. И все они, братья-патриоты, полководец и солдаты, пали в жарком бою, на переднем крае борьбы за честь и свободу Отчизны.
Нескончаемым потоком с утра и до вечера шли трудящиеся столицы Украины, отдавая последний долг выдающемуся военачальнику, самоотверженно сражавшемуся за родную советскую землю, за освобождение Киева и других городов и сел республики. Почтить светлую память прославленного полководца прибыли представители других фронтов и войсковых объединений. Приехал генерал М. В. Рудаков, служивший с Николаем Федоровичем, а также другие боевые соратники. Траурную вахту вместе с воинами Советской Армии несли прославленные партизаны С. А. Ковпак, А. Ф. Федоров, А. Н. Сабуров и многие ветераны.
17 апреля 1944 года при огромном стечении людей столица Советской Украины провожала в последний путь генерала армии Н. Ф. Ватутина. На траурном митинге, который открыл З. Т. Сердюк, с речами выступили представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник Ф. И. Голиков, академик Н. Н. Гришко, поэт Микола Бажан, председатель Киевского областного Совета депутатов трудящихся С. И. Олейник. От имени воинов Первого Украинского фронта довелось выступить мне и перед свежей могилой друга, товарища, генерала армии дать слово, что наши войска будут беспощадно громить немецко-фашистских захватчиков, добывая полную и великую победу над ненавистным врагом.
В час погребения генерала армии Н. Ф. Ватутина, когда войска склонили боевые знамена перед гробом выдающегося военачальника, радио донесло до украинской столицы раскаты прощального траурного салюта Москвы, отдавшей от имени Родины последнюю воинскую почесть полководцу, коммунисту, герою.
В канун 20-летия великой победы советского народа над фашистской Германией Президиум Верховного Совета СССР присвоил посмертно звание Героя Советского Союза генералу армии Н. Ф. Ватутину. Все советские люди и особенно воины-фронтовики, знавшие Николая Федоровича, встретили эту весть с большим удовлетворением и одобрением. Да, в нашей Советской стране никто не забыт, ничто не забыто! Высшей воинской наградой партия и правительство отметили ратный подвиг военачальника, отдавшего свою жизнь за свободу и счастье Отечества.
...В Киеве, над привольным Днепром, возвышается монумент генералу армии Н. Ф. Ватутину, Отсюда, c кургана, хорошо видны пути-дороги, по которым талантливый военачальник вел советские войска в победное наступление.
Николай Николаевич Воронов отдал полвека службе в Вооруженных Силах СССР (март 1918 — март 1968) и носил высшее воинское звание советского артиллериста — Главный маршал артиллерии, присвоенное ему первому в нашей армии в феврале 1944 года. Точно так же ему было первому присвоено только что введенное у нас в январе 1943 года звание маршала артиллерии. В годы Великой Отечественной войны Н. П. Воронов руководил советской артиллерией — главной огневой ударной силой Советской Армии. Его имя связано с выполнением ряда ответственных поручений Ставки Верховного Главнокомандования по координации действий нескольких фронтов в крупных операциях Советских Вооруженных Сил, в том числе в ликвидации окруженных немецко-фашистских войск под Сталинградом. Заслуги Н. Н. Воронова перед социалистической Родиной отмечены присвоением ему звания Героя Советского Союза, награждением его пятнадцатью орденами Советского Союза и девятью медалями, среди которых шесть орденов Ленина и орден Октябрьской Революции. Прах его в марте 1968 года был захоронен в кремлевской стене.
Мне пришлось много раз встречаться с Н. Н. Вороновым и ряд лет работать под его непосредственным руководством в качестве одного из ближайших помощников. Помимо служебных официальных отношений, мы много беседовали, обменивались мнениями по разным вопросам строительства нашей артиллерии как рода войск, определяли очередные проблемы ее развития и способы их решения. Беседы в свободное время захватывали большой круг разнообразных интересов Николая Николаевича от искусства и литературы до спорта, которым он увлекался, будучи страстным болельщиком футбола и шахмат и активным участником спортивной охоты и рыбной ловли.
Все это оправдало мое согласие выступить с кратким рассказом об этом замечательном человеке и воине, используя для этого документы и личные впечатления. Ведь кому, как не нашей молодежи — продолжательнице великих дел своих отцов и дедов, — знать и учиться на богатейшем опыте тех, кто составляет славу и гордость народа.
Отец Н. Н. Воронова — Николай Терентьевич, сын повара, получил в Петрограде достаточное образование для службы в качестве конторщика. Однако его, казалось бы, благополучное существование было разрушено. Его тянуло к образованным рабочим, социал-демократам, он сочувствовал им и был на том замечен политической полицией. Царское правительство после революции 1905 года сурово расправлялось не только с участниками выступлений против правительства, но и с сочувствующими им. Как «неблагонадежный», Николай Терентьевич стал безработным. Три года он не мог найти себе работу. Замученная беспросветной нуждой, мать Н. Н. Воронова покончила с собой. Когда, наконец, Николай Терентьевич нашел работу и смог взять к себе сына с дочерью от приютившей их подруги жены, Коля Воронов начал готовиться к поступлению в гимназию. Шел 1908 год. В гимназию его, как сына «неблагонадежного», не приняли. Только на следующий год он смог начать учиться в частном реальном училище. Такие училища, содержавшиеся общественными организациями либо частными лицами, имелись в ряде крупных городов. В них обучались дети, которым по тем или иным причинам был закрыт доступ в казенные средние учебные заведения.
Удары судьбы продолжали преследовать маленького Воронова — началась первая мировая война, с нею пришла дороговизна: отцу одному стало трудно содержать семью, и Николай ушел из училища по окончании 4-го класса, поступив работать к одному преуспевающему адвокату техническим секретарем. Отец же с семьей переехал в сельский район, где легче было пропитать семью. Но... в 1916 году его мобилизовали в армию, и молодому Воронову пришлось взять заботы о семье на себя. Тем не менее он все же не оставил вечерние общеобразовательные курсы и сдал экзамены экстерном за среднее учебное заведение в 1917 году.
После Февральской революции приехал в Петроград и отец, приехал как делегат полкового солдатского комитета.
В октябре Николай Воронов остался без работы — свою контору адвокат был вынужден закрыть. После Октябрьской революции служащие банков объявили бойкот Советской власти, тогда большевики обратились с призывом к трудящимся помочь наладить банковское дело. Николай Воронов пошел работать в банк.
После Октябрьского переворота молодой Советской республике пришлось защищаться от внутренней контрреволюции и интервентов буквально с первого дня. Началось формирование Красной Армии. Прочитав обращение в газете, Воронов в марте 1918 года поступил на Петроградские артиллерийские курсы. С этого времени началась его новая жизнь — жизнь воина пролетарской революции.
В сентябре 1918 года, окончив курсы с новым званием — краском (красный командир), — он назначается командиром взвода в гаубичную батарею и убывает на фронт против войск Юденича. Еще на курсах он вступает в группу сочувствующих РКП (б). В числе рекомендовавших его был и член партийного бюро курсов М. В. Захаров, ныне Маршал Советского Союза.
Первым наставником в боевой обстановке стал командир батареи А. Г. Шабловский. Ему Н. Н. Воронов остался благодарен на всю жизнь и поддерживал связь с ним до своей кончины. В своих воспоминаниях полковник запаса А. Г. Шабловский рассказывает о том, что молодой краском Воронов пользовался у красноармейцев особым расположением за веселый нрав, он умел заставлять «забывать про опасности и поддерживал высокий боевой дух красноармейцев». Приводит он примеры героизма бойцов и командиров батареи, в частности припоминает такой факт:
«...для выполнения частной огневой задачи пришлось выдвинуть вперед километра на полтора от позиции одну гаубицу с орудийным расчетом. Прибывший незадолго до этого Первый стрелковый полк рано утром внезапно, без предупреждения и без видимой причины, отошел к основной позиции батареи. Выдвинутая гаубица оказалась брошенной без запряжки. К счастью, подошла из резерва бронемашина, которая огнем рассеяла белых; увлеченные преследованием нашей пехоты севернее шоссе, белые не заметили хорошо замаскированную в кустах гаубицу южнее шоссе. Воспользовавшись благоприятно сложившейся обстановкой, упомянутый мною краском Н. Н. Воронов поскакал во главе запряжки к брошенной пехотой гаубице и благополучно вывел ее к батарее».
Неоднократно командир взвода, а затем и командир батареи Николай Воронов в боях с войсками Юденича и в боях с белополяками показывал пример личной храбрости бойцам. Во время наступления на Варшаву батарея, которой он командовал, находилась все время в боевых порядках Восемьдесят третьего полка Десятой стрелковой дивизии. Она была вооружена к тому времени легкими 76-мм пушками взамен постепенно выбывших из строя 122-мм гаубиц. Командование легкой пушечной батареей, более подвижной, облегчало непрерывное сопровождение пехоты огнем и колесами.
Военное счастье изменило нашим войскам, и они были вынуждены отходить под ударами свежих оперативных резервов белопольских войск. Батарея Николая Воронова прикрывала огнем отход пехоты. Полки и батальоны Двадцать восьмой стрелковой бригады Десятой стрелковой дивизии таяли в боях, не получая пополнений. К середине августа каждый из них насчитывал менее 200 человек. 17 августа бригада была окружена польскими войсками. Об этом дне бывший командир Десятой стрелковой дивизии Н. Какурин писал, что командир Восемьдесят третьего стрелкового полка решил в селе Юзефове, где белополяки окружили всю Двадцать восьмую стрелковую бригаду, нанести удары в северо- и юго-восточном направлениях и расчистить дорогу для следовавших за ним Восемьдесят второго и Восемьдесят четвертого стрелковых полков.
«Развернувшись в эксцентричный боевой порядок, Восемьдесят третий стрелковый полк двинулся в атаку. Несмотря на свою малочисленность и сильный огонь противника, стрелки смело бросились вперед. После минутного успеха отхлынули назад в с. Юзефов, понеся большие потери убитыми и ранеными. Бой был настолько скоротечен, что батарея, стоявшая в узкой улице с. Юзефов, едва успела дать один-два выстрела картечью по перешедшим в атаку полякам и была захвачена противником, так как подать передки и повернуться в узкой улице, забитой бегущими людьми и обозами, она не могла и не успела. Здесь смертью храбрых пал командир первой батареи тов. Воронов, отстреливавшийся картечью и оставшийся один, чтобы испортить свои орудия».
Все было так, как писал Н. Какурин, кроме последней части. Испортив с одним из бойцов оставшиеся два орудия, Н. Воронов попал под разрыв снаряда, был контужен и потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что противник уже прошел село, а около него с конем стоял красноармеец Волков из его батареи. Волков помог командиру подняться в седло, и они начали пробираться к своим. Однако ночью по ошибке попали в расположение белополяков. Николай Воронов из-за контузии ног не мог управлять конем и попал в плен. Дважды ему грозила ампутация ног. После заключения мира через 8 месяцев пребывания в плену был репатриирован, долго лечился в госпитале. Но все же вернулся в строй. Снова командовал батареей, сначала во Второй, а потом — в Двадцать седьмой Омской стрелковой дивизии. Здесь и состоялась моя первая встреча с Н. Н. Вороновым.
Весной 1923 года я в составе группы сотрудников политического отдела дивизии проверял постановку партийно-политической работы в артиллерии дивизии.
Артиллерия дивизии после очередной реорганизации в январе 1923 года была в это время малочисленной — всего два дивизиона (гаубичный, пушечный), школа младшего комсостава и артиллерийский парк. Поэтому мы быстро познакомились с командирами дивизионов и батарей. Командир гаубичной батареи Н. Н. Воронов сразу обратил на себя наше внимание своим внешним видом — очень высокий и очень худой. Как выяснилось несколько позже, это был общительный, располагающий к себе каким-то особым радушием и постоянной шуткой человек. Мягкий глубокий тенор, слегка заикающаяся речь. Говорил он медленно, тщательно следил за формулировками. Физически подготовлен был хорошо, любил конный спорт и начинавший прививаться в армии футбол, теннис, увлекался фотографией.
Спустя много лет Николай Николаевич на мой вопрос, где он учился играть в футбол, рассказал, что в детстве его отец снимал квартиру на окраине Петербурга, в Удельном. Это был в то же время и дачный район. Летом там обычно тренировалась команда из иностранцев — кажется, из англичан, живших в Петербурге. Все свободное время маленький Воронов как завороженный мог часами смотреть на тренировки. Наконец на него обратил внимание тренер команды и стал обучать ударам по мячу.
До участия в этой футбольной команде он не дорос, по многому научился и сохранил привязанность и любовь к футболу до конца жизни. В 1937-1968 годах это был самый серьезный и преданный болельщик команды ЦСКА. В конце и после войны старший тренер команды Б. А. Аркадьев свободно заходил в кабинет Главного маршала артиллерии, и тот всегда находил время обсудить с ним ряд нужд команды, порядок их удовлетворения, а затем беседы переходили в критический разбор последней игры и к тактическому плану предстоящей. Однажды, в августе 1946 года, я возвращался с ним в его служебном самолете с учений в районе Ленинграда. Дорогой у нас была серьезная и интересная беседа о ряде очередных проблем развития артиллерийских наук; он весьма активно ее вел. В момент захода на посадку на Центральный аэродром в окно самолета был виден футбольный матч на стадионе «Динамо». Николай Николаевич вспомнил, что играет команда ЦСКА, и предложил прямо с аэродрома поехать на стадион. Мы оба были утомлены порядком и, естественно, торопились отдохнуть. Я сначала принял его предложение за шутку, на которые он был щедр. Однако когда мы сели в машины, он приказал шоферу своей машины ехать на стадион.
Даже при физических недомоганиях, особенно беспокоивших его в последнее десятилетие жизни, Николай Николаевич редко пропускал футбольные матчи любимой команды. Лишь одно еще увлечение, которое он пронес через всю жизнь, — охота — могло отвлечь его от присутствия на стадионе в день игры команды ЦСКА. С игроками этой команды он провел множество бесед, знал личные нужды каждого и как мог помогал команде.
А тогда, в двадцатые годы, в Дорогобуже, он сам учил бойцов батареи играть в футбол, и они с восхищением следили за ловкими приемами в обращении с мячом.
Но не только этим привлекал к себе внимание Николай Воронов. В его батарее соблюдался отменный внутренний порядок, а с точки зрения интересов нашей инспектирующей группы этот командир батареи выделялся активным участием в партийной и агитационно-пропагандистской работе и, в частности, по этой причине пользовался у товарищей и подчиненных высоким авторитетом.
Вторая встреча с Н. Н. Вороновым была продолжительнее. Артиллерия дивизии была переведена в Витебск, осенью 1924 года реорганизована в артиллерийский полк, в нем я с начала 1924 года был старшим политработником. При мне прибыл из Высшей артиллерийской школы Н. Н. Воронов и был сначала заместителем, а потом и командиром дивизиона. Здесь я имел возможность познакомиться с ним близко.
Обращали на этот раз внимание его увлечение военной литературой и содержательные выступления с докладами и сообщениями на собраниях военно-научного общества полка и Витебского гарнизона. В это время он поместил несколько статей в «Вестнике АКУКСа» (Артиллерийские курсы усовершенствования комсостава. — Прим. авт.). По-прежнему активно участвовал в партийно-политической работе, также пользовался авторитетом как отличный командир и хороший товарищ, всегда готовый помочь каждому, кто обращался к нему (по теории и практике артстрельбы, по тактике артиллерии и общевойскового боя). Был чутким к настроениям и нуждам подчиненных.
Весной 1925 года я убыл к новому месту службы и в следующий раз встретился с Вороновым неожиданно только через 12 лет. Как сложилась его жизнь за эти годы, я узнал позже из его рассказов.
В 1927 году он поступил в Военную академию имени М. В. Фрунзе, окончил ее в мае 1930 года. Три года командовал артиллерийским полком в Московской Пролетарской стрелковой дивизии и некоторое время был начальником артиллерии дивизии.
С учебы в академии фактически начался второй период жизни и службы в армии. В Московской Пролетарской дивизии он активно участвовал в опытных учениях и стрельбах, в войсковых испытаниях новых образцов артиллерийского оружия, а затем в работе уставной комиссии по разработке Боевого устава артиллерии (часть 2-я — боевое применение артиллерии дивизии и корпуса), Отсюда же он в составе нашей военной миссии ездил в Италию (август 1932 г.) на войсковые маневры.
В эти годы ему приходилось часто встречаться в служебной обстановке с руководящими работниками Народного комиссариата обороны. Они, конечно, заметили скромность, работоспособность и трудолюбие молодого командира полка. Должность командира полка в армии была тяжелой, но почетной службой. Развивая способности к высокой ответственности за порученное дело, она учила руководству боевой подготовкой, воспитанию кадров, пониманию всех тонкостей управления полком в бою. На этом посту окончательно отшлифовывался характер командира, укреплялась его воля. С выработанными в практике командования полком качествами командир, как правило, проходил потом все ступени служебной лестницы до ее вершин и обычно выгодно отличался от тех, кто не получил закалки в командовании полком.
Поэтому не случайным было его назначение весной 1934 года начальником и военкомом старейшей в Советской Армии Первой Ленинградской артиллерийской школы. Отсюда он еще раз ездил в Италию на маневры. Успешное командование школой было отмечено первой правительственной наградой — орденом Красной Звезды. Получил и звание высшего командного состава — комбриг (соответствует примерно современному воинскому званию генерал-майора. — Прим. авт.). Здесь завершился, по существу, второй период службы Воронова в Советской Армии. Он обладал знаниями и навыками руководства артиллерией в тактическом звене управления войсками (дивизия, корпус).
В конце 1936 года была удовлетворена его просьба о посылке волонтером в сражающуюся республиканскую Испанию. Там он получил новый боевой опыт и обильный материал для размышлений. Оттуда он был вызван ранее срока, на который был отпущен. По представлениям старших советников он был дважды награжден за время пребывания в Испании правительственными наградами — орденами Ленина и Красного Знамени.
Меня интересовало, как оценивалась очевидцами боевая деятельность Н. Н. Воронова в Испании. Знакомые мне офицеры охотно делились впечатлениями о старшем артиллерийском советнике. Они отмечали его удивительный такт в обращении к своим подчиненным и во взаимоотношениях с командирами испанских частей и соединений. В боевой обстановке он был всегда спокоен, сдержан, часто прибегал к шутке, скрывая за ней намеки на допущенные собеседниками оплошности, при этом в необидной форме и с явным расположением к собеседнику. Он действительно передавал свои знания и опыт и делал это весьма тактично. Отмечали его настойчивое стремление убеждаться на месте, как ведет бой артиллерия, насколько соответствуют донесения и доклады действительности. Он не изменял афоризму: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».
Надо сказать, что мы в своей практике узнаем много афоризмов, справедливых и полезных, но часто забываем следовать им именно тогда, когда это необходимо. Николай Николаевич не заслуживал такого упрека, всегда поступая соответственно своему убеждению. Стремление к наибольшей достоверности знания обстановки было выработанным практикой стилем работы Н. Н. Воронова.
Далеко не всегда можно самому видеть все, что делается на поле боя. Чем выше звено управления войсками, тем меньше у его командира возможностей к этому. В лучшем случае и не всегда он успевает лично ознакомиться с ходом событий на главном направлении или на наиболее ответственном участке боя, сражения. Приходится пользоваться донесениями и докладами, хотя нередко они не дают достоверного отображения действительности. Один военный деятель прошлого как-то сказал, что «на войне большая часть донесений ложна, а остальная их часть недостоверна». Он рекомендовал между тем уметь, особенно штабным офицерам и генералам, из этой массы недостоверных сведений составлять наиболее близкое к действительности представление об обстановке. Этот совет, как ни кажется он парадоксальным, применим для людей, прошедших через хорошую школу полевой службы и участия в сражениях. Для его применения надо по-настоящему хорошо знать действующих на поле боя командиров, донесениями которых приходится пользоваться. Хорошо, конечно, иметь подручных офицеров, освобожденных от ответственности за ход и исход боя, и использовать их в помощь себе для контроля. Но и эти последние должны быть так воспитаны, чтобы их доклад пользовался доверием.
Видимо, этим объясняется то, что во время Великой Отечественной войны Н. Н. Воронов расставался очень неохотно с теми, кто ему помогал в работе и к кому он питал доверие.
Мне пришлось слышать от него первые выводы из размышлений над опытом войны в Испании, в части боевого применения артиллерии в современной войне. Случилось это в первые же дни его возвращения из Испании.
Июньским днем 1937 года в вагон дачного поезда Ленинград — Луга, в котором все места были отведены для двух сборов командиров-артиллеристов: заместителей начальников артиллерийских училищ по учебной части и слушателей — артиллеристов выпускного курса Академии имени М. В. Фрунзе, вошел комкор-артиллерист. Тогда такое высокое звание среди командного состава артиллерии не носил никто, оно соответствовало примерно современному воинскому званию генерал-полковника. Стало ясно, что перед нами новый начальник артиллерии Красной Армии. Это был Н. Н. Воронов, которому звание комкора было присвоено во внеочередном порядке после возвращения из Испании, незадолго до описываемых событий. Он ехал в Лугу за семьей. Подсев к комдиву В. Д. Грендалю, возглавлявшему группу офицеров академии, Н. Н. Воронов завязал беседу. Постепенно в нее включились многие ехавшие в вагоне. Беседа приняла своеобразный характер «пресс-конференции». Н. И. Воронову задавали много вопросов о событиях в Испании, и он с завидной добросовестностью не только отвечал, но и стремился убедить нас в правоте своих выводов об использовании артиллерии, стремился, чтобы мы поняли вытекающие из них задачи для нас, артиллеристов. Все четыре часа пути прошли в оживленной беседе, от ответов на вопросы постепенно перешли к обмену мнениями. Это тоже надо было уметь сделать с первой встречи — надо обладать особым обаянием, тогда с высоким начальником начинают беседовать смело.
Мне из этой беседы запомнилась глубокая убежденность Н. Н. Воронова в том, что роль артиллерии в современной войне не падает, а возрастает. Он это доказывал примерами из опыта войны в Испании. Говорил о том, что рост танковой техники и авиации не снижает потребности в артиллерии, а увеличивает ее. Указывал на благоприятные условия для роста массового артиллерийского производства в связи с успехами индустриализации страны в 1929-1937 годах. Известно, что во время войны никто еще не жаловался на излишек вооружения и каждый стремился ускорить и процесс перевооружения армии новыми образцами и ускорить процесс смены одних образцов новыми, еще более совершенными по своим боевым качествам.
Тогда этот вопрос не был праздным. Нас, артиллерийских командиров, любивших свой род войск, волновали проникавшие из-за рубежа идеи о неизбежной потере роли артиллерии в современной (для тридцатых годов) войне. Такие взгляды проникали по тем или иным причинам и в нашу военно-теоретическую печать и даже в официальные руководства, отражавшие тенденцию развития военной доктрины.
В таком серьезном труде, как «Характер операций современной армии» В. К. Триандафиллова (3-е изд., 1936, стр. 115), говорилось, что два батальона танков могут заменить один артиллерийский полк резерва Верховного Главнокомандования. Писалось это в 1929 году, когда мы располагали крайне маломощной артиллерией. Эту замену автор рассматривал, видимо, как выход из положения. Однако и к моменту упомянутой беседы такой взгляд еще имел отражение в официальных руководствах, в том числе и в уже прошедшем все стадии разработки проекте Боевого устава артиллерии (часть 2-я, 1937).
В середине тридцатых годов на учениях бывало и так, что в расчете потребных огневых средств на решение боевой задачи применяли замену артиллерии авиацией; «эквивалентом» считали один артиллерийский дивизион за одну эскадрилью легких бомбардировщиков.
Все это мы, артиллеристы, внутренне не разделяли, интуитивно понимая неправомерность самой постановки вопроса о подобной «замене» артиллерии танками или самолетами. Но не было среди нас «эрудированных и смелых» людей, способных противопоставить такой точке зрения другую. Конечно, высказывания Н. Н. Воронова тогда, в вагоне, нас обрадовали — в его лице мы увидели человека, глубоко понимающего роль артиллерии и любящего свой род войск по-настоящему. Его точка зрения пробивала себе путь в жизни. Несколько позднее об огромной роли артиллерии в современной войне сказал И. В. Сталин. Он высказал пожелание иметь ее первоклассной. Затем уже появились и серьезные обоснования необходимости всемерного развития артиллерии, именно в связи с бурным развитием танкового и авиационного вооружения, в работах, возглавлявшихся такими авторитетными теоретиками боевого применения артиллерии, как В. Д. Грендаль и А. К. Сивков.
Запомнились из той же беседы высказывания Н. Н. Воронова о растущем значении массированного огня артиллерии. Он пришел к этому выводу и иллюстрировал нам его скромным опытом массированного применения артиллерии в Испании. Как наиболее подходящий пример он привел случай сосредоточения на одной высоте, занятой мятежниками в районе Мадрида, огня 22 артиллерийских батарей. Воронов понимал, конечно, что в условиях отсутствия крупных масс артиллерии этот опыт неполноценен, но сумел увидеть и в нем прообраз ближайшего будущего. Тогда он еще не мог предвидеть того могучего расцвета советской артиллерии, которого она достигла в годы Великой Отечественной войны. Но он уже понимал тенденцию ее развития, ее закономерности и правильно понимал свою собственную роль как начальника артиллерии Красной Армии, считал своей главной задачей расчистку путей для быстрейшего роста и развития артиллерии.
Из понимания значения массированного огня артиллерии вытекало признание большой роли маневра в создании крупных артиллерийских группировок, а следовательно, и зависимость их от наличия резервных средств. Из этого же вытекало и большое значение централизованного управления этими группировками в интересах боевого взаимодействия с танковыми и стрелковыми соединениями. Не без удовольствия вспоминал Николай Николаевич в беседе с нами о прекрасных дорогах Испании, позволявших даже в условиях гористого характера местности быстро и легко совершать оперативные переброски батарей легких пушек за грузовыми автомашинами, использовавшимися в качестве тягачей. В этом он угадывал рост значения оперативного маневра артиллерией в ближайшем будущем.
Позднее, во время Великой Отечественной войны, я убеждался неоднократно в том, что Н. Н. Воронов сумел рассмотреть в ограниченном масштабами опыте войны в Испании многое из того, что пришлось решать в масштабе крупной войны.
Запомнилось также настойчивое его предупреждение об опасностях нарушения взаимодействия артиллерийского огня с ударом пехоты. Он рассказывал о случаях запоздания подъема пехоты в атаку по окончании артиллерийской подготовки. В результате такие атаки срывались оживающими огневыми средствами обороняющегося противника. Он предупреждал, что артиллерийская подготовка атаки, построенная на подавлении системы огня противника (в первую мировую войну артиллерийская подготовка атаки вплоть до 1918 года строилась на уничтожении и полном разрушении обороны противника), не обеспечивает молчания вражеских огневых средств, они оживают через некоторое время после подавления. К этому надо быть готовым. Мы тогда по наивности полагали, что так было «там», а у нас этого быть не может. Через четыре года мы убедились, что так нередко бывает и у нас: грубейшие нарушения во взаимодействии артиллерии с пехотой и танками встречались часто, особенно в первый период Отечественной войны.
Я подробно рассказываю об этой беседе потому, что она оставила у всех нас глубокое впечатление; со многим, от чего он нас предупреждал тогда, пришлось встретиться в боевой обстановке. Наконец, рассказываю и потому, что, работая с ним потом бок о бок, я убедился, как последовательно он проводил в жизнь идеи, которые считал полезными для дела.
Итак, для Николая Николаевича Воронова начался новый период службы в Советской Армии — он поднялся в те круги военного командования, которые непосредственно возглавляли Вооруженные Силы и имели прямой контакт с руководством страны в целом.
Вначале казалось, что решать очередные проблемы вооружения, войсковой организации, роста и развития артиллерии, вырабатывать способы ее боевого применения в новых условиях будет легко. Исходя из этого, Воронов разработал целую программу мероприятий и изложил их в подробной докладной записке, представленной в ноябре 1937 года наркому обороны. Оказалось, однако, что легко решать вопросы, только традиционно подведомственные начальнику артиллерии, — вопросы боевой подготовки и разработку теории и практики боевого применения артиллерии. Что касается программы вооружения, то тут дело обстояло гораздо сложнее. Нарком лишь включил Воронова в комиссию, разрабатывавшую систему артиллерийского вооружения (системой называлась программа вооружения, с указанием, какие орудия, для каких войск, в каком звене управления содержать и в каком количестве. — Прим. авт.).
В докладной записке была развернута широкая программа оснащения артиллерии разведывательной техникой, без которой эффект ее боевого применения, в первую очередь тяжелой и дальнобойной, резко ограничивался, а в ряде случаев само ее применение становилось бесцельным. В программе ставился вопрос о создании артиллерийского самолета-корректировщика, позволяющего разведывать артиллерийские батареи противника, не наблюдаемые с высотных наблюдательных пунктов и укрытые в глубине боевого порядка противника, определять их точное местоположение (координаты) и корректировать артиллерийский огонь по ненаблюдаемым целям.
Ставил Воронов вопрос и о разработке новой звукометрической станции для обнаружения, определения места и корректирования стрельбы по звучащей цели (артиллерийская батарея). Правда, в 1936 году уже была принята на вооружение звукометрическая станция, намного совершеннее предыдущих, но и она еще не решала многие задачи с необходимой точностью. Николай Николаевич писал: «Звукометрия в будущей войне будет играть большую роль». Этот прогноз оправдался: артиллерийские штабы подсчитали, что за 1942-1945 годы в 46 операциях Советской Армии с помощью звукометрических батарей были разведаны 33 721 артиллерийская батарея (т. е. 83,5 процента от числа всех разведанных батарей артиллерийской инструментальной разведкой) и 3435 минометных (63,5 процента).
Ряд предложений Воронова имел целью развитие средств оптической, топографической и метеорологической разведки, обеспечение разведывательных органов автотранспортом и средствами тяги. Точно так же он предусмотрел и дальнейшее усовершенствование и создание новых образцов тяжелой и большой мощности артиллерии, несмотря на то, что с 1937 года уже начали поступать новые и модернизированные артиллерийские системы. В его докладной записке ставился вопрос об усовершенствовании зенитной артиллерии и приборов управления ее огнем, о развитии самоходной артиллерии, расширении образцов минометного вооружения, средств механической тяги, радиосвязи и т. д. Целые разделы записки посвящались очередным проблемам боевой подготовки личного состава артиллерии и организационно-штатной структуре артиллерийских частей.
В таком обширном докладе не все было, разумеется, равноценно по глубине мысли, убедительности и яркости обоснования. Многое вошло из того, что «переболело» в самом Воронове, что сложилось в результате длительного и мучительного осмысливания опыта. Вошло в доклад и кое-что из высказываний новых сотрудников — с ними Воронов много беседовал в процессе ознакомления с состоянием дела в том обширном «хозяйстве», во главе которого он встал. Не все проблемы он сумел критически изучить в истории вопроса с вооружением армии теми или иными видами артиллерийского вооружения типами орудий и их образцами. Его собственный опыт в боевом применении был ограничен 76-мм пушкой, 122-мм и 152-мм гаубицами, близко наблюдал в действии 122-мм пушку, 152-мм гаубицу-пушку, с остальными системами он был знаком, но еще не проникал непосредственно в специфику их боевого применения.
Своей докладной запиской Н. Н. Воронов вторгался в функции ряда главных управлений, по неопытности обойдя сложный, трудный и не всегда приятный путь предварительных согласований. Поэтому его предложения и встретили возражений больше, чем могло бы быть в других условиях.
Сначала Н. Н. Воронову казалось, что достаточно обратиться с обоснованным заявлением о содействии, и оно получит поддержку. На практике, однако, это бывало далеко не так. Например, как мы уже сказали, в ноябре 1937 года Н. Н. Воронов поставил вопрос о создании специального артиллерийского самолета-корректировщика. В связи с этим он писал наркому обороны: «Все попытки приспособлять существующие самолеты для этой цели следует считать задачей невозможной». Затем представляет согласованный с начальником Военно-Воздушных Сил проект тактико-технических требований к специальному самолету. Но и спустя три с половиной года, в марте 1941-го, ему опять пришлось писать о том же самом начальнику Главного артиллерийского управления: «...У нас артиллерия продолжает оставаться слепой, три года с половиной идет какая-то непонятная волокита с артиллерийским самолетом... Дальше терпеть уже невозможно».
И снова излагаются практические предложения. Но они опять-таки не встретили поддержки. Так и вошли мы в войну со снятыми с вооружения ВВС самолетами Р-5, переданными в отряды артиллерийских самолетов-корректировщиков. Непригодность же их для этой цели была известна еще в середине тридцатых годов.
Это лишь один из многих примеров того, что недостаточно иметь свое мнение, хотя бы и обоснованное, для решения нужного дела. Постепенно Н. Н. Воронов учится искусству убеждать необходимых для этого людей, завоевывая среди них себе «единомышленников», так как Совместные выступления по какому-либо вопросу находили к реализации предложения более короткий путь.
В общем путь начальника артиллерии к совершенствованию артиллерии не был «усыпан розами», на нем было больше «терний». Видимо, он и сам понимал, что ему надо многое уяснить и узнать глубже, чем он себе представлял до сих пор. Этим может быть объяснено и то, что он активно участвует в испытаниях образцов орудий, средств тяги и т. д., непосредственно часами, до физического переутомления, проводит время на тягаче и совершает сам испытательные пробеги, участвует в испытаниях боеприпасов и т. д. Казалось, мог бы ограничиться получением отчетных материалов по испытаниям и их изучением. Он же стремился все увидеть сам. Во время испытаний десятки и сотни раз беседовал с инженерами, конструкторами, мастерами, офицерами, младшими командирами, рядовыми красноармейцами. Всех он умел «расшевелить» и заставить искренне высказать свои впечатления и мнения об испытывавшихся образцах вооружения.
По мере совершенствования своих знаний Воронов уже не ограничивается только вопросами боевого применения испытываемых и создаваемых образцов, он вникает в дела конструкторских бюро и артиллерийских заводов. Узнавая от них много полезного, он, в свою очередь, обогащал их своим боевым опытом и помогал лучше осмысливать тактико-технические требования к артиллерийскому вооружению.
В связи с этим народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов все чаще стал поручать ему участие в различных комиссиях по разрешению споров, возникавших между заказчиком и поставщиком, так как он уже убедился в беспристрастности Воронова и смелости его суждений.
Бывший директор одного из артиллерийских заводов, а затем начальник Главного управления артиллерийской промышленности в Наркомате вооружения и член коллегии этого наркомата Н. Э. Носовский в своих воспоминаниях отмечает решительность Н. Н. Воронова в принятии на себя ответственности за рекомендации правительству. В ряде случаев он принимал сторону работников артиллерийской промышленности, предварительно на месте глубоко изучив причины тех или иных расхождений.
С разрешения Н. Э. Носовского я позволю себе привести отрывок из его воспоминаний. Однажды, пишет он, срывалась программа производства 45-мм противотанковых пушек из-за несущественного дефекта. С таким дефектом Главное артиллерийское управление раньше принимало пушки, их живучесть и надежность проверялись опытными стрельбами. И после, во время войны, когда из таких пушек стреляли много, рекламаций на них не поступало. Тогда же, в 1939 году, стояла угроза срыва программы их производства, так как военный представитель прекратил их прием, а Главное артиллерийское управление его поддержало. П. Н. Воронов был на заводе, на месте разбирался в сути спора и встал на сторону завода, а не своего ведомства. Комитет обороны разрешил прием таких пушек.
И еще один момент из воспоминаний Н. Э. Носовского о Н. Н. Воронове, думается, стоит здесь привести.
На заводе, где изготавливали новую 122-мм гаубицу конструкции Ф. Ф. Петрова, по технологическим соображениям вводились изменения в уже утвержденные чертежи. Представители ГАУ не давали согласия на эти изменения. Разрешить возникший спор было поручено Н. Н. Воронову и Н. Э. Носовскому непосредственно на заводах. Тщательно изучив суть дела и обоснования тех или иных изменений, Н. Н. Воронов, которому принадлежало решающее слово, встал на сторону производственников.
«Можно сказать, — вспоминает Носовский, — что благодаря Н. Н. Воронову решилось важное дело, которое стопорилось на двух крупнейших заводах в течение нескольких месяцев. Хорошо и по-деловому решались вопросы вместе с Н. Н. Вороновым, который подходил всегда внимательно, разумно. Он был человеком большой культуры, простым, умевшим относиться с уважением и доверием к производственникам артиллерии... Руководители артиллерийских заводов со своей стороны любили и уважали Н. Н. Воронова, который всегда был отзывчив к делам артиллерийских заводов».
Из этого отзыва нельзя делать вывод о том, что Н. Н. Воронов легко соглашался с инженерами-производственниками и конструкторами. Известен, например, такой случай. Еще в 1936 году была постановлением Комитета обороны принята на вооружение 76-мм дивизионная пушка Ф-22. Н. Н. Воронов провел дополнительные ее испытания в зимних условиях, выявились многие конструктивные недостатки, и он опротестовал постановление. На такой шаг мог пойти человек, обладающий мужеством, смелостью и волей. Ведь он довел дело до обсуждения в верховных органах власти. Для него это выступление против ГАУ и Наркомата вооружений, а по существу, и против Комитета обороны могло иметь далеко идущие последствия.
Во время дискуссии он оказался один против всех, и, если бы его не поддержал И. В. Сталин, пришлось бы ему туго. Как мне рассказал сам Н. Н. Воронов, И. В. Сталин сказал примерно следующее: «Производство пушек не производство мыла! Нужно прислушиваться к критике, нужно устранить у пушки все обнаруженные недостатки, чтобы она стала боеспособной...» Была создана новая правительственная комиссия с участием Н. Н. Воронова. Прошли параллельные испытания еще четырех образцов пушек, и тогда было принято решение о доработке образца. В нем удалось устранить прежние конструктивные недостатки, но пришлось отказаться от идеи универсальной пушки (стреляющей по наземным и по воздушным целям) , и новая пушка пошла в массовое производство с 1940 года.
Несмотря на то, что далеко не все удалось сделать из намеченного, сделано было многое. До начала Великой Отечественной войны (за 1938-1941 годы) было принято на вооружение новых образцов орудий почти втрое больше, чем за всю вторую пятилетку. Николай Николаевич Воронов внес немалую свою лепту в это огромной важности дело. Он стал известен и уважаем в научно-технических артиллерийских кругах.
Помимо перечисленных дел, у него были главные функции — боевая подготовка кадров артиллерии и артиллерийских частей к войне. Тут он оказался в необычных условиях: предшествующая его деятельность в качестве командира полка и начальника училища концентрировалась на весьма ограниченном пространстве — казарма, военный городок, летний лагерь на артиллерийском полигоне. Теперь же подведомственные ему час? т располагались на территории от Баренцева до Черного моря и от Западного Буга до Тихого океана. Надо было узнавать кадры в военных округах, армиях и т. д. и строить всю работу в соответствии с реальными представлениями о командных кадрах. Наконец, надо было взять дело подготовки кадров в свои руки.
Он дает заключение проекту Боевого устава артиллерии (часть 2-я, 1937), одобрив его и тем самым покончив с имевшимся еще к этому проекту недоверием из-за того, что руководитель проекта был репрессировал.
Этот устав сослужил хорошую службу в подготовке артиллерии к войне. В 1940 году Н. Н. Воронов добивается введения у себя учета командных кадров и согласования с ним всех назначений и перемещений. Добивается переподчинения ему артиллерийских военно-учебных заведений. До этого они находились в ведении Главного управления вузов. И тогда еще в училищах был введен десятичасовой учебный день. Сверх него часовая ежедневная стрелково-артиллерийская тренировка и тренировка в стрельбе из ручного оружия. Времени на самоподготовку, внешкольную политпросветработу и отдых не оставалось. Протесты не только не помогали, но и были небезопасны для служебного положения протестующего.
Получив артиллерийские училища в свое подчинение, Н. Н. Воронов собирает совещание начальников и, несмотря на неплохой личный опыт, внимательно выслушивает наши предложения, разрешает широкое обсуждение положения в училищах, отвечает на вопросы, по некоторым обещает дать ответы позднее. По ряду вопросов сразу же обещает помочь и сдерживает свои обещания. Совещание продолжалось три дня. Николай Николаевич использовал перерывы для бесед с начальниками училищ, стал даже питаться в столовой вместе с нами, пользуясь всякой возможностью лучше познакомиться с теми, кому доверено ответственное дело обучения и воспитания командиров-артиллеристов.
Авторитет его в наших глазах рос в эти дни буквально по часам. Приятно было сознавать, что у руля стоит не только знающий и опытный артиллерист, но весьма разумный человек, умеющий выслушать, дать толковое разъяснение, незаносчивый, с ним можно было вести беседу. Одним только поведением на этом сборе Николай Николаевич добился такого уважения к себе, какого не достигнуть посылкой директив и в несколько лет. Через нас, начальников училищ, через наши рассказы о новом начальнике артиллерии поднимался его авторитет, он распространялся на офицеров училищ, наши уважительные о нем отзывы проникали в толщу курсантов, завтрашних командиров, а с ними и во все артиллерийские части.
За время нахождения Н. Н. Воронова у руководства советской артиллерией нашей армии еще до Великой Отечественной войны пришлось трижды вести боевые действия, масштаб которых последовательно возрастал от участия двух усиленных стрелковых дивизий до нескольких общевойсковых армий. Это боевые события в районе озера Хасан в 1938 году, на реке Халхин-Гол в 1939 году и в 1939-1940 годах советско-финляндская война.
Боевые действия у озера Хасан были в общем-то скоротечны. Н. Н. Воронов прибыл к месту с опозданием (было приказано ехать из Москвы поездом). С разрешения наркома обороны он использовал свой приезд на Дальний Восток для ознакомления с артиллерийскими частями, проверки их боевой готовности. Ему стало понятно, что во многих частях допускается упрощенность в создаваемой обстановке на учениях и стрельбах, в ряде гарнизонов, особенно отдаленных, практикуется ведение занятий «условно» вместо того, чтобы готовить части и командиров к ведению боевых действий в полевых и сложных условиях. После его доклада народному комиссару обороны во всех артиллерийских частях стали искоренять выявленные недостатки.
Летом 1939 года Воронов вылетает в район боевых событий на Халхин-Голе. Он проводит здесь идею централизованного управления группой артиллерии командованием армией, а затем, в последнем решительном наступлении на противника, — планирования боевых действий артиллерии всей группы войск. Вплотную занимался здесь Н. Н. Воронов решением ряда боевых задач. За эту операцию он был награжден орденом Красного Знамени.
Осенью 1939 года Н. Н. Воронов участвует в освободительном походе с войсками Белорусского военного округа в Западную Белоруссию. Теперь он получает реальное представление об организации и проведении марша многих артиллерийских частей в сложнейших условиях большого некомплекта средств механической тяги и использования в целом малопригодных тракторов из сельского хозяйства в качестве тягачей тяжелых орудий.
Попытался он успеть посмотреть ход событий в походе войск Киевского военного округа в Западную Украину. Получил разрешение, но не доехал, попал в автомобильную катастрофу, в результате — сотрясение мозга и надлом четырех ребер. Можно сказать, как он писал сам в своих воспоминаниях, жизнь ему спас подарок Долорес Ибаррури, полученный от нее в Испании, — металлический карандаш. Массивный карандаш преградил путь к сердцу куску металла, ударившему в грудь. Он не написал в воспоминаниях, что от сильного удара у него произошли многочисленные травмы в желудочно-кишечном тракте. Травмы излечили, но образовалось множество спаек, и поэтому периодические боли причиняли тяжелые мучения во всю последующую жизнь, хотя сильный организм и перенес остальные травмы почти бесследно.
После лечения он имел короткий отдых, отданный охоте, а затем был направлен в Ленинградский военный округ, где назревали события, приведшие потом к войне. Там он и пробыл от начала и до конца ее, находясь главным образом на важнейшем направлении — Карельском перешейке — в Седьмой армии.
Артиллерия сыграла решающую роль в прорыве линии Маннергейма. А ее начальник заслуженно удостоился новой правительственной награды — ордена Ленина. На месяц раньше Н. Н. Воронову было присвоено звание командарма 2-го ранга. Это звание общевойсковое, и тогда носили его всего два артиллериста — Н. Н. Воронов и В. Д. Грендаль, но последний командовал тогда Тринадцатой армией на том же Карельском перешейке и фактически являлся общевойсковым командиром. В июне 1940 года при введении генеральских званий Н. Н. Воронову было присвоено звание генерал-полковника артиллерии.
За несколько дней до Великой Отечественной войны Н. Н. Воронов назначается начальником Главного управления ПВО. А через месяц, 19 июля 1941 года, в связи с восстановлением упраздненной за год до этого должности начальника артиллерии Красной Армии он вновь назначается на этот пост.
Начался новый период в его жизни, самый яркий и самый продуктивный. Николай Николаевич вступил в него 42-летним, относительно для занимаемого положения молодым человеком, однако вполне зрелым и готовым к полноценному выполнению своих ответственных, сложных и разнообразных обязанностей.
20 июля 1941 года генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов получил первое приказание Верховного главнокомандующего — выехать в качестве представителя Ставки в район Ельни, где шли ожесточенные бои. Там он пробыл до 5 августа, когда на этом направлении наступило затишье.
Вместе с начальником артиллерии Резервного фронта Л. А. Говоровым они разработали в это трудное время подробную инструкцию по борьбе артиллерии с танками. Доложенная Л. А. Говоровым в Ставке инструкция получила одобрение и пошла в войска в качестве ее директивы. По возвращении с фронта Н. Н. Воронов представил Верховному Главнокомандующему подробный доклад об основных недостатках в подготовке наших войск, в ведении ими боев и в управлении ими. Это был мужественный и нелицеприятный доклад, беспощадно вскрывавший недостатки. Вместе с тем он был глубоко оптимистичен, проникнут глубокой уверенностью в преходящем характере недостатков и содержал практические рекомендации, направленные на скорейшее их устранение. Такой доклад являлся серьезным документом, ориентирующим Верховного Главнокомандующего в действительной обстановке на поле сражения под Ельней.
В Москве Воронову пришлось быть недолго; трижды в 1941 году его направляли в Ленинград: в конце августа в составе комиссии Государственного Комитета обороны, когда была произведена реорганизация управления войсками северо-западного направления; в середине сентября, теперь уже по просьбе Военного совета Ленинградского фронта, когда началась блокада города и надо было внимательно изучить новые условия в его обороне; наконец, с середины октября и по 5 декабря, когда в Ленинграде разрабатывался план прорыва блокады, однако для его выполнения не хватало ни сил, ни средств.
По возвращении Н. Н. Воронов в докладе Верховному Главнокомандующему обобщил свои донесения и устные доклады. Он подробно изложил положительные факты в действиях войск и недостатки в управлении ими, объективно охарактеризовал сильные и слабые стороны противника. Особо отметил Николай Николаевич героическое поведение населения своего родного Ленинграда:
«Население голодает, город находится под бомбежкой авиации и постоянным обстрелом тяжелой артиллерии, в городе многие семьи имеют убитых и раненых на фронте, работают все без дней отдыха, выше всяких законных норм, основная масса населения города прекрасные советские люди, подлинные патриоты Родины. Они готовы переносить все, лишь бы разбить врага... Кадры славного города блестяще выдерживают боевой экзамен».
Сказанное он иллюстрировал примерами.
Между тремя поездками в Ленинград Н. Н. Воронов в Москве вел напряженную работу, занимаясь ускорением подготовки новых формирований и отправкой на фронт артиллерийских частей. Пожалуй, только его энергии и настойчивости мы обязаны тем, что летом и осенью 1941 года, в период отступления и больших потерь, не была брошена вся или большая часть артиллерии большой и особой мощности. Частей, имевших на вооружении орудия от 203-мм до 305-мм, было мало вообще, производства таких орудий не было совсем, и потеря их могла оказаться невосполнимой. На фронтах же летом и осенью 1941 года они, по существу, были не нужны, но зато могли потребоваться в случае прорыва сильно укрепленных позиций и укрепленных районов. Н. Н. Воронов глубоко был уверен в том, что перелом в ходе войны рано или поздно наступит, а в стратегическом тылу у врага окажется много укрепленных районов, прорыв которых потребует особо мощной артиллерии. Однако не так просто было вырвать эти части с фронтов, даже при согласии на то начальника Генерального штаба. Лишь распоряжение Верховного Главнокомандующего помогло постепенно вывести эти части в глубокий тыл. Оставлены были несколько полков и отдельных дивизионов только на Ленинградском и Западном фронтах, да Южный фронт вопреки полученному распоряжению все же оставил у себя два полка 203-мм гаубиц.
В декабре 1941 года Н. Н. Воронов поставил перед председателем Государственного Комитета обороны вопрос о создании специальных артиллерийских резервов, так как тогда формировались лишь стрелковые соединения и танковые. В связи с этим он писал:
«В некоторых из них формируется положенная артиллерия. Для наступательных действий эта артиллерия будет слаба и крайне недостаточна. Верховному командованию Красной Армии необходимо иметь свой мощный резерв».
Надо сказать, что всю войну Н. Н. Воронов проявлял особую заботу об артиллерии Резерва Верховного Главнокомандования (РВГК). Многое сделал Николай Николаевич для постепенного осознания руководителями директивных органов Наркомата обороны необходимости форсированного роста артиллерии РВГК как основного источника средств стратегического и оперативного маневра артиллерией. Поэтому и штабу легче было осуществлять в этом направлении организованные мероприятия. Надо отметить, что в росте и развитии артиллерии РВГК Н. Н. Воронову оказывал неизменную поддержку Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, помнивший о наличии тех или иных артиллерийских соединений и непосредственно решавший вопросы о маневре ими в той или иной стратегической операции. Решение задачи облегчалось еще и потому, что в ходе войны сокращался объем формирований общевойсковых соединений и увеличивался приток артиллерийского вооружения из промышленности.
Мысль об организации крупных артиллерийских соединений Н. Н. Воронов вынашивал давно, когда, казалось, и думать об этом было еще преждевременно: в первое полугодие войны у нас наблюдался просто «голод» в артиллерии. Следовательно, реальных возможностей для организации нужных артиллерийских соединений не было. А Воронов в начале февраля 1942 года просил меня высказать свои соображения о разработанной им самим схеме организации артиллерийского корпуса.
Скрепя сердце он соглашался с нашими суждениями о том, что для реализации его идеи пока что нет у нас соответствующих условий, но все же как-то в Ставке высказал свою затаенную мечту. Надо сказать, она встретила сочувствие у Верховного Главнокомандующего.
Однако задуманное в полной мере начало осуществляться лишь через год — в мае — июне 1943 года, когда резко увеличилось производство артиллерийского вооружения. Тогда было сформировано сразу пять артиллерийских корпусов прорыва, каждый в составе двух артиллерийских дивизий прорыва и одной дивизии реактивных минометов. Этому мероприятию предшествовало формирование в ноябре — декабре 1942 года артиллерийских дивизий РВГК, вначале 8-полкового, потом 4-бригадно-го состава.
Хорошо помню, что Николай Николаевич сначала увлекся идеей самостоятельного применения артиллерийского корпуса прорыва в полосе сражения ударной армии. Затем под давлением критических замечаний своих помощников согласился с двумя вариантами использования такого корпуса в полосе армии (второй — через артиллерийские группы, в уже понятном и практикой проверенном способе управления). В практике операций 1943-1944 годов получил всеобщее признание именно второй способ.
Н. Н. Воронов еще в 1942 году под Сталинградом, где он был представителем Ставки ВГК по общевойсковым вопросам, обратился к Верховному Главнокомандующему за разрешением создать на Юго-Восточном (Сталинградском) фронте тяжелую артиллерийскую группу и «обязать командование Юго-Восточного фронта держать эту группу артиллерии на левом берегу Волги». На докладной записке с этим предложением, датированной 26 сентября 1942 года, имеется резолюция И. В. Сталина: «Т-щу Жукову. Предлагаемые т-щем Вороновым мероприятия нужно провести в ускоренном порядке».
Последующие события привели к необходимости превратить фронтовую группу в войсковую организацию в форме артиллерийской дивизии. 3 ноября 1942 года Н. Н. Воронов вносит предложение Верховному Главнокомандующему сформировать тяжелую артиллерийскую дивизию в составе пяти полков и отдельного дивизиона пушек особой мощности. Названная дивизия, по номеру Девятнадцатая, сыграла большую роль в обороне войск под Сталинградом и в операции по ликвидации окруженной группировки.
Большое внимание уделял Н. Н. Воронов проблеме защиты войск от ударов воздушного противника. В 1941 году сухопутные войска остались практически без зенитной артиллерии. Зенитных артиллерийских частей в составе артиллерии РВГК не было, а истребительная авиация не справлялась даже с задачей защиты своих бомбардировщиков. Пользуясь безнаказанностью, фашистские самолеты спокойно и методически пикировали на наши войска, срывая их маневр и движение. Мы на фронте не раз возмущались собственным бессилием в борьбе с авиацией противника, но сделать ничего не могли.
Как мне известно, первым, еще в 1941 году, поднял вопрос перед Н. Н. Вороновым о необходимости передать в ведение начальника артиллерии Красной Армии зенитно-артиллерийское прикрытие войск полковник Г. С. Десницкий, поддержанный заместителем начальника штаба полковников И. С. Туловским. Н. Н. Воронов неоднократно поднимал вопрос перед Верховным Главнокомандующим о выделении части продукции зенитных пушек в его распоряжение для возрождения зенитной артиллерии РВГК в сухопутные войсках, поскольку войска ПВО страны загружены собственными задачами.
Все это происходило еще до моего прибытия на работу в штаб артиллерии Красной Армии. Поэтому для меня явилось совершенно неожиданным одно событие, имевшее значительные последствия.
Около 5 часов утра 2 июня 1942 года ко мне в кабинет неожиданно вошли Н. Н. Воронов и член Военного совета артиллерии И. С. Прочко. Поздоровавшись, Николай Николаевич шутливо сказал: «...Ну, принимайте новое хозяйство!..» На мой недоуменный вопрос он ответил: «Вам по совместительству с основной работой надлежит взять руководство войсковой зенитной артиллерией. Только что в Кремле принято решение о передаче нам зенитно-артиллерийского прикрытия войск. При этом обеспечивается формирование первых артиллерийских полков ПВО войск в составе артиллерии РВГК».
Я попытался было отбиться от незнакомого мне дела шуткой. Однако дело это было весьма серьезное, и взяться за него пришлось со всей энергией. Как показали последующие события, это мероприятие в войне себя оправдало полностью и сыграло огромную роль в защите войск от нападений врага с воздуха. Уже к концу первого периода войны (19 ноября 1942 года) мы имели более 250 зенитных полков РВГК, а к началу 1945 года — более 500.
Итак, к 1943 году в ведении командующего артиллерией Советской Армии находились почти все виды артиллерии, кроме реактивной и самоходной. С апреля 1943 года ему были подчинены и реактивные части (гвардейские минометы, или «катюши»). А вот самоходная артиллерия была передана в ведение командования бронетанковых войск. В ее лице бронетанковые войска получили необходимую им собственную войсковую артиллерию, хотя многие танковые командиры долго еще изживали пренебрежение к самоходным орудиям, нередко называя их «испорченным танком» (не вращается башня).
Что касается Н. Н. Воронова, то он до конца пребывания на должности командующего артиллерией искал путь внедрения в боевые порядки пехоты самоходных орудий, способных идти непосредственно с передовыми подразделениями пехоты и оказывать им немедленную помощь подавлением и уничтожением ближайших вражеских огневых точек. Уже в конце войны он, после ряда консультаций с конструкторами, выдвинул идею «самодвижущихся» пушек. Впоследствии она была осуществлена постановкой на лафет миниатюрного двигателя, способного передвигать пушку на поле боя.
В ходе войны служебные функции Н. Н. Воронова постепенно расширялись. Ему был подчинен отдел изобретений и рационализации министерства обороны. Таким образом, прежде чем инициативные предложения могли поступить на рассмотрение народного комиссара обороны и правительства, их внимательно рассматривал, а иногда и изучал Н. Н. Воронов. Он беседовал с авторами, проводил совещания со специалистами, участвовал в испытаниях моделей или готового изделия. К нему за поддержкой обращались и те, кто делал первые шаги в науке, и известные ученые. Помню профессора, позднее академика А. И. Берга, занимавшегося проблемами радиолокации, помню академика Б. Н. Юрьева, много сделавшего для развития вертолетов. Николай Николаевич поручил мне тогда провести широкое представительное совещание. На территории, примыкающей к ВДНХ, в его присутствии был проведен показательный полет вертолета конструктора Братухина. К сожалению, дело, одобренное моряками, полярниками, рыболовами, санитарами, связистами, артиллеристами и другими представителями военных и гражданских профессий, в 1944 году не было начато: для этого не было возможностей — шла война. Внедрение вертолетов началось уже после ее окончания. Занимался Н. Н. Воронов и подбором для партизанских отрядов оружия, подходящего к условиям их боевой деятельности. Однажды зимой 1943/44 года он пригласил меня на испытание нового образца миномета. Н. Н. Воронов непосредственно был связан с начальником Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. Не раз в кабинете Николая Николаевича я встречался с представителями командования партизанских отрядов.
Как видим, круг служебных обязанностей Н. Н. Воронова был широк, охватить все и квалифицированно руководить делом мог только человек его склада, знаний и опыта. Во второй половине войны, как известно, Верховный Главнокомандующий переподчинил ему войска ПВО страны, командование которыми до этого осуществлял он сам непосредственно. Так появился у Н. Н. Воронова еще один штаб — Главный штаб ПВО страны.
И все же всем этим не исчерпывается деятельность Н. Н. Воронова во время Великой Отечественной войны.
Верховный Главнокомандующий увидел, что доклады Н. Н. Воронова, посещавшего по его заданию различные участки советско-германского фронта, всегда правдивы, нелицеприятны и квалифицированны; его предложения не только по проблемам роста и развития артиллерии, но и по многим общим оперативным вопросам, как правило, были серьезно обоснованы и глубоко продуманы. Видимо, эти обстоятельства и побудили Верховного Главнокомандующего посылать Н. Н. Воронова в качестве представителя Ставки ВГК, поручая ему координацию действий фронтов, участвовавших в стратегических операциях, либо оказание помощи фронту. Объективный и внимательный взгляд Н. Н. Воронова обеспечивал Верховному Главнокомандующему и Ставке в целом материал для наиболее соответствующих обстановке крупных оперативных решений. В годы Великой Отечественной войны Н. Н. Воронов был представителем Ставки ВГК на Ленинградском и Волховском, Юго-3ападном и Донском, Воронежском и Брянском, Северо-Западном, Западном и Калининском, Третьем Украинском и Первом Белорусском фронтах. И везде его пребывание оставляло заметный след.
Исполняя поручения Ставки Верховного Главнокомандования, Н. Н. Воронов поднимается на более высокую ступень. Он уже командует не одним, хотя и могущественным по мощи огня, родом войск. Его деятельность в этом случае носит уже подлинно полководческий характер. За заслуги именно в этой области руководящей военной деятельности Николай Николаевич был награжден тремя полководческими орденами Суворова 1-й степени.
В течение тринадцати лет, которые включает в себя и всю Великую Отечественную войну, Н. Н, Воронов стоял во главе советской артиллерии. Он любил свой род войск и его развитию отдавал всю энергию, все накопленные знания и опыт. Понимая приближение к тому рубежу количественного накопления, за которым должен последовать новый качественный скачок в развитии артиллерии, Воронов продумывал наиболее целесообразные формы организации и способы ее боевого применения. Еще на совещании высшего военного командного состава зимой 1940 года он выдвинул требование создавать плотности артиллерии в наступлении вдвое более высокие, чем рекомендовалось Боевым уставом.
Заслуга Воронова в данном случае заключалась в том, что его предложение было реальным. Ориентируясь на него, можно было продумать и всю систему взаимосвязанных мероприятий по вооружению артиллерии, ее войсковой организации, способы боевого применения крупных масс артиллерии и управления ими.
Предшественники Н. Н. Воронова понимали, например, целесообразность роста и развития артиллерии, но мыслили они при этом категориями тактического масштаба. Н. Н. Воронов видел иное, он уже предвидел наступление периода, когда артиллерия станет одним из важнейших факторов оперативного маневра, успеха сражений армий и фронтов. Уже в середине тридцатых годов Николай Николаевич осознал, что танки, авиация и артиллерия в современной войне не конкуренты, что они вместе составляют органическое единство силы, решающей успех сражений и войны в целом. И сюда вытекало, что рост одних неизбежно должен вызывать повышенные требования к росту других. Он еще не знал конкретного критерия гармоничного развития решающих видов оружия, но уже понимал, что нарушение закономерностей связи их развития на войне обойдется весьма дорого.
До конца тридцатых годов артиллерию РВГК понимали в основном как средство качественного усиления войсковой артиллерии при прорывах обороны противника на направлениях главного удара в той или иной операции. Поэтому в составе артиллерии РВГК содержали тяжелую и дальнобойную артиллерию от 152-мм калибра и выше. В 1940 году в состав артиллерии РВГК вводятся формируемые десять противотанковых артиллерийских бригад, в каждую из них включаются в качестве противотанковых 76-, 85- (зенитные) и 107-мм пушки и два зенитных дивизиона 37-мм пушек. Это первый опыт организации крупного соединения (два полка и два отдельных дивизиона в 120 противотанковых пушек) для между- и внутрифронтового маневра. Это первое и разумное отступление от установившегося взгляда на артиллерию РВГК.
Николай Николаевич хорошо понимал важность развития артиллерийских наук и в 1946 году стал инициатором создания Академии артиллерийских наук, встретив в этом предложении активную поддержку И. В. Сталина, понявшего важность такого мероприятия.
Помню, как мне было поручено зимой 1950 года рекомендовать кандидатуру Н. Н. Воронова на пост президента Академии артиллерийских наук. Некоторые ответственные товарищи довольно сильно волновались за исход тайного голосования и возлагали какие-то особые надежды на то, как и в какой форме я буду вносить это предложение. Однако суть дела заключалась, конечно, не в этом. Н. Н. Воронов всегда пользовался в массе артиллеристов глубоким авторитетом и уважением. Вот почему, хотя в моем выступлении не было «красот» риторики, хотя предлагаемый мною кандидат не оброс учеными дипломами, президентом он был избран тайным голосованием единогласно. Ученые-артиллеристы знали действительную цену познаниям Н. Н. Воронова в артиллерийских науках и, принимая его в свои ряды, охотно избрали его своим руководителем, хотя и не имели никаких претензий к академику А. А. Благонравову, бывшему в то время президентом Академии артиллерийских наук и пользовавшемуся серьезным научным авторитетом.
С 1953 года Н. Н. Воронов ушел с головой в работу по руководству названной академией. За шесть с половиной лет ее существования здесь было проведено немало глубоких исследований, в том числе по стрельбе баллистическими ракетами, по разработке ряда научных путей в развитии ракет, современных приборов по управлению огнем и т. д. Среди академиков и членов-корреспондентов академии плодотворно трудилось немало крупных советских ученых.
Начиная с 1953 года и по 1958 год Н. Н. Воронов стоял во главе руководства Военной артиллерийской командной академией в Ленинграде. И здесь большая заслуга принадлежит ему в становлении этого молодого учебного заведения. Помещения нуждались в капитальном ремонте, не было лабораторной базы, недоставало ряда аудиторий.
Многое сделал для этой академии Н. Н. Воронов, но его здоровье стало заметно сдавать, и незадолго до своего 60-летия он попросил перевода в состав Генеральной инспектуры министерства обороны. Его просьба была удовлетворена, и он состоял в ней до конца жизни, ведя большую научную работу. Известна и его широкая общественная деятельность по военно-патриотическому воспитанию молодежи.
По долгу службы мне приходилось во время Великой Отечественной войны бывать на многих фронтах, на некоторых по нескольку раз. Пришлось встречаться с множеством людей, от рядовых до генералов, и беседовать с ними и не по служебным делам. Поразительно, что все они с конца 1942 года знали Н. Н. Воронова. И не только потому, что И. В. Сталин адресовал на имя его и К. К. Рокоссовского известную поздравительную телеграмму в связи с ликвидацией немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Многие встречались с Вороновым на фронте, еще больше слышали о нем по рассказам других. Но во всех отзывах звучало глубокое уважение к нему — и не просто как к командующему таким могучим родом войск, каким была артиллерия (замечу, кстати, в скобках, что фронтовики действия ее ценили особенно высоко), — Николая Николаевича уважали прежде всего как человека чуткого и отзывчивого; как мудрого военачальника, умеющего ценить мнение каждого, а также и щадить чувства человеческого и воинского достоинства тех, кому приходилось указывать на ошибки; как коммуниста — твердого и непреклонного в тех случаях, когда требовалось отстаивать свои убеждения и принципы, настойчивого и самоотверженного, когда дело шло о выполнении принятого решения, о достижении намеченной цели.
Десяткам миллионов советских людей на фронте и в тылу стал известен Николай Николаевич Воронов в годы минувшей войны. Свое уважительное, я бы сказал, любовное отношение к нему они передавали в изустных рассказах. Его делами и его судьбой не уставали интересоваться и тогда, когда он, отягощенный физическими недугами, отошел от активной деятельности.
Н. Н. Воронов оставил глубокий след в истории советской артиллерии и в истории Великой Отечественной войны, и имени его благодарное потомство не забудет.
Биография Леонида Александровича Говорова похожа на биографии многих его сверстников, посвятивших свою жизнь службе в Советских Вооруженных Силах, хотя имеет она, как и у всякого человека, свои особенности, свои крутые повороты.
Родился Л. А. Говоров 22 февраля 1897 года в деревне Бутырки Вятской губернии — в краю, который даже в отсталой прежде России выделялся своей нищетой и считался одним из глухих медвежьих углов. Отец его, как и множество других бедняков, надолго покидал родные края в поисках заработка. В молодости довелось ему бурлачить, потом он плавал матросом, а в зрелые годы, поскольку все же сумел осилить грамоту, устроился письмоводителем реального училища в городе Елабуге. Там прошло детство Леонида Говорова и трех его братьев.
Отец Говоровых прилагал все силы, чтобы сыновья учились. В 1916 году Леонид окончил реальное училище. Поступил даже в Политехнический институт в столице. Но в декабре того же года его призвали в царскую армию и направили в Константиновское артиллерийское училище. Здесь, в Петрограде, на глазах юнкера Говорова развернулись события Февральской буржуазно-демократической революции в России. Октябрь 1917 года застал его уже в Сибири. В чине подпоручика он служил в Томске в мортирной батарее.
Недолгой была эта служба. Пролетарская революция ставила одной из главнейших и первоочередных задач слом всей прежней государственной машины, служившей орудием порабощения и угнетения трудящихся. Декретом Советского правительства, подписанным В. И. Лениным, упразднялась и старая армия как один из основных рычагов прежней власти эксплуататоров. В марте 1918 года подпоручик Л. А. Говоров был демобилизован. Он вернулся в родную Елабугу и поступил работать в кооперацию, помогая своим родителям.
А в стране уже полыхало пламя гражданской войны. В октябре 1918 года Елабугу захватили белогвардейцы. Так называемое Учредительное собрание, которым прикрывались контрреволюционеры, кричало о создании «народной армии». А где брать солдат для нее? Для этого насильно мобилизовали местное население. Офицеры, конечно, подлежали мобилизации в первую очередь. Так бывший подпоручик-артиллерист вновь возвратился к военной службе. Сначала его послали младшим офицером в батарею, находившуюся на формировании. Но потом... Потом вместе с этой батареей Говорова включили в Восьмую дивизию Второго Уфимского корпуса и заставили участвовать в походе Колчака против Советской власти. Так обозначился в его биографии крутой поворот, который наложил отпечаток на его дальнейшую жизнь на очень долгое время,
Это был переломный момент в жизни двадцатидвухлетнего юноши, который до сих пор, вообще-то говоря, вплотную не соприкасался с бурными политическими событиями того времени. Определить правильный путь в подобных условиях было дано далеко не всем, тем более если человек помимо своей воли и желания уже оказался по ту сторону баррикад. Однако Говоров сумел сделать окончательный выбор без колебаний.
«Поняв всю ложность «демократических» лозунгов Учредительного собрания... — писал он в автобиографии об этом периоде своей жизни, — а по перевороте Колчака воочию убедившись, куда ведет реакция, стал искать возможности к изменению положения».
Уйти из колчаковской армии было не так-то просто. Тем не менее в октябре 1919 года Говоров бежал вместе с частью солдат своей батареи. Скрываясь, добрался до Томска. А в декабре уже участвовал в восстании против белых, находясь в составе рабочей боевой дружины.
Вскоре в Томск вошли войска Красной Армии, и Леонид Говоров добровольно и навсегда вступил в ее ряды.
Военная судьба на целое десятилетие соединила Говорова с дивизией, которая в дальнейшем была известна под славным именем Перекопской — имя, которого она удостоилась за боевые отличия в борьбе против Врангеля на Южном фронте. В ней он начал свою службу, сформировав по приказу штаба армии артиллерийский дивизион и став его командиром.
Дважды в 1920 году — под Каховкой и при штурме Перекопа — был ранен. Орденом Красного Знамени отметило рабоче-крестьянское правительство мужество и героизм молодого красного командира, проявленные в боях за Советскую власть.
В отличие от многих своих товарищей, участников гражданской войны, Леонид Александрович долгое время оставался беспартийным, хотя по делам своим давно уже был вместе с партией. Будучи по характеру человеком щепетильным и требовательным в первую очередь к самому себе, он, вероятно, считал, что высокое звание коммуниста ему надо еще заслужить. Хотя по службе у него все шло хорошо, участие в 1919 году в Челябинской и Уфимской операциях на стороне белых все же не было обычным эпизодом, который мог быть легко забыт. Если добавить к этому индивидуальные особенности характера, тогда, пожалуй, можно будет понять причины той замкнутости и суровости, о которой упоминают все, кто близко соприкасался с Говоровым в жизни и работе. Но так он выглядел только внешне. Думается, очень верно это подметил генерал армии С. М. Штеменко, следующими словами обрисовавший в своих мемуарах Л. А. Говорова:
«Малоразговорчивый, суховатый, даже несколько угрюмый с виду, Говоров производил при первой встрече впечатление, не очень выгодное для себя. Но все, кто служил под началом Леонида Александровича, прекрасно знали, что под этой внешней суровостью скрывалась широкая и добрая русская душа».
В Перекопской стрелковой дивизии Л. А. Говоров вырос от командира артиллерийского дивизиона до начальника артиллерии, пять лет командовал артиллерийским полком, входившим в ее состав. Он зарекомендовал себя прекрасным специалистом, волевым, энергичным командиром, честным и скромным товарищем. Именно за это уважали его сослуживцы, старшие начальники, подчиненные и все, с кем приходилось сталкиваться по роду работы. Трудящиеся Одессы, затем Чернигова, где дислоцировалась дивизия, оказывали Леониду Александровичу доверие, посылая его своим депутатом в городские Советы. Избирали его и членом исполнительного комитета Одессы.
Документы, хранящиеся в личном деле Л. А. Говорова, скупо и точно характеризуют его деловые и политические качества. Вот отдельные выдержки из них.
1925 год.
«По должности помощника командира легкого артиллерийского полка Пятьдесят первой стрелковой дивизии по строевой части» в служебной аттестации сказано следующее:
«Показал себя во всех отношениях весьма способным командиром. Обладает сильной волей, энергией, инициативой. Техническая подготовка как артиллериста безукоризненна. Дисциплинирован и умеет поддерживать дисциплину у себя в полку. Общеобразовательная подготовка отличная».
1925-1926 годы.
«По должности командира артиллерийского полка»:
«К проходимому теоретическому курсу относится с полным вниманием, усваивает его хорошо. В тактическом отношении является отлично подготовленным и во всякой обстановке умеет разобраться. Склонен к самостоятельному принятию решений без боязни ответственности. Политработу может вести самостоятельно... Характер ровный, спокойный, серьезный. Наиболее склонен к строевой артиллерийской работе. Для старшего общевойскового начальника явится надежным сотрудником и ценным помощником».
1931-1932 годы.
«По должности начальника артиллерии укрепленного района»:
«...показал практические и теоретические знания артиллерии и общей тактики отличные. Отлично знает огневое дело и методы точной стрельбы... Требователен к подчиненным, но вместе с тем чуток и внимателен. Хороший организатор. Беспартийный, но политически развит хорошо, активен в марксистско-ленинской самоподготовке. В общественной работе был образцом».
1934-1935 годы.
«По должности начальника артиллерии Пятнадцатого стрелкового корпуса»:
«Много работает над повышением боевой подготовки артиллерийских частей корпуса, что дало возможность иметь артиллерию корпуса подготовленной хорошо... грамотный артиллерист, хорошо знает все рода войск... быстро ориентируется, быстро принимает решения... Подлежит выдвижению на должность начальника артиллерии округа».
Комментировать эти строки официальных служебных аттестаций вряд ли есть необходимость, Остается только подчеркнуть, что все эти годы напряженной строевой службы Леонид Александрович сочетал с настойчивой учебой. За его плечами остались годы учебы на курсах усовершенствования командного состава, на академических курсах, на оперативном факультете Академии имени М. В. Фрунзе. В 1933 году он заочно окончил полный курс этой академии, кроме того, изучил немецкий язык и сдал экзамен на военного переводчика.
Само перечисление всех этих биографических данных позволяет нам, с одной стороны, представить себе его необычайную работоспособность, целеустремленность и одаренность; а с другой — мы видим, как заботливо растили и воспитывали способного командира Советская власть, Коммунистическая партия, народ. Говоров быстро формировался в крупного специалиста военного дела, сочетающего в себе практический опыт службы в войсках с теоретическими познаниями ученого.
В 1936 году комбриг Л. А. Говоров стал слушателем Академии Генерального штаба. К сожалению, ему не удалось полностью закончить курс обучения. За полгода до выпуска, в 1938 году, Говорова назначили преподавателем тактики в Артиллерийскую академию имени Дзержинского.
Теперь он учил других, но и в этот период продолжал настойчиво повышать уровень личных знаний, работая над диссертацией. В 1939 году вышел в свет его первый научный труд, посвященный теме атаки и прорыва укрепленного района.
Уже вскоре после начала преподавательской деятельности Говоров временно был назначен начальником кафедры тактики и, как отмечало командование академии, «прекрасно с этим делом справлялся». В 1940 году как ценный специалист, исследовавший проблему преодоления войсками укрепленных районов и имевший глубокие знания по тактике артиллерии, Леонид Александрович принял активное участие в советско-финской войне. На фронте он провел большую работу по подготовке частей и организации прорыва укрепленного района войсками Седьмой армии, за что был награжден правительством орденом Красной Звезды и вне очереди удостоился присвоения воинского звания комдива.
В том же году при переаттестовании ему было присвоено звание генерал-майора артиллерии и поручена должность генерал-инспектора артиллерии Главного артиллерийского управления Красной Армии.
В мае 1941 года генерал-майор артиллерии Л. А. Говоров был выдвинут на пост начальника Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского. Спустя неполных три недели после этого началась Великая Отечественная война.
Ровно через месяц после того, как немецко-фашистские захватчики вторглись в пределы родной советской земли, Леонид Александрович Говоров был назначен начальником артиллерии западного стратегического направления. Меньше чем через месяц должность начальника артиллерии он выполнял уже в Резервном фронте. Именно гам, под Смоленском, где наши войска в тяжелейшей летней кампании 1941 года впервые основательно потрепали ударные группировки врага, в результате чего гитлеровское командование отдало приказ группе армий «Центр» перейти к обороне.
В октябре 1941 года, когда враг начал осуществлять свой первый удар на Москву, имевший целью овладение советской столицей, события развертывались настолько стремительно, что даже обычно весьма пунктуальные работники кадров не успевали следить за перемещениями и назначениями должностных лиц. Это заметно и по служебной анкете Л. А. Говорова, хранящейся в его личном деле. Там сказано, что с августа и по ноябрь 1941 года генерал Говоров был начальником артиллерии Резервного фронта.
Однако к ноябрю 1941 года уже не существовало и самого Резервного фронта, о котором сказано выше.
Вспомним, хотя бы очень кратко, как развивались события той поры. В начале октября 1941 года над столицей нашей Родины и всей страной нависла серьезная угроза. Силами Третьей и Четвертой танковых групп и полевых армий при мощной поддержке авиации враг прорвал линию фронта. Его танковые и моторизованные дивизии устремились на Гжатск, Можайск, Москву. Значительная часть наших войск из состава Западного и Резервного фронтов оказалась в окружении в районе Вязьмы. Продолжая героически сражаться, они приковали к себе большие силы противника, выигрывая тем самым драгоценное время для подготовки нового рубежа обороны на подступах к Москве. Этим рубежом должна была стать строившаяся в то время Можайская линия обороны. К моменту прорыва фронта наших войск на ней почти не было. По приказу Ставки Верховного Главнокомандования туда в самом срочном порядке выдвигались из Москвы, Тулы, Серпухова и других городов курсантские подразделения из военных училищ, отдельные танковые и артиллерийские части, а также находившиеся на подходе к Москве стрелковые дивизии. Эти войска вскоре и вошли в состав сформированной по распоряжению Ставки Пятой армии, Тогда же был упразднен и Резервный фронт, а войска его передавались реорганизованному Западному фронту. Ясно, что в служебной анкете Л. А. Говорова имеется явный пробел — ведь не мог же он в такое горячее время оставаться в несуществующем фронте. Причем речь идет не о среднем или старшем командире, а о начальнике высшего звена.
Придя к такому выводу, я попытался стереть это «белое пятно» в боевой биографии советского полководца, чью жизнь и деятельность начал изучать, будучи сотрудником «Военно-исторического журнала». Пришлось снова обратиться к архивным документам осени 1941 года.
Теперь, когда требовалось получить ответ только на данный конкретный вопрос, удалось сравнительно быстро найти нужные документы. Их полезно сейчас воспроизвести для того, чтобы у будущих исследователей не оставалось неясностей.
Первый из них с пометкой «Командующему войсками МВО (Московского военного округа. — Прим. авт.). Копия: командующим войсками Западного и Резервного фронтов. Генерал-майору Говорову. Начальнику Управления кадров Генерального штаба Красной Армии. 9 октября 1941 года. 01 час 00 мин.» гласит:
«Ставка Верховного Главнокомандования назначает:
1) Командующего войсками МВО генерал-лейтенанта Артемьева П. А. — командующим войсками Можайской линии обороны с оставлением в должности командующего войсками МВО.
2) Генерал-майора Говорова Л. А. — заместителем командующего войсками Можайской линии обороны.
3) Начальником штаба Можайской линии обороны — генерал-майора Кудряшева А. И.
4) Все войска Можайской линии обороны через командующего тов. Артемьева подчинить непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования.
Сталин, Шапошников».
Через сутки последовала новая директива Ставки, согласно которой командование Можайской оборонительной линии переименовывалось в управление Московского Резервного фронта. Этой же директивой предписывалось образовать к 11 октября в Московском Резервном фронте Пятую армию, командующим которой назначался командир Первого гвардейского корпуса генерал-майор Д. Д. Лелюшенко.
12 октября вечером был подписан и направлен в войска еще один интересующий нас документ. В нем говорится:
«Для лучшего объединения действий на западном направлении Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. С 23 час. 50 мин. 12 октября 1941 года слить Западный фронт с Московским Резервным фронтом.
2. Все войсковые части и учреждения Московского Резервного фронта подчинить командующему фронтом.
3. Генерал-лейтенанта Артемьева назначить заместителем командующего Западным фронтом.
Генерал-майора Говорова назначить начальником артиллерии Западного фронта.
Генерал-майора Камера назначить заместителем начальника артиллерии Западного фронта.
4. Штаб Западного фронта 13 октября 1941 года разместить в районе станции Голицыне.
Ставка Верховного Главнокомандования И. Сталин, Б. Шапошников».
Итак, даже по этим отдельным документам мы видим, с одной стороны, как в напряженнейшей обстановке грозных октябрьских дней 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования, принимая экстренные меры для воссоздания Западного фронта, настойчиво ищет целесообразную организационную форму управления войсками, которые спешно занимают Можайскую линию обороны, чтобы преградить врагу путь на Москву. С другой стороны, становится все на свои места и в послужном списке Л. А. Говорова. Правда, Леонид Александрович и на этот раз практически не успел вступить в должность начальника артиллерии Западного фронта.
В связи с ранением командующего Пятой армией генерала Д. Д. Лелюшенко Военный совет Западного фронта ходатайствовал перед Верховным Главнокомандующим о назначении на этот пост генерала Л. А. Говорова. Именно в связи с руководством Пятой армией его имя навсегда вошло в боевую летопись битвы за Москву.
Но тут неизбежно возникает новый вопрос. Чем же было обусловлено выдвижение на должность командующего общевойсковой армией, действующей на столь ответственном направлении, генерала, воинская специальность которого артиллерист?
Ответить на него наиболее точно мог бы тот, по чьей инициативе это назначение тогда состоялось, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, который в начале второй декады октября 1941 года решением Государственного Комитета обороны был поставлен во главе войск Западного фронта. Используя предоставившуюся возможность, я обратился к Г. К. Жукову с этим вопросом в дни, когда вся Советская страна готовилась торжественно отметить 20-летие нашей великой победы в битве под Москвой. Георгий Константинович ответил исчерпывающе:
«Говоря кратко, мы исходили из двух важнейших обстоятельств. Во-первых, в период боев под Ельней генерал Говоров, будучи начальником артиллерии Резервного фронта (генерал армии Г. К. Жуков в это время был командующим войсками Резервного фронта. — Прим. авт.), зарекомендовал себя не только как прекрасно знающий свое дело специалист, но и как волевой, энергичный командир, глубоко разбирающийся в оперативных вопросах; во-вторых, в нашей обороне под Москвой основная тяжесть борьбы с многочисленными танками противника ложилась прежде всего на артиллерию, и следовательно, специальные знания и опыт Говорова приобретали особую ценность. Последующие события показали, что сделанный выбор был весьма удачен».
События той грозной поры действительно были самой суровой проверкой всех человеческих черт нового командующего армией, его жизненного опыта, организаторских качеств, воли и разносторонних специальных военных знаний. 16 октября 1941 года на командном пункте в Можайске генерал Говоров подписал свой первый боевой приказ вверенным войскам в качестве командарма-5. Суть его сводилась к тому, чтобы не дать врагу прорваться на восток вдоль Можайского шоссе. Основные боевые события в полосе обороны армии вот уже несколько дней происходили на знаменитом Бородинском поле. С самого рассвета 16 октября группы немецких танков начали продвигаться к переднему краю обороны частей Тридцать второй стрелковой дивизии, которой командовал полков-пик В. И. Полосухин.
Именно в полосе обороны этой дивизии, 12 октября прибывшей из Сибири в район Можайска, оказалось Бородинское поле. В тех же местах Подмосковья, где почти за 130 лет до этого произошло Бородинское сражение, в котором русский солдат стяжал себе славу непобедимого, вновь шел смертный бой с врагом.
Оборонительные сооружения Отечественной войны 1812 года, Шевардинский редут, Багратионовы флеши, гранитные памятники на этом поле вечной славы русского оружия — все здесь напоминало о бессмертном подвиге во имя Родины. Казалось, встали здесь советские солдаты — сибиряки и дальневосточники, москвичи-добровольцы, танкисты трех очень немногочисленных танковых бригад, курсанты Московского военно-политического училища имени В. И. Ленина — перед лицом истории, и это она сама велела им: не посрамите славы ваших предков, умножьте ратную доблесть их новыми подвигами, стойте насмерть, защищая столицу.
И они стояли. Начиная от рядовых бойцов, командиров и политработников и кончая командующим армией, каждый отдавал все силы, не щадил и самой жизни, чтобы задержать продвижение врага, сорвать его замысел. Гитлеровцы раз за разом повторяли атаки, не считаясь с потерями. Невосполнимые утраты несли и наши войска. Именно 16 октября, когда атакующие подразделения противника прорвались к армейскому наблюдательному пункту, был ранен находившийся там генерал Д. Д. Лелюшенко, которого сменил на посту командарма Л. А. Говоров. Тогда же погиб смертью героя замечательный боевой командир Двадцатой танковой бригады полковник Т. С. Орленко.
Несмотря на настойчивые попытки, противник 16 октября не смог выйти в район Можайска. Однако, трезво оценивая обстановку, Л. А. Говоров понимал, что общая обстановка остается тяжелой. Наших сил на можайском направлении было очень мало. Дивизию полковника Полосухина надлежало усилить. Но чем? В распоряжении командарма фактически не было резервов: две артиллерийские батареи и рота танков Т-26 — это же ничтожно мало для того, чтобы парировать все более усиливающуюся угрозу прорыва.
На следующий день вражеские войска повели новые ожесточенные атаки по всему фронту. Положение на участке Тридцать второй стрелковой дивизии стало критическим. Противник стремился расчленить ее оборону и уничтожить войска по частям. Один из батальонов совместно с курсантами Московского военно-политического училища еще удерживал Юдинки и Фомино, но был отрезан от остальных сил дивизии и дрался в окружении. Фашистские танки и мотопехота прорвались в Псарево, а отдельные группы танков и пехоты вышли в Кукаринский лес, к командному пункту дивизии. Ее командир полковник Полосухин даже и не просил у командарма подкреплений, зная, что резервов у него нет. Однако генерал Говоров, понимая, что бой на Бородинском поле вступил в критическую фазу, сам прислал в распоряжение Полосухина стрелковый батальон и дивизион «катюш», фактически оголив для этого другой участок. Этими силами брешь в нашей обороне была прикрыта. Встретив возросшее сопротивление, гитлеровцы к вечеру прекратили атаки.
Так был выигран еще один день. В общей сложности противник потерял в боях под Бородином, на можайском направлении, целых пять дней, прежде чем смог ценой больших потерь овладеть Можайском. В распоряжение командарма-5 была передана еще одна дивизия. Первоначально Говорову была поставлена задача — силами этой дивизии совместно с танковой бригадой контратаковать противника в районе Можайска и снова овладеть городом. Однако в переговорах по прямому проводу с начальником оперативною управления Западного фронта Г. К. Маландиным 19 октября генерал Говоров сумел показать нецелесообразность и нереальность борьбы за возвращение Можайска столь слабыми силами. Он считал необходимым, сберегая свои войска и не допуская окружения, отойти на новый оборонительный рубеж, чтобы там организованно встретить врага, принудив его снова готовить, а затем вести дорогостоящие атаки. Командование фронта согласилось с его решением.
В чрезвычайно сложной обстановке того времени Леонид Александрович проявил себя решительным, твердым и инициативным руководителем, сумел обеспечить четкое управление войсками. Своевременно используя имевшиеся в его распоряжении немногочисленные технические резервы, выдвигая на танкоопасные направления артиллерийские средства и умело организуя их действия, командарм ни на одном из участков своей армии не позволил врагу прорвать оборону.
В ходе октябрьских оборонительных боев, получив директиву Военного совета Западного фронта о необходимости создания маневренных отрядов для ведения борьбы с танками противника, Говоров сразу же понял значение этого мероприятия для повышения устойчивости нашей обороны. Противнику удавалось преодолевать ее, используя свое многократное превосходство в танках. Наилучшая мера для борьбы с ними — укрепить все танкоопасные направления. Но для этого не имеется соответствующих сил и средств. А раз так, значит нужно создать из того, что есть, маневренные подвижные отряды, которые можно было бы быстро перебрасывать на угрожаемые участки.
Профессиональный артиллерист Говоров сумел наиболее четко и энергично провести в жизнь правильную идею. Он подписал приказ, которым предписывалось организовать в каждом стрелковом полку «отдельные противотанковые исключительно маневренные отряды в составе командира и 15 бойцов, из них один расчет противотанковых ружей и отделение саперов». В каждой дивизии — соответственно по два таких отряда, в составе которых иметь взвод саперов с противотанковыми минами и подвижный минометный отряд на автомашинах. «Специально выделить командиров для руководства этими отрядами», — говорилось в приказе. Наконец, при штабе армии создавались три подвижных отряда дивизионного типа. Непосредственное руководство ими командарм возлагал на начальника артиллерии армии, снова и снова подчеркивая тем самым роль, которую он придавал этим отрядам. Командующий армией последовательно и неуклонно требовал исполнения своего приказа. На их эффективность и вообще на умелую организацию действий артиллерии в полосе Пятой армии по докладу командования фронтом обратил внимание и Верховный Главнокомандующий. В результате И. В. Сталин приказал однажды Г. К. Жукову отправиться в армию К. К. Рокоссовского, в которой сложилась наиболее тяжелая ситуация, и взять с собой именно Л. А. Говорова как знатока артиллериста для оказания помощи и передачи опыта. Но это произошло уже позже, в ходе отражения ноябрьского наступления немецко-фашистских войск на Москву.
А пока, к концу октября 1941 года, войска армии, которой командовал Л. А. Говоров, занимали оборону на расстоянии примерно до 80 километров от столицы, прикрывая направление вдоль Можайского шоссе и Минской автострады. Заслуги генерала Л. А. Говорова в отражении октябрьского наступления немецко-фашистских войск на Москву были отмечены высокой правительственной наградой — орденом Ленина.
Командующий армией, используя наступившую двухнедельную паузу в первой половине ноября, позаботился о создании глубокой и прочной обороны. По его решению войска заняли оперативное построение в два эшелона. Несмотря на то, что в полосе армии плотность орудий и минометов составляла менее чем 7 стволов на километр фронта, из армейских средств было создано до 18 противотанковых опорных пунктов. Распоряжением фронтового командования создавались также противотанковые районы в таких пунктах, как Звенигород, Кубинка, Акулово и др. Командующий и штаб, партийно-политический аппарат армии приняли все меры к тому, чтобы наилучшим образом подготовить войска к отражению ноябрьского «генерального» наступления гитлеровских войск на советскую столицу.
Как известно, в ноябре немецко-фашистское командование сосредоточило для удара по советской столице свои мощные танковые и моторизованные группировки северо-западнее и юго-западнее Москвы. Поэтому против армий центра Западного фронта особой активности гитлеровцы не проявляли. Хотя и здесь они сохраняли инициативу за собой. К концу ноября в полосе обороны Пятой армии врагу удалось приблизиться к Звенигороду.
А 1 декабря он перешел в наступление на наро-фоминском направлении, целью которого являлся прорыв обороны и разгром войск Тридцать третьей армии, выход подвижных войск на автостраду Минск — Москва в тыл Пятой армии, и развитие удара на Москву вдоль автострады. Таким путем вражеское командование намеревалось не только оказать помощь продвижению своих фланговых группировок, но и рассчитывало внезапным ударом расчленить весь центральный участок Западного фронта, расстроить его оперативное построение, разгромить наши войска и захватить Москву. Для гитлеровцев, конечно, не являлось секретом, что на избранном ими для наступления участке советские войска ослаблены, так как тяжелые оборонительные бои на истринском и волоколамском направлениях вынуждали командование фронта перебрасывать туда силы с неатакованных участков центральных армий.
По случайному совпадению противник предпринял эту последнюю свою попытку прорваться к Москве, теперь уже на центральном участке Западного фронта, именно в тот момент, когда и командующий его войсками генерал армии Г. К. Жуков и командарм-5 генерал-лейтенант артиллерии Л. А. Говоров по приказанию И. В. Сталина вынуждены были покинуть свои командные пункты для поездки в Шестнадцатую армию генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. Выше уже говорилось о роли, которая была определена Говорову в этой поездке. Сам он воспринял поручение без восторга: не в его характере было выступать в роли ментора, поучающего коллег, да еще в такое неподходящее для разъездов время.
Вот почему, как вспоминает Г. К. Жуков, Леонид Александрович, несмотря на всю свою щепетильность в отношении распоряжений вышестоящих начальников, в данном случае пытался оспаривать это распоряжение:
«Он вполне резонно пытался доказать, что не видит надобности в такой поездке: в Шестнадцатой армии есть свой начальник артиллерии генерал-майор артиллерии В. И. Казаков, да и сам командующий знает, что и как нужно делать, зачем же ему, Говорову, в такое горячее время бросать свою армию. Чтобы не вести дальнейших прений по этому вопросу, мне пришлось разъяснить генералу, что таков приказ И. В. Сталина».
Конечно, если бы Сталин знал, что немецко-фашистское командование нанесет 1 декабря свой удар в центре фронта, он и сам бы, вероятно, не настаивал на этой поездке. Но так или иначе, наступление врага на наро-фоминском направлении произошло в отсутствие Жукова и Говорова, что, несомненно, еще более усугубило нервозность в наших штабах. Оба генерала, узнав о происшедших во время их отсутствия событиях, спешно возвратились к пунктам управления подчиненными войсками.
Обстановка, о которой доложили Говорову по его прибытии на командный пункт, выглядела сложной.
В первые же часы наступления немецко-фашистское командование бросило в бой до ста танков. Вражеская пехота расширила прорыв, в который устремились танки и моторизованные подразделения и части. За шесть часов боя противник углубился в нашу оборону на 10 километров и подошел к Акулово. Создалась опасность его прорыва на автостраду Минск — Москва. По мере продвижения немецких танков с юга на север вдоль шоссе Наро-Фоминск — Кубинка все более нарастала угроза выхода немецко-фашистских войск в тыл левому флангу, а затем и всей Пятой армии.
Чрезвычайная напряженность обстановки в этот день подчеркивалась тем обстоятельством, что в отражении танковой атаки у деревни Акулово вынуждены были принимать участие даже работники штаба армии. Сюда же срочно был переброшен один стрелковый полк из Тридцать второй стрелковой дивизии полковника Полосухина и его артиллерийско-противотанковый резерв. Дальше рубежа Акулово вражеские танки не прошли в тот день. Потеряв в бою до батальона пехоты и два десятка танков, они повернули на Головеньки и далее в направлении Петровское, чтобы выйти на автомагистраль Минск — Москва обходным путем.
Во второй половине следующего дня гитлеровцы вновь атаковали части Пятой армии в районе Акулово. Но снова и с большими потерями были отбиты (достаточно сказать, что за два дня боя части Тридцать второй стрелковой дивизии сожгли и подбили 23 и захватили 11 танков, уничтожили до полка пехоты и сбили 5 вражеских самолетов). Командарм Л. А. Говоров, прибыв в район Акулово, теперь уже лично руководил действиями подчиненных войск.
Бои с 1 по 3 декабря 1941 года в этом районе носили исключительно ожесточенный характер. Враг хорошо понимал, что если не удастся и эта попытка прорваться к Москве, то сил для дальнейшего наступления уже не будет. Нерадостная перспектива встретить суровую русскую зиму у стен советской столицы подстегивала немецких солдат и офицеров. Отдельные населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. На атаку гитлеровцев советские войска отвечали встречной атакой, наносили быстрые и решительные удары по флангу и тылу. Бои продолжались днем и ночью.
Основной удар противник наносил в полосе Тридцать третьей армии генерала М. Г. Ефремова. Гитлеровцам удалось здесь прорваться к Апрелевке... Сражение продолжалось вплоть до 4 декабря. К исходу этого дня войска генерала Ефремова, наносившие контрудар, вышли на реку Пару и восстановили полностью прежнее положение.
Генерал Говоров и другие члены Военного совета Пятой армии, оценивая в кратком письменном отчете ход проведенной боевой операции, с удовлетворением констатировали возросшее мастерство командиров всех степеней и войск, выразившееся в том, что пехота в большинстве случаев научилась полностью использовать артиллерийский огонь, танки четко выполняли различные боевые задачи и совместно с пехотой и самостоятельно, ночные атаки для наших частей стали нормальным явлением. Обычно скупой на похвалы, действиям артиллерии Говоров на этот раз дал высшую в его устах оценку: «Артиллерия, особенно реактивная, работала превосходно». А в заключение в отчете сформулирован общий вывод, трезво оценивающий главные итоги в действиях обеих сторон:
«Противник умело использовал стыки, бросив в них и против неустойчивей Двести двадцать второй стрелковой дивизии свои главные силы. Ликвидация прорыва и уничтожение противника были достигнуты благодаря стойкости частей Тридцать второй, Пятидесятой, Восемьдесят второй стрелковых дивизий и умелым действиям маневренных групп».
Характеризуя военное искусство наших военачальников и в числе их Л. А. Говорова, нам остается добавить, что в боях 1-4 декабря четко было организовано взаимодействие на смежных флангах Пятой и Тридцать третьей армий, командующие и штабы которых твердо и предусмотрительно осуществляли руководство войсками. Их согласованными усилиями последняя попытка врага наступать на Москву была ликвидирована.
5-6 декабря 1941 года под Москвой началось контрнаступление советских войск, знаменовавшее собой полный провал планов немецко-фашистских захватчиков овладеть столицей нашей Родины. В этом контрнаступлении, а затем и в общем зимнем наступлении Советской Армии соединения, которыми руководил Л. А. Говоров, сумели решить поставленные перед ними боевые задачи. Второй орден Ленина, украсивший грудь командарма-5, был высоким признанием его боевых заслуг в защите Москвы. А в ноябре 1941 года постановлением Совнаркома СССР Леониду Александровичу было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта артиллерии.
Период руководства войсками Пятой армии был первым очень ответственным и серьезным испытанием его качеств военачальника. Артиллерист по военной специальности, он вступил в командование крупным общевойсковым объединением в грозные дни октябрьских боев на московском стратегическом направлении, в необычно сложной боевой обстановке. И, несмотря на это, сумел зарекомендовать себя с лучшей стороны, хотя на первых порах, конечно, сказывался недостаток соответствующего опыта. В боевой характеристике командарма-5, подписанной 28 января 1942 года командующим войсками Западного фронта генералом армии Г. К. Жуковым и членом Военного совета фронта Ц, Ф. Хохловым, говорилось:
«Генерал-лейтенант тов. Говоров командует войсками Пятой армии с 18 октября 1941 года. Можайскую и Звенигородскую оборонительные операции провел успешно. Хорошо ведет наступательные операции по разгрому Можайско-Гжатской группировки противника.
В оперативно-тактическом отношении подготовлен хорошо. Основным недостатком тов. Говорова является некоторая разбросанность по всему фронту и отсутствие навыка в собирании кулака для ударного действия... Тов. Говоров твердой воли, требовательный, энергичный, храбрый и организованный командующий войсками».
С весны 1942 года Советское Верховное Главнокомандование доверило Леониду Александровичу новое ответственное поручение: в апреле он был назначен командующим группы войск Ленинградского фронта, а в августе вступил в командование войсками всего фронта. С этого времени имя Л. А. Говорова навсегда вошло в славную историю обороны Ленинграда.
Летом 1942 года решающие для судеб нашей Родины сражения развернулись на юге страны. Фашистские полчища устремились к Волге и Кавказу. Новые невероятно тяжелые испытания выпали на долю нашего народа и его Вооруженных Сил.
Именно теперь, когда завязалась грандиозная битва на Дону и на Волге, в которой решалось будущее Советского государства, Леонид Александрович обратился в партийную организацию с заявлением. И именно потому, что оно было подано в суровый для Отечества час, это заявление звучало как клятва:
«...Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), вне которой не мыслю себя в решающие дни жестокой опасности для моей Родины».
Думается, этот факт из биографии Говорова весьма немаловажен для понимания его облика как человека и гражданина.
Рекомендации Говорову дали знавший его еще со времени работы преподавателем тактики в артиллерийской академии начальник артиллерии Ленинградского фронта Г. Ф. Одинцов, член Военного совета Пятой армии П. Ф. Иванов и заместитель начальника штаба Ленинградского фронта А. В. Гвоздков. Партийная организация, рассмотрев заявление, приняла его кандидатом в члены партии. Однако Центральный Комитет партии вынес решение о приеме Л. А. Говорова в порядке исключения в члены партии без прохождения кандидатского стажа.
Коммунист-генерал с головой окунулся в работу. Вступив в командование войсками Ленинградского фронта и опираясь на постоянную поддержку Военного совета, он принимал все меры, чтобы решить двуединую задачу — облегчить положение блокированного Ленинграда и одновременно сковать здесь врага, предотвратить его попытки нового штурма и одновременно не дать ему возможности перебрасывать свои силы на юг.
О Ленинграде и ленинградцах слышал в ту пору каждый. И каждый хотел сделать все возможное и невозможное, чтобы облегчить их участь. Говоров по своему положению знал о городе больше других. И все же он был потрясен тем, что увидел и узнал, когда прибыл туда.
Вот сидит он, возвратившись из очередной поездки в войска, в своем кабинете в Смольном — строгий, внешне сухой, неприветливый человек, с коротко подстриженными усами на усталом, несколько одутловатом лице. Внимательно слушает члена Военного совета Ленинградскою фронта А. А. Кузнецова, который возглавляет в городе комиссию по оборонительному строительству, о том, как идут работы по прокладке в осажденный Ленинград бензопровода по дну Ладожского озера. В разговоре Кузнецов вдруг вспоминает, как еще совсем недавно приходилось брать с фронта в город саперов, чтобы они взрывчаткой отрывали братские могилы на Пискаревском кладбище. В них хоронили тех, кто умер от истощения: население Ленинграда, хотя и не ходило в атаки, несло ежедневно огромные потери от голодной смерти.
Серые глаза Говорова пристально смотрят на собеседника. Командующий продолжает внимательно слушать. И только заходившие желваки на скулах да нервное потирание кистей рук выдают его волнение.
— Надо, Алексей Александрович, принять все меры, чтобы точно выполнить график строительства, — глухо говорит он.
Все, что связано с прокладкой бензопровода, постоянно занимает командующего и членов Военного совета Ленинградского фронта. Бензин — это хлеб для двигателей внутреннего сгорания. Он нужен и для того, чтобы продолжать жизнь в городе, и для предстоящего наступления, которое разорвет цепи блокады. Однако наступление когда еще будет, думает командующий, а пока он обязан сделать что-то немедленно, чтобы облегчить жизнь ленинградцев. Они победили невероятно тяжкую блокадную зиму, непрерывно боролись и выжили, чтобы продолжать борьбу до полной победы над врагом. Вот уже со времени его прибытия сюда населению прибавили паек. Как большое событие обсуждали офицеры и генералы его штаба первый рейс городского трамвая, который и состоял-то из одного вагончика. С таким же оживлением говорили об открывшейся бане с парикмахерской. Ленинградцы продолжают напряженно работать, неустанно куют оружие для фронта. Немногие свободные от работы часы и минуты посвящают огородам: даже на Марсовом поле и в Летнем саду под них отводили теперь участки. Да, конечно, с приходом весны жизнь в осажденном Ленинграде стала чуточку полегче. Непосредственная угроза захвата его врагом отпала. Но он остается блокированным, враг продолжает методически обстреливать его из орудий крупного калибра, сея смерть и разрушения...
Задумавшись, Говоров вновь вспомнил предложение организовать систематическую контрбатарейную борьбу с осадной артиллерией гитлеровцев. Оно сразу же привлекло к себе пристальное внимание командующего.
На языке специалистов это называется — перейти к упреждающей наступательной тактике контрбатарейной борьбы. Если же сказать более понятно, то это дуэль, самая настоящая артиллерийская дуэль. Наши артиллеристы навязывают ее артиллерии противника и тем самым отвлекают на себя вражеский огонь от города.
Говоров уже в деталях обсуждал план контрбатарейной борьбы со своим заместителем по артиллерии генералом Г. Ф. Одинцовым и утвердил его. По настоятельным просьбам командующего фронтом Главное артиллерийское управление РККА стало снабжать Ленинград снарядами крупных калибров. Теперь уже можно вести огонь на уничтожение вражеских осадных батарей, которые причиняли наибольший ущерб городу. Потребовал генерал Говоров и более активного участия авиаторов в борьбе с осадной артиллерией противника. Поставил он в связи с этим задачу и начальнику управления оборонительного строительства — изготовить специальные укрытия для защиты, чтобы повысить безопасность наших орудийных расчетов при вражеских артобстрелах. Инженеры быстро сконструировали оригинальные типы укрытий для тяжелых дальнобойных орудий и личного состава.
Командующий спрашивает у Кузнецова, что сделано ленинградскими трудящимися для реализации предложений инженеров. Кузнецов дает справку, из которой видно, сколько потребовалось для этого броневой стали, балок, рельсов, которые дал своим защитникам город-фронт. И не только необходимые материалы он дал им. Тысячи ленинградских девушек и женщин самоотверженно работали, помогая быстрее соорудить укрытия.
Удовлетворенно выслушав члена Военного совета, Говоров говорит, чтобы тот шел отдыхать.
— Не поймешь: очень поздно уже сейчас или еще очень рано? Видно, белые ночи виноваты, что мы в который раз не замечаем, как одни сутки сменяют другие, — мрачновато шутит командующий.
Кузнецов ушел. А Говоров снова сел за стол, придвинув к себе карту с оперативной обстановкой.
Командующий войсками фронта скрупулезно изучал противника и со временем знал расположение его частей по всему кольцу блокады вплоть до батальона. Постоянно занимался он вопросами организации инженерных сооружений. И опять-таки смотрел на них не только с точки зрения текущих задач, но с учетом перспективы. Начальник инженерного управления Ленинградского фронта генерал-лейтенант Б. В. Бычевский вспоминает, например, как однажды он докладывал Говорову принципиальную схему развития траншейной системы в дивизионных полосах обороны. Внимательно рассмотрев ее, Леонид Александрович недовольно поерзал локтями и помял свои будто озябшие пальцы.
— Не все у вас продумано. Больше заботитесь о жесткой обороне... Траншейную сеть надо постепенно развивать не только в глубинах, но и вперед, в сторону противника.
А когда генерал Бычевский прямо спросил у командующего о перспективах перехода в наступление, тот глянул на него искоса и проворчал:
— Рано вам об этом знать. У вас пока и для обороны дел хватает... Но то, что я сказал, учтите...
Командующий умел мгновенно оценивать обстановку и брал под свой контроль широчайший круг вопросов, связанных с боевой деятельностью всех родов войск, с воспитанием личного состава, с работой тыла и снабжения. В его подходе к людям всегда чувствовался строгий педагог. Он умел, не перебивая, слушать любого, но не терпел многословия. Указания давал очень емкие, требующие от исполнителей умения самостоятельно «раскинуть мозгами».
Высокую личную организованность Говорова, вспоминает Б. В. Бычевский, быстро почувствовал весь штаб. Если подчиненные просят командующего о приеме для доклада, он сразу же назначит время, вызовет точно, минута в минуту.
Неразговорчивость и сухость Леонида Александровича вначале воспринимались как подчеркнутые, а не природные особенности характера, но затем к его угрюмому виду привыкли. А. А. Жданов, А. А. Кузнецов, Т. Ф. Штыков и другие партийные руководители с искренним уважением относились к этому строгому, но не обособленному от коллектива человеку.
По приказу Говорова войска фронта на многих участках обороны стали вести активные действия, именовавшиеся в оперативных сводках боями местного значения, но имевшие не только ближний, а и дальний прицел: с одной стороны, они сковывали и изматывали врага, с другой — поднимали дух и уверенность наших войск, закладывали предпосылки для будущих наступательных сражений. В результате ряда мероприятий, осуществленных командованием и штабом фронта летом и осенью 1942 года, семь дивизий были выведены из первого эшелона обороны. Но делалось это не за счет ослабления обороны. Выводя части и соединения с переднего края, командующий фронтом позаботился о восстановлении боеспособности отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов, которые в начале войны обороняли укрепленные районы, а затем были рассредоточены по стрелковым дивизиям. Вместе с тем по его распоряжению восстанавливались и сами укрепленные районы. Весь городской оборонительный обвод в инженерном отношении рассматривался как гигантский укрепленный район. На юге и юго-западе роль прочных фортов выполняли ораниенбаумский обвод, Кронштадт и Пулковские высоты, на севере — железобетонный пояс Карельского укрепленного района, на востоке — невская укрепленная позиция. Сам же Ленинград был сердцем этой крепости, главным бастионом — политическим и стратегическим, городом-арсеналом во всех отношениях.
Говоров не отменял, но, наоборот, поддерживал все ценное, что делалось в целях наращивания устойчивости и живучести обороны города, хотя непосредственная угроза захвата его противником миновала. Он одобрил принцип организации обороны внутри самого города по секторам. Каждый из них имел свой постоянный военный гарнизон из армейских, флотских, пограничных частей и рабочих боевых групп, которые формировались на предприятиях, территориально входивших в данный сектор, и объединялись в батальоны. Армейская батальонная структура вводилась и в подразделениях местной противовоздушной обороны.
В войсках первой линии оборона совершенствовалась с учетом накопленного опыта, немалую роль при этом играл личный опыт самого Леонида Александровича, полученный им в битве за Москву. Он по-прежнему очень требовательно относился к созданию специальных противотанковых районов, к организации маневренных групп и отрядов заграждений и т. д. и т. и.
Войска Ленинградского фронта самым тщательным образом совершенствовали оборону, повышали ее живучесть. Однако это отнюдь не было признаком продолжения длительного сидения на одном месте. Наоборот, как мы уже видели, именно благодаря всему этому командующий, не ожидая, пока Ставка пришлет ему войска для усиления (он очень хорошо понимал, что в условиях, когда в разгаре была Сталинградская битва, Ставка накапливала резервы для разгрома врага в решающем пункте), вывел ряд соединений с переднего края. Вместе с бывшей до этого в резерве фронта одной дивизией они и составили ударную группировку, которая стала готовиться к предстоящим наступательным боям.
Обо всем, что связано с подготовкой к наступлению, о прорыве блокады Ленинграда в январе 1943 года, об окончательном разгроме врага у стен города-героя в январе 1944 года, как и о последующих крупных наступательных операциях Ленинградского фронта, которыми он руководил, написано уже достаточно подробно и в специальных военно-исторических трудах и в мемуарах, в частности в воспоминаниях Б. В. Бычевского «Город-фронт», на которые уже была сделана выше ссылка. Нам бы хотелось поэтому более подробно остановиться на характеристике некоторых черт, присущих стилю работы Леонида Александровича Говорова как командующего фронтом, и привести примеры, малоизвестные широкому кругу читателей.
Оговорим, что такую возможность автор получил благодаря помощи, которую любезно оказали ему ныне покойный генерал армии М. М. Попов — бывший начальник штаба Ленинградского фронта и маршал артиллерии Г. Ф. Одинцов — бывший командующий артиллерией того же фронта. Оба они работая вместе с Леонидом Александровичем в непосредственном контакте, общаясь с ним непрерывно на протяжении многих дней войны в самых различных ситуациях, были свидетелями таких фактов, которых нет ни в одном из архивных документов и которые, бесспорно, весьма ценны для того, чтобы глубже познать образ советского полководца.
Не только схожесть биографий, но и многое из того, что характеризует стиль работы Говорова, уже было или будет сказано и в рассказах о других выдающихся военачальниках. Такая схожесть закономерна, ибо общие черты неизбежно должны быть им присущи, поскольку все они представляют советскую школу военного искусства. Но при всем этом каждый из них имеет свой индивидуальный почерк.
«Главное, что бросалось в глаза человеку, впервые сталкивавшемуся с Говоровым, — исключительно скрупулезная, буквально филигранная работа при подготовке операции» — так передал мне свое самое сильное впечатление о командующем фронтом Маркиан Михайлович Попов. Независимо от него Георгий Федорович Одинцов говорит по этому поводу: «Чрезвычайно трудолюбивый, пунктуальный до педантизма, лично разрабатывал все необходимые выкладки при подготовке к обсуждению любой, даже частной операции».
Значит ли это, что командующий фронтом стремился подменить собою коллективную работу штаба фронта, командиров и их штабов, различных специальных управлений и служб? Нет, Говоров никого не подменял. Наоборот, столь же тщательной подготовки к выполнению любой боевой задачи он неукоснительно требовал от всех своих помощников и подчиненных.
Она, как правило, начиналась с самого детального изучения противника, от его переднего края и включительно до оперативных резервов. Разведка получала задачу — до малейших деталей вскрыть систему обороны, начертание оборонительных сооружений врага и расположение огневых точек. Командующий фронтом не жалел ни сил, ни средств для непрерывных разведпоисков, систематической аэрофотосъемки, радиоперехвата и т. д. Сам он регулярно выезжал в войска для личного изучения обороны противника, для встреч и бесед с командирами, прежде всего с разведчиками соединений и частей. От командиров дивизий Говоров добивался того, чтобы они могли дать прогноз относительно поведения резервов противника в его тактической глубине, а от командиров корпусов и командармов — конкретного расчета и предвидения возможного маневра оперативными резервами.
Командующий фронтом и командиры всех степеней тщательно изучали местность, определяя возможности использования родов войск, условий наблюдения для обеих сторон. Одновременно велись подсчеты и изучение плотностей артиллерии и минометов, необходимых для прорыва обороны, в соответствии с этим намечалась ширина участка прорыва, создавалась группировка войск, определялись задачи на всю глубину операции.
Перед тем как заслушивать решения командармов, Говоров брал на себя одну из армий, а начальнику штаба и оперативного управления поручал принять решение за остальных командармов. Затем эти решения всесторонне обсуждались и одновременно изучались другие возможные в них варианты.
В воспоминаниях Б. Бычевского о Говорове подчеркивается, что уже вскоре после его вступления в должность командующего войсками Ленинградского фронта «...каждому из работников штаба фронта казалось, что новый командующий придает особое значение именно его области работы». Это весьма существенная деталь, свидетельствующая о большом организаторском таланте полководца: он умело и целеустремленно направлял усилия всех специалистов штаба на достижение единой цели, и каждый из них постоянно чувствовал на себе его внимание и контроль.
Подобный метод работы, когда командующий фронтом сам вникал во все детали и расчеты предстоящей операции, безусловно, требовал огромной затраты энергии и был бы невозможен без широкой его эрудиции и разносторонней военной подготовки. Но зато он имел бесспорное преимущество — при обсуждении любого замысла Леонид Александрович имел свое, собственное мнение, основанное на глубоком изучении данного вопроса.
Но коль скоро это было гак, то не сводились ли последующие обсуждения и совещания к простой формальности, когда уже сложившаяся точка зрения старшего начальника высказывается вслух лишь для того, чтобы быть безоговорочно принятой, а мнения остальных в лучшем случае снисходительно выслушиваются? Такое ведь встречается в жизни нередко. На этот вопрос ближайшие соратники и помощники Леонида Александровича отвечают отрицательно.
«Прежде чем вызвать к себе работников штаба, — говорил генерал Г. Ф. Одинцов, — командующий уже имел свои соображения по выносимому на обсуждение вопросу. Однако, выслушав других, он менял собственную точку зрения, если высказывались более удачные предложения. И делал это без всякого гонора». «Свое предварительное решение, — вспоминал генерал М. М. Попов, — Леонид Александрович Говоров выносил на обсуждение узкого круга командования. К этому обычно привлекались: член Военного совета, начальник штаба, начальник оперативного управления, командующие артиллерией и воздушной армией. Изложив свое решение, Говоров очень внимательно выслушивал предложения и замечания присутствующих. Одни из них принимал, другие же отклонял, но каждый раз при этом подробно мотивировал причины своею несогласия». Заслушивая решения командармов, Говоров также далеко не всегда утверждал их без замечаний и поправок. Но и в этом случае «его замечания или несогласия носили совершенно обоснованный характер».
Мы раскрыли, таким образом, еще одну важную черту полководческого стиля Говорова. Надо ли говорить, что умение выслушивать все предложения подчиненных и сочетать это с разъяснением, в чем именно заключается преимущество одного из них или недостаток другого, — такой метод работы, помимо всею прочею, был еще и хорошей школой для всех, кто общался с Леонидом Александровичем и работал под его руководством.
При подготовке войск к выполнению наступательных операций генерал Говоров требовал от командиров соединений, чтобы они, тщательно изучив местность на переднем крае и в ближайшей глубине обороны противника, подобрали в своем тылу хотя бы приближенно идентичную местность и на ней тренировали войска. Условия атаки на разных участках совершенно не одинаковы: одним предстоит штурмовать высоты, другим в начале атаки придется преодолевать вброд речку, третьим — сближаться с врагом, укрывшимся на опушке леса, или же штурмовать дот на открытой местности. Все это должно быть учтено командиром при подготовке своих войск. И Говоров не только требовал обеспечить необходимую тренировку в подразделениях и частях, но и сам очень часто бывал на подобных тренировках.
Подготовка командиров соединений и штабов, как правило, проводилась на макетах местности, создаваемых на грунте в соответствующем масштабе, с точным воспроизведением топографии, а также оборонительных сооружений и исходного положения своих войск. Командующий фронтом лично проверял степень готовности к выполнению боевой задачи командармов, штабов армий, корпусных, дивизионных, а в иных случаях полковых и даже батальонных командиров. Особенно строго следил он за тем, чтобы общевойсковые начальники досконально знали возможности всех взаимодействующих с ними сил и средств.
Усилия, которые затрачивались всякий раз на подготовку к наступлению, с лихвой оправдывались в ходе операций. На войне, как известно, не часто случается, чтобы планирование и ход операции совпадали. В операциях, которыми руководил Говоров, такие совпадения не были исключением. Первая и сложнейшая из них — прорыв блокады Ленинграда. Казалось принципиально невозможным преодолеть по льду реку шириной в 600-700 метров, а затем взобраться на ее обрывистый, обледеневший берег, в котором противник заблаговременно соорудил систему мощных долговременных огневых точек.
Ширина форсирования Невы — целых 13 километров, от Невской Дубровки до истоков. Навстречу войскам, которыми командует генерал Л. А. Говоров, вражескую оборону прорывают соединения и части Волховского фронта. Встреча их намечена в районе Синявино. 29 ноября 1942 года Леонид Александрович впервые сформулировал эту боевую задачу по прорыву блокады Ленинграда перед руководящим составом фронта, подчеркнув, что на подготовку операции дан месячный срок.
Надо ли говорить, что все это время было до предела насыщено разнообразными подготовительными мероприятиями, штабными играми, показными учениями и т. д.
Весьма сложные задачи командующий поставил перед отделами и управлениями штаба фронта. Инженерам, например, пришлось решать немало сложнейших проблем в связи с предстоящим форсированием Невы. Вместе с первым эшелоном нашей пехоты в наступление пойдут легкие танки. Не позднее вторых суток операции планируется ввод в сражение второго эшелона для наращивания удара. В боевых порядках его будут уже средние и тяжелые танки. Но как обеспечить форсирование реки танками но льду, если заведомо известно, что толщина его недостаточна, чтобы выдержать вес даже среднего танка? Что нужно предусмотреть на случай, если противник перед началом нашей атаки или в ходе ее взорвет лед, создав препятствие для движения не только танков, но и пехоты? А как обеспечить проходы в минных полях и заграждениях на вражеском берегу?
В существе каждого из этих и многих других вопросов командующий фронтом тщательно и скрупулезно разбирался, заставлял специалистов высказать все доводы «за» и «против» того или иного варианта, сомневался вместе с ними и искал какое-то новое решение... И только основательно убедившись в приемлемости того или иного предложения, утверждал его окончательно. В этом случае принятое решение последовательно и целеустремленно проводилось в жизнь.
Вот, к примеру, начальник Инженерного управления при очередном докладе командующему предлагает научить самих бойцов в стрелковых подразделениях приемам преодоления минных полей. Тогда пехоте не придется во время атаки вынужденно лежать под вражеским огнем на льду Невы в ожидании, пока саперы расчистят путь. Рассчитывать на саперов в этом случае невозможно: слишком мало осталось их в строю, а с другой стороны — слишком велика плотность минных полей у противника.
Говоров молча слушает генерала. А затем спрашивает о самой сути этой идеи:
— Осаперить пехоту хотите?
И тут же выдвигает как бы в качестве контрдовода:
— А вот штаб инженерных войск Красной Армии делает нечто противоположное: формирует специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.
Однако генерал Бычевский не склонен видеть в этом нечто противоречащее одно другому. Наоборот, мощные инженерно-саперные части по идее должна обеспечить быстрое преодоление различных инженерных заграждений своей пехоте во время атаки. Однако у Ленинградского фронта к началу операции не будет таких частей. Выход, следовательно, в том, чтобы обучить приемам преодоления минных полей самих пехотинцев.
Аргументы начальника Инженерного управления фронта убедительны. Тем не менее командующий продолжает расспрашивать о том, что сделано в плане подготовки к реализации данного предложения, о созданном в одном из инженерных батальонов имитационном минном поле — точной копии разведанного у противника — для специальных тренировок войск. Затем просит показать ему схему полосы заграждений, сооруженной гитлеровцами на противоположном берегу Невы.
День за днем наши наблюдатели и разведчики собирали и накапливали сведения о том, что делается на вражеской стороне. И вот теперь перед глазами командующего войсками фронта лежит схема, на которой условными значками нанесены заграждения из колючей проволоки — спирали, а в них натяжные «сюрпризы» — мины. Затем идет шестиметровая полоса натяжных противотанковых мин. Потом — рогатки из жердей с намотанной на них колючей проволокой и противотанковые минные поля.
Командующий рассматривает схему, и перед его мысленным взором возникает картина будущей атаки... Целых семь минут потребуется, чтобы под огнем врага перебежать бойцу по льду Невы до противоположного берега, затем ему нужно будет взобраться по шестиметровой крутизне берега реки наверх. А потом он встретит все это. И огонь, огонь врага, пристрелявшего каждую точку.
— Ладно, готовьте показное учение, — в раздумье подводит итог всему Говоров. — Приеду посмотрю сам — тогда решим, как действовать дальше. Дело серьезное.
Через неделю весь высший и старший командный состав Шестьдесят седьмой армии генерала М. П. Духанова, которой предстоит форсировать Неву, и Военный совет фронта присутствуют на показном учении. Оно проходит успешно. Бойцы одной из рот, обученные преодолевать минные поля с ходу, действовали сноровисто и стремительно. Они бросали для подрыва мин боевые гранаты, растаскивали натяжные мины кошками и крючьями на веревках. По заключению контролеров из всей роты «подорвалось» только четыре бойца. Присутствующие наглядно убедились в действенности специальных тренировок.
Теперь командующий войсками фронта утверждает предложения начальника Инженерного управления. А генерал Н. П. Симоняк — командир стрелковой дивизии, которая пойдет в головном эшелоне атакующих, первым выражает желание начать тренировки своих бойцов. От него не пожелали отстать и другие.
Между тем генерал Говоров уже решает вопросы с артиллеристами. Для уничтожения долговременных огневых точек он приказал выставить на прямую наводку более 200 орудий калибром от 45-мм до 203-мм включительно. Каждый огневой расчет получил задачу на уничтожение двух огневых точек — основной и запасной.
За сутки до начала наступления Говоров сказал командующему артиллерией фронта генералу Одинцову:
— Если вы обеспечите, что первый эшелон зацепится за тот берег, считайте, что девяносто процентов задач артиллерия выполнила.
Сделать это было невероятно трудно: ведь достаточно даже двух-трех уцелевших огневых точек врага, чтобы наша пехота легла костьми на льду реки. Собственно, на некоторых участках наступления так и получилось, хотя в общем артиллерия справилась с поставленной задачей. Командующий фронтом быстро принял решение на ввод в бой дивизии, которой не удалось форсировать Неву, на соседнем участке, где оборона врага была взломана. 12 января прорыв через реку был осуществлен, а 18 января войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились. 15 января 1943 года Л. А. Говоров получил свое первое звание общевойскового командира — генерал-полковник, а еще спустя неполных две недели — полководческий орден Суворова 1-й степени.
Решая множество важных и неотложных текущих дел, Леонид Александрович никогда не терял из виду перспективы. На столе в его кабинете в Смольном всегда были разложены карты, охватывавшие территорию далеко на запад от Ленинграда. По ним он изучал операционные направления, где предстояло развернуть наступательные действия войскам Ленинградского фронта. Город еще оставался в блокаде, а мысль полководца, опережая события, уже устремлялась в будущее. Толстую ученическую тетрадь в черном клеенчатом переплете всегда видели на том же столе все, кто заходил в кабинет командующего. Туда он записывал то, что связано было с текущими делами, ей же доверял и свои мысли по поводу дальних оперативных планов, о которых до поры до времени никто не должен был знать. Тетрадь хранила немало его раздумий, набросков, планов будущих операций. Они рождались исподволь, по мере все более глубокого изучения обстановки, накопления конкретных данных о противнике и своих войсках, о местности, системе оборонительных сооружений и т. д. и т. и. Вероятно, потому оригинальны и глубоки были его замыслы, а каждая деталь так тщательно обдумана и взвешена. В наступательной операции войск Ленинградского фронта в январе 1944 года Л. А. Говоров, к тому времени уже генерал армии, казалось бы, нарушил основной принцип прорыва укрепленной обороны. Он принял решение осуществить его не на слабейшем, а на наиболее сильном участке. И объяснил это свое решение следующими обстоятельствами: прорвать оборону на слабейшем участке будет легче, но затем войска увязнут в болотистой местности и прорыв развить не удастся, противник использует предоставленное ему время для организации обороны на новом рубеже; прорыв сильной, заблаговременно подготовленной врагом обороны на красносельском рубеже несравненно более сложен, но зато овладение Красным Селом открывает путь на Гатчину, позволяет развить удар по тылам двух вражеских армий.
Так была спланирована и подготовлена эта операция, так она и проходила. В военной истории найдется очень немного, вероятно, примеров, когда войска, находившиеся длительное время в осаде, сумели бы нанести столь решительное поражение осаждавшему противнику. При этом, конечно, следует иметь в виду, что они взаимодействовали с двумя фронтами, действовавшими извне блокады. Вторым орденом Суворова 1-й степени были отмечены полководческие заслуги Л. А. Говорова в этой операции.
Возьмем теперь июньскую 1944 года наступательную операцию войск Ленинградского фронта на Карельском перешейке. Система обороны противника имела здесь в глубину более 100 километров и была насыщена всеми видами фортификационных сооружений. Л. А. Говоров хорошо был знаком с характером укреплений на линии Маннергейма еще по советско-финляндской войне. Но теперь противник сооружал еще и вторую мощную полосу обороны с целым рядом сильнейших узлов сопротивления на ней. Противник рассчитывал отсидеться за стенами дотов и казематов.
Учитывая предстоящий характер действий наступающих соединений по прорыву сильно укрепленной обороны, генерал армии Говоров внес существенное изменение в оперативное построение войск фронта: вместо второго эшелона был создан сильный фронтовой резерв из десяти стрелковых дивизий, нескольких танковых и самоходно-артиллерийских частей.
Как вспоминает Главный маршал авиации А. А. Новиков, когда 6 июня 1944 года он прибыл на командный пункт командующего войсками Ленинградского фронта, чтобы руководить действиями нашей авиации в предстоящей операции, и Говоров стал знакомить его с планом действий войск, Новиков сразу же обратил внимание на эту особенность в оперативном построении фронта.
— Заметили? — Говоров довольно улыбнулся. — В этом вся суть, Александр Александрович. Смотрите, — и карандаш в его руке побежал по карте. — Какая здесь местность, вы знаете по собственному опыту. Вы ведь участник советско-финляндской войны. На такой местности проводить сложные маневры и глубокие удары крупными массами механизированных соединений невозможно. Прорывать оборону можно только в лоб, а танкам и вовсе негде развернуться. Оперативного простора в обычном понимании этого слова для наступающих войск здесь никакого. Действовать в основном придется вдоль дорог, а они перекрыты мощными узлами сопротивления. Поэтому мы и отказались от обычного двухэшелонного построения.
Имелась и еще одна особенность в замысле на предстоящую операцию: Двадцать третья армия генерала А. И. Черепанова не получила самостоятельного участка прорыва. Ее дивизии на левом фланге были сменены частями Двадцать первой армии генерала Д. Н. Гусева. Сделано это было для того, чтобы вывести соединения Двадцать третьей армии в прорыв через брешь, пробитую левым соседом. Такой порядок наступления позволял сократить потери при взламывании вражеской обороны в северо-восточной части перешейка.
План операции в целом обеспечивал необходимую пробивную силу первого удара, позволял непрерывно и планомерно усиливать нажим на противника, сохранять превосходство в людях и средствах при прорывах последующих оборонительных рубежей. План был оригинален, и Ставка утвердила его.
Наше наступление началось утром 10 июня 1944 года. Ему предшествовало за сутки до этого предварительное разрушение долговременных укреплений огнем артиллерии и массированными ударами авиации. После полудня стало известно, что противник отходит на вторую полосу обороны. Удар застал финское командование врасплох, и оно не успело подбросить к участку прорыва свои оперативные резервы. В первый день наступления оборона врага была прорвана на 20-километровом фронте. Наибольших успехов добился стрелковый корпус генерала Н. П. Симоняка.
В ходе операции Л. А. Говоров находился, как и всегда, на наблюдательном пункте, который располагался вблизи от наступающих частей на направлении главного удара. Отсюда он внимательно следил за действиями войск, прежде всего за своевременным вводом в сражение вторых эшелонов и резервов, и направлял действия артиллерии и авиации. В критические моменты сражения он действовал с присущей ему решимостью и мужеством, без колебаний брал на себя всю полноту ответственности.
Маркиан Михайлович Попов рассказал о характерном в этом смысле эпизоде, происшедшем 14 июня 1944 года в период штурма войсками Ленинградского фронта второй полосы обороны финнов на Карельском перешейке. Кстати, военные историки не сообщают о нем, поскольку события того дня определялись распоряжениями, отдававшимися по телефону или при личном общении с подчиненными, а поэтому о них ничего не сказано в архивных документах.
Вторая полоса обороны финнов находилась на удалении 25-40 километров от первой и представляла собой, как уже было сказано, новую линию Маннергейма. Учитывая, что эта мощная линия обороны состоит из железобетонных и броневых сооружений, Ставка Верховного Главнокомандования хотя и предусматривала овладение ею с ходу, но одновременно указала командующему фронтом на необходимость готовить силовой прорыв, если с ходу преодолеть эту полосу не удастся.
Первый штурм, начавшийся утром 14 июня, был для нас неудачен. Дружно поднявшиеся в атаку войска вскоре вынуждены были залечь перед проволочными заграждениями противника, обстреливаемые сильным пулеметным и минометным огнем. Командующий фронтом имел все основания отказаться от повторной атаки и приступить к подготовке прорыва. Более того, он даже должен был так поступить, ведь повторная атака в случае неудачи означала бы нарушение указаний Ставки. Однако, внимательно следя за ходом событий и тонко чувствуя пульс боя, Говоров пришел к заключению, что огонь у противника организован довольно слабо, а наши наступающие войска, вернее всего, остановила некоторая «бетонобоязнь». Хорошо знал Леонид Александрович и о том, что специальных войск для обороны второй полосы противник не имел и намеревался оборонять ее теми силами, которые отойдут с первой. Но оттуда отошли только неорганизованные и очень потрепанные части. Следовательно, отказавшись от повторения атаки и делая перерыв на несколько дней для организации прорыва, мы позволили бы противнику подвести сюда войска из тыла, значительно усилить свою оборону, что в большой степени затруднило бы наши дальнейшие действия и привело бы к излишним жертвам.
Командующий решил после нескольких часов перерыва повторить атаку с привлечением всей артиллерии и бомбардировочной авиации. Соответствующие распоряжения и разъяснения были немедленно даны им командарму и командирам корпусов. Партийно-политический аппарат частей использовал паузу для разъяснения воинам смысла полученной задачи и сложившейся обстановки.
Поскольку Верховного Главнокомандующего в Ставке еще не было, командующему фронтом пришлось взять принятое решение на свою личную ответственность, и он без колебаний сделал это (позже его решение было утверждено). Повторная атака увенчалась полным успехом. Вторая полоса обороны, на которую Маннергейм возлагал столь большие надежды, была прорвана сначала на узком участке, а затем оказалась полностью взломанной. Наши войска быстро двинулись вперед. Через четыре дня после этого Леониду Александровичу Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Маршала Советского Союза.
Руководимые маршалом Говоровым войска Ленинградского фронта осенью 1944 года осуществили весьма успешно операции по освобождению Эстонии и островов Моонзундского архипелага. Оставаясь до конца Отечественной войны командующим войсками этого фронта, Леонид Александрович с 1 октября одновременно координировал действия Второго и Третьего Прибалтийских фронтов, будучи представителем Ставки Верховного Главнокомандования. В январе 1945 года за боевые заслуги перед Родиной, проявленные в годы Великой Отечественной войны, Л. А. Говоров стал кавалером Золотой Звезды Героя Советского Союза, а в мае этого же года он удостоился награждения орденом «Победа».
Отгремела война. Советский народ-победитель возвратился к мирному созидательному труду, преображая облик родной земли. Но по-прежнему неусыпно стоят на боевом посту его вооруженные защитники. Вместе с ними в боевом строю до конца своей жизни оставался Маршал Советского Союза Леонид Александрович Говоров. Коммунистическая партия и Советское правительство в послевоенный период поручали ему ряд ответственных участков работы в Вооруженных Силах СССР. Он был главным инспектором Сухопутных войск, с июля 1948 по июль 1952 года и с мая 1954 года до дня своей кончины, 19 марта 1955 года возглавлял Войска противовоздушной обороны страны, являясь одновременно заместителем министра обороны.
Войска ПВО страны организационно оформились как самостоятельный вид Вооруженных Сил СССР в послевоенный период. Именно в 1948 году впервые в советских воинских уставах появилось положение о том, что Войска противовоздушной обороны страны наряду с Сухопутными войсками, Военно-Воздушными Силами и Военно-Морским Флотом являются видом Вооруженных Сил.
Это положение полностью вытекало из опыта Великой Отечественной войны, а также из условий послевоенного развития. Дело в том, что на Западе все отчетливее проявлялось стремление военных руководителей армий капиталистических государств превратить свои военно-воздушные силы в главное средство решения задач будущей войны, которую усиленно стали готовить агрессивные империалистические круги. Авиация и беспилотные аэродинамические средства, оснащенные ядерным оружием, по их мнению, должны были внезапными ударами уничтожить и разрушить политические и экономические центры, аэродромы, пути сообщения и другие важные объекты с тем, чтобы парализовать всю страну, внести хаос и панику и в конечном счете решить исход войны в свою пользу.
Вполне естественно, что в этих условиях роль и значение противовоздушной обороны страны неизмеримо повышались. Эти вопросы становятся в центре внимания Коммунистической партии и Советского правительства. Войска ПВО страны были выведены из подчинения командующего артиллерией Советской Армии и превращены в самостоятельный вид Вооруженных Сил. Высокая честь командовать этими войсками была доверена Маршалу Советского Союза Л. А. Говорову.
Леонид Александрович, как и всегда, с головой ушел в порученную работу. Ему предстояло решить множество вопросов, связанных с совершенствованием вооружения войск ПВО. В тот период началось перевооружение истребительной авиации ПВО страны с поршневых на реактивные самолеты. Более совершенное оружие и боевая техника поступали и в наземные соединения и части войск ПВО. Совершенствовались орудия зенитной артиллерии, разрабатывалось дистанционное управление орудиями всех калибров, создавались зенитные артиллерийские комплексы, интенсивно велись работы по созданию зенитных управляемых ракет. На базе новейших достижений науки и техники разрабатывалось совершенно новое вооружение.
В мае 1954 года после новой реорганизации войск и всей системы противовоздушной обороны, имевшей целью централизованное управление ею, Маршал Советского Союза Л. А. Говоров стал первым главнокомандующим Войск противовоздушной обороны страны.
Наш народ недаром называет воинов ПВО «воздушными пограничниками». Под их падежную охрану вверены 60 тысяч километров воздушных границ, за которыми протянулись необозримые поля и леса нашей Родины, города и села, где живут и трудятся миллионы советских людей. Леонид Александрович неустанно учил подчиненных ему солдат, сержантов, офицеров и генералов всегда быть начеку, чтобы любой вражеский самолет и каждая вражеская ракета были немедленно уничтожены, если они появятся в советском воздушном пространстве. Высший долг советского воина он видел в самоотверженном служении Отчизне на порученном посту. И сам он всегда с честью нес свою боевую вахту, до последнего удара сердца был солдатом, коммунистом, верным сыном великого советского народа.
«Когда было получено официальное сообщение о начале войны, в моем кабинете находились член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров, начальник политуправления Н. А. Торик. Не помню, кому пришла мысль спросить о возрасте присутствующих. Выяснилось, что среди нас нет никого старше 35 лет и ни один из нас не имеет опыта управления флотом в военное время на таком обширном и трудном морском театре».
Молодым флотом командовали молодые руководители. В июле 1940 года Арсения Григорьевича Головко вызвали с Амура, где он командовал флотилией, в Москву.
— Едем в Кремль, — сказал тогдашний нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов.
Их ждали. Головко впервые так близко увидел Сталина и членов Политбюро. Под пытливыми, изучающими взглядами смутился, стал выглядеть еще моложе. Внимательнее всех всматривался в этого невысокого, коренастого моряка с юношеским румянцем на загорелом лице Климент Ефремович Ворошилов. Он же и заговорил первым, стал расспрашивать об Амуре: как дела на флотилии, в порядке ли корабли, как живут и учатся командиры и краснофлотцы. Когда Головко ответил, в разговор вступил Сталин:
— Послушаем товарища Кузнецова.
Нарком флота рассказал о Головко. Хотя ему всего 34 года, моряк он опытный. На флоте прослужил 13 лет. Служил матросом, младшим командиром, штурманом, минером, помощником командира миноносца, командиром дивизиона торпедных катеров, начальником штаба бригады, командиром дивизиона миноносцев, начальником штаба флота, командовал флотилией. Побывал за это время на Балтике и Черном море, Каспии и Тихом океане, на Севере и на Амуре. За плечами училище и академия. Имеет и кое-какой боевой опыт: добровольцем сражался в Испании, был там советником командира республиканской военно-морской базы. Думающий, инициативный и волевой командир.
Только после этого речь пошла о Севере.
— Предложено назначить вас командующим Северным флотом, — сказал Сталин. — Театр важный, очень сложный, открытый, по-настоящему океанский театр, не в пример Балтике или Черному морю. И не надо забывать, что во время различных войн в западных и южных европейских водах связь между западными государствами и Россией была более обеспеченной по северному направлению, нежели через балтийские порты...
Сталин подошел поближе, спросил, глядя прямо в глаза:
— Так что же, значит, товарищ Головко берется за это дело?
— Буду стараться, — отозвался Головко. — Но не знаю, как у меня выйдет...
— Должно выйти. Вы отвечаете перед страной, перед партией.
И вот он снова в Полярном, с которым расстался два года назад. На стене кабинета большая карта Северного Ледовитого океана и его побережья. Когда выдается свободная минута, командующий подходит к ней, вглядываясь в каждую извилину береговой черты, или сидит за столом, поджав под себя ногу, — детская привычка осталась на всю жизнь, — и изучает лоции северных морей. Однако таких минут выдавалось не так уж много, в кабинете командующего Северным флотом видели редко. Его флаг взвивался на мачте то одного, то другого корабля. В любую погоду корабль выходил в море. На крыле мостика часами стоял коренастый человек в широком матросском бушлате, и только фуражка с золотым шитьем на козырьке выдавала адмирала. Много позже, уже после войны, когда Арсений Головко поведет корабли в дальние плавания с дружескими визитами в разные страны, он будет вот так же стоять на крыле мостика в простом матросском бушлате — иной одежды в походе он не признавал.
Баренцево море. Оно почти не бывает тихим. Даже в безветрие перекатываются по нему свинцовые волны. Тяжелые, медлительные на просторе, они, приближаясь к берегу, как бы убыстряют свой бег, становятся выше, круче и с яростью набрасываются на черные скалы. Холмами вздымается ослепительно белая пена, словно брызги мгновенно замерзают на лету и превращаются в снег, тот самый, что даже в разгар лета заполняет лощины обомшелых коричневых сопок.
Бушует море в полярный день, продолжающийся несколько месяцев, когда солнце ни на минуту не прячется за горизонт, и еще неистовее в столь же долгую беспросветную полярную ночь. В любое время года здесь туманы и ветры. Чуть прояснится небо, моряки улыбнутся слабо греющему, никогда высоко не поднимающемуся солнцу, и вдруг налетит снежный буран. Все скроется в белой мути, настолько густой, что матросы на палубе натыкаются друг на друга. И так же внезапно снова проглянет солнце, как будто и не было слепящей метели. Поморы эти неожиданные бураны метко прозвали зарядами: накопит небо меру ледяной дроби, пальнет ею по табуну гривастых волн и опять притаится, как охотник, заряжающий свой дробовик.
Даже многоопытные синоптики не могут предсказать, какую проделку выкинет Баренцево море через пару часов. Штиль сменяется ураганом, ясное небо — дождем, снегом, туманом. Шеф-повар этой адской кухни — Гольфстрим — теплое течение из Атлантики. Его могучий поток находится в вечной борьбе с вечной стужей Ледовитого океана. Беспокойный атлантический гость доставляет уйму хлопот морякам. Но они не в обиде. Ведь это Гольфстрим с его теплом растапливает полярные льды и делает Баренцево море и его заливы судоходными круглый год.
Адмирал стряхивает снег с густых бровей, вытирает платком мокрое лицо. Оборачивается к матросу-сигнальщику. Тот в меховой ушанке, тесемки завязаны под подбородком — североморцы и летом в поход одеваются потеплее. На шапке и шинели матроса искрится снег.
— Как самочувствие?
— Порядок, товарищ адмирал. Такая погода на пользу — освежает.
Да, народ здесь привыкший ко всему. Тысячи парней на боевых кораблях. Приехали сюда со всех концов страны. Иной до этого и не видел моря, а о суровом Севере знал только из школьного учебника географии. А послужит год-два, и не отличишь его от потомственного помора.
В борьбе с трудностями люди закаляются и мужают быстро.
Ведь и сам Арсений Головко ни в детстве, ни в юности о море и не думал. Родился в казачьей станице Прохладной на Северном Кавказе, мечтал растить сады. Потому и рабфак закончил и в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию поступил. Но в 1925 году комсомол обратился к молодежи с призывом идти на флот. И вот паренек из казачьей станицы, оказавшись на палубе боевого корабля, навсегда связал свою жизнь с морем.
С отцовской любовью смотрит адмирал на матросов. Способные, развитые ребята. Адмирал по опыту своему знает: из таких выйдут первоклассные моряки. Главное, чтобы они больше бывали в море. На берегу человека моряком не сделаешь, сколько его ни учи. Моряки рождаются в походах. А плавать здесь есть где. От Шпицбергена до бухты Тикси — 6 тысяч километров — вот на каком пространстве действуют корабли Северного флота. Огромный театр. Жаль, что кораблей маловато. Беден пока флот. Баз не хватает. На бескрайном пространстве побережье не обжито. Посылаешь корабли и высчитываешь, останется ли у них топлива на обратный путь — пополнить запасы негде.
Адмирал приглядывается к командирам кораблей, к офицерам, вникает в ход учения, старается побеседовать с каждым. Командир обязан учиться постоянно, неустанно. Ведь от его знаний зависят судьбы корабля и людей. И учиться в море в любую погоду, в сложнейших условиях, как бы это ни было трудно и опасно. А что со здешним морем шутки плохи, нельзя забывать ни на минуту.
Головко четвертый месяц командовал флотом, когда случилась беда с подводной лодкой Д-1. Она выполняла учебные задачи в Мотовском заливе. Береговые посты наблюдали, как лодка погрузилась. Несколько минут был виден ее перископ, потом он исчез. Прошли сутки — о лодке никаких вестей. Миновали все сроки пребывания под водой кораблей этого типа, а лодки все нет. Запросы по радио оставались без ответа. Береговые посты непрерывно освещали залив прожекторами (надвигалась уже полярная ночь) — тщетно.
Командующий вышел на миноносце на поиски. Сюда же были вызваны тральщики, спасательное судно ЭПРОН, снабженное металлоискателем. На несколько часов выглянуло хмурое солнце. И тогда с эсминца заметили на поверхности моря большое пятно — соляр и пробковую крошку. Вокруг плавали мелкие щепки. Из воды подняли матросскую бескозырку. Целую неделю адмирал с поисковыми судами провел в районе катастрофы. Лодка исчезла безвозвратно.
В чем причина ее гибели? Высказывались предположения, что она потоплена чужой лодкой или подорвалась на выставленных кем-то минах. Подобные версии были бы наиболее благоприятными для командования флота: тогда в какой-то мере снималась бы с него ответственность за катастрофу. Но адмирал решительно отверг их. Он был уверен, что все произошло из-за ошибки командира корабля. Подводные лодки этого типа, принимая балласт, погружаются очень быстро. По-видимому, командир не справился с управлением и не сумел удержать лодку от погружения за предельную глубину, и ее раздавило давлением воды. Именно это подтверждали щепки и пробковая крошка на поверхности моря.
Случай из ряда вон выходящий. Изучением его занимались многочисленные комиссии. Командира бригады подлодок сняли с должности. Командующему флотом объявили строгий выговор. Нашлись практичные и осторожные люди, которые советовали: чтобы впредь такое не повторялось, не разрешать подводным лодкам погружаться на глубинах моря больше рабочей глубины лодки. Что ж, рекомендация как будто разумная, она гарантировала от несчастий. Но, по сути дела, это означало бы полное прекращение подводной подготовки: глубины в Баренцевом море везде во много раз превышают рабочую глубину любой подводной лодки, а Белое море с его подходящими глубинами к тому времени уже замерзло.
— Погружайтесь в устье Колы, — предлагали те же осторожные.
И снова командующий не согласился. Пресноводный речной бассейн — плохой полигон для моряка-подводника.
Ждать лета, когда вскроется Белое море? Но слишком беспокойно становилось на Западе. Вторая мировая война неумолимо приближалась к нашим границам. Удастся ли дожить до лета без войны?
До позднего часа засиживался А. Г. Головко в штабе вместе со своим давним другом Н. И. Виноградовым, новым командиром бригады подводных лодок. Взвесили все и решили продолжать подводную подготовку, не считаясь с риском. На море и в мирное время без риска не обойтись. Член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров, начальник политуправления Н. А. Торик поддержали смелое решение. Подводники снова выходили в море в полярную ночь, в зимние штормы, погружались в любом районе, учились маневрировать на глубине. К маю 1941 года почти все экипажи лодок подошли к отработке важнейших задач боевой подготовки — к торпедным атакам.
Сложнее было с надводными кораблями. Многие из них поизносились, старые, имелось даже несколько миноносцев типа «Новик» еще дореволюционной постройки. В финскую кампанию они участвовали в боевых операциях и сейчас нуждались в серьезном ремонте. А ремонтных заводов мало, мощность их низка. И все же командующий приказал ремонт производить основательно, не жалеть на него ни времени, ни сил.
В строю оставалось всего несколько кораблей. А как же учить экипажи остальных? Командующий посылает офицеров, старшин и матросов ремонтирующихся кораблей на плавающие эсминцы. В походах идет усиленная учеба. Адмирал сам выходит в море, следит за тренировками и учениями, чтобы ни один час плавания не терялся даром.
Эсминцы на Севере были самыми крупными кораблями и считались основой боеспособности флота. В мае очередная инспекция проверила их готовность, обнаружила, что большинство кораблей находится в ремонте, и сделала удручающий вывод: «Флот не боеспособен».
Формально инспекция была права. Действительно, плохо, когда большинство кораблей прикованы к причалам. Но Головко с жаром доказывал, что моряки работают, не жалея сил, и максимум через две-три недели введут эсминцы в строй. Инспекция, возглавляемая мудрым адмиралом, поверила молодому командующему, потому и обошлось без «оргвыводов». А жизнь подтвердила дальновидность Арсения Григорьевича Головко: начало войны все корабли встретили в полной боевой готовности.
Североморцы с тревогой присматривались к тому, что творится на территории западного соседа. Гитлеровцы беспрепятственно хозяйничали в Финляндии, ввели в нее свои войска, заняли район Петсамо — старинную русскую область Печенгу, примыкавшую к тогдашней советско-финской границе. По данным разведки и по сведениям, полученным от беженцев — финнов и норвежцев, стало известно, что гитлеровцы подтянули к нашим рубежам горноегерский корпус генерал-полковника Дитла, на аэродромах в окрестностях Петсамо больше сотни боевых самолетов, а в фиордах в полной готовности — надводные корабли и подводные лодки.
И хотя у нас с Германией по-прежнему существовал договор о ненападении, все понимали, что надо смотреть в оба — фашисты давно уже выдали свою разбойничью, вероломную натуру. Зверь готовился к прыжку.
В полдень 17 нюня 1941 года над Кольским заливом появился немецкий самолет. Летел он низко, оперативный дежурный, выглянувший из окна, разглядел даже летчика в кабине. Фашист пролетел над бухтой Полярного, Кольским заливом, Ваенгой и... спокойно ушел восвояси. Командующий бушевал: почему не стреляли батареи, почему не подняты истребители? Командиры признались: боялись что-нибудь напутать, ведь с Германией договор...
— Никакой договор не отменяет инструкцию: пресекать любое нарушение границы!
Вместе с А. А. Николаевым командующий объезжает батареи, аэродромы. Указание категорическое: появятся неизвестные самолеты — сбивать!
В конце суток (ни вечером, ни ночью не скажешь — стоял бесконечный полярный день) фашистские самолеты показались снова. На этот раз их встретил дружный огонь. Правда, безрезультатный — гитлеровцы летели на высоте свыше 7 тысяч метров.
Из Москвы пока не было указаний. Головко на свой страх и риск переводит флот на повышенную готовность. До объявления войны оставалось еще пять дней, а на Севере корабли уже выходили в боевой дозор, направлялись на боевые позиции подводные лодки, на аэродромах летчики дежурных истребителей сидели в кабинах, готовые к вылету по первому сигналу.
Командующий пригласил к себе Н. А. Торика.
— Дела предстоят большие. Надо усиливать партийно-политическую работу на кораблях и в частях. Штаб флота выделил двадцать лучших офицеров. Политуправлению тоже не мешало бы направить, как говорится, на линию огня самых дельных своих работников. Там, на кораблях, они принесут больше пользы, чем на берегу.
Вместе обдумали кандидатуры. Политуправление (оно тогда называлось управлением пропаганды и агитации) послало на корабли и в соединения 15 своих работников.
По вопросам сухопутной обороны Северный флот оперативно подчинялся Ленинградскому военному округу. Головко встречается с командующим округом, договаривается о совместных действиях.
Дневниковая запись:
«21 июня. В течение суток над нашей территорией появились два фашистских самолета — один у полуострова Рыбачьего, второй в районе Териберки. Это значит, что гитлеровцы просматривают побережье Мурмана. Думаю, что они хотят выяснить, идут ли у нас перевозки из Белого моря и готовимся ли мы к отражению удара. Над Кольским заливом чужих самолетов не было, поэтому обошлось без воздушных тревог и стрельбы зениток.
...Просмотрел за чаем вечернюю сводку. Привлекли внимание данные воздушной разведки. В течение дня были обнаружены: на подходах к губе Петсамо тральщики; в самом порту, на рейде, пятнадцать тральщиков; на рейде Варде — транспорт; в Перс-фиорде — транспорт. В общей сложности за сутки из Петсамо вышли восемь транспортов и вошли в гавань три транспорта, два рыболовных траулера и один сторожевой катер.
Пока размышлял над сводкой, принесли радиограмму особой срочности.
Николаев, Кучеров и заглянувший «на всякий случай» Торик забыли про чай, когда я начал читать вслух радиограмму. В ней официально сообщалось, что немецко-фашистское командование стянуло войска (около двухсот дивизий) к нашей границе и что с часу на час надо ожидать их вторжения на территорию Советского Союза. Нам предписывалось перевести все части флота на повышенную готовность.
Фактически флот уже в этой готовности. Остается, как только последует сигнал о всеобщей мобилизации, принять положенные по мобплану различные вспомогательные суда и помещения, а также запасников, приписанных к флоту.
Мало сил, недостаточно техники, но, по существу, мы готовы».
Сигналом по флоту все корабли и части приводятся в готовность № 1. В четыре часа утра 22 июня, в момент, когда фашистские бомбы обрушились на многие советские города, гул взрывов прокатился и над Полярным. Война началась.
Над Полярным, над Мурманском не стихают яростные воздушные бои. Советские батареи на полуостровах Рыбачьем и Среднем ведут огонь по фашистским кораблям, пытающимся выйти из Петсамо. На командование флота легло огромное бремя забот. Спешно проводится мобилизация, из угрожаемых районов эвакуируется население, не связанное с задачами обороны, армейцы просят морем перебросить резервы. Все это приходится делать под непрерывными вражескими бомбежками. Чтобы снизить активность фашистской авиации, командующий организует удары наших бомбардировщиков по аэродромам противника. Задача эта усложняется тем, что Москва требует: против Финляндии боевых действий пока не вести. Наше правительство давало правителям этой страны возможность отказаться от войны. Но те не использовали эту возможность. 26 июня Финляндия объявила войну Советскому Союзу. Что ж, придется им в конце концов пожинать то, что посеяли. Хотя у нас на Севере самолетов было мало, советские летчики усилили удары по вражеским аэродромам и другим важнейшим военным объектам.
Флот пополнился мобилизованными торговыми промысловыми судами. Их в экстренном порядке переоборудовали в сторожевые корабли, тральщики и минные заградители. Командующий лично знал многих их командиров. Сейчас он дал указание отделу кадров: сохранить этих опытных мореходов на их постах, представить к присвоению воинских званий, по возможности оставить в прежнем составе и команды их судов, а чтобы гражданские моряки быстрее освоились с флотскими порядками, включать в состав экипажей толковых офицеров и старшин. Обрадовала Головко весть о том, что по решению Государственного Комитета обороны на Север направляются с Балтики по Беломорско-Балтийскому каналу несколько подводных лодок, сторожевых и торпедных катеров.
29 июня вражеские войска перешли в наступление. Гитлеровцы хотели захватить Мурманск, Кольский полуостров, Кировскую железную дорогу, овладеть Архангельском. У противника было большое превосходство в силах. Части советской Четырнадцатой армии дрались за каждый клочок земли, но враг теснил их. Советским войскам с трудом удалось задержаться на рубеже реки Западная Лица. Это всего в 60 километрах от Мурманска. На перешейке полуострова Средний наши немногочисленные подразделения остановили врага на горном хребте Муста-Тунтури. На всех участках бои носили ожесточенный характер. Не считаясь с потерями, враг вводил все новые подкрепления.
Моряки понимали, что судьба Заполярья, судьба Северного флота решается сейчас на мурманском направлении. И флот не жалел сил, чтобы помочь сухопутным войскам. Командующий армией позвонил А. Г. Головко. За три дня боев артиллеристы частей, сражавшихся на перешейке полуострова Средний, израсходовали много снарядов.
— Сейчас у них остаток всего ничего. Выручайте.
Головко вызвал командира дивизиона миноносцев капитана 3-го ранга Е. М. Смирнова, командиров эсминцев «Куйбышев», «Урицкий» и двух сторожевых катеров типа «морской охотник». Объявил: они немедленно выходят в Мотовский залив, чтобы огнем своей артиллерии поддержать не коту. Кратко разъяснил обстановку:
— Нам нельзя терять Рыбачьего: кто владеет им, тот держит в руках Кольский залив. А Северный флот без него существовать не может. И государству он крайне нужен. Это наш океанский порт.
Головко понимал опасность, которой подвергался отряд: вражеские самолеты бомбят каждый корабль, появляющийся в море. Сознавали это и командиры кораблей. Тем более адмирал сразу сказал им, что надежного прикрытия с воздуха обещать не может: истребителей мало.
Корабли ушли. В шесть часов утра они уже открыли огонь по противнику. Организацию стрельбы взял на себя флагманский артиллерист флота капитан 2-го ранга Баранов. По его указанию катера доставили на берег корректировочные посты с радиостанциями, связались с армейским командованием, уточнили цели. Корректировала каждый залп.
Эсминцы вели огонь почти четыре часа. Били точно, армейцы остались довольны. Стрельбу пришлось прервать, когда в воздухе показалось около 40 вражеских бомбардировщиков. Они пикировали тройками, заходя вдоль корабля, от кормы к носу. Сбросили в общей сложности 80 крупных бомб. Умело маневрируя, командиры эсминцев уклонялись от ударов. Они спешили в открытое море, чтобы укрыться в надвигающейся полосе тумана.
Но одна из корректировочных групп осталась на берегу. Снять ее было поручено катеру под командованием лейтенанта И. А. Кроля. В этот момент фашистская авиация повторила налет. Не обнаружив больших кораблей, 18 «юнкерсов» обрушили удар на маленький катер, вооруженный всего двумя 45-мм пушками и двумя крупнокалиберными пулеметами.
По всем расчетам, по теории вероятностей, по всем тактическим нормам катер должен был погибнуть. Береговые посты доносили, что его порой невозможно разглядеть среди фонтанов разрывов. Стало известно, что катер поврежден. Вышло из строя рулевое управление, два из трех моторов. Но маленький корабль не прекращал борьбы. Командир неутомимо маневрировал: то давал единственному двигателю полный ход, то стопорил его, то давал задний ход, нарушая этим расчеты гитлеровских летчиков. А орудия израненного катера били и били по врагу.
— Второй самолет сбили! — восторженно доносили наблюдатели с берега.
Командующий флотом, внимательно следивший по их докладам за беспримерной схваткой одного катера с 18 самолетами, приказал выслать к месту боя две пары истребителей — все, что имелось в резерве. Но они не успели помочь катеру. Полчаса маленький корабль увертывался от бомб. Потом он исчез в тумане... И вдруг командующему докладывают:
— Кроль на проводе.
Головко хватает трубку. Кроль звонит из порта Владимир. С разбитой кормой, с еле работающим мотором катер приполз туда.
— Сейчас пришлем «морской охотник», возьмем вас на буксир.
— Не надо. Сейчас над морем ясно. Его заметят и станут опять бомбить. Зачем подставлять под удар второй катер? Лучше дождусь тумана и тогда сам приду...
И пришел. Вопреки всем предположениям. Да, на войне далеко не все подчиняется математике.
Несмотря на всю свою занятость, командующий спешит на пирс, чтобы пожать руки отважным. Сообщает лейтенанту И. А. Кролю, его помощнику лейтенанту А. В. Бородавко и рулевому Б. Н. Векшину, что они представлены к ордену Красного Знамени (позже командующему будет дано право самому награждать отличившихся от имени Президиума Верховного Совета).
Звонок в редакцию флотской газеты: срочно — в номер! — организовать материал о подвиге экипажа катера Кроля.
Неистовствовала фашистская авиация, а корабли все же каждый день выходили в Мотовский залив, чтобы поддерживать огнем сухопутные войска. Взаимодействовала с пехотой и авиация флота. Летчики в течение суток совершали до пяти боевых вылетов. Отдыхали урывками — пока техники заправляли самолеты горючим и подвешивали бомбы. Десятки малых судов доставляли войскам подкрепления, боеприпасы, продовольствие. И все же положение на сухопутном фронте оставалось крайне тяжелым. Войска таяли не по дням, а по часам. Беспрерывные бои вымотали солдат. Военный совет флота решил помочь фронту и людьми. Начали отбирать добровольцев, готовых сражаться на сухопутье.
Нелегко моряку расставаться с кораблем. Это его дом, здесь его боевая семья, поле его подвигов. Но на призыв Военного совета отозвался весь флот. В добровольцах недостатка не было. Отбирали лучших. За двое суток сформировали несколько отрядов общей численностью около 12 тысяч человек. Оружие, боеприпасы, снаряжение выделили корабли и флотские части. Командующий сам провожал отряды в путь. Наказывал не посрамить флотской чести. Снова и снова разъяснял людям, что надо любой ценой отстоять Средний и Рыбачий, Мурманск и Полярный, Кольский залив, ибо без них Северный флот существовать не может.
С грустью расставался адмирал с отборными моряками, квалифицированными корабельными специалистами четвертого и пятого года службы. Знал, что со многими не доведется больше увидеться.
Отряды флотских добровольцев с ходу вступали в бой, вливались в поредевшие ряды пехотинцев и вместе с ними сдерживали, а часто отбрасывали врага. Дрались за каждый метр каменистой тундры, за каждую сопку, скалу, расщелину. Даже там, где среди камней оставались в живых два-три бойца, враг не мог ступить ни шагу.
Чтобы облегчить положение сухопутных войск, по приказу адмирала Головко флот высаживает десанты в тыл вражеским частям. Первый десант сформировали всего за два часа. Доставили его к месту высадки на рыболовных судах. За ним последовал второй, третий, четвертый. Все они были крупными — от 500 до 1000 человек. Высаживались в светлое время, потому что по-прежнему стоял круглосуточный полярный день. Это было нарушением всех канонов, утверждавших, что главное для успеха десанта — скрытность подхода к вражескому берегу. Высадкой десантов командовал начальник охраны водного района капитан 1-го ранга В. И. Платонов, а общее руководство всеми силами десанта — войсками, кораблями, авиацией, артиллерией — брал на себя лично командующий флотом вице-адмирал А. Г. Головко.
Фашистское командование с прусской педантичностью — по дням и даже часам — расписало план захвата всех пунктов Советского Заполярья. По этому плану Мурманск должен был пасть 29 июня — через неделю после начала войны. Фашистская печать в этот день поторопилась объявить Мурманск взятым. Но прошли две-три недели, а берега Кольского залива гитлеровцы так и не увидели.
Меры, принятые советским командованием, сделали свое дело. Наступление фашистов на мурманском направлении захлебнулось. Где 35, где 40 километров — меньше половины расстояния от границы до Мурманска — только и сумели пройти фашистские егеря за первые три недели войны. Дальше они не продвинулись ни на метр. Неприступной стеной стал для них и хребет Муста-Тунтури. Вскоре этот участок фронта целиком перешел к флоту. Позже здесь возник Северный оборонительный район во главе с генерал-лейтенантом С. И. Кабановым, прославившимся на Балтике во время героической обороны полуострова Ханко.
В очень трудные первые дни и недели войны на командование флота навалились проблемы, казавшиеся просто неразрешимыми. Налеты фашистской авиации вывели из строя Кировскую железную дорогу, прервав единственную магистраль, связывавшую Мурманск со страной. Флот остался без топлива. Пометка в дневнике командующего: «Нефти в обрез — только то, что есть на кораблях, — одна зарядка».
А в Кольском заливе скопилось полторы сотни судов торгового флота, транспорты, рыболовные траулеры, мотоботы. Им грозило уничтожение — превосходство в воздухе оставалось за фашистской авиацией. Советские летчики проявляли чудеса героизма. И все же суда в Кольском заливе под постоянной угрозой. Надо их выводить в Белое море. Но как это сделать? Ни авиации, ни боевых кораблей для их прикрытия на переходе флот выделить не мог.
Адмирал Головко нашел выход. Попытаемся по отрывочным дневниковым записям проследить ход его рассуждений. Гитлеровцы привержены шаблону. Налеты их авиации повторяются, как правило, в одни и те же часы. В силу своей педантичности они не признают иных способов действий. «Прибегнуть же к тому, что не укладывается в их мышлении, значит почти наверняка преуспеть, — замечает адмирал. — Короче говоря, не попытаться ли обойтись без конвоирования на переходе? Ведь фашистам и в голову не придет, что мы осмелимся пренебречь догмами и канонами в таком деле. Рискованно, конечно, отправить без прикрытия, без специального охранения все это множество судов; но другого выхода нет. Если оставить их здесь, они могут быть потеряны; если же вывести отсюда и рискнуть на самостоятельный переход, какое-то количество судов будет определенно спасет»).
И командующий решается пустить суда поодиночке, с разными интервалами, а тем временем отвлечь внимание противника налетами нашей авиации на его аэродромы, на Киркенес, Петсамо. Перед истребителями ставится задача — перехватывать фашистских воздушных разведчиков, не дать им обнаружить суда на переходе.
Один за другим покидают Мурманский порт всевозможные суда — от океанских транспортов до зверобойных мотоботов. Они идут в одиночку, совершенно беззащитные. С тяжелым сердцем смотрит на них адмирал, когда они показываются на траверзе Полярного. О судьбе их не будет известно, пока не доберутся до Архангельска: чтобы противник не запеленговал суда, пользоваться радиосвязью им разрешено только в чрезвычайных случаях.
К концу вторых суток береговой пост Кильдина сообщил: последнее из судов обогнуло остров и легло курсом на восток.
Руководя боевыми действиями на суше, море и в воздухе, командующий ни на минуту не забывает о судах, которым предстоит пройти 450 миль — более 800 километров (морская миля — 1,8 километра). Можно себе представить его волнение, когда радио донесло сигнал бедствия с рефрижератора № 3 Народного комиссариата рыбной промышленности, с судна водоизмещением в 2 тысячи тонн: его атаковала вражеская авиация. На вызовы рефрижератор не ответил. Значит, погиб... Какую уже ночь не спит адмирал, вздрагивая при каждом звонке с радиоузла. Он понимает, насколько рискованно осуществляемое по его приказу предприятие, хотя и делается оно ввиду угрозы потерять все.
Днем поступило донесение из Архангельска. Командующий не верит ушам. Снова и снова переспрашивает.
«Ответ поразил не только меня, — записано в дневнике. — Все до единого суда прибыли в пункты назначения благополучно; не пострадало в пути ни одно. Сейчас они рассредоточены в Северной Двине. Что же касается рефрижератора №3, то он третьи сутки преспокойно стоит у причала в Архангельске. Никаких повреждений не имеет. Целехонек и готов к плаванию. Оказывается, случайно пролетевший мимо судна «юнкерс», вероятно разведчик, выпустил несколько очередей по рефрижератору. Две-три пули попали в стенку радиорубки, и радист самовольно, без ведома капитана, дал в эфир сигнал бедствия, после чего закрыл вахту и, естественно, не слышал наших запросов.
До того приятно, что нет потерь, — даже сердиться на перетрусившего радиста не хочется... Итак, все суда — 150 единиц, которые еще очень пригодятся государству, — целы. Расчет оказался верным. Риск был необходим, целесообразен и поэтому оправдан. Теперь можно сказать: еще одно столкновение умов в войне на море здесь, в Заполярье, выиграно нами».
Радость этой первой удачи на море огорчила трагедия у Гавриловских островов. Пять вражеских эсминцев внезапно напали здесь на советский отряд кораблей — два рыболовных траулера, которых сопровождал сторожевой корабль «Пассат», тоже вчерашний траулер, промышлявший треску, а теперь вооруженный двумя 45-мм пушками и двумя пулеметами. Завидя противника, командир «Пассата» старший лейтенант В. Л. Окуневич, приказав обоим траулерам идти к берегу, чтобы укрыться в бухте Гавриловской, сообщил по радио о нападении и ринулся навстречу врагу. Две сорокапятки против мощных орудий эсминцев — что они могли сделать? И все же моряки сторожевика, верные долгу, вступили в неравный бой, чтобы отвлечь на себя внимание фашистов и тем самым спасти траулеры. «Пассат» сражался до конца. Даже когда разбитый вражескими снарядами корабль носом уже погрузился в воду, кормовое орудие его продолжало бить по врагу. Фашистские эсминцы потопили и один из траулеров. Второй успел войти в бухту.
В течение часа погибли два судна и семьдесят три человека.
Никто из моряков не дрогнул в бою. Когда враг начал обстреливать шлюпки с погибших кораблей, они гордо встретили смерть: под пулями и осколками запели «Интернационал». Командующий высоко оценил героизм моряков. Но его мучит вопрос: почему случилось так, что вражеские корабли безнаказанно смогли расправиться с нашим конвоем? Медлительность штаба флота — вот тому причина, — пришел он к заключению. Эскадренные миноносцы вышли к месту боя только через полтора часа после радиограммы Окуневича, то есть когда бой уже закончился. Поздно была выслана и авиация.
«В конечном счете все это — моя ошибка, — с горечью отмечает адмирал. — Занятый сухопутными делами... я перестал уделять достаточное внимание морской разведке...
Вывод на дальнейшее: внимание разведке, в первую очередь воздушной. Надо знать все, что происходит на театре, предвидеть намерения противника, учитывать его тактику и опережать его действия».
Подлинно мужественный человек, Головко никогда не перекладывал ответственность за промахи на плечи других. Он умел видеть свои ошибки и решительно исправлять их.
Когда спустя две недели четыре вражеских эсминца вновь вышли на морской разбой, разведка уже не запоздала сообщить об этом. Несмотря на туман, удалось проследить их путь. В море в это время находилось гидрографическое судно «Меридиан» — оно направлялось от маяка к маяку вдоль побережья с заданием принять на борт семьи маячных служителей, чтобы потом доставить их в Архангельск. Капитан судна по радио был предупрежден об эсминцах противника и получил приказ укрыться в бухте Восточная Лица, но не сразу выполнил его. Это погубило корабль. Эсминцы настигли судно у входа в бухту. Расстреливаемый в упор «Меридиан» затонул.
Фашисты со звериной жестокостью добивали плававших в ледяной воде людей, в том числе женщин и детей. Но на этот раз нападение не оказалось безнаказанным. Заблаговременно поднятые с аэродромов советские самолеты в тумане разыскали вражеские миноносцы и атаковали их. Один из них был подбит, а затем потоплен.
Только 10 августа враг решился на новую вылазку. Тактика прежняя — скопом навалиться на тех, кто слабее. На этот раз объектом атаки трех вражеских эсминцев стал сторожевой корабль «Туман» — такой же переоборудованный траулер, как «Пассат». Он нес боевой дозор у острова Кильдина, когда над ним низко пролетел фашистский бомбардировщик. Командир корабля старший лейтенант Л. А. Шестаков сейчас же донес об этом.
(И снова горькое признание Головко: «Увы, нам еще не хватает оперативности мышления в новых условиях и умения анализировать уже известные факты, сопоставлять их с возможными намерениями противника на театре. В двух предыдущих случаях появление вражеских эсминцев было предварено воздушной разведкой и совпало по времени с нынешним случаем. Если бы сегодня мы учли это, если бы действовали быстрее, если бы все донесения были сделаны раньше, картина боя могла быть иной. Ибо где-где, а на войне время не ждет».)
Бой снова показал силу духа наших людей во всем величии. Сторожевик со своими двумя сорокапятками вступил в бой с тремя боевыми кораблями. На сторожевике вспыхнули пожары, через пробоины врывалась вода, а экипаж сражался. Когда осколком снаряда перебило флагшток, раненый матрос Семенов подхватил флаг корабля и поднял его над головой. Герой получил вторую рану. На помощь ему подоспел радист Блинов. До последней минуты на гибнущем корабле развевался флаг Родины.
В бой включилась расположенная на берегу наша батарея. Ее залпы отогнали фашистские эсминцы. Но спасти «Туман» уже было невозможно. Уцелевшие моряки сошли в шлюпки. Шестакова, убитого в начале боя, сменил лейтенант Л. А. Рыбаков. Он покинул тонущий корабль тридцать седьмым по счету, то есть последним, как положено командиру.
Отходившие от места боя вражеские эсминцы настигла поднятая командующим флотом авиация. Один из них был поврежден у острова Варде. Гитлеровцы убедились, что впредь им не удастся безнаказанно нападать на советские корабли. Теперь они стали действовать куда осторожнее.
С первых же дней войны флот не только отбивался от врага, но и наносил ему удары. Они становились все чувствительнее. Наше командование верно определило самое уязвимое место противника — его морские коммуникации. Лапландская группировка гитлеровцев не могла существовать без связи с тыловыми базами в Норвегии. По суше здесь много не подвезти: железных дорог нет, а пропускная способность автомобильных дорог незначительна. Снабжение фронта, подвоз подкреплений фашисты могли осуществить только морем. Морем же они вывозили из Киркенеса и Петсамо столь необходимое им стратегическое сырье — никелевую руду.
Размышления над картой привели командующего флотом к выводу — если нарушить морские коммуникации врага, то его лапландской группировке будет не до наступления: не до жиру, быть бы живу. И Головко нацеливает на вражеские пути основную ударную силу флота — подводные лодки.
Налеты фашистской авиации вынудили перенести флагманский командный пункт флота в безопасное место — в убежище, вырубленное в огромной скале. Кабинет командующего здесь — крохотная комната. Вся ее обстановка — письменный стол с телефонами, несколько стульев и койка. Зато несомненно одно преимущество нового КП: рядом с кабинетом Головко — командный пункт бригады подводных лодок. Командующий в курсе всех дел подводников. Он знает, где действует каждая лодка, что она делает в данную минуту. Командир бригады Н. И. Виноградов имеет доступ к командующему в любой час дня и ночи. Головко, как правило, лично провожает в поход каждую лодку, подолгу беседует с командиром корабля, разъясняя задачу.
Условия для действий подводников сложились очень трудные. Берег на запад от Рыбачьего занят противником. Вдоль всего побережья — вражеские посты наблюдения, батареи, аэродромы. Используя большие глубины прибрежных вод, гитлеровцы свои конвои вели почти вплотную к берегу, где во множестве удобных бухт и заливов были рассредоточены их сторожевые суда. В начале фашисты пускали транспорты без охранения. Но после первых же атак наших лодок стали водить их в конвоях — в сопровождении множества боевых кораблей и под постоянным прикрытием авиации.
И все же потери гитлеровцев на море росли с каждым месяцем. Боевой счет советские подводники открыли 14 июля, когда Щ-402 под командованием капитан-лейтенанта Н. Г. Столбова проникла в порт Хоннингсвог и двухторпедным залпом потопила стоявший там на якоре вражеский транспорт водоизмещением в 3000 тонн. 21 августа в порт Лиинахамари проникла «малютка» под командованием капитан-лейтенанта И. И. Фисановича и потопила еще одно неприятельское судно. 26 сентября в этом же порту атаковала немецкий транспорт подводная лодка М-174 под командованием капитан-лейтенанта Н. Е. Егорова. 2 октября М-171 капитана 3-го ранга В. Г. Старикова тоже непосредственно в порту торпедировала большое вражеское судно.
Пока не так уж много. Сказывался недостаток боевого опыта у командиров кораблей. Головко добивается, чтобы каждый поход был для них настоящей школой. Вместе с молодыми командирами в плавание отправляются старейшие подводники — командиры дивизионов И. А. Колышкин и М. И. Гаджиев. Оба почти не бывают на берегу. Вернутся с моря и сразу же переходят на другие лодки, уже готовые отдать швартовы.
19 сентября над Екатерининской гаванью прогремел орудийный выстрел. Это подводная лодка К-2 капитана 3-го ранга В. П. Уткина, на которой выходил в море Гаджиев, оповестила об одержанной победе. Подводники потопили вражеский транспорт. Причем впервые на Севере подводная лодка успешно использовала свое артиллерийское оружие (на этих типах лодок стояли мощные орудия). С тех пор победные выстрелы — по числу потопленных кораблей — стали традицией подводников-североморцев.
Осенью Северный флот к имевшимся пятнадцати подводным лодкам получил еще восемь, переведенных из Ленинграда. Возможности действий на вражеских коммуникациях расширились. В сочетании с возросшим опытом подводников это способствовало достижению новых боевых успехов. В декабре общее водоизмещение атакованных и потопленных североморцами вражеских судов составило 66 тысяч тонн.
Подводники уже привыкли к тому, что когда лодка после похода возвращается в родную гавань, на пирсе ее встречают командующий флотом и командир бригады. Адмирал обходит выстроившихся на палубе моряков, поздравляет с победой, каждому жмет руку. Здесь же, на корабле, он выслушивает доклад командира, потом ведет офицеров лодки на флагманский командный пункт, где начинается обстоятельный разговор о подробностях похода, удачах и ошибках. Так общими усилиями были выяснены причины низких результатов атак в первые месяцы войны: командиры экономили торпеды и старались поразить цель одним выстрелом. Это часто приводило к промахам. Капитан-лейтенант Малышев, например, в одном походе пять раз выходил в атаку, и каждый раз торпеда проходила мимо цели. И только шестая атака завершилась победой. Да и то лишь потому, что командир сблизился с целью на «пистолетный выстрел». Когда обсуждался этот поход, командующий хлопнул ладонью о стол:
— Хватит. Такая экономия слишком дорого нам обходится. Если бы Малышев вместо одиночных выстрелов давал двух-трехторпедные залпы, то из шести атакованных им транспортов по крайней мере три были бы потоплены. Жалеть в таком случае торпеды не следует.
Все командиры перешли к залповой стрельбе. Это очень скоро дало результаты. После очередного похода подводная лодка Щ-421, которой в то время командовал капитан 3-го ранга Н. А. Лунин, отсалютовала трижды. А Д-3 капитан-лейтенанта Ф. В. Константинова, применяя залповый метод стрельбы, в течение одного плавания успешно атаковала четыре вражеских транспорта.
В декабре вернулась в Полярный подводная лодка капитана 2-го ранга В. Н. Котельникова, на которой выходил в море командир бригады Н. И. Виноградов. Командующий флотом поджидал ее на причале. Не дожидаясь, когда корабль отшвартуется, адмирал вбежал на ходовой мостик, крепко обнял Котельникова.
— А знаете, что вез транспорт, который вы потопили?
— Нет, товарищ командующий.
— Полушубки он вез для лапландской группировки. Двадцать тысяч полушубков. Сами немцы в газете плакались: русские, мол, воюют не по правилам, бесчеловечно. Горные егеря теперь простудиться могут...
Моряки дружно смеются:
— Пусть егеря на морозе попляшут!
— Мы их в гости не приглашали!..
Начальник береговой базы капитан 3-го ранга Морденко вручает Котельникову живого поросенка. Это тоже стало традицией — экипаж лодки после похода получает в подарок столько поросят, сколько потоплено кораблей. Потом поросята в зажаренном виде будут украшением праздничного обеда, на который экипаж лодки пригласит боевых товарищей с других кораблей. Головко и Николаев, если позволяло время, охотно бывали на этих встречах. Командующий любил вместе со всеми порадоваться победе. Он умел и веселую застольную беседу сделать задушевной и полезной. Здесь снова во всех деталях — драматических, а то и смешных — обсуждались перипетии боевого похода, подчас вносились очень деловые предложения. И вся атмосфера таких встреч согревала души подводников, наполняла сердца гордостью за свои дела, за то, что вокруг такие чудесные, верные друзья.
Командующий требовал от подводников непрестанно совершенствовать тактику борьбы. Гитлеровцы, стремясь уберечь транспорты от атак наших кораблей, маршруты конвоев прокладывали в шхерных районах, среди островов. Здесь на небольших глубинах легче было отгородиться от моря минными полями. Мины и противолодочные сети, сторожевые посты и батареи на островах еще более усложняли действия наших лодок. Да и обнаруживать конвои среди бесчисленных островов стало значительно труднее.
Раньше каждой подводной лодке выделялась строго определенная позиция, за пределы которой она не могла выходить. Жизнь показала, что разграничительные полосы сковывали инициативу командиров, мешали использовать боевые возможности кораблей. Уже в начале 1942 года на Севере перешли к новому, более совершенному способу использования подводных лодок — к крейсерству в ограниченном районе, что открывало подводникам условия для широкого маневра. Эффективности действий подводников способствовало улучшение воздушной разведки, привлечение самолетов для наведения лодок на цель, а в дальнейшем и организация непосредственного взаимодействия между подводными, надводными кораблями и авиацией.
Однако до самого конца войны подводникам приходилось преодолевать много трудностей. За время похода каждая из лодок не раз форсировала минные и сетевые заграждения. Противник непрерывно усиливал охранение конвоев. Если гитлеровцы обнаруживали подводную лодку, на нее обрушивались сотни глубинных бомб. Не раз случалось, что подводная лодка вырывалась от преследования отчаянным маневром: всплывала и пускала в ход артиллерию.
Командующий флотом, наблюдая за действиями подводников, принимал все меры, чтобы помочь попавшему в беду кораблю. Так было со Щ-402 Столбова. Лодка успешно атаковала крупный транспорт, тральщик и еще одно небольшое судно. Когда удалось оторваться от противника, обнаружившего «щуку», оказалось, что в поврежденных бомбежкой цистернах не осталось топлива. Моряки собрали из неизрасходованных торпед керосин, смешали его со смазочным маслом, и на этом «ерше», как шутили потом подводники, им удалось отойти подальше в море. Но вот дизеля встали, на этот раз окончательно. Лодке грозила неминуемая гибель.
Узнав об этом, Головко спросил у командира бригады:
— Какая лодка готова к выходу?
Таких не оказалось. К-21, которой теперь командовал Лунин, стояла на ремонте, ремонт ее должен был закончиться через четыре дня. Головко вызвал командира:
— Вам нужно немедленно выходить, спасать Столбова.
Подводники приложили все силы, и через несколько часов «катюша» — большая крейсерская лодка — взяла курс в море. Бушевал шторм. С трудом Лунин разыскал поврежденную лодку, на огромной волне, грозившей разбить оба корабля, сблизился со Щ-402 и передал ей топливо. Обе лодки благополучно возвратились в Полярный.
Трагически сложилась судьба Щ-421, которую принял Видяев у Лунина, когда ют перешел на К-21. В этом походе участвовал И. А. Колышкин. «Щука» отправила на дно вражеский транспорт. Но радость подводников была недолгой. 8 апреля лодка подорвалась на мине. Взрывом срезало оба винта. Корабль потерял ход и не имел возможности погружаться. А вражеский берег был рядом. Подводники заделали пробоины, собрали брезентовые чехлы, сшили из них паруса и подняли их на перископ, заменивший мачту. Так удалось отойти от берега. Радист отремонтировал поврежденную рацию, и Колышкин доложил на базу о случившемся. Через несколько часов на лодку поступила радиограмма командующего флотом, в которой сообщалось, что на помощь направляется К-22. Вскоре поступила еще одна депеша, подтверждающая и дополняющая первую: «Подводной лодке К-22 приказано следовать с позиции вам на помощь. В случае невозможности спасти лодку спасайте людей, лодку уничтожьте».
Командир К-22 на полном ходу вел свой корабль к месту катастрофы. Наконец корабли сблизились. Моряки «катюши» попытались взять «щуку» на буксир. Но крупная океанская зыбь рвала тросы. Оставался один выход — снять людей, а поврежденный корабль потопить. Видяев не хотел расставаться с родным кораблем. Проводив всех моряков на «двадцать вторую», он и Колышкин остались на палубе одни. До них донесся голос Котельникова: «Это приказ комфлота. Уходите, иначе погубим оба корабля».
Сначала Колышкин, потом Видяев — обязанность и право командира покинуть корабль последним! — поднялись на мостик «катюши». И вовремя: над морем показался вражеский самолет.
В полдень 10 апреля К-22 вошла в гавань Полярною. Дважды отсалютовав (она потопила в этом походе два неприятельских судна), «катюша» подняла позывные Щ-421 и выстрелила еще раз, возвестив о последней победе погибшей лодки.
Флот непрерывно пополнялся подводными лодками. Пять из них пришли на Север с Дальнего Востока, совершив беспримерный в истории подводного плавания переход через Тихий и Атлантический океаны общей протяженностью около 17 тысяч миль.
Все новые корабли давали подводникам Севера героические труженики судостроительных заводов. С особым волнением встречали североморцы лодки, построенные на средства, собранные трудящимися. Принимали такие корабли торжественно, об этом заботились командующий и политуправление флота.
На палубе одной из «малюток» выстроились моряки, а среди них, на правом фланге, — люди в гражданской одежде. Под звуки «Интернационала» на мачте взвивается военно-морской флаг. Из строя выходят представители трудящихся Ярославской области — секретарь Рыбинского горкома комсомола Михаил Зыбин, колхозника Анфиса Щукина, агроном Антонина Малышева и мастер резинокомбината Александра Соболева. С короткими речами они обращаются к экипажу корабля, к морякам, заполнившим причал. Говорят о том, что комсомольцы Ярославской области собирали деньги на этот корабль. Новая лодка получает название «Ярославский комсомолец». Командир корабля капитан-лейтенант Федор Лукьянов от всего сердца благодарит ярославцев за замечательный подарок Северному флоту, заверяет, что экипаж лодки не пожалеет ни сил, ни жизни самой во имя победы.
К Лукьянову подошел командующий флотом.
— Все ваши люди сознают, какой корабль им доверяют? Вам же теперь будут завидовать все подводники Севера. Ваш корабль должен стать лучшим на флоте!
Встреча с ярославцами запомнилась всем североморцам. С точки зрения воспитания она стоила десятков самых ярких бесед и лекций о связи армии с народом и их единстве. Ничто не может так затронуть сердца людей, как подобное реальное, осязаемое доказательство заботы народа о своем флоте, о своих сынах-моряках.
Спустя короткое время экипаж «Ярославского комсомольца» сообщил ярославцам о своей первой победе. Она была добыта дерзко и смело — лодка прорвала две линии вражеского охранения и с короткой дистанции торпедировала транспорт, нагруженный боеприпасами. Страшный взрыв потряс море. Он был настолько силен, что сама лодка получила небольшие повреждения.
Семья кораблей, построенных на трудовые сбережения молодежи, росла. Появились лодки «Челябинский комсомолец», «Новосибирский комсомолец», «Ленинский комсомол».
Командующий нацеливал на вражеские коммуникации не только подводные лодки, но и другие силы флота. Много он работал с летчиками. Вначале результаты их ударов по конвоям были сравнительно низкими. Объяснялось это тем, что в распоряжении морских летчиков было много типов самолетов. Летали они на МБР-2 — тихоходных, слабо вооруженных летающих лодках и на устаревших СБ. Только в 1942 году на смену этим машинам пришли более совершенные ПЕ-2 и ИЛ-4. Но дело было не только в технике, а в приемах ее боевого использования. Бомбовые удары с больших высот редко приносили победу. Не могли похвалиться большими успехами и торпедоносцы.
Заглянем снова в дневник адмирала.
«Как известно, существуют два способа торпедирования — высокое, похожее на обычное бомбометание с горизонтального полета, и низкое. Если сбросить торпеду с большой высоты, то для самолета в таком случае меньше опасности быть сбитым, зато вероятность попадания торпеды в цель гораздо меньшая. Если же сбросить торпеду на бреющем полете в пятистах-восьмистах метрах от цели, то, конечно, опасность для самолета возрастает, ибо атакуемый корабль и его охрана вводят в действие не только зенитную артиллерию, но и вообще все, что способно стрелять. В таком случае торпедоносцу приходится преодолевать весьма плотную огневую завесу, точнее — идти в огне.
Мы на флоте решились на это, поскольку надо было топить суда противника наверняка, чтобы сорвать его попытки изменить положение на сухопутном фронте, и результаты сказались немедленно».
29 июля 1942 года два торпедоносца, ведомые капитаном И. Я. Гарбузовым, обнаружили в Варангер-фиорде караван вражеских судов. Летчики со стороны солнца сблизились с наиболее крупным транспортом. Сбросили торпеды с дистанции 400 метров. Транспорт водоизмещением 15 тысяч тонн пошел ко дну.
За летнюю кампанию 1942 года морские летчики потопили 12 вражеских судов. Потери противника резко возросли в переломном 1943 году. Летчики-североморцы разнообразили тактику действий. Наряду с крейсерством («свободной охотой») одиночных торпедоносцев применялись массированные удары, в которых торпедоносцы, бомбардировщики, штурмовики действовали совместно.
А. Г. Головко со своего командного пункта мог включаться в волну любой радиостанции, работающей на флоте. И он следил за каждым боем летчиков. Высокую оценку он дал группе из трех торпедоносцев, ведомой гвардии капитаном А. З. Величкиным. Под прикрытием девятки истребителей торпедоносцы атаковали конвой из 14 судов. Атаку вели с двух бортов, чтобы затруднить противнику маневр уклонения от торпед. Истребители в это время штурмовыми действиями подавляли зенитную артиллерию врага. Результаты удара — один транспорт потоплен, другой поврежден. На обратном пути самолеты подверглись нападению дюжины «мессершмиттов». Потеряв три машины, гитлеровцы отказались от боя.
— Молодцы! — похвалил летчиков адмирал. — Но впредь старайтесь удары наносить более массированно.
Разведка донесла об очередном вражеском конвое. Командующий авиацией доложил А. Г. Головко план удара. В атаке будут участвовать четыре тактические группы: шесть штурмовиков, шесть пикирующих бомбардировщиков, три высотных торпедоносца, три низких торпедоносца. Истребительное прикрытие — 30 самолетов. Самолеты-разведчики ведут непрерывное наблюдение за конвоем и наводят на него ударные группы.
Адмирал одобрил план. На этот раз действия летчиков отличались особой четкостью. Бомбардировщики, штурмовики и высотные торпедоносцы своими предварительными атаками ослабили оборону конвоя и расстроили его боевой порядок. Воспользовавшись этим, низкие торпедоносцы нанесли точный удар. Были потоплены транспорт и сторожевик и повреждены два транспорта. Истребители, вызванные противником, пытались оказать противодействие нашим летчикам, но ничего не могли поделать. Потеряв пятнадцать машин, они вынуждены были отступить.
Адмирал, вслушиваясь в голоса летчиков, ведущих жаркий бой, радовался каждой удаче, восхищался отвагой героев. Но случалось, что торжество победы омрачалось утратами. Так было, когда торпедоносец капитана А. А. Баштыркова метко поразил вражеский транспорт, но сам получил повреждение и загорелся. Герой-коммунист из последних сил довернул пылающий самолет. Адмирал и все, кто был на флагманском командном пункте, услышали последние слова летчика:
— Атакую второй транспорт. Прощайте, друзья!
Ценой своей жизни капитан А. А. Баштырков и стрелок-радист сержант В. Н. Гаврилов потопили еще один транспорт противника.
Спустя некоторое время их подвиг повторили летчик капитан В. Н. Киселев и штурман старший лейтенант М. Ф. Покало. По представлению Военного совета флота всем им посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Одной из важнейших задач Северного флота на протяжении всей войны была охрана своих внешних и внутренних коммуникаций. По северным морям пролегал путь союзных конвоев. Шли они из Америки и Англии. До Медвежьего их безопасность обеспечивал британский флот, восточнее этого острова — наш Северный. Гитлеровцы понимали значение для Советской страны северных морских коммуникаций и стремились во что бы то ни стало нарушить их. В портах Норвегии фашисты сосредоточили десятки крупных кораблей, в том числе линейные корабли «Тирпиц», «Адмирал Шеер», «Лютцов» (бывший «Дойчланд»); тяжелый крейсер «Адмирал Шеер», легкий крейсер «Кёльн», эскадренные миноносцы, подводные лодки, а также большое количество авиации. В Ледовитом океане разгорались жаркие бои. На прикрытие конвоев командующий флотом выделял основные силы, имевшиеся в его распоряжении, — эскадренные миноносцы, противолодочные корабли, истребители.
В марте 1942 года конвой под условным обозначением РР-13 уже в 150 милях от Мурманска подвергся нападению фашистских кораблей. Флагманский корабль английского эскорта крейсер «Тринидад» был торпедирован. На помощь ему поспешили наши эскадренные миноносцы «Гремящий» и «Сокрушительный». Общими усилиями один фашистский эсминец был потоплен, два других повреждены. «Тринидад» и сопровождавшие его английские корабли были вынуждены оставить конвой. Охрана его целиком легла на наши эсминцы. Им пришлось отражать атаки вражеских подлодок и авиации. «Гремящий» потопил одну из лодок и сбил вражеский бомбардировщик. Конвой без потерь прибыл в Мурманск.
Но такой успех достигался далеко не всегда. У адмирала сердце обливалось кровью, когда транспорты с ценнейшими грузами, прошедшие много тысяч миль, гибли, так и не достигнув цели.
В этом нельзя было обвинять их команды — моряки честно выполняли свой долг. Гибель судов подчас происходила из-за того, что союзное командование, вместо того чтобы до конца отстаивать транспорты, приказывало топить их при малейшем повреждении. Головко не раз поднимал протест против инструкции Британского адмиралтейства своим эскортным кораблям — расстреливать и добивать все поврежденные фашистами транспортные суда.
В мае в очередном союзном конвое следовал советский теплоход «Старый большевик». Поход был трудным. За трое суток экипаж нашего судна отбил сорок семь атак фашистских самолетов. Бомба попала в полубак транспорта, вызвала пожар. Экипаж боролся с огнем и продолжал отбиваться от врага. А в это время с английского флагманского корабля эскорта поступил приказ: немедленно покинуть транспорт. Тут же было сообщено, что судно будет потоплено, чтобы не досталось врагу.
В ответ на мачте советского транспорта взвился флажный сигнал: «Мы не собираемся хоронить судно». Тогда конвой ушел, оставив горящий теплоход и его экипаж среди океана.
Много часов моряки спасали судно от огня, устраняли повреждения. Когда машина снова заработала, теплоход догнал конвой и вместе с ним благополучно прибыл в Мурманск, доставив в целости весь груз.
Головко посетил теплоход, горячо поблагодарил моряков.
— А вы знаете, поступила радиограмма из Британского адмиралтейства.
— Что, требуют отдать нас под суд за невыполнение приказа? — спросил капитан теплохода.
— Нет, адмиралтейство шлет вам приветствие и даже благодарность. Как видите, и на них подействовало.
Советское правительство высоко оценило подвиг «Старого большевика». Теплоход был награжден орденом Ленина, а три моряка экипажа — капитан И. И. Афанасьев, первый его помощник М. П. Петровский и рулевой Б. И. Аказенок стали Героями Советского Союза.
Командующий принимал все меры, чтобы защитить конвои. Группы наших самолетов, несмотря на то, что враг еще удерживал превосходство в воздухе, наносили удар за ударом по фашистским базам и аэродромам, снижая тем самым активность авиации противника. Головко посылает все имевшиеся под рукой истребители на прикрытие конвоев. И все же потери судов не удалось избежать.
Глава постоянной британской военно-морской миссии в Полярном контр-адмирал Фишер с горечью сообщил советскому командующему о гибели английского крейсера «Эдинбург», сопровождавшего конвой, который направлялся из Мурманска на запад. Оказалось, в бою крейсер лишился винтов и руля. Он оставался на плаву и мог на буксире возвратиться в один из наших портов. Но экипаж поспешил покинуть крейсер, и тот был добит своими же кораблями.
— А груз? — воскликнул Головко.
— Все пошло ко дну, — горестно вздохнул Фишер.
— На русском языке это называется преступлением. Преступлением! Вы же знаете, что вез крейсер?
Да, английский адмирал знал. На борту «Эдинбурга» находилось 10 тонн золота в слитках стоимостью в 100 миллионов рублей — плата Советского Союза Англии за поставки военных материалов.
Самая страшная трагедия постигла конвой PQ-17. 34 транспорта и 21 корабль эскорта шли под прикрытием двух линкоров, шести крейсеров, авианосца и девяти эсминцев. Огромные силы! Но вот 5 июля англичанам стало известно, что в море вышла немецкая эскадра в составе линкоров «Тирпиц», «Адмирал Шеер» и группы миноносцев. И тотчас Британское адмиралтейство отозвало все свои корабли прикрытия, а транспортным судам предоставило «право самостоятельного плавания» в советские порты одиночным порядком, без охранения, курсами по своему усмотрению.
Когда Головко доложили об этом, он не поверил ушам. Ведь английские военно-морские силы, сосредоточенные вокруг конвоя, по меньшей мере впятеро превышали силы фашистской эскадры. И все же английские корабли бросили транспорты на произвол судьбы!.. И это за границами операционной зоны советского флота, так что и он ничем не мог помочь беззащитным судам.
Головко в отчаянии смотрел на карту. Что делать? С часу на час фашистская эскадра нападет на транспорты. Адмирал использует единственную имевшуюся в его распоряжении возможность. Он отдает приказ подводным лодкам, находящимся на позициях: следовать наперерез фашистской эскадре и атаковать ее. Из всех лодок это могла сделать лишь К-21 капитана 2-го ранга Н. А. Лунина, находившаяся ближе всего к противнику. Задача казалась невыполнимой. При незаходящем солнце полярного дня и в полный штиль лодку легко могли обнаружить вражеские самолеты-разведчики, которые вели фашистскую эскадру к месту обнаруженного ими конвоя. Командир советского подводного корабля не колебался ни секунды. Лодка двинулась навстречу врагу. Она проникла в центр фашистской эскадры. Прицелиться носовыми аппаратами не удалось: в самый последний момент корабли изменили курс. Тогда подводники выстрелили четырьмя торпедами из кормовых аппаратов по самому крупному кораблю. Раздалось два взрыва. Потом раскатистый гул, продолжавшийся двадцать секунд, и еще два взрыва.
Дерзость удалась. Ошеломленный противник даже не смог обнаружить лодку, и она благополучно ушла от опасности. Две ее торпеды попали в «Тирпиц», одна — в миноносец, который затонул, а длительный гул, услышанный подводниками, вызвали глубинные бомбы, взорвавшиеся на его борту.
Фашисты не захотели дальше испытывать судьбу. Сомкнувшись вокруг поврежденного, сбавившего ход «Тирпица», вражеская эскадра повернула к берегу.
Но участь рассыпавшихся по океану союзных транспортов оставалась безрадостной. За одинокими судами яростно охотились фашистские подводные лодки и самолеты. Советские эсминцы, высланные Головко, в течение трех недель бороздили океан до самой кромки паковых льдов, собирая транспорты. Из 34 судов удалось спасти лишь 11. Погибли 122 тысячи тонн грузов и сотни людей.
К счастью, ни один конвой больше не нес таких потерь. Британское адмиралтейство стало более тесно взаимодействовать с советским флотом.
10 октября 1943 года командующего флотом вызвали в Ставку Верховного Главнокомандования. В кабинете Сталина были почти все члены Политбюро, а также руководители Наркомата морского (транспортного) флота и Главсевморпути. Ставка заслушала доклад А. Г. Головко об обстановке на театре, о действиях флота. Потом речь зашла о защите внутренних коммуникаций. Командующему пришлось выслушать немало справедливых упреков. Сосредоточив все внимание на обороне Заполярья, борьбе с фашистскими конвоями и обеспечении внешних морских перевозок, моряки ослабили действия по прикрытию Северного морского пути. В результате в Карское море проникли мощные фашистские надводные рейдеры и подводные лодки. Несмотря на героизм экипажей находившихся в этом районе наших небольших кораблей, враг нанес здесь существенные потери транспортному флоту. Ставка Верховного Главнокомандования потребовала в кратчайшие сроки выправить положение. Ее решением флоту были выделены новые корабли, крупные силы авиации. На прощание командующему было сказано:
— Не забывайте: Северному флоту предстоит трудная и важная задача. Государственная задача...
В дневнике Головко появляется запись:
«...надо учесть на будущее совет, полученный в Ставке: правильное и эффективное использование маневренности сил флота требует прежде всего маневренности мышления тех, от кого зависит управление этими силами».
Через несколько дней флот получил сотню самолетов. А еще через некоторое время на аэродромы Заполярья приземлилась целая дивизия авиации дальнего действия. Поступили пять тральщиков и пять больших охотников.
Теперь стало легче.
Повысили активность и английские корабли, действовавшие в своей операционной зоне. Конвои стали приходить с минимальными потерями.
А командующий все думал над тем, как сделать удары по врагу еще сокрушительнее. Настойчиво и терпеливо он добивался тесного взаимодействия различных сил флота. Герой Советского Союза И. А. Колышкин, ставший к тому времени командиром бригады, вспоминает:
«...Зайдет с утра командующий — благо его ФКП неподалеку.
— Чем заняты, Иван Александрович?
— Да ведь как обычно.
— Собирайтесь, поедемте в авиацию.
У летчиков сегодня крупная операция, и мы едем на их КП, чтобы из первых рук узнать, как она проходит. Это не пустая трата времени. Оказывается, и у авиаторов подводник может почерпнуть для себя много полезного. Яснее становится обстановка на театре, лучше ощущаешь пульс оперативной жизни флота и четче представляешь роль и возможности своей бригады».
Здесь же, на таких встречах представителей моряков и летчиков, намечались совместные действия, планировались новые удары по врагу.
В результате коллективного творчества подводников и летчиков был освоен так называемый метод нависающих завес. Сводился он к тому, что в ограниченном районе моря сосредоточивалось до шести самостоятельно действовавших подводных лодок. Все они держали связь с авиационной разведкой. Обнаружив вражеский конвой, самолеты-разведчики сообщали подводникам его местонахождение и курс движения. По этим данным подводные лодки выходили наперерез противнику и наносили последовательные удары. 17 мая таким способом совершили атаки М-201 капитан-лейтенанта Н. И. Балина и С-15 капитан-лейтенанта Г. К. Васильева. Они потопили немецкий сторожевик и крупный транспорт. Чуть позже в нависающей завесе участвовало уже пять подводных лодок. 20 июня самолеты-разведчики навели их на большой конвой. Враг понес тяжелый урон. Выдающегося успеха добился экипаж С-104. Одним четырехторпедным залпом лодка потопила транспорт водоизмещением восемь тысяч тонн, тральщик и противолодочный корабль.
Всего в 1944 году было проведено пять таких операций. Все они прошли успешно. Каждый раз, когда лодки возвращались с моря, командующий флотом собирал подводников и летчиков, чтобы обсудить итоги их совместных действий и подумать, как еще лучше поставить дело.
Весной 1944 года флот получил десятки новых торпедных катеров. А. Г. Головко объединил их в бригаду. Во главе ее стал прибывший с Тихого океана опытный катерник капитан 1-го ранга А. В. Кузьмин. До войны считалось, что торпедные катера не могут вести боевых действий на Севере — слишком суровые условия для этих малых кораблей. Поэтому и были их здесь единицы. Но осенью 1944 года стремительные катера под командованием Г. К. Светлова и А. О. Шабалина внезапно атаковали вражеский конвой, потопили миноносец и транспорт. Спустя несколько дней тот же А. О. Шабалин в паре с командиром другого катера П. И. Хапилиным отправили ко дну еще один вражеский транспорт. (Пометка в дневнике: «Надо всячески поощрять боевые способности Шабалина и заодно представить его к очередному званию. Слишком засиделся он в старших лейтенантах, хотя воюет лучше иного капитана 2-го ранга».)
Успехи катерников множились, они доказали, что и в условиях Севера торпедные катера — могучая сила. Теперь, когда кораблей прибавилось, командующий потребовал использовать эту силу с максимальным эффектом.
Вместе с Кузьминым они объехали все прибрежные бухты, выбирая место для базирования бригады. Остановились на Пумманках — небольшой бухточке в Варангер-фиорде.
— Здесь вы будете костью в горле противника, — сказал командующий.
Он же предложил расположить командный пункт бригады на вершине прибрежной горы:
— Отсюда просматривается весь залив. Отсюда и будете управлять катерами. Это надежнее и удобнее, чем управление с одного из кораблей. И связь будет надежнее, и легче организовать взаимодействие с другими кораблями и авиацией.
О взаимодействии катеров и авиации Головко особо заботился. Перед командованием ВВС флота он поставил вопрос: нельзя ли организовать оперативный пункт штаба авиации в непосредственной близости от КП катерников на Рыбачьем? Авиаторы пытались возражать: дескать, нынче, слава богу, XX век, существует радио, телефон; если катерникам понадобится помощь летчиков, так снестись со штабом ВВС им не составит большого труда.
— Бог-то бог, но, как говорят в народе, и сам не будь плох, — улыбнулся адмирал. — Снестись с вами по радио или телефону катерники, конечно, смогут. Но ведь вы наверняка начнете еще думать: «Подбрасывать требуемые самолеты или нет?» А тут каждая минута дорога.
— Почему же, если в том будет действительно нужда.
— Вот, вот, «если будет». А чтобы таких вопросов вообще не возникало, вы оперативный пункт своего штаба по соседству с КП Кузьмина и организуйте. Двух дней на это достаточно? Значит, договорились.
По настоянию адмирала во главе оперативного пункта авиации были поставлены наиболее инициативные офицеры штаба ВВС флота.
За короткий срок в Варангер-фиорде были одержаны крупные победы. Массированные удары авиации, катеров и береговой артиллерии привели к полному разгрому нескольких больших конвоев противника.
Руководство крупными операциями командующий флотом обычно осуществлял сам. Так было 15 июля 1944 года. Адмирал склонился над большой картой Варангер-фиорда, принимал донесения и с помощью циркуля и масштабной линейки производил расчеты. Тонкой чертой на карте обозначился путь вражеского конвоя. Вот здесь фашистские корабли выйдут из узкого пролива. Тут их и надо атаковать. Адмирал красным карандашом начертил жирный крест и обвел его кружком. Катерники, летчики бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей уже получили подробные инструкции. Теперь им сообщается место и время удара.
Внешне командующий флотом был спокоен. Ровно звучал его голос, когда он отдавал последние распоряжения офицерам-операторам. Только лицо побледнело и в прищуренных глазах светилась необычная сухость.
Он отошел от карты, устало ссутулившись, опустился в кресло. Адмирал сделал все, что ему положено. Теперь очередь за исполнителями. В ход боя он не вмешивался, чтобы не мешать им.
Из динамиков доносились возбужденные голоса летчиков и катерников. То и дело они перекрывались шумом — радиопомехи сливались с отзвуком взрывов пушечных и пулеметных очередей. Через сорок минут, как после грозы, наступила тишина. Было слышно лишь, как командир дивизиона собирает рассыпавшиеся по заливу торпедные катера. Летчик самолета, специально выделенного для наблюдения за боем, доложил, что потоплено девять вражеских судов. Два подбитых транспорта выбросились на берег.
А 18 августа катерники и летчики добились еще более значительной победы. Напав на вражеский конвой, насчитывавший 32 вымпела, они потопили 15 судов. Ни один вражеский транспорт не дошел до цели.
В результате ударов советских кораблей и авиации порты Петсамо и Киркенес были накрепко блокированы. Это до крайности усложнило снабжение фашистских войск.
Штаб флота разрабатывал операцию «Вест». Она должна была явиться составной частью стратегического удара, намеченного Ставкой. Флоту во взаимодействии с войсками Карельского фронта предстояло решительным наступлением разгромить лапландскую группировку противника и освободить Печенгу и Киркенес.
Операция готовилась тщательно и всесторонне. На полуостровах Рыбачьем и Среднем скрытно сосредоточивались части морской пехоты. В бухтах стояли наготове корабли, чтобы принять на борт десантников. На позиции противника нацеливались 209 стволов артиллерии. Готовы были обрушить огонь на врага эсминцы. Чтобы прикрыть войска и корабли от налетов авиации, на аэродроме дежурил полк истребителей.
Походный штаб командующего флотом на двух больших «охотниках» прибыл из Полярного в Озерко на полуострове Среднем, где был создан выносной пункт управления. Здесь уже находились командные пункты командующего группой сухопутных и десантных войск генерал-майора Е. Т. Дубовцева и командира высадки контр-адмирала П. П. Михайлова. Поблизости расположились командные пункты командующего ВВС флота генерал-майора авиации Е. Н. Преображенского и командира бригады торпедных катеров капитана 1-го ранга А. В. Кузьмина.
Наступление войск Карельского фронта под командованием Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова началось утром 7 октября. Прорвав оборону противника, они за два дня достигли реки Титовки и форсировали ее. Гитлеровцы хвастливо заявляли, что «гранитный северный вал», как они называли три полосы своих укреплений в районе Печенги, неприступен.
Незадолго до нашего наступления был перехвачен приказ командира 2-й немецкой горнострелковой дивизии генерал-лейтенанта Дигена. Фашистский генерал заявлял:
«Русским мы предоставим возможность нахлынуть на наши сильно укрепленные позиции, а затем уничтожим их мощным контрударом... Мы именно здесь должны показать русским, что еще существует немецкая армия и держит фронт, который для них непреодолим».
Но в первые же дни советского наступления фашистская оборона затрещала по всем швам. Гитлеровцы, отстаивая каждый рубеж, вынуждены были откатываться на запад. И тогда в ночь на 9 октября им был нанесен удар с моря.
Чтобы обеспечить успех десанта, командующий Северным флотом предпринял высадку небольших отрядов, которые своими демонстративными действиями должны были отвлечь внимание противника. Высаживались они на побережье Мотовского залива восточнее полуострова Среднего.
— Создавайте больше шума! — требовал Головко от командиров десантов и кораблей, которые направлялись в этот район.
Моряки постарались. Шума и дыма они подняли столько, что немецкие радисты заполнили эфир паническими воплями. Только и слышалось: «Мотовский залив!.. Мотовский залив!» Десантники строчили из автоматов, жгли дымовые шашки. Катера выпускали по берегу торпеды, и грохот взрывов сотрясал скалы. Эскадренные миноносцы били по переправам гитлеровцев на реке Титовке. Фашисты решили, что высаживается целая дивизия, и спешно перебрасывали сюда войска.
А тем временем значительно западнее десятки быстроходных кораблей под покровом ночи мчались к южному берегу губы Маативуоко (Малая Волоковая). На них находилось в общей сложности около 3 тысяч бойцов морской пехоты. Внезапность удара позволила высадить десант с ничтожными потерями (один убитый, пять раненых).
Той же ночью после мощной артиллерийской подготовки двинулись на штурм хребта Муста-Тунтури части Северного оборонительного района. Морские пехотинцы шли сквозь пургу. Колючий снег слепил глаза, ноги скользили по обледенелым скалам. Гитлеровцы яростно отстреливались, цепляясь за каждый камень. Но ничто не могло остановить натиск советских бойцов. К полудню морские пехотинцы форсировали хребет и соединились с десантом, наступавшим на фланге, а затем и с частями Четырнадцатой армии. Вскоре наши войска вышли на побережье Печенгского залива. Широкая водная преграда приостановила дальнейшее продвижение.
Вечером 10 октября А. Г. Головко был на КП командира бригады торпедных катеров.
— Готовьте катера для прорыва в Лиинахамари. Вместе с морскими охотниками Зюзина захватите пятьсот десантников. Высаживать прямо на пирсы порта. Учтите: кадры для будущей нашей Печенгской базы уже подобраны.
— А как батареи на мысе Крестовом? Они же закрывают туда вход, словно пробка в бутылку...
— Туда уже пробиваются разведчики Барченко и Леонова. Я надеюсь на них. Где карта?
И вновь раздумья над картой. Порт Лиинахамари расположен в устье Печенгского залива. Вход здесь узкий, извилистый. В скалах берега гитлеровцы укрыли батареи. А самые опасные из них — на мысе Крестовом, преграждающем вход в залив.
— Кто из ваших раньше бывал в Лиинахамари? — спросил командующий.
— Только Шабалин.
— Хорошо. Попытаемся найти вам в помощь и старых лоцманов, которые знают здесь каждую извилину залива.
Решили, что первыми в залив направятся два катера под командованием капитан-лейтенанта А. О. Шабалина. Они высадят головную группу десанта и вместе с тем разведают путь для остальных катеров, в случав необходимости пробьют проходы в заграждениях — бонах и сетях. За ними пойдут пять катеров капитана 2-го ранга С. Г. Коршуновича. И наконец, последними с основными силами десанта в порт прорвутся пять наших малых «охотников» капитана 3-го ранга С. Д. Зюзина. Их будет прикрывать дымовыми завесами еще один торпедный катер.
— Когда же начнем? — спросил Кузьмин.
— Сразу же, как будет взят Крестовый.
На ночлег командующий флотом расположился в землянке Кузьмина. Часу в четвертом утра их разбудил связист. Он принес срочную телеграмму. Подсветив фонариком, Головко прочитал ее и протянул Кузьмину.
— Вот и благословение получено. Нарком интересуется, какова будет роль флота в освобождении Печенги, и считает весьма желательным участие флота в занятии будущей военно-морской базы и крупнейшего пункта на Севере.
— Как? — удивился Кузьмин. — Значит, вы послали разведчиков на мыс Крестовый и приказали готовить десант, еще не имея никаких указаний Центра?
— Обязанность подчиненного — предугадывать мысли начальства, — рассмеялся адмирал. — Мы так и поступаем. Ведь и без подсказки со стороны было очевидно, что высаживать десант там необходимо. Лиинахамари — ключ к Печенге. А ключ к Лиинахамари — батарея на мысе Крестовом. Так зачем же было время терять? Теперь мы доложим Москве, что не только горим желанием выполнить приказ, но кое-что уже делаем... Немецкий гарнизон Лиинахамари ждет удара откуда угодно, но только не с моря. А мы нагрянем именно с моря...
12 октября разведчики доложили, что они пробились на мыс Крестовый и атакуют расположенные там батареи.
— Теперь слово за вами с Зюзиным, — сказал адмирал Кузьмину. — Созовите командиров кораблей и подразделений десанта.
Когда все собрались, Головко объяснил офицерам задачу и проводил их до причала. А там с катера на катер передавался испещренный подписями лист. Головко прочитал его.
«Настал долгожданный час для нас, катерников-североморцев, добить фашистских захватчиков в Заполярье, вернуть стране Печенгу и навсегда утвердить там победоносное знамя нашей Родины. Мы клянемся, что, не жалея ни сил, ни самой жизни, с честью выполним эту задачу! За нашу прекрасную Родину!..»
— Кто это написал? — спросил командующий.
— Сообща сочинили, — отозвались матросы. Адмирал подал лист одному из политработников:
— Немедленно передайте в редакцию. Пусть утром же будет напечатано в газете.
Через два часа катера Шабалина на полном ходу влетели в теснину фиорда, мгновенно превратившегося в огненный коридор. Оба берега гремели выстрелами. Не сбавляя скорости, Шабалин прижался как можно ближе к западному берегу — он обнаружил мертвое, непростреливаемое пространство. Вот и порт. Десантники на ходу спрыгивают на берег, занимают оборону, захватывают причалы. А катерники спешат навстречу другим кораблям. Стрельба в порту не стихает. Но все новые десантники кидаются в атаку.
Двое суток шли бои за Лиинахамари. 14 октября сюда вновь прорвались катера. На этот раз они пришли, чтобы переправить наши войска с восточного на западный берег Печенгского залива.
Кругом еще полыхали пожары. Головко с возвышенности оглядывал окрестность.
— Ну, здравствуй, Печенга, русская земля!
Адмирал стоял без фуражки. Ветер развевал рано поседевшие волосы.
Под холмом шли пехотинцы и моряки. Они спешили дальше на запад, к Киркенесу. Там уже была Норвегия. Советские воины шли освобождать ее многострадальный народ от фашистского ига. Через неделю и там стихнут выстрелы.
А севернее, в штормовых просторах Ледовитого океана, бои будут продолжаться до самых последних дней войны. Но теперь уже никто не сомневался, даже наши недруги, что исход борьбы предрешен и полный разгром врага неминуем.
Таким и запомнился адмирал Головко всем, кто знал его, — неутомимым и устремленным вперед.
Арсений Григорьевич прожил яркую жизнь и до конца дней своих был связан с морем, с флотом. После войны работал начальником Главного морского штаба, командовал дважды Краснознаменным Балтийским флотом, с ноября 1956 года — первый заместитель главнокомандующего ВМФ. При его участии флоты оснащались новым оружием и новыми кораблями. Боевой адмирал щедро дарил опыт и знания молодому поколению матросов и офицеров.
Правительство, народ высоко оценили его заслуги перед социалистическим Отечеством. Свидетельство тому — награды: четыре ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, два ордена Ушакова 1-й степени, орден Нахимова 1-й степени, два ордена Красной Звезды и многие медали.
Умер он в расцвете творческих сил 17 мая 1Уо^ года на 56-м году жизни. Народная память свято бережет его имя. Адмирал Головко живет в делах советских военных моряков, в названиях кораблей и городских улиц.
Погожим летним днем 1926 года на одном из подмосковных аэродромов появился среднего роста военный в форме пехотинца. Среди тарахтевших повсюду моторов проносившихся над головой крылатых машин он чувствовал себя не совсем уверенно, но не подавал виду и засыпал вопросами сопровождавшего его авиационного командира.
— Какой фирмы вон тот оригинальный аэроплан?
— Почему так коптит мотор взлетевшей машины?
— Сколько требуется времени, чтобы стать летчиком?
Авиационного командира вопросы не удивляли, и он охотно отвечал, рассказывая о новых самолетах, о летной подготовке, об особенностях эксплуатации авиационной техники.
— Совсем недавно получили наш отечественный истребитель И-2. Он значительно лучше своего предшественника И-1. Летчики им довольны... А коптят некоторые моторы из-за дрянного бензина или по причине плохой регулировки газа... Летчики учатся несколько лет, и некоторые из них долго приобретают навыки управления самолетом. Другие входят в строй быстро...
За разговором подошли к небольшому зданию, расположенному у границы летного поля. Из дома вышел начальник ВВС Петр Ионович Баранов. Пехотный командир обратился к нему и отрапортовал:
— Краском Жаворонков. Прибыл в ваше распоряжение.
Баранов улыбнулся и протянул Жаворонкову руку:
— Очень рад. Как говорится, нашего полку прибыло.
— Не знаю, чем могу быть полезен воздушному флоту, — засомневался Жаворонков, — хотя, откровенно говоря, мне у вас нравится.
— Вот и отлично, — ободрил пехотного командира Баранов, — а в пользе своей для воздушного флота не сомневайтесь. Да вот и предписание на продолжение вашей службы.
Взяв из рук начальника ВВС бумагу, Жаворонков прочитал: «Предъявитель сего документа назначается помощником начальника военно-технической школы ВВС по политчасти».
Став в 1924 году начальником ВВС, Петр Ионович Баранов энергично взялся за выполнение решения партии и правительства по комплектованию Военно-Воздушных Сил умелыми, преданными делу революции командными кадрами. Задача оказалась нелегкой. Те, кто умел летать, как правило, были выходцами из свергнутых буржуазных классов. Своих авиационных кадров подготовить еще не успели. Вот в такой обстановке и было принято решение призывать в авиацию лучших общевойсковых командиров. Хотя им на первых порах не хватало специальных знаний, они принесли в авиацию высокую организованность, четкий армейский порядок и дисциплину. В начале 1926 года общевойсковые командиры, пришедшие в авиацию, занимали около 40 процентов всех штатных должностей ВВС, отнесенных для замещения составом с высшим военным и специальным образованием. Среди них был и Семен Федорович Жаворонков, на всю жизнь связавший свою судьбу с авиацией.
С. Ф. Жаворонков родился 23 апреля 1899 года в деревне Сидоровской, ныне Лухского района Ивановской области. Семья крестьянина-бедняка испытывала большую нужду, и, едва закончив сельскую школу, Семен Федорович уходит на заработки на текстильную фабрику сначала в Тезино, а с 1914 года в Вичугу.
Страну охватывал мощный революционный подъем, и у юноши из бедняцкой семьи не было сомнений в вопросе «за кого идти?». В марте 1917 года он вступил в ряды большевистской партии, стал одним из организаторов, а затем и руководителем кружка «Союз рабочей молодежи имени III Интернационала», положившего начало вичугской комсомольской организации.
После окончания в мае 1918 года трехмесячной партийной школы в Москве С. Ф. Жаворонков кооптируется в состав Вичугского районного комитета партии и до июня 1918 года работает заместителем секретаря районного комитета. В июне этого года вступает в Кинешемский красногвардейский коммунистический отряд, в составе которого участвует в подавлении белогвардейского мятежа в Ярославле.
Служба в армии для Жаворонкова начинается с сентября 1918 года, когда он становится красноармейцем Первого советского Кинешемского полка. В ноябре он уже политком батальона Двадцать девятого стрелкового полка, а в марте 1919 года — военный комиссар батальона связи Седьмой стрелковой дивизии. Участвовал в разгроме Колчака, Деникина, белополяков и в ликвидации бандитизма на Украине.
В Военно-Воздушные Силы страны Жаворонков пришел после окончания Военно-политической академии в 1926 году. Это было время, когда отечественная авиация фактически делала лишь первые самостоятельные шаги. На самолетных стоянках еще преобладали машины иностранных фирм, однако уже начали бороздить небо и первенцы советского самолетостроения. В 1925 году был принят на вооружение истребитель-биплан И-2 конструкции Д. П. Григоровича. Поступил в части самолет-разведчик АНТ-3. Строились и многие другие самолеты, предназначенные как для военной, так и для гражданской авиации.
Отечественное самолетостроение начало развертываться довольно быстро, и это дало основание первому наркому обороны М. В. Фрунзе заявить с трибуны III съезда Советов СССР, состоявшегося в мае 1925 года:
«Еще до 1925 года мы в общей сложности закупили за границей за три года свыше 700 самолетов. В этом году мы не купили ни одного самолета, и я полагаю, что в следующем году мы будем вполне обеспечены растущей продукцией наших самолетостроительных заводов».
Поднимая из руин отечественное самолетостроение, а точнее — создавая заново, Коммунистическая партия и Советское правительство принимают энергичные меры по подготовке командных и политических кадров для авиации. В стране открываются все новые летные и технические школы, различные курсы усовершенствования.
В одной из таких школ и начал службу в авиации С. Ф. Жаворонков. Работая помощником начальника школы по политчасти, а затем военным комиссаром и начальником политического отдела ВВС Черноморского флота, он жадно впитывал авиационные знания, стараясь идти вровень с теми, кого воспитывал, за чье моральное состояние и боевое мастерство нес полную ответственность перед партией и Советским государством.
Затем Жаворонков кончил курсы летнабов и занимал командные должности. Прокомандовав немногим более года эскадрильей и авиагруппой, он пришел к заключению, что успешно руководить летным подразделением, а тем более летной частью можно только тогда, когда освоишь профессию пилота.
«Я доложил эти свои соображения начальнику Военно-Воздушных Сил РККА Я. Алкснису, — пишет Жаворонков в своих записках. — Он полностью со мной согласился и осенью 1933 года направил меня в школу летчиков им. Мясникова на Каче, под Севастополем. Ранней весной 1934 года, закончив школу летчиков, я вернулся в Севастополь уже в должности командира авиабригады...»
Морская авиация к тому времени, когда пришел в нее Жаворонков, приобретала все большее значение. Фактически тридцатые годы явились периодом быстрого ее количественного роста. Уже в начале этого периода состав ВВС Балтийского и Черного морей был доведен до двух авиабригад и нескольких отдельных эскадрилий на каждом море. С организацией Тихоокеанского флота (1932) были созданы также и Военно-Воздушные Силы на Дальневосточном морском театре. После образования Северного флота (1933) была сформирована авиаэскадрилья МБР-2 на Севере.
Боевая подготовка авиационных частей морской авиации была нацелена на освоение вновь поступающих самолетов, вооружения и технического оборудования, совершенствование летного мастерства, отработку дальних полетов в открытое море, бомбометание по маневрирующим кораблям и т. д. Особенно интенсивно и успешно проводили боевую подготовку Военно-Воздушные Силы Черного моря. В составе ВВС Черного моря для освоения торпедометания был организован отряд на специально оборудованных самолетах Р-5. Вслед за самолетами Р-5 оборудуются также как носители мин и торпед самолеты ТБ-1, ТБ-3, ДБ-3 в особой (морской) их модификации.
О работе С. Ф. Жаворонкова в должности командира авиабригады помощник командующего морскими силами Черного моря писал в аттестации:
«Бригада имеет большие успехи и крепко выросла в области тактической подготовки. На основе лучшего руководства, планового контроля и повышения требовательности бригада заняла безаварийное место в составе ВВС ЧМ. За 1934 год Жаворонков вырос сильно в оперативно-тактических вопросах. Штаб, несмотря на молодость отдельных работников, является вполне сколоченным органом боевого управления».
В 1936 году Жаворонков заканчивает оперативный факультет Военно-воздушной академии имени Жуковского и назначается командиром Пятого тяжелобомбардировочного авиационного корпуса, а вскоре — командующим ВВС Тихоокеанского флота.
Когда в январе 1938 года был образован Народный комиссариат ВМФ, морская авиация стала составной частью Советского Флота. Она получила наименование ВВС ВМФ. Во главе управления авиацией Военно-Морского Флота был поставлен С. Ф. Жаворонков.
На каких бы должностях перед Великой Отечественной войной ни работал С. Ф. Жаворонков, он постоянно думал об укреплении силы авиации ВМФ, о разработке новых приемов ее боевого применения, настойчиво изучал стратегию и тактику вероятного противника на морских театрах. В беседах со своими помощниками и подчиненными он старался вселить уверенность в могучую силу авиации. К сожалению, война с фашизмом началась иначе, чем можно было предположить, и роль морской авиации в начальный период свелась к использованию ее на сухопутных направлениях. Однако и в трудный первый год Великой Отечественной войны на счету летчиков морской авиации немало было славных героических страниц. Одна из них — бомбардировка фашистского логова — Берлина.
Идея о воздушных налетах на вражескую столицу зародилась в штабе ВВС ВМФ сразу же после первых налетов немецких бомбардировщиков на Москву. Встретившись с наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым, Семен Федорович внес предложение послать на Берлин группу самолетов-торпедоносцев ДБ-3. Кузнецов обещал доложить об этом в Ставку Верховного Главнокомандования. Уже через три дня он не без удовольствия сообщил:
— Сталин дал согласие на проведение операции.
Разрешил для нее взять из состава ВВС КБФ две эскадрильи, наиболее подготовленные для ночных полетов.
Помолчав, Кузнецов добавил:
— Кроме того, Сталин сказал: поскольку Жаворонков внес это предложение, пошлите его и командовать этой операцией.
— Благодарю за доверие, — ответил Жаворонков и недоуменно пожал плечами, — только не совсем понятно, почему выделяются столь малые силы для выполнения такой большой задачи. Ведь практически мы смогли бы собрать до семидесяти экипажей, умеющих пилотировать ДБ-3 ночью и в сложных метеоусловиях.
Кузнецов разъяснил:
— Нарком обороны обещал при первой же возможности усилить группу двумя-тремя эскадрильями дальнебомбардировочной авиации, и, возможно, кроме этой группы, будет действовать еще одна.
— Ну это другое дело, — успокоился Жаворонков и хотел уже излагать план операции. Кузнецов его остановил:
— Не торопись, Семен Федорович, отправляйся в часть, все обговори с командованием, потом примешь окончательное решение.
Появление командующего авиацией флота на аэродроме, где базировался Первый минно-торпедный полк, было неожиданностью и для командира полка полковника Евгения Николаевича Преображенского и для военкома батальонного комиссара Григория Захаровича Оганезова. Ведь Жаворонков улетел от них всего восемь-десять дней тому назад. С какими вестями вновь прибыл командующий? Какую задачу придется решать летному составу?
Обстановка из напряженно-томительной сразу стала торжественной, как только Жаворонков сообщил цель своего визита.
— Товарищи, — начал он спокойно и уверенно, — Верховное командование поставило перед вашим полком особо важную задачу. В ответ на разрушение наших городов и бомбардировку Москвы приказано бомбить военные объекты в столице фашистской Германии — Берлине!
При этих словах руководители полка поднялись с мест, а Преображенский, как клятву, произнес:
— Мы с честью выполним эту задачу!
Жаворонков тоже встал и, пожимая руки боевым друзьям, с чувством сказал:
— Другого ответа от вас, товарищи, не ожидал!
Сразу после короткого совещания занялись подготовкой операции, в которую посвятили минимальное количество лиц, чтобы хранить в тайне разрабатываемый замысел.
Весьма трудным вопросом, требовавшим немедленного ответа, был: откуда, с какого аэродрома давать старт самолетам, летящим на Берлин? Дело в том, что к концу июля 1941 года линия фронта отодвинулась далеко в глубь страны. Почти все аэродромы, с которых можно было бы достигнуть столицы Германии, оказались занятыми немцами. В руках советских войск оставались лишь два небольших аэродрома на острове Эзель (Сарема) в Балтийском море, с них можно было организовать полеты на Берлин. В таких условиях выбор пал на аэродром «Кагул», расположенный в 15 километрах западнее города Курессаре (Кингисепп). Этот аэродром был построен еще до войны и имел лучшую, хотя и грунтовую, полосу длиной 1200 метров. Но там с трудом размещались запланированные в полет боевые машины.
Другой, не менее важной проблемой, которую решали уже в ходе подготовки боевых вылетов, была маскировка аэродрома от вражеских разведывательных самолетов. По предложению Жаворонкова, прилетевшего на Эзель, самолеты ДБ-3 поставили вплотную к хозяйственным постройкам хуторов и накрыли маскировочными сетями. Как показал опыт, это было весьма разумное решение, позволившее скрыть от глаз противника крупную авиационную группировку.
Пожалуй, самым трудным в осуществлении этого решения оказалось проделать рулежные дорожки от границ летного поля до хуторских построек. Но в конце концов личный состав полка сумел справиться и с этой задачей.
Жаворонкову предстояло решить вопрос о назначении командира группы. Став по воле Верховного командования руководителем столь значительной бомбардировочной операции, он лично сам не мог отправиться в полет в составе экипажа бомбардировщика, так как, занятый решением больших оперативно-тактических вопросов, не имел возможности овладеть ночными полетами на новом самолете ДБ-3. Наиболее подходящим командиром группы был Преображенский. Оставшись однажды с ним наедине, Жаворонков спросил, кого бы он рекомендовал на место ведущего. Преображенский, почти не задумываясь, ответил:
— Товарищ генерал-лейтенант, я прошу назначить меня!
— Позвольте, — сказал Жаворонков, делая вид, что пытается отговаривать, — большая часть полка остается здесь. Следовательно, и вам лучше бы остаться на месте базирования.
— Нет, мне следует быть с той частью полка, которая направляется для выполнения более ответственной задачи, — решительным тоном настаивал Преображенский.
— Раз вы так понимаете свои обязанности — быть по-вашему. Давайте тогда решим еще один вопрос, — продолжал Жаворонков, будучи внутренне доволен поведением командира. — Успех будет зависеть, как мы говорили раньше, от подбора летчиков и штурманов. Я придаю серьезное значение флагманскому штурману. Кого вы имеете в виду назначить штурманом группы?
— Прошу разрешить взять с собой в полет штурмана полка капитана Хохлова. Я всегда с ним летаю. Хохлов лучше, чем кто-либо другой, справится с заданием.
Семен Федорович Жаворонков одобрил этот выбор, а также утвердил состав всей авиационной группы.
4 августа рано утром 15 самолетов ДБ-3 произвели посадку на аэродроме «Кагул». Еще пять машин прилетели сюда несколько позднее. Во второй половине дня полковник Преображенский собрал весь личный состав и объявил о поставленной Верховным командованием задаче. В своем выступлении перед собравшимися командир и военком Оганезов разъяснили важность и политическое значение операции, особенности ее выполнения, назвали объекты в районе Берлина, подлежащие разрушению, дали характеристику противовоздушной обороны и определили маршрут полета.
Расстояние до цели и обратно составляло 1760 километров, в основном над морем. По теперешним временам для авиации такой протяженности путь труда не составляет. Но тогда это был фактически предел для ДБ-3, хотя если расшифровать это сокращение, то оно звучит так: «Дальний бомбардировщик тип третий». Каждый экипаж мог взять на борт самолета до одной тонны бомбового груза.
В то время как экипажи готовились к ответственному полету, Жаворонкова продолжали волновать вопросы обеспечения авиагруппы необходимым количеством топлива и боеприпасов, охраны аэродрома от возможных налетов вражеской авиации. По части снабжения все обязанности были возложены на тыл 15-й разведывательной эскадрильи. Бомбы и бензин доставлялись на остров на тральщиках. Вопрос о прикрытии аэродрома зенитной артиллерией и истребителями Жаворонков решил с генерал-майором береговой службы А. Б. Елисеевым, в распоряжении которого находилось до двух дивизионов 76-мм зенитных пушек и эскадрилья истребителей И-153 («чайка»).
Для разведки в открытом море по курсу полета бомбардировщиков и оказания помощи экипажам в случае вынужденных посадок на воду по указанию Жаворонкова были направлены две четырехмоторные летающие лодки конструкции Четверикова.
Таким образом, все было готово для полета на Берлин. В ночь на 8 августа 13 самолетов взяли курс на логово фашистов. Взлет происходил перед заходом солнца. Бомбардировщики один за другим выходили на старт и, пробежав почти весь аэродром, медленно отрывались от земли, уходя в сторону моря. Там они должны были собраться в три группы. Одну из них возглавлял Е. Н. Преображенский, другую — командир эскадрильи А. Я. Ефремов и третью — капитан В. А. Гречишников. Для первого полета на каждом самолете решили подвесить по восьми стокилограммовых бомб.
Благодаря четкой организации первый полет на Берлин прошел весьма успешно. Противник не ожидал появления наших бомбардировщиков и был застигнут врасплох. При отходе от цели экипажи наблюдали несколько пожаров, возникших в разных районах города.
Лишь только приземлился самолет командира группы, Жаворонков направился к нему. Евгений Николаевич Преображенский вышел из кабины усталый, но довольный.
Приложив руку к шлему, доложил:
— Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнено. Вверенный мне полк бомбил Берлин.
Нарком обороны не забыл своего обещания усилить оперативную группу Жаворонкова самолетами ДБ-3 и ПЕ-8. 9 августа на аэродроме «Асте», расположенном невдалеке от «Кагула», приземлились две группы бомбардировщиков: одна в составе пяти самолетов под командованием майора Василия Ивановича Щелкунова, другая в составе девяти самолетов, ее возглавлял капитан Василий Гаврилович Тихонов. Под Ленинград была перебазирована группа тяжелых самолетов ПЕ-8, которой командовал Михаил Васильевич Водопьянов.
С. Ф. Жаворонков был чрезмерно рад прилету на остров экипажей дальнебомбардировочной авиации. Собрав летный состав, он поставил перед ним задачу — немедленно заняться подготовкой полета, чтобы новый удар по Берлину произвести в ночь с 10 на 11 августа. Ввиду резкого ухудшения погоды Семен Федорович приказал: более тщательно изучить маршрут и профиль полета, наметить надежные способы контроля пути для точного выхода на цель и на аэродром посадки. Для обмена опытом он позаботился о встрече новичков с летными экипажами, которые принимали участие в первом налете на фашистскую столицу. На этой встрече Евгений Николаевич Преображенский рассказал об особенностях взлета самолета, имеющего максимальную нагрузку, с ограниченной размерами взлетно-посадочной полосы, об эксплуатации моторов, навигационно-пилотажного оборудования при наборе высоты и на протяжении всего длительного маршрута. Особое внимание всех летчиков было обращено на экономный расход топлива, так как даже небольшое отклонение от разработанного инженерно-эксплуатационного графика могло привести к серьезным последствиям, к невозможности из-за нехватки горючего дотянуть до своего места базирования. Штурман капитан Хохлов на этой встрече поделился своим опытом, связанным с точным выдерживанием заданного профиля полета, с методикой использования самолетных и наземных радиосредств для контроля пути.
Спросив разрешения у генерала Жаворонкова, поднялся с места и старший лейтенант Афанасий Фокин.
— Прилетевшие на подмогу летчики спрашивают нас о том, какое ощущение испытывали мы, когда получили задание и приступили к его выполнению, — заговорил летчик. — Трудно, очень трудно передать, как взволновало всех нас такое ответственное поручение. Шуточное ли дело — первыми летим бомбить Берлин! Погода благоприятная, видимость хорошая. Летим. Настроение бодрое. Вспоминаем о вранье Геббельса, который единым росчерком пера «уничтожил» советскую авиацию.
Фокин всматривается в липа новичков и весело продолжает:
— Пролетели мы больше трех часов. Штурман Евгений Шевченко докладывает мне: через несколько минут Берлин. И вскоре ясно стали видны его контуры, изгибы реки Шпрее, сплетение каналов. Внизу показались пожары. Это постарались экипажи, шедшие впереди. И мы добавим!.. «Бомбы сброшены», — штурман поморгал ибо сигнальными огнями. Можно возвращаться. Нет, рано назад! Сделаем еще один кружок над целью, так сказать, для «морального воздействия»...
Фокин умолк. Послышался другой голос:
— Не так страшен черт, как его малюют! — Это крикнул с места летчик Михаил Плоткин. Он продолжал: — Теперь мы знаем, гитлеровцев можно нещадно бить в их собственном доме.
— Не только бить, но и уничтожать как бешеных собак, — вставил майор Ефремов.
В помещении, где был собран летный состав, стало шумно. Отовсюду слышались гневные голоса. Но вот поднялся генерал Жаворонков, и шум сразу прекратился. Он обвел взглядом сидящих за небольшими столиками летчиков, сказал:
— Вижу, у морских да и у сухопутных летчиков по-настоящему боевое, я бы сказал, злое настроение. Это очень хорошо, товарищи! Без злобы и жгучей ненависти в сердце каждого из нас нельзя успешно вести борьбу с таким коварным врагом, как германский фашизм. Родина поручила нам самое ответственное задание: любой ценой достать до Берлина и обрушить на него огонь зажигалок и фугасок. Первый, уверенный шаг морские летчики сделали. Теперь совместными усилиями мы должны сделать еще больше. Вместе мы — грозная сила!
...На аэродромы опустилась ночь. Чуть видны из-за укрытий силуэты бомбардировщиков. Закончены последние приготовления к полету. Экипажи заняли места в кабинах. Еще и еще раз летный состав проверил работу агрегатов и приборов, проконтролировал четкость и надежность средств связи.
А на командном пункте тоже заканчиваются последние приготовления. И вот генерал Жаворонков подает условный сигнал на вылет. Сразу все ожило, заклокотало вокруг. Дружно загудели авиационные моторы. Груженные до отказа самолеты выруливают на старт и, сделав разбег, уходят в темноту ночи.
Бомбардировщики, ведомые опытнейшими летчиками-коммунистами, взяли курс на Берлин.
Перед полетом майор Щелкунов, докладывая командиру оперативной группы генералу Жаворонкову о готовности отряда к выполнению задания, сказал:
— Экипажи в полной готовности. Все мы горим желанием отомстить гитлеровцам за очередную бомбардировку родной Москвы. Нас, наверное, сегодня по случаю плохой погоды не ждут в Берлине. Тем лучше!
На этот раз полет к столице гитлеровской Германии был труден и опасен. Даже видавшие виды морские летчики полковника Преображенского качали головой, поглядывая на многослойные грозовые облака. Но приказ должен быть выполнен!
Несмотря ни на какие преграды, экипажи уверенно ведут воздушные корабли к заданной цели. На полную мощь работают моторы, метр за метром набирается высота. Скоро она достигла заданной.
Бомбардировщики более двух часов настойчиво продвигаются вперед. Находясь в общем боевом порядке чуть выше и впереди других, идут экипажи из группы Преображенского, несколько в стороне следуют летчики офицеров Щелкунова и Тихонова. Недалеко от цели к ним должны присоединиться экипажи из группы Водопьянова, вылетевшие из-под Ленинграда. Так задумано и предусмотрено планом операции, которую разрабатывал Семен Федорович Жаворонков со своими помощниками. А сейчас он с тревогой вглядывается и вслушивается в ночь, понимая, как тяжело приходится экипажам бомбардировщиков.
С приближением к цели росло напряжение среди всех членов экипажей. Летчики, следя за показаниями приборов, строго выдерживали заданный режим полета. Стрелки-радисты и воздушные стрелки бдительно наблюдали за обстановкой, держали в постоянной готовности пулеметы для возможного отражения атак ночных истребителей. Особенно много дел было у штурманов. Облачность все больше и больше редела. Внизу причудливо изгибалась река Одер. Она вырисовывалась четкой серебряной нитью. Воспользовавшись этим, штурманы напряженно всматривались в очертания ориентиров на земле, измеряли по ним угол сноса, определяли силу и направление ветра.
Дальнейший путь экипажей к цели лежал вдоль широкого канала. Все ближе и ближе объекты удара. Но почему молчат зенитки? Может быть, майор Щелкунов был прав, говоря, что в такую непогодь на Балтике гитлеровцы не ждут налета наших бомбардировщиков? И от этого напряжение экипажей росло еще больше.
В огромные «окна» между облаками все отчетливее просматривались контуры затемненного города. То тут, то там вспыхивали огни электросварок. Военно-промышленные предприятия Берлина расположены преимущественно в районе внешнего кольца; металлургические и машиностроительные заводы находятся в его северо-западной части. Вот сюда-то и обрушат очередной бомбовый удар советские летчики.
Первые самолеты из группы Преображенского сбросили серии зажигательных бомб. И сразу же на земле возникли очаги пожаров, осветив своим заревом другие цели. На земле вспыхнули зенитные прожекторы, своим пучком они утыкались в облака, и только некоторым из них удавалось войти в «окна». Зенитная артиллерия также открыла беспорядочный огонь. Трассы крупнокалиберных пулеметов и зенитных пушек расчертили небо разноцветными точками и линиями. Но такая «иллюминация» не причиняла нашим маневрирующим бомбардировщикам никакого вреда. На объекты, хорошо различимые с воздуха, с самолетов Гречишникова, Фокина, Плоткина, Тихонова, Юспина, Васильева и других полетели бомбы.
Летчики в эти минуты хорошо помнили слова своего наставника генерала Жаворонкова о том, что надо «любой ценой достать до Берлина и обрушить на него огонь зажигалок и фугасок». Все новые и новые бомбардировщики подходили к фашистскому логову и с разных высот сбрасывали большой взрывной силы бомбы, создавая на земле пожары и взрывы. Экипажи Щелкунюва и Крюкова прямыми попаданиями фугасок взорвали объекты артиллерийского завода. Пламя пожара метнулось в небо, впоследствии оно распространилось на большую территорию военного предприятия. Летчики Водопьянова замыкали боевой порядок. Они также сумели поджечь важные объекты противника.
Обратный полет проходил при сильном попутном ветре, сократившем время полета. Постепенно горизонт прорезывала алая полоска, с каждой минутой она становилась все ярче и ярче. Это утренняя заря — предвестница нового дня — шла навстречу воздушным воинам. Она первая приветствовала бесстрашных и мужественных соколов, ведущих справедливую и нелегкую борьбу с фашистскими варварами.
Задолго до подхода к острову Сарема экипажи начали пробивать облачность. И когда показались аэродромы, летчики, не делая круга, пошли на посадку. Их радушно встречали боевые друзья — техники и авиационные специалисты. В эту ночь они не смыкали глаз, ждали, волновались. Да и гитлеровские бомбардировщики покоя не давали. Оказывается, как только наши самолеты улетели на задание, «юнкерсы» нагрянули на аэродром «Кагул». Их агент, находившийся поблизости от аэродрома, с земли несколько раз сигнализировал цветными ракетами. Однако наши посты, расположенные вокруг аэродрома, перехитрили и парализовали врага.
Оправдался расчет Семена Федоровича Жаворонкова, по замыслу и приказу которого заранее была разработана схема маскировки и прикрытия аэродрома зенитными средствами. Чтобы запутать гитлеровских летчиков и отвести их подальше от аэродрома, генерал Жаворонков распорядился о создании на острове специальных постов сигнальщиков. В нужный момент они выпускали в воздух много разноцветных ракет. Помимо этого, в море направлялись катера, команды которых также стреляли ракетами, имитируя работу ночного аэродрома. Так вот и в эту памятную ночь, как только вражеские бомбардировщики подходили к острову, с различных точек взвивались разноцветные ракеты. В итоге фашистские летчики, сами того не подозревая, сбрасывали грузы бомб далеко от места базирования нашей авиации. Хитрость настолько удалась, что за время проведения воздушной операции, связанной с ударами по Берлину, ни одна вражеская бомба не упала в места расположения личного состава и авиационной техники.
Несмотря на огромное напряжение в ту ночь, Жаворонков внешне был бодр и весел. Находясь на командном пункте и принимая доклады от экипажей, генерал старался всячески подбодрить уставших летчиков. Он расспрашивал о том, каким способом была преодолена грозовая облачность по маршруту, какой маневр применяли экипажи над целью против прожекторов и зенитной артиллерии. Узнав о том, что экипажи офицеров Фокина и Гречишникова после сброса бомб и листовок делали над целью дополнительный круг, как говорил старший лейтенант Фокин, «для морального воздействия», генерал выразил резкое неудовольствие.
— Такое делать непозволительно, — спокойно, но твердо сказал он летчикам. — Вы подвергаете себя, весь экипаж огромному риску. С большей вероятностью вас могут перехватить ночные истребители, лучше пристреляются зенитки... Сами знаете, война только разгорается, боевых дел впереди множество. И в этой ситуации каждый сохраненный после боя экипаж, каждый самолет не имеют цены. Нет, такое непозволительно! Я запрещаю в дальнейшем без надобности разгуливать над таким объектом удара.
Успел в этот вечер генерал Жаворонков побыть я на аэродроме «Асте». Разговаривая с новичками, генерал был более мягок, подолгу расспрашивал экипаж о полете, о первых впечатлениях. За всех очень хорошо ответил капитан Н. В. Крюков.
— Спасибо за доверие, товарищ генерал. Дорогу к фашистской столице мы знаем теперь хорошо, — сказал он и добавил: — Мы готовы полететь по ней еще не раз!
Уже через сутки летчики генерала Жаворонкова один за другим вновь стартовали на бомбардировку Берлина. Балтика и на этот раз не радовала погодой: снова многослойная с грозами облачность. Высота отдельных грозовых «наковален» доходила до 8 тысяч метров. Метеоусловия сложнейшие, а нужно пройти точно по курсу почти 900 километров туда и столько же обратно. Теперь фашисты, конечно, напрягут все силы, чтобы помешать советским летчикам прорваться к Берлину.
Кате и предполагалось, после старта бомбардировщики вошли в полосу облачности. Облака, вначале рваные, пошли затем сплошной грядой. Видимость как-то сразу исчезла, все скрылось в темной мути. Почти до района Штеттина тянулась сплошная и высокая облачность. Поэтому большую часть времени полета к цели экипажи шли вслепую. Временами неимоверной силы болтанка кидала самолеты из стороны в сторону, вверх, вниз. Стрелки пилотажных приборов вздрагивали, вращались то в одну, то в другую сторону, давали разные показания. В такой обстановке затруднялось пилотирование воздушного корабля. Только хладнокровие и мастерство летчиков позволяли выходить из труднейших положений, выдерживать расчетный курс и километр за километром пробиваться к цели.
И в этот и в последующие полеты все экипажи из оперативной авиационной группы генерала Жаворонкова, несмотря на труднейшие погодные условия, успешно выполняли поставленную перед ними боевую задачу. Каждый раз они наносили по объектам фашистской столицы сокрушительные бомбовые удары.
День авиации, 18 августа 1941 года, летный и технический состав оперативной группы запомнил на всю жизнь. Утром с Большой земли на остров прибыл связной самолет. Он привез почту, газеты, журналы. Летчики с большим интересом читали очередное правительственное сообщение о налетах наших бомбардировщиков на Берлин и другие объекты врага. В сообщении говорилось:
«В ночь с 15 на 16 августа имел место новый налет советских самолетов на районы Берлина и отчасти на Штеттин. На военные и промышленные объекты Берлина и Штеттина сброшено много зажигательных и фугасных бомб большой силы. В Берлине и Штеттине наблюдалось большое количество пожаров и взрывов. Все наши самолеты вернулись на свои базы».
В этом же номере газеты был напечатан Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении летчикам Е. Н. Преображенскому, В. А. Гречишникову, А. Я. Ефремову, М. Н. Плоткину и штурману П. И. Хохлову высокого звания Героя Советского Союза.
На аэродроме «Кагул» по поводу присвоения звания Героя Советского Союза особо отличившимся балтийским летчикам состоялся торжественный митинг, на котором отважных соколов поздравил генерал С. Ф. Жаворонков, их боевые друзья — летчики и техники. В ответном слове от награжденных полковник Преображенский поблагодарил Коммунистическую партию и Советское правительство за высокую оценку их ратных дел, свершаемых во имя любимой Родины. Он заверил, что морские летчики вместе с другими авиаторами оперативной группы будут и впредь нещадно громить немецких захватчиков.
Перед закрытием митинга генерал Жаворонков предоставил слово военкому Г. Оганезову, который, поздравив летчиков с праздником и наградами, прочитал выдержки из передовой статьи газеты «Правда», посвященной Дню советской авиации. Вот что услышали авиаторы из уст своего комиссара:
— «Хвастливое германское командование еще в конце июня истошно кричало на весь мир о том, что советская авиация полностью уничтожена. А советская авиация продолжает свою смертоносную работу, нанося убийственные удары германским войскам.
За последнее время наши советские летчики совершили несколько воздушных налетов на район Берлина, обрушивая тяжелые бомбы в логово врага. Каждый день «уничтоженная» советская авиация громит фашистские самолеты, танки, аэродромы, нанося огромный урон хвастливым гитлеровцам».
Военком Оганезов сделал небольшую паузу. Затем продолжил:
— «Подвиги советской авиации вызывают заслуженное восхищение во всем мире. Военный обозреватель американского агентства Юнайтед Пресс заявил, что одним из важных факторов успешных военных действий Красной Армии является огромная сила советской авиации и танковых соединений. Налеты советской авиации на Берлин английская печать и радио единодушно расценили как свидетельство мощи советской авиации и новое доказательство лживости хвастливых заявлений германской пропаганды об уничтоженных Советских Военно-Воздушных Силах».
— Будем громить фашистов еще крепче! — под одобряющие голоса летчиков крикнул полковник Преображенский.
— Верно, надо еще сильнее бить ненавистного врага! Только так мы приблизим день разгрома гитлеровских захватчиков, — заключил Жаворонков.
Не один еще раз экипажи авиационной группы под руководством С. Ф. Жаворонкова совершали налеты на Берлин. В одну из ночей экипажи с обоих аэродромов взлетели особенно дружно: не успевал оторваться от земли впереди идущий самолет, как со старта начинал свой стремительный разбег другой. Сделав небольшой доворот, летчики брали курс на юго-запад. С набором высоты они все дальше и дальше углублялись во вражеский тыл. Проходит час, другой, третий... Стрелка высотомера на корабле полковника Преображенского показывает одно из конечных делений.
К Берлину, как и прежде, экипаж Преображенского подошел первым. На земле включились зенитные прожекторы, и по небу начали шарить их голубоватые лучи. Они все ближе, ближе. Вот один скользнул по фюзеляжу корабля, и сразу же на подмогу ему устремился другой, третий. Командир корабля резко отдал штурвал вперед и направил самолет в спасительную темноту. При этом пришлось потерять высоту, но зато прожекторы отстали.
Ночь над Берлином была лунная, темный массив затаившегося города хорошо просматривался сверху. Вскоре штурман Хохлов вывел самолет на боевой курс и, прицелившись, нажал на боевую кнопку. Серия мощных фугасок отделилась от корабля и устремилась вниз. И вскоре взрывы: один, другой...
С земли, словно огненные сабли, взметнулись лучи прожекторов. Со всех сторон потянулись трассы зенитных снарядов. Шапки разрывов, казалось, покрыли все пространство над целью. Шедшие за Преображенским бомбардировщики попадали в лучи прожекторов, под перекрестный огонь зениток. Так случилось и с экипажем Щелкунова. Сбросив прицельно груз бомб и вызвав на земле большой пожар, Щелкунов попал под ураганный огонь зенитной артиллерии. Ценою больших усилий экипажу все же удалось выйти из зоны обстрела. Но тут авиаторов ждала очередная неприятность — начал сдавать левый мотор. Резко падало давление масла, скоро стрелка манометра подошла к нулю.
— Что с мотором? — с тревогой спросил штурман Малыгин.
— Видать, поцарапала зенитка, — ответил Щелкунов. А через некоторое время командир так же спокойно сказал: — Выключаю движок, он теперь плохой работник.
Щелкунов все внимание сосредоточил на правом моторе. Несмотря на мастерское пилотирование воздушного корабля, высота полета постепенно падала; скорость сократилась до 160-170 километров в час. Штурман с точностью до одного градуса рассчитал курс на свой аэродром; летчик все делал, чтобы наиболее точно выдержать его. Но самолет постоянно тянуло влево. А когда до аэродрома осталось не более полусотни километров, стряслась другая беда: в работающем моторе катастрофически начало падать давление масла. Стрелка манометра стала подходить к нулю. Летчик делал все, чтобы не потерять ни одного метра высоты. Экипаж летел над морем, и надо было любой ценой дотянуть до острова. Вскоре в туманной дымке показалась земля. Вот она совсем приблизилась. Не теряя времени, Щелкунов с ходу и поперек старта стал сажать бомбардировщик. Коснувшись колесами земля, он плавно покатился по аэродрому.
К месту, где остановился самолет Щелкунова, был послан тягач, который отбуксировал машину на свое место. Генерал Жаворонков тут же прибыл на стоянку. Осмотрев израненную машину, он, пожимая руки Щелкунову и Малыгину, сказал:
— Спасибо вам за примерную службу. Вы проявили стойкость и мужество. Умелые руки техников воскресят воздушный корабль, и он снова и снова полетит на боевое задание.
До 4 сентября сорок первого года оперативная группа дальних бомбардировщиков под командованием генерал-лейтенанта С. Ф. Жаворонкова совершила девять вылетов на Берлин. 4 сентября с острова Сарема был произведен последний боевой вылет, завершивший первые смелые рейды экипажей воздушных кораблей в глубокий тыл фашистской Германии.
Все бомбовые удары по Берлину, кроме первого, совершались в условиях сильного противодействия противовоздушной обороны врага. Но, несмотря ни на что, экипажи морских летчиков и дальней авиации, умело руководимые и направляемые генералом Жаворонковым, успешно справились с заданием Ставки Верховного Главнокомандования. За время операции ни один экипаж не был потерян над целью.
За образцовое выполнение особо ответственного задания командования большая группа летчиков, штурманов, воздушных стрелков, авиационных техников и механиков была награждена орденами и медалями. Помимо тех морских авиаторов, которым в августе было присвоено звание Героя Советского Союза, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 сентября 1941 года звание Героя Советского Союза было присвоено летчикам П. В. Крюкову, В. И. Лаконину, В. И. Малыгину, В. Г. Тихонову и В. И. Щелкунову. Правительственными наградами была отмечена и деятельность генерала С. Ф. Жаворонкова, разработавшего и руководившего одной из смелых воздушных операций начального периода Великой Отечественной войны.
Известно, что в составе ВВС Военно-Морского Флота были не только части торпедоносцев-бомбардировщиков, но также истребители и разведчики. Последние к началу Великой Отечественной войны даже преобладали.
Жаворонков внимательно следил за развитием авиационной техники, заботился об оснащении частей новейшими самолетами и лучшим наземным оборудованием. К началу войны морская авиация уже имела в своем составе новые самолеты ЯК-1, МИГ-1 и МИГ-3, хотя их было еще очень мало.
Морские летчики-истребители с первого дня войны повели ожесточенные бои с противником. Особенно яростно дрались североморцы. Часто, израсходовав в бою боеприпасы, они шли на таран,. Так, 16 июля 1941 года лейтенант Н. И. Митин таранил вражеский морской самолет. 18 июля лейтенант В. А. Михалев таким же приемом сбил самолет-разведчик. 19 июля старший лейтенант М. И. Багрянцов — бомбардировщик Ю-88. 22 июля старший лейтенант Д. И. Зосимов — еще один Ю-88.
Высокую боевую активность проявили летчики-истребители авиационной группы под командованием капитана Л. Г. Белоусова и капитана А. К. Антоненко во время героической 102-дневной обороны военно-морской базы Ханко. Они несли службу ПВО базы, вели разведку, штурмовали неприятельские войска, успешно действовали по вражеским кораблям — словом, были действительно активной силой обороны. 44 сбитых самолета противника и около 20 потопленных мелких судов и катеров противника на боевом счету этой группы, насчитывавшей всего 22 самолета.
Семен Федорович Жаворонков постоянно следил за боевыми делами летчиков-истребителей морской авиации. Его интересовали не только цифры сбитых машин врага, но и тактика наших истребителей, боевой опыт отдельных летчиков.
Однажды командующему доложили о том, как бесстрашный североморский истребитель Борис Сафонов, будучи ведущим семерки, обратил в бегство свыше пяти десятков вражеских самолетов.
— Кто он, Сафонов? — спросил генерал.
— Командир эскадрильи Второго авиационного истребительного полка Северного флота.
— Давно на фронте?
— С самого начала войны...
— Сколько сбитых?
— Что-то около четырнадцати.
— Представлен к званию Героя?
— Уже Герой.
— Молодец, — заключил Жаворонков и попросил найти способ ознакомить его с опытом боевой деятельности Б. Ф. Сафонова. — При первой же поездке на Север я непременно познакомлюсь с этим летчиком.
На следующий день Жаворонкову принесли статью Бориса Сафонова, опубликованную в газете.
«При необдуманном и неоправданном риске, — говорилось в ней, — неизбежны потери в людях и машинах. Вот, например, недавно мое звено неожиданно столкнулось с большой группой вражеских бомбардировщиков. Их было около тридцати. Бомбардировщики стремились прорваться к нашей морской базе. Что нам надо было делать? Бросаться в открытую атаку?
Конечно, это был бы героизм, риск, отвага. Но этот риск не принес бы нам никакой пользы. Вступив в бой, мы обнаружили бы свою малочисленность, и врагу ничего не стоило бы нас уничтожить. А наша задача была — и уцелеть и расстроить намерения врага. Свою задачу мы решили выполнить во что бы то ни стало, и мы пошли на хитрость. Использовав низкую облачность, мы, невидимые для врага, зашли с разных сторон и одновременно атаковали противника. Во вражеской стае это вызвало большое замешательство. Но мы снова нырнули в облака и снова, уже из других точек, сделали нападение. У противника создалось впечатление, что нас много и он окружен. Теперь и он решил «не рисковать«: вся группа бомбардировщиков развернулась и ушла с боевого курса. А нам при тех условиях только это и требовалось...»
— Молодцы, орлы, настоящие герои! — восхитился Жаворонков. И распорядился о том, чтобы опыт североморских истребителей был широко распространен среди всех летчиков морской авиации.
К сожалению, Семену Федоровичу так и не довелось лично познакомиться с Б. Ф. Сафоновым, по праву стяжавшим себе славу надежного стража Североморья. К маю 1942 года число боевых вылетов на его счету достигло трехсот. Он сбил 28 самолетов врага, но и сам погиб в бою 30 мая 1942 года. Командующий морской авиацией поддержал ходатайство и через полмесяца Б. Ф. Сафонов посмертно был награжден второй медалью Золотая Звезда.
Много сил отдавал генерал Жаворонков организации и руководству авиацией Краснознаменного Балтийского флота. В годы войны особенно большая нагрузка выпала на долю летчиков-истребителей Балтики. Они защищали Ленинград от массированных вражеских налетов. В ноябре 1941 года часть сил авиации КБФ была выделена на поддержку войск, сражавшихся под Тихвином. Но, пожалуй, самой яркой страницей в деятельности балтийских истребителей стала охрана «Дороги жизни», единственной коммуникации, связывавшей Ленинград с Большой землей в тяжкие месяцы блокады.
Когда в Ставке Верховного Главнокомандования созрело решение об установлении связи с Ленинградом через Ладогу, генералу С. Ф. Жаворонкову было приказано доложить о возможностях авиации Военно-Морского Флота участвовать в охране «Дороги жизни».
— Мы сможем выделить авиагруппу в составе двух истребительных авиаполков и одной отдельной эскадрильи, — доложил Жаворонков.
Этим силам морских летчиков совместно с фронтовой авиацией и было поручено охранять с воздуха ледовую трассу, сдержать натиск врага.
Воздушный заслон над Ладогой оказался весьма эффективным. Несмотря на постоянно происходившие в воздухе ожесточенные бои, «Дорога жизни» продолжала успешно действовать.
Семен Федорович Жаворонков неоднократно предупреждал летчиков-истребителей о постоянной необходимости быть готовыми к борьбе не только с воздушным, но и с наземным противником. Этот совет командующего очень пригодился морским летчикам в октябре 1942 года, когда противник пытался высадить десант на остров Сухо.
К этому времени фашистское командование сделало вывод, что Ладожскую коммуникацию ударами с воздуха не уничтожить, слишком сильна здесь противовоздушная оборона. Тогда око предприняло попытку захватить ключевую позицию на подходе к Новой Ладоге — остров Сухо. На рассвете 22 октября 16 паромов, 7 десантных ботов и 13 катеров подошли к острову. Отчаянное сопротивление этим вражеским силам оказала наша артиллерийская батарея. Однако ее огонь скоро был подавлен явно превосходящими силами противника. Началась высадка вражеского десанта.
Но в воздух уже поднялись морские летчики, которые вовремя пришли на помощь немногочисленным защитникам острова и всей своей могучей силой обрушились на противника. Десантный отряд был разгромлен. Авиаторы вывели из строя половину десантных паромов и два катера. Противник обратился в бегство. В проведенном над островом ожесточенном воздушном бою советские летчики сбили 14 самолетов авиационного прикрытия десанта.
На самом южном фланге огромного советско-германского фронта мужественно дрались морские летчики-истребители Черноморского флота. Они оказывали активное содействие войскам, оборонявшим Одессу и Севастополь, а позже — Кавказ. Например, только в поддержку обороны Одессы морская авиация произвела более четырех с половиной тысяч самолето-вылетов.
При активном участии генерала Жаворонкова морская авиация уже к концу первого (оборонительного) периода войны получила не только новые самолеты-истребители, но и штурмовики ИЛ-2.
Истребительная авиация практически разделилась на пунктовую, имевшую своим назначением противовоздушную оборону военно-морских баз и коммуникаций, и авиацию сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков. Летчики-истребители тесно взаимодействовали с другими видами морской авиации и все вместе наносили ощутимые удары по врагу.
Нарастание наших боевых успехов на всех фронтах, все увеличивающееся поступление новой боевой техники и оружия привели к тому, что морская авиация стала все реже использоваться в качестве фронтовой и все чаще действовала по своему прямому назначению — участвовала в боевых операциях на морских театрах военных действий.
Наступил день, когда С. Ф. Жаворонков мог доложить вышестоящему командованию:
— Началось воздушное наступление над морем.
Это случилось в 1944 году. Но и до этого летчики морской авиации с честью выполнили немало ответственных заданий, участвуя в операциях Военно-Морского Флота. Одна из славных страниц — борьба торпедоносной авиации с флотом противника на Балтийском море.
Однажды главнокомандующий ВМФ адмирал II. Г. Кузнецов пригласил к себе Жаворонкова, и они вместе долго обсуждали создавшуюся обстановку.
— Видишь, Семен Федорович, никак не хотят немцы дать свободу маневра в Финском заливе, прижимают к самому берегу.
— Что нового придумал противник? — спросил Жаворонков после некоторой паузы.
— Перегородил Финский залив противолодочными сетями и разбросал тысячи мин. Фактически создано два противолодочных рубежа.
Кузнецов помолчал, затем сказал:
— Мои планы тебе известны, а я хотел бы послушать, что предложат летчики...
Жаворонков вопросительно посмотрел на Кузнецова, а тот продолжал начатую мысль:
— Понимаешь, Семен Федорович, пока наши подлодки оказались в плену у своих же берегов, их должна заменить авиация.
— Понимаю, товарищ командующий флотом. Вы имеете в виду наше предложение о свободной охоте, как это делается в частях ВВС.
— Совершенно верно, Семен Федорович. Мне очень хочется, чтобы вы претворили это ценное предложение в жизнь.
— Займусь этим делом немедленно, — заверил Жаворонков командующего флотом.
После этого разговора Семен Федорович обсудил у себя в штабе новую боевую задачу и способы ее выполнения. Затем было отдано распоряжение о проведении так называемых крейсерских полетов, то есть полетов одиночных самолетов-торпедоносцев со свободным поиском противника и с атакой обнаруженной цели.
Новая тактика борьбы с противником на море блестяще себя оправдала. Из 229 крейсерских полетов, совершенных с середины до конца 1943 года, 93 завершились торпедной атакой, причем около 60 процентов выпущенных торпед поразили цель. В последующий период Отечественной войны крейсерские полеты получили дальнейшее распространение и развитие. По указанию Жаворонкова на такие задания стали направляться мелкие группы самолетов, что значительно повысило результаты торпедных атак по вражеским кораблям и помогло экипажам торпедоносцев успешнее бороться с истребителями противника.
А вот еще одна из ярких страниц боевой деятельности летчиков морской авиации Черноморского флота — их участие в Керченско-Эльтигенской операции. Как известно, эта операция началась 31 октября 1943 года и продолжалась до 10 декабря. В ходе ее наш морской десант форсировал Керченский пролив и захватил небольшой плацдарм южнее Керчи. Сюда на участок шириной в 2 километра и глубиной 800 метров противник бросил танки и большое количество артиллерии. Но, несмотря на все усилия, гитлеровцам не удалось сбить с плацдарма наших воинов. Герои «Огненной земли», как назвали плацдарм его защитники, не только удержались, но и оказали помощь нашему десанту, высадившемуся северо-восточнее Керчи. Как свидетельствует история, немаловажную роль в этой операции сыграли морские летчики.
С. Ф. Жаворонкову, который еще до войны командовал авиацией Черноморского флота, было сравнительно нетрудно представить, как должны действовать советские летчики в специфических условиях крымского побережья. Отсюда его особая заинтересованность в разработке и осуществлении авиационного прикрытия операции. Жаворонков давал ценные советы командованию Черноморского флота, пристально следил за развитием событий.
В результате продуманных действий авиационного командования летчики эффективно помогали морским десантникам.
В период подготовки десантной операции с 23 по 31 октября летчики морской авиации уничтожали огневые средства и живую силу противника в районах Керченского полуострова, прикрывали сосредоточение плавсредств, наносили удары по вражеским боевым катерам в порту Феодосия.
В ночь на 1 ноября одновременно с артиллерийской подготовкой высадки морская авиация бомбардировала неприятельские и основные группировки немецко-фашистских войск. С рассветом 1 ноября она осуществила поддержку войск при захвате плацдарма. Противник предпринимал яростные усилия сбросить войска десанта в море. Войскам, удерживавшим занятые рубежи, надежную помощь оказывала авиация. 3 ноября Военный совет Восемнадцатой армии писал командующему Черноморского флота:
«Передайте летному составу ВВС ЧФ, поддерживающему нас в бою на восточном берегу Керченского полуострова, спасибо от пехоты нашей армии! Летчики оказали нам большую помощь в отражении трех контратак противника с танками, которые он предпринял в течение двух дней».
Поддержка десанта сопровождалась воздушными боями с авиацией противника. 2 ноября морской авиацией произведено в районе Эльтигена 22 воздушных боя, сбито 25 неприятельских самолетов. 3 ноября командир эскадрильи Сорок седьмого штурмового авиаполка лейтенант Б. Н. Водоводов на самолете ИЛ-2 с парторгом эскадрильи младшим лейтенантом В. Л. Быковым в качестве стрелка, расстреляв боезапас при отражении танковой атаки, таранили летевший на бомбардировку наших войск самолет Ю-88. В обращении к командованию Черноморского флота Военный совет Восемнадцатой армии тогда писал: «... имена лейтенанта Б. Н. Воловодова и младшего лейтенанта В. Л. Быкова, таранивших немецкий самолет Ю-88, мы запишем в списки героев нашей армии...»
Весьма активным было участие авиации ВМФ в Выборгской и Таллинской операциях, а также в Восточно-Прусской и Петсамо-Киркенесской.
Подводя итоги каждой проведенной операции и планируя новые, генерал Жаворонков стремился к неуклонному повышению роли морской авиации в достижении победы над врагом. В этом деле ему хорошо помогали его личные качества: глубокая эрудиция, умение вовремя заметить новое в действиях частей и соединений и стремление сделать каждый новый полезный шаг достоянием всех морских летчиков. Особенностью стиля его руководства было умение подмечать главное в общем потоке событий и мобилизовывать все силы на решение этой главной задачи.
Об этом ярко свидетельствует пример умелого решения вопроса взаимодействия морской авиации с кораблями флота в противолодочной обороне. В последние месяцы войны было замечено значительное увеличение числа подводных лодок противника, действующих против наших судов в Баренцевом море. Особенно активно они действовали у побережья Северной Норвегии и Кольского полуострова. По неполным данным, у немцев в этом районе было около 37 подлодок. С ними необходимо было вести борьбу. Одному флоту эта борьба была не под силу. И генерал Жаворонков много сил затратил на то, чтобы организовать тесное взаимодействие флота и авиации.
Многие оперативные и даже тактические приемы взаимодействия авиации и флота были рекомендованы С. Ф. Жаворонковым. Он проанализировал действия наших экипажей на всех флотах, выбрал рациональное зерно, и получилась стройная система борьбы с вражескими подлодками.
Экипажи морской авиации несли противолодочное патрулирование в назначенных им районах моря. Они включались также в состав сил противолодочной обороны конвоев. На морских летчиков возлагались задачи поиска подводных лодок, выполнение атак, наведение на обнаруженные лодки своих кораблей. Поиск подводных лодок вели, как правило, гидросамолеты. Торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики при необходимости вылетали в районы обнаружения или предположительного нахождения подводной лодки для бомбометания. Противолодочная оборона конвоев выполнялась парами и одиночными самолетами МБР-2.
Рассказ о деятельности С. Ф. Жаворонкова на посту командующего военно-воздушными силами Военно-Морского Флота в годы Великой Отечественной войны был бы неполным, если не вспомнить об активном участии морских летчиков в прикрытии военных транспортов наших союзников. По долгу службы Семену Федоровичу иногда приходилось встречаться в представителями английского и американского командования в связи с проводкой их транспортных судов. Каждый раз природный ум и богатый жизненный опыт помогали Семену Федоровичу с успехом решать вопросы в самых различных ситуациях.
Рассказывают об одном разговоре, происшедшем между Жаворонковым и представителем одной зарубежной фирмы, поставлявшей в Советский Союз военное снаряжение.
— А вы, мистер Жаворонков, можете гарантировать, что снаряжение, которое я подготовил к отправке в Советский Союз, не достанется акулам или не окажется в руках наших врагов?
В ответ на это заявление представителя иностранной фирмы Жаворонков сказал:
— Лично я гарантировать не могу, но это может сделать и непременно сделает наше социалистическое государство, его люди, наши славные воины.
Иностранец не унимался:
— Ну кто, как не вы, знаете возможности авиации и ее летчиков! Вы уверены, что они способны оградить наши транспорты от немецких атак? Дайте гарантию!
— Авиация у нас сейчас лучше фашистской. Люди наши золотые, с боевым опытом. А гарантия — это слово советского человека, который никогда на ветер слов не бросает.
— О, вы фанатик, господин Жаворонков, настоящий фанатик, — засмеялся иностранец.
— Если бы в вашей стране было побольше таких фанатиков, как я, — закончил разговор Жаворонков, — мир не дал бы Гитлеру развязать эту тяжелую, кровопролитную войну.
— Браво, браво! Я сдаюсь, — захлопал в ладоши представитель фирмы и, раскланявшись, вышел из кабинета Жаворонкова.
В феврале 1945 года С. Ф. Жаворонков успешно выполняет задание Советского правительства по обеспечению перелета в Советский Союз делегаций стран — участниц Ялтинской конференции.
Если говорить коротко о боевом вкладе авиации Военно-Морского Флота в общую победу над фашистскими захватчиками, то можно сказать прямо: авиация ВМФ являлась главной ударной силой флота, Об этом свидетельствуют и цифры. На долю авиации приходится свыше 50 процентов тоннажа транспортных судов и более 60 — боевых и вспомогательных кораблей, потерянных гитлеровцами от воздействия нашего флота в целом. Авиацией Военно-Морского Флота в течение войны было совершено более 350 тысяч самолето-вылетов, сброшено на врага свыше 27 тысяч тонн бомб, пущена 1371 торпеда, поставлено 2425 мин.
Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили работу С. Ф. Жаворонкова по организации и руководству боевыми действиями авиации ВМФ. В 1943 году ему было присвоено звание генерал-полковника авиации, а в 1944 году — маршала авиации.
За операции, успешно проведенные авиацией ВМФ, он был награжден орденом Ленина, Красного Знамени, орденом Нахимова 1-й степени, двумя орденами Ушакова 1-й степени, орденом Кутузова 2-й степени и многими медалями.
Победоносно завершилась Великая Отечественная война. Партия направляет маршала авиации С. Ф. Жаворонкова на руководящую работу в Гражданский воздушный флот — сначала заместителем, а затем начальником Главного управления ГВФ при Совете Министров СССР. И Жаворонков с присущей ему кипучей энергией взялся за новое для него дело. Восстановление воздушных линий, аэропортов, территориальных управлений и организация воздушных перевозок во всех освобожденных республиках, краях и областях являлись важнейшими задачами управления Гражданского флота. Много сил затрачивал Семен Федорович на решение вопросов, связанных с техническим перевооружением флота на новую авиационную технику, со строительством и оборудованием аэродромов, а также по обеспечению безопасности полетов.
Гражданская авиация стала получать от отечественных заводов все больше и больше самолетов, совершенных по своим летно-техническим данным. Законом о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946-1950 годы была намечена большая программа развития гражданской авиации.
«По воздушному транспорту увеличить парк самолетов гражданского авиационного транспорта за счет современных пассажирских и транспортных самолетов, увеличить сеть воздушных линий до 175 тысяч километров. Восстановить и развить воздушные сообщения, в первую очередь на важнейших направлениях, связывающих Москву с центрами союзных республик и областными городами, а также воздушные сообщения районов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Восстановить и развить местные воздушные линии, связывающие центры союзных республик с отдаленными районами».
Многотысячный коллектив Гражданского воздушного флота, возглавляемый С. Ф. Жаворонковым, с утроенной энергией взялся за претворение этого закона в жизнь. На многие линии флота стали широко поступать самолеты ИЛ-12, ИЛ-14 конструкции С. В. Ильюшина, самолет АН-2 конструкции О. К. Антонова. Первыми их стали осваивать замечательные летчики, вернувшиеся с войны, Герои Советского Союза Г. А. Таран, Д. С. Езерский, П. Ф. Еромасов, Б. Т. Калинкин, П. М. Михайлов, В. Ф. Павлов, С. А. Фроловский, А. С. Шорников. Тысячи других летчиков, штурманов, бортмехаников, бортрадистов, инженеров, механиков, техников, рабочих и служащих гражданской авиации, награжденных за боевые заслуги орденами и медалями, в ответ на заботу Советского правительства о ГВФ развернули социалистическое соревнование за успешное развитие сети воздушных линий и расширение использования авиации в различных отраслях народного хозяйства.
Вера маршала Жаворонкова в творческую энергию людей, в их горячее стремление как можно скорее залечить раны войны и двинуть развитие Гражданского воздушного флота вперед принесла свои замечательные плоды. Уже за первые годы послевоенной пятилетки были введены в эксплуатацию десятки зданий и сооружений в аэропортах Киева, Минска, Харькова, Воронежа, Одессы, Львова, Риги, Ленинграда, Ростова-на-Дону, Краснодара, Вильнюса, Симферополя и других. По росту сети воздушных линий план был значительно перевыполнен. Окрепла техническая база авиации: были восстановлены авиаремонтные предприятия и сеть приемных и передающих радиоцентров; широко развернулось и применение самолетов и вертолетов в сельском и лесном хозяйствах, в геологической разведке, аэрофотосъемке и других работах в народном хозяйстве; только в последний год послевоенной пятилетки было перевезено 9 миллионов пассажиров, 31 тысяча тонн почты и свыше 150 тысяч тонн груза.
Несмотря на очевидные успехи, в этот период наметилось некоторое отставание нашей транспортной авиации от зарубежной. В эксплуатации продолжали оставаться преимущественно двухмоторные самолеты; запуск в серийное производство четырехмоторных пассажирских самолетов с поршневыми двигателями и особенно реактивных самолетов затягивался.
Чтобы преодолеть наметившееся отставание от развития зарубежной техники и ускорить появление реактивной гражданской авиации, в 1953 году было принято решение о создании скоростных многоместных самолетов типа ТУ-104. Это был первый решительный шаг к коренному техническому перевооружению гражданской авиации.
Для того чтобы быстрее довести принятое ранее решение до работников ГВФ, С. В. Жаворонков собрал начальников служб и отделов, летчиков, инженеров, техников и подробно рассказал им о том, какие огромные перспективы открываются перед гражданской авиацией этим решением, как много принципиально новых задач возникает в связи с реконструкцией аэропортов, оснащением воздушных линий современными радиотехническими и радиолокационными средствами управления и самолетовождения.
Когда Семен Федорович окончил доклад, в зале воцарилась необычайная тишина, люди словно осмысливали сказанное начальником Главного управления ГВФ. А потом со всех сторон посыпались вопросы:
— Какие размеры взлетно-посадочных полос потребуются для реактивных самолетов?
— Как скоро смогут переучиться старые летчики с поршневых машин на реактивные лайнеры?
Интерес присутствующих на собрании был не случаен, ибо то, что рассказал Семен Федорович, потрясло воображение даже убеленных сединой авиаторов. Представить только хотя бы такие цифры, названные Жаворонковым в докладе: возрастание скорости и высоты полета пассажирских самолетов более чем в два раза; увеличение дальности в четыре раза. В больших размерах увеличивается грузоподъемность; оснащение самолетов и посадочных систем радиолокационными средствами делает гражданскую авиацию мало зависимой от погодных условий.
Семен Федорович много думал над тем, какими должны стать гражданские аэродромы — будущие ворота городов. В дневниках Жаворонкова сохранились такие записи:
«Местоположение аэропорта в системе планировки и застройки городов. Факты, влияющие на размещение аэродромов:
1. Усиление шума реактивных самолетов и пути его уменьшения.
2. Безопасность взлета и посадки, как и чем она обеспечивается.
3. Подъездные пути и культура обслуживания пассажиров.
Метод решения этих вопросов:
1. Удаление аэропортов от городов; расположение взлетно-посадочных полос такое, когда полностью исключается взлет и посадка в направлении городов.
2. Постройка принципиально новых радиотехнических систем, обеспечивающих полет ночью и при сложных метеоусловиях.
3. Постройка железнодорожных веток, шоссейных дорог и вертолетных станций. Умелая планировка аэровокзалов, с наличием всего того, что требуется для пассажиров, а также жилых и подсобных помещений».
Маршал Жаворонков был неутомим, ведя огромную работу по претворению в жизнь этих своих наметок. Он часто встречался с архитекторами и проектировщиками, с инженерами-строителями, партийными и советскими работниками, в проектных комиссиях. Всюду он советуется со специалистами, отстаивает планы, утвержденные Советским правительством, настойчиво проводит их в жизнь.
И вновь, как в первые послевоенные годы, закипела работа на многих линиях ГВФ. Для обеспечения эксплуатации реактивных пассажирских лайнеров перестраивались и строились заново десятки аэропортов, удлинялись взлетно-посадочные полосы, возводились рулежные дорожки, стоянья, устанавливались новые радиотехнические системы посадки самолетов. Жаворонков большую часть своего времени находился на аэродромах; он торопил строителей, торопил инструкторов, занимавшихся обучением летчиков и технического состава новой технике.
И вот через два года после упомянутого выше решения, 17 июня 1955 года, реактивный пассажирский самолет ТУ-104 конструкции А. Н. Туполева совершил свой первый полет. Этот полет прошел успешно. Но Жаворонков хорошо знал: чтобы обеспечить надежность и безотказность лайнеров при перевозке пассажиров, они должны пройти хорошую проверку на трассах. По приказу начальника управления ГВФ на восточной, самой протяженной магистрали были организованы перевозки грузов, почты, матриц на реактивных самолетах. В это же время во многих аэропортах шла интенсивная практическая подготовка летных и технических кадров, предназначавшихся для эксплуатации самолетов ТУ-104. Регулярные полеты с пассажирами на этом самолете начались с сентября 1956 года.
Настойчивость, кипучая энергия работников ГВФ и прежде всего его начальника, Семена Федоровича Жаворонкова, способствовала успешному внедрению в массовую эксплуатацию первого в мире пассажирского реактивного самолета ТУ-104.
Таким образом, наша страна на два года опередила Америку, Англию, Францию в деле создания пассажирских реактивных самолетов. Уместно напомнить, что американский самолет «Боинг-707» и английская «Комета-1У» появились на авиалиниях в конце 1958 года, а французская «Каравелла» только в 1959 году.
Помимо ТУ-104, за короткие сроки были освоены и внедрены в эксплуатацию первые в мире пассажирские турбовинтовые самолеты ИЛ-18 и АН-10 — конструкции С. В. Ильюшина и О. К. Антонова. Первые рейсы на этих самолетах были совершены 15 сентября 1956 года по маршруту Москва — Иркутск, а 12 октября того же года — по международной линии Москва — Прага. К этому времени успешно были освоены вертолеты МИ-1, МИ-4, КА-15 и КА-18 конструкции В. Л. Миля и П. И. Камова. А через пять лет, в 1961 году, вступил в строй магистральный пассажирский 170-местный самолет-гигант ТУ-114, который и по сей день совершает регулярные рейсы по воздушной магистрали Москва — Хабаровск, покрывая расстояние в 7 тысяч километров за восемь с лишним часов.
Освоение и внедрение в эксплуатацию турбореактивных и турбовинтовых самолетов, а также новых вертолетов в сжатые сроки явилось блестящей победой работников Гражданского флота. Она свидетельствовала о высоком мастерстве летчиков, инженеров, техников, зрелости командных и руководящих кадров. Среди летчиков пионерами освоения новой скоростной авиационной техники были В. А. Филонов, И. В. Орловец, В. П. Бугаев, И. В. Сапелкин, К. А. Барабаш, А. Б. Быстрицкий, П. М. Михайлов, П. А. Алпатов, И. И. Богуславский и многие другие. С. Ф. Жаворонков, несмотря на огромную загруженность делами, часто встречался с летчиками, поднимался с ними в воздух, на практике проверял надежность новой авиационной техники для перевозки пассажиров и их обслуживания в местах посадки. Под неослабным контролем Жаворонкова в это время проводилась большая работа по повышению культуры обслуживания пассажиров в аэропортах, городских агентствах и на самолетах. С этой целью быстрыми темпами строились новые и реконструировались действующие аэровокзалы, открывались новые агентства, гостиницы, готовились многочисленные кадры служб перевозок.
Семен Федорович, будучи чутким и заботливым человеком, не забывал того огромного вклада, который внесли передовые люди в дело выполнения заданий партии и правительства по оснащению Гражданского флота повой техникой и ее освоению, строительству аэродромных сооружений. Было внесено предложение о поощрении отличившихся работников. Многие командиры воздушных кораблей, штурманы, бортмеханики, связисты, инженеры, техники и другие работники Аэрофлота за образцовое выполнение правительственных заданий, проявленное мужество и высокое мастерство были награждены орденами и медалями. За плодотворную работу в ГВФ маршал авиации С. Ф. Жаворонков был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
По натуре С. Ф. Жаворонков был большим мечтателем, оптимистом, крепко верившим в народ, в его могучие революционные силы. В грозный 1917 год восемнадцатилетним пареньком он вступил в ряды большевистской партии и до конца своих дней оставался ее верным солдатом. Семен Федорович никогда не останавливался на достигнутом. Идти, всегда идти вперед, верить в победу дела партии было для него своего рода девизом.
И поэтому неспроста маршала Жаворонкова волновала перспектива развития ГВФ. Авиационный транспорт превращался в массовый вид перевозок пассажиров, грузов, постепенно охватывал все районы страны. На смену устаревшим самолетам приходили новые. Но каким станет Аэрофлот через два десятка лет? На сколько увеличатся перевозки? Какая самолетная техника придет на воздушные линии? На эти и другие вопросы следовало получить ясный ответ.
И Жаворонков вместе со специалистами углубился в разработку перспективного плана развития Гражданского воздушного флота. Работа проходила долго, мучительно и напряженно. В дебатах и спорах появлялась одна цифра за другой, а потом принял реальные очертания и весь план.
Главные направления технического прогресса на воздушном транспорте — внедрение в эксплуатацию более производительных, обладающих большой скоростью и грузоподъемностью самолетов и вертолетов, внедрение в управление движением самолетов новейших типов автоматики, средств связи и счетно-решающих машин и механизмов.
В нелегком труде летчиков, штурманов, бортрадистов, инженеров, техников Гражданского воздушного флота всегда был виден и напряженный труд их чуткого и отзывчивого наставника маршала авиации Жаворонкова. В 1959 году Семен Федорович ушел в запас по состоянию здоровья. Но он продолжал вести большую научную работу в Аэрофлоте до самой своей смерти в июне 1967 года.
Вся огромная и разносторонняя деятельность маршала авиации Жаворонкова — яркий пример честного и добросовестного служения народу. Советские люди никогда не забудут Семена Федоровича как храброго воина, замечательного организатора и руководителя, который отдал всего себя великому делу укрепления могущества нашей Родины.
Ранним апрельским утром 1944 года на окраине только что освобожденной советскими войсками Одессы перед покосившимся от времени домом остановился легковой автомобиль. Опаленная огнем недавно прокатившегося боя улица была пустынна. И наверное, мало кто видел, как из машины вышел моложавый, ладно сложенный генерал. Задумчиво посмотрев на тронутые нежной зеленью кусты у калитки и зацветавшие вишни, он вошел в дом.
Навстречу тяжело поднялся исхудавший старик и растерянно посмотрел на вошедшего.
— Здравствуйте, дядя Миша! Не узнаете?
— Постой, постой! Да это никак ты, Родион?
Так военные пути-дороги привели Родиона Яковлевича Малиновского в родные край, где прошли его детство и отрочество. Отсюда он, безусый парнишка, забравшись в воинский эшелон, тайком от матери и дяди уехал на германскую войну. И вот спустя тридцать лет он снова в дорогом сердцу городе — теперь уже известный всей стране военачальник, генерал армии, возглавляющий войска Третьего Украинского фронта.
Р. Я. Малиновский родился в 1898 году в Одессе — шумном городе портовых рабочих и моряков, торговцев и заводчиков. Нелегко жилось трудовому люду на берегах лазурного моря. Работа от зари до зари ради куска хлеба, и никакой защиты от произвола богатеев и власть имущих. Рано пришлось столкнуться с житейскими невзгодами и будущему полководцу. Его мать, Варвара Николаевна, в поисках заработка с малолетним сыном перебралась в село Сутиски и устроилась кухаркой в земской больнице. Здесь мальчика определили в школу. Но учиться пришлось недолго. Нужда заставила сразу после церковноприходской школы наняться в батраки к помещику Ярошинскому. С восхода и до заката под палящими лучами солнца наравне со взрослыми гнет спину в поле двенадцатилетний мальчуган. А плата за работу — 15 копеек в день.
Помогают родственники: дядя Михаил, весовщик станции Одесса-товарная, пристроил племянника в галантерейный магазин. До отказа заполнен делами день Родиона — убрать помещение, отнести покупки, вскипятить чай, принести обед хозяину, да мало ли еще обязанностей у мальчика на побегушках, прозванного насмешливыми приказчиками мухобоем. Лишь поздно вечером после уборки магазина можно сесть за книги. А читать Родя любил, особенно про войну и подвиги русских воинов. Как-то случайно ему попался «Всеобщий русский календарь», изданный в честь столетия Отечественной войны 1812 года. С восхищением он читает о Кутузове, Багратионе и Ермолове, о Коновницыне, Лихачеве и героях-патриотах из простого народа. В сравнении со скучными приказчиками, со знакомыми и родственниками они казались чудо-богатырями. Подсознательно у него зарождается смутная тяга к героическому, выходящему за рамки тоскливой повседневности.
А тут грянула первая мировая война. Она-то и решила судьбу юноши. Под влиянием прочитанных книг и волны националистического угара, прокатившейся по Российской империи, созревает твердое решение — идти сражаться за матушку-Русь, за веру, царя и отечество. Надо записаться добровольцем. Но в воинском присутствии сказали: «Еще молоко на губах не обсохло». Берут восемнадцатилетних, а ему нет шестнадцати. Тогда он тайком забирается в теплушку воинского эшелона, что грузился на станции Одесса-товарная, уезжает на фронт и добивается зачисления в действующую армию. Там и стал Родион Малиновский пулеметчиком Елизаветградского полка Шестьдесят четвертой дивизии.
В годы первой мировой войны сражения на русско-германском фронте охватили территорию от Балтийского моря до Карпат. Сотни и сотни тысяч вчерашних пахарей, мастеровых, дровосеков, одетых в серые шинели, брошены правительствами воюющих стран в бессмысленную бойню во имя чуждых народу интересов капиталистов и помещиков. Осенью 1914 года в водоворот войны был втянут и полк, в котором служил рядовой Родион Малиновский. 14 сентября на рассвете под губительным огнем солдаты-елизаветградцы форсируют Неман. На плоту в составе пулеметного расчета вместе с товарищами подносчик патронов Малиновский. Распластавшись на бревнах, быстро гребут солдаты саперными лопатками. Замер у пулемета наводчик. На соседних плотах слышны стоны раненых. Плывут по реке фуражки погибших. Выскочив на берег, пулеметчики открывают огонь по противнику, поддерживая атаку переправившихся отрядов. Затем короткими перебежками быстро продвигаются вперед. Позиция немцев прорвана. Первый бой выигран, и это воодушевляет солдат. А впереди новые схватки — преследование противника, потом отход, новые и новые тяжелые бои. Все время солдата подстерегают опасности. Вдоволь хлебнув фронтового лиха, юный Малиновский овладевает азбукой войны. Мужает солдат. По сноровке, находчивости и выносливости его не отличишь от старших товарищей. Он отважен, мастерски умеет вести огонь из пулемета, хорошо видит поле боя и не теряется в критические минуты.
Пулеметы в первую мировую войну составляли основу огневой мощи пехоты. Легкие, подвижные, они с успехом применялись и в наступлении и в обороне. Их страшная косящая сила опрокидывала и прижимала к земле наступающие цепи. Пулеметчики Елизаветградского полка были искусными бойцами и не раз это показывали на деле. Метким массированным огнем в марте 1915 года под Сувалками они отразили атаку немецкой кавалерии и помогли отстоять соседнюю батарею. За бой у Кавальвари Родион Яковлевич получает свою первую боевую награду — Георгиевский крест 4-й степени и производится в ефрейторы.
Теперь ему предлагают пойти в школу прапорщиков. Открывается дорога в офицеры. Но юноша уже постигает азы политики и отказывается от этого предложения. Солдат Малиновский увидел классовую расслоенность русских войск. Почитая за честь храбро сражаться с врагом, он в то же время видел, как бесправен простой человек, которого гонит царь на жестокую бойню. Солдатский опыт начинает подсказывать, что бесцельные жертвы, кровопролитие, плохое боевое снабжение, неорганизованность тылов — результат бездарного военного руководства.
В боях под Сморгонью Родион Яковлевич был тяжело ранен в спину и ногу. Быстро пролетели дни госпитального лечения в Казани, и вот снова пота, теперь уже запасной, бессмысленная муштра, издевательское отношение офицеров способствуют дальнейшему политическому прозреванию солдата. Все чаще возникают мысли: кто должен ответить за произвол и несправедливость, царящие в армии и стране. Они еще не успели окрепнуть, эти мысли, как произошло событие, на какое-то время все заслонившее собой.
Солдатская судьба переменчива «Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте», — горько шутили защитники царя и отечества. Через два океана вокруг Азии, через Гонконг, Сингапур, Коломбо, по Красному и Средиземному морям плыли пароходы с отборными русскими солдатами во французский порт Марсель. За поставки вооружения, за займы и долги царское правительство расплачивалось с Францией «пушечным мясом». 43 тысячи солдат и офицеров насчитывали четыре пехотные бригады, переброшенные из России на французский и салоникский фронты. В составе Первой и Третьей особых бригад, действовавших во Франции, находилось более 20 тысяч человек. А потом прибывали новые контингенты, чтобы пополнить тяжелые потери русских войск.
В числе первых в апреле 1916 года на французскую землю выгрузился Второй особый пехотный полк. Родион Малиновский в нем был начальником первого пулемета первого взвода четвертой пулеметной команды. На протяжении месяца полк вместе с другими экспедиционными войсками находился в лагере Манш многочисленные парады чередовались со строевыми смотрами, учениями.
К концу июня 1916 года Первая бригада в составе Первого и Второго полков была направлена на фронт, вначале в район Реймса, а затем под Сюлери и форт Бримон. Здесь господствовали позиционные формы войны. И немцы и французы глубоко врылись в землю, создали систему мощных оборонительных узлов, прикрытых хитроумными заграждениями. Бои не затихали. Обе стороны забрасывали друг друга минами, которые неожиданно рвались в окопах и наносили тяжкий урон. Артиллерийские налеты, разведывательные вылазки держали солдат в постоянном напряжении. Иногда бои достигали высокого накала. Однажды, это случилось осенью 1916 года, аванпосты Первой особой бригады после усиленного артиллерийского обстрела были атакованы немцами. Два русских поста, на каждом из которых находилось по два пулемета и нескольку десятков стрелков, неприятелю удалось окружить. Но и в окружений никто не дрогнул Бойцы почти сутки дрались геройски, пока подоспевшее подкрепление не отбросило наседавшего противника Отличившиеся в бою храбрецы получили награды Франции. Среди удостоенных французского военного креста был и начальник пулемета Родион Малиновский.
Наступил 1917 год. Оторванные от родины войска еще повиновались командованию. Но в солдатской массе все чаще появлялось недовольство. Горькие письма жен и матерей бередили сердца солдат. Неудачи на Восточном фронте, разруха в тылу, не видно конца проклятой войне... А тут приходит весть: народ сбросил самодержавие, царь отрекся.
Родион Малиновский и его товарищи, неплохо освоившие французский язык, сведения о революционных событиях в России черпали из левых французских газет «Юманите», «Попюлер». Из них раньше, чем от начальства, солдаты узнали об отмене титулов и праве избрания солдатских комитетов. Этим правом пожелали воспользоваться и нижние чины русского экспедиционного корпуса во Франции. Вскоре в пулеметной команде председателем комитета единогласно избрали Родиона Малиновского.
Появились листовки: «Мы не желаем класть свои головы и проливать свою кровь на защиту шампанских виноградников, служащих целям удовольствия и успеха для генералов, банкиров и прочих богатеев. Долой войну. Требуйте возвращения в Россию».
— Это большевики как бы подслушивали наши думы, — говорил позднее Малиновский.
Однако в солдатских комитетах экспедиционных войск преобладало влияние эсеров и меньшевиков. Пугая солдат угрозой, якобы нависшей над «свободной» Россией, они помогали командованию готовить корпус к участию в весеннем наступлении, цель которого состояла в том, чтобы отбросить немцев за Рейн.
Атака союзников началась утром 3 (16) апреля. В бой были брошены обе русские бригады. Следуя за огневым валом, Первая бригада стремительным броском прорвала сильно укрепленную полосу немцев и вышла к каналу. Русских солдат не смогли остановить ни двадцать шесть рядов проволочных заграждений, ни три линии насыщенных огневыми средствами оборонительных рубежей.
В первых рядах наступающих пробивался к каналу пулеметный расчет ефрейтора Малиновского. Скорей, не отставать! Солдаты прыгают через разрушенные траншеи, обходят воронки от снарядов. Еще усилие — и враг будет смят. И вдруг тупой удар в левую руку. Горячая боль распространилась по всему телу. Рукав шинели намок, струей полилась из него кровь. Опустившись на колено, ефрейтор зубами разрывает пакет и перевязывает рану. Он, храбрый сын России, не покидает строя, пока не подавлена огневая точка врага.
Апрельское наступление союзников на Западном фронте, несмотря на доблесть русских войск, захлебнулось. Немецкое командование, заполучив заранее через разведку планы наступательной операции, тщательно подготовилось к ее срыву. Обильно полили чужую землю своей кровью русские воины. Представитель Временного правительства при французской армии Палицын доносил в ставку, что, по предварительным и потому далеко не полным сведениям, число убитых, раненых и пропавших без вести в эти дни составило около 4500 человек.
Возмущение огромными бесплодными потерями охватило почти все экспедиционные войска. Вопреки приказам Временного правительства большая часть солдат отказалась принимать участие в дальнейших военных действиях и потребовала возвращения на родину.
В сентябре 1917 года развернулись события, вошедшие в историю под названием Ла-Куртинского восстания. Непокорным солдатам — они располагались в лагере Ла-Куртин — командование предъявило ультиматум: сдать оружие. Выполнить это — значило отдать себя на расправу генералитету и реакционному офицерству. Солдаты решили стойко держаться. И тогда против них были брошены вновь прибывшие части. Пять дней лакуртинцы отчаянно защищались, немногим из них удалось с боями прорваться из лагеря, основная же масса была взята в плен и с помощью французских войск разоружена. Многие из участников восстания были сосланы на работы в Северную Африку и другие гиблые места, часть снова брошена в пекло войны. Таким был трагический финал русского экспедиционного корпуса.
Родион Малиновский находился в числе наиболее стойких защитников Ла-Куртина. Открывшаяся рана спасла его от расправы: больного, прежде чем судить, надо было сначала вылечить.
Еще два долгих года прошли на чужбине. Пришлось быть чернорабочим, а потом снова сражаться с войсками кайзера в составе иностранного легиона Первой марокканской дивизии. Через кровавые бои, газовые атаки прошел Р. Я. Малиновский на заключительном этапе войны, испытал массированные удары авиации и танков. Еще одна французская награда украсила грудь солдата за отвагу и мужество, проявленное в боях в Пикардии.
В 1919 году русских солдат собрали в лагере близ города Сюзана. Белые агитаторы уговаривали их вступить в армию генерала Деникина. Родион Малиновский и большинство других солдат наотрез отказались от этого предложения. Они потребовали быстрейшего возвращения в Россию. И вот в августе 1919 года из Марсельского порта во Владивосток отправился пароход с солдатами бывшего экспедиционного корпуса, на котором возвращался на родину и Родион Малиновский.
А на бескрайних просторах родной земли между тем бушует пламя гражданской войны. Лютуют иностранные интервенты и белогвардейские орды.
Не могло оставаться равнодушным сердце истинного патриота, когда завоевания трудового народа подвергались смертельной опасности. Надо пробираться в отряды Красной Армии, решает Родион Яковлевич, пробыв недолгое время в оккупированном японцами Владивостоке. Железнодорожники помогают уехать. Наконец после долгих мытарств и скитаний он добрался до Иртыша и в районе Омска встретился с разведывательным разъездом Двести сорокового Тверского полка. Французский военный крест и солдатская книжка на французском языке чуть не стоили ему жизни, так как вначале красноармейцы приняли его за переодетого белого офицера. В штабе быстро разобрались. Спустя несколько дней он был зачислен в полк инструктором пулеметного дела. С той поры Родион Яковлевич навсегда связал свою судьбу с Красной Армией.
В составе Двести сорокового стрелкового полка Р. Я. Малиновский прошел через Сибирь, участвовал в освобождении от белых Омска, Ново-Николаевска, в боях на станции Тайга и Мариинск. Он был хорошим, храбрым бойцом. Но нужны были свои командиры армии рабочих и крестьян — грамотные, политически зрелые, искусные.
В 1920 году его посылают в школу подготовки младшего командного состава, потом он командир отделения, а в декабре 1920 года принял пулеметный взвод в Нижнеудинске. Вскоре молодого командира назначают начальником пулеметной команды, а в 1923 году Малиновский уже командир батальона. Спустя три года коммунисты-однополчане принимают Родиона Яковлевича в свои ряды. К этому времени он приобрел командирский опыт. Его ценят и уважают товарищи, любят подчиненные.
Командир полка дает ему следующую аттестацию:
«Обладает твердой командирской волей и энергией, дисциплинирован и решителен в своих действиях. С твердостью и строгостью по отношению к подчиненным умело совмещает элемент товарищеского подхода и выдержанности. Военного образования не имеет, является в этой области талантом-самоучкой. Благодаря своему упорству и настойчивости путем самоподготовки приобрел необходимые знания в военном деле. В моральном отношении безукоризнен. Должности командира батальона соответствует. Заслуживает командирования в Военную академию».
Родион Яковлевич сам чувствовал, что одного опыта и двухмесячного обучения в школе младших командиров для квалифицированного красного командира мало. Нужны были твердые и глубокие военные знания. В 1927 году перед ним распахивает двери Военная академия имени М. В. Фрунзе, которую через три года он заканчивает по первому разряду.
После окончания академии Родион Яковлевич недолго работает начальником штаба кавалерийского полка, потом в течение нескольких лет служит в штабах Северо-Кавказского и Белорусского военных округов.
Люди военной профессии моего поколения хорошо помнят, какое это было бурное время. Небывалая по размаху и темпам индустриализация страны быстро меняла облик нашей армии. Вслед за новой техникой рождались и новые методы ведения боевых действий, массированные танковые удары, воздушные десанты создавали условия для проведения глубоких наступательных операций. Появляются работы М. Н. Тухачевского, В. К. Триандафиллова, А. Н. Лапчинского и других новаторов военного дела. В них раскрываются картины высокоманевренной войны и стремительного наступления. Нельзя быть полноценным военным специалистом, не осмыслив основных направлений развития военного искусства. И Родион Яковлевич со свойственной ему целеустремленностью пристально изучает новинки отечественной и зарубежной военной литературы.
Запомнилась моя первая встреча с Р. Я. Малиновским в Белорусском военном округе. В оперативный отдел, который я возглавлял в штабе округа, прибыл на должность начальника второго сектора сероглазый, подтянутый офицер. Даже короткая беседа свидетельствовала о его широком кругозоре и незаурядных способностях. За работу Родион Яковлевич взялся горячо, все делал основательно, вдумчиво. Скоро я убедился, что ответственный участок находится в надежных руках. К сожалению, на этот раз вместе нам пришлось работать недолго. Р. Я. Малиновский вскоре был назначен начальником штаба Третьего кавалерийского корпуса, которым командовал С. К. Тимошенко.
В талантливом стихотворении Михаила Светлова «Гренада» есть такие строки: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Эти проникнутые глубоким интернационализмом слова, вложенные поэтом в уста молодого мечтателя красноармейца, особенно современно звучали в середине тридцатых годов, когда над республиканской Испанией нависли черные тучи фашизма.
Летом 1936 года фалангисты Франко по сигналу «Над всей Испанией безоблачное небо» попытались овладеть важными центрами республики и установить в стране фашистскую диктатуру. Поднявшийся на защиту свободы и демократии народ мог бы быстро подавить мятежников. Но на подмогу им Гитлер и Муссолини перебросили в Испанию крупные контингенты войск, большое количество артиллерии, танков я самолетов.
Развернувшаяся гражданская война в Испании приобрела характер длительного противоборства сил прогресса и черной реакции, стала войной демократии против фашизма. На помощь испанскому народу из разных стран стекаются антифашисты, горевшие желанием сражаться под знаменами Республики. Горячо откликнулись на события в далеких Пиренеях советские люди. Проявляя чувство братской солидарности, они оказывали борющемуся испанскому народу морально-политическую, материальную и военную помощь. В ряды защитников Республики встали многие советские добровольцы. Это были мужественные и благородные люди, закаленные в боях интернационалисты. И если еще раз прибегнуть к поэтическому лексикону, о них с полным правом можно сказать: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей». Среди них были люди разных военных профессий: танкисты и пехотинцы, артиллеристы, моряки, авиаторы.
Полковник Р. Я. Малиновский воевал в Испании с января 1937 до мая 1938 года. Ему, как и другим советским военным советникам, приходилось выполнять сложные и весьма ответственные задачи. Республиканская народная армия, формировавшаяся большей частью в ходе боев, была сильна революционным духом, боевым энтузиазмом, массовым героизмом бойцов и командиров. Но им недоставало профессионального военного мастерства и боевого опыта. Полковник Малино (так называли Родиона Яковлевича в Испании), как и все советские военные специалисты, не жалея сил и энергии, передавал свой богатый боевой опыт и знания товарищам по оружию, передавал не в аудиториях, не с лекторской кафедры, не на учебных полях, а непосредственно на поле боя, на огневых позициях и командных пунктах, под артиллерийским огнем, под свист пуль и разрывы бомб.
Готовится наступление — полковник Малино вместе с испанскими командирами обдумывает замысел операции, разрабатывает ее план. Операция началась — он там, где непосредственно куется победа, колесит по разбитым фронтовым дорогам, собирает и поторапливает резервы, помогает наладить в войсках взаимодействие, укрепить фланги, организовать контратаку. Махадаонда, Гвадалахара, Сеговия, Барселона — эти звучные названия навсегда вошли в боевую биографию Малиновского.
Человек спокойного, уравновешенного характера, Родион Яковлевич умел быстро завоевывать сердца горячих и порывистых испанских командиров. Но не всегда это давалось легко и просто. Один из командиров дивизии, народный герой Испании Энрике Листер, при первой встрече устроил ему своеобразный экзамен.
Командный пункт дивизии располагался в небольшом домике пастуха. Мятежники пристрелялись по нему, несколько снарядов угодило в дом. Появились раненые. Потом начался пулеметный обстрел. А Листер, подтянутый, с лихо заломленным козырьком, при галстуке, невозмутимо под огнем встречает прибывшего и вовсе не намеревается уходить в укрытие.
«Над головами, над чахлыми безлистыми кустарниками, — рассказывал позднее Р. Я. Малиновский, — посвистывают пули. Мы прогуливаемся с Листером от домика до дворовой изгороди, от изгороди до домика. У генерала вид человека, совершающего послеобеденный моцион, я тоже показываю, что пули беспокоят меня не более чем мухи. Перебрасываемся короткими деловыми фразами. От домика к изгороди, от изгороди до домика. Начинает смеркаться, будто невзначай рассматриваю на рукаве рваный след пули.
— Полковник Малино! — с улыбкой восклицает Листер. — Мы еще не отметили нашу встречу. — И подзывает адъютанта: — Бутылку хорошего вина!»
«Я никогда не был сторонником показной храбрости, — продолжает Родион Яковлевич, — и тогда, на командном пункте, понимал, что наша рисовка друг перед другом ни к чему. Но что поделаешь, разумная осторожность могла уронить меня в глазах этого храброго человека».
В сражениях за свободу испанского народа зародилась и окрепла дружба Родиона Яковлевича со многими бойцами-интернационалистами. Он искренне полюбил выдающегося венгерского революционера и писателя Мате Залку, воевавшего под именем генерала Лукача, и тяжело переживал его гибель под Уэской. Свое уважение он перенес на его семью и до конца своей жизни проявлял заботу о жене и дочери героя. Сердечной добротой маршала была окружена и семья Поля Армана — замечательного советского танкиста, героически сражавшегося под Мадридом и впоследствии погибшего в годы Великой Отечественной войны.
Переполненный наблюдениями, обогащенный боевым опытом возвратился Р. Я. Малиновский на Родину. Здесь его ждала большая радость. Мужество в боях с фашизмом, самоотверженное выполнение интернационального долга были отмечены высокими наградами — орденом Ленина и орденом Красного Знамени.
В Москве ждала и новая работа: он стал старшим преподавателем Академии имени М. В. Фрунзе. Увиденное, пережитое и передуманное под небом далекой Испании он суммирует в диссертации, главное место в которой заняла Арагонская операция.
Говорят, солдатами не рождаются. Еще более справедливо это, когда речь идет о полководцах. Путь к вершинам военного мастерства лежит через долгие годы упорного труда: через постоянную тренировку ума и воли, через раздумья над прочитанными книгами, ночные тревоги, учения, маневры. Однако талант военачальника в полной мере закаляется и шлифуется только в горниле войны — в сражениях и походах. Они являются самой высшей школой для командира и в то же время самым суровым испытанием его военных способностей. Родион Яковлевич прошел через все эти испытания и выдержал их с честью.
Незадолго до начала Великой Отечественной войны, в марте 1941 года, его назначают в Одесский военный округ командиром только что сформированного Сорок восьмого стрелкового корпуса. Мне в то время довелось быть начальником штаба Одесского округа. Хорошо помню, как энергично взялся молодой комкор за подготовку соединения. Его редко можно было застать в управлении корпуса. Почти все дни, а часто и ночи в дивизиях: занятия с командирами, полковые учения и больше всего внимания боевой готовности.
Приближение военной грозы ощущалось все явственней. И мы в округе пытались предусмотреть все, чтобы она нас не застала врасплох. Подготовили рассредоточение авиации, оборудовали рубежи развертывания. За неделю до начала войны Сорок восьмой корпус был выдвинут поближе к границе. Здесь, на берегу реки Прут, и встретил генерал-майор Малиновский начало войны.
Упорно сражается корпус. Одна дивизия держит оборону по левому берегу, остальные подтягиваются ей на подмогу. Комкор на переднем крае. Он чутко следит за ходом боя. Его распоряжения спокойны, лаконичны, уверенны. Но перевес противника в силах слишком велик, и корпус, ведя тяжелые оборонительные бои, начинает отходить к Днестру, потом на Котовск, Николаев, Херсон. В районе Николаева сложилась критическая обстановка: врагу удалось взять корпус в кольцо. Однако командир твердо управляет войсками, он среди солдат, в гуще войск, и бойцы не дрогнули. С боем корпус разрывает клещи и, маневрируя, выходит из окружения.
Служебные документы лаконичны по стилю и скупы на краски. Но и они выразительно передают полную драматизма картину боевой деятельности Сорок восьмого корпуса в первые месяцы войны и отдают должное мужеству и искусству его командира.
Командующий Южным фронтом генерал-полковник Я. Т. Черевиченко так аттестовал командира Сорок восьмого стрелкового корпуса:
«Тверд, решителен, волевой командир. С первых дней войны товарищу Малиновскому пришлось принять совершенно новые для него дивизии. Несмотря на это, он в короткий срок изучил особенности каждой дивизии. В сложных условиях боя руководил войсками умело, а на участке, где создавалась тяжелая обстановка, появлялся сам и своим личным примером, бесстрашием и уверенностью в победе воодушевлял войска на разгром врага. В течение месяца войны части корпуса Малиновского бессменно вели упорные бои с превосходящими силами противника и вполне справились с поставленными перед ними задачами. Сам Малиновский за умелое руководство представлен к награде».
В августе развернулись бои под Днепропетровском. Мост через Днепр наши саперы взорвали плохо, и гитлеровцы по нему прорвались на восточный берег. За левобережные поселки разгорелись яростные бои. В эти дни Родиона Яковлевича назначают начальником штаба, а вскоре командующим Шестой армией. Три недели армия отбивала все атаки противника. Потеряв надежду прорвать ее оборону, гитлеровцы перенесли свои удары на другие участки.
1942 год генерал-лейтенант Малиновский встретил уже в должности командующего войсками Южного фронта. В студеные январские дни подчиненные ему Пятьдесят седьмая и Девятая армии совместно с войсками Юго-Западного фронта начали наступление в районе Барвенково, Лозовая и захватили на правом берегу Северного Донца обширный плацдарм. Противник понес большие потери. В стрелковых дивизиях осталось менее половины штатного состава. К тому же советские войска, сковав значительные силы врага в этом районе, лишили гитлеровское командование свободы маневра соединениями южного крыла советско-германского фронта на другие направления.
Ожесточенное сопротивление советских войск, мужество солдат и доблесть тружеников тыла стали выдающимся примером стойкости и мужества народа, борющегося за свободу и независимость своего Отечества.
Летом 1942 года Южный фронт был слит с вновь созданным Северо-Кавказским фронтом. Родион Яковлевич получил назначение на должность командующего Шестьдесят шестой армией, затем заместителя командующего Воронежским фронтом. А некоторое время спустя Ставка Верховного Главнокомандования поручила Малиновскому возглавить Вторую гвардейскую армию, которой в критические дни Сталинградской битвы суждено было сыграть исключительно важную роль. Вот в чем эта роль заключалась.
В междуречье Волги и Дона к 23 ноября завершилось окружение крупной группировки войск противника. 330 тысяч человек оказались в огромном котле. В декабре положение этих войск стало катастрофическим. Кольцо окружения сжималось все туже. Командующий немецкой армией, оказавшейся в окружении, генерал Паулюс взывал о помощи. «Запасы горючего кончаются, — докладывал он Гитлеру. — Положение с боеприпасами катастрофическое. Продовольствия хватит на шесть дней...» Но на этот крик отчаяния Гитлер реагировал с прежней самоуверенностью и упорством. «Шестая армия останется там, где она находится сейчас! — твердил он. — Это гарнизон крепости, а обязанность войск крепостей — выдержать осаду. Если нужно, она будет находиться там всю зиму, и я деблокирую ее во время весеннего наступления».
Однако события развивались не по его воле. Обстановка вынудила-таки немецко-фашистское командование искать выхода. В районах Котельникова и Тормосина началось сосредоточение свежих сил, которые должны были мощными ударами в направлении на Сталинград прорвать фронт окружения и восстановить утраченное положение. Была организована группа армий «Дон», насчитывавшая в своем составе до тридцати дивизий, в том числе шесть танковых и одну моторизованную. Во главе этой группы Гитлер поставил одного из самых способных, по мнению немецко-фашистского командования, военного руководителя — генерал-фельдмаршала Манштейна.
Манштейн был охвачен стремлением во что бы то ни стало оправдать надежды фюрера. Он получал все новые и новые подкрепления, силы его росли. Ему подчинялись все войска, действовавшие к югу от среднего течения Дона до астраханских степей, а также и окруженные войска. Во второй декаде декабря Манштейн начал наступление к Сталинграду. К 20 декабря он приблизился к окруженной немецко-фашистской группировке менее чем на полсотни километров. Создалась чрезвычайно напряженная обстановка. Паулюс заканчивал последние приготовления, чтобы ударить навстречу Манштейну, и тогда окружение было бы прорвано... И вот войскам Манштейна в этих-то условиях путь должна была преградить Вторая гвардейская армия под командованием Р. Я. Малиновского.
Вторая гвардейская армия совершила сложный переход, спешно выдвигаясь навстречу Манштейну. Войска располагались под открытым небом, при сильных морозах и ветрах они обучались вести бои с противником, а командование проводило сложные мероприятия по организации управления ими. Огромные организаторские способности, настойчивость и высокое оперативное искусство Р. Я. Малиновского, а также начальника штаба армии С. С. Бирюзова, позволили соединениям своевременно выдвинуться на заданный рубеж и в кратчайшее время подготовиться к боям с крупными силами Манштейна. Чрезвычайно большую роль в этих условиях играли качества характера Родиона Яковлевича — исключительное спокойствие, сильная воля. Он обладал истинным даром полководца, умел всесторонне оценить обстановку, предугадать возможные маневры вражеских войск, и все это не преминуло сказаться на результатах сражения, которое развернулось на реке Мышкове.
Река Мышкова не велика. Но в открытой степи, где местность легко просматривается и простреливается на большие расстояния, она представляла собой очень важный рубеж, на котором могли прочно закрепиться войска. Поэтому тот, кто первым овладевал этим рубежом, многое выигрывал. Войска Второй гвардейской опередили противника с выходом на реку Мышкову на шесть часов и успели развернуться на ее северном берегу. Непреодолимым препятствием стала на пути гитлеровских войск к Сталинграду эта маленькая замерзшая степная река, на которой насмерть стояли гвардейцы армии Р. Я. Малиновского.
Упреждение противника с выходом на рубеж не решало, однако, всей задачи по подготовке к сражению. Нужно было всесторонне оценить обстановку, найти самые верные решения по целому ряду вопросов, и здесь в полной мере проявились искусство, полководческая зрелость Малиновского. С огромной энергией и умением готовил командующий армией войска к отражению натиска врага, организовывал взаимодействие с Пятой ударной и Пятьдесят первой армиями, которым предстояло также участвовать в разгроме группы армий Манштейна, а также между соединениями и частями армии. Родиону Яковлевичу удалось тогда создать крепкий резерв, что во многом предопределило собой успех в действиях войск. Усилия командующего, штаба армии создали хорошие предпосылки к победе над Манштейном.
Тысячи орудий ударили студеным утром 21 декабря. В морозный воздух взметнулись облака земли и дыма. А вскоре показались танки врага, надвигавшиеся лавиной на позиции советских войск. Прижавшись к брустверам окопов, бойцы готовили гранаты, чтобы встретить стальные машины врага, сжимали автоматы в руках, не чувствовавших холода. Все ждали команды, чтобы наверняка, без промаха ударить по врагу.
Родион Яковлевич Малиновский находился на командном пункте армии, когда сражение вошло в полную силу. Чувствуя, что атаки захлебываются, Манштейн ввел в бой свои последние резервы. Начальник штаба армии С. С. Бирюзов, получив последние данные об обстановке, развернул перед командующим карту. Наибольшее опасение вызывал участок Девяносто восьмой дивизии, куда пришелся главный удар противника.
— Если меня спросят из фронта, скажите, что я на командном пункте Девяносто восьмой, — сказал Малиновский начальнику штаба и отправился в самое пекло боя.
Позже, уже после войны, Родион Яковлевич, если заходила речь о разгроме Манштейна, вспоминал бои за Громославку. Прибыв на командный пункт Девяносто восьмой дивизии и заслушав несколько сбивчивый доклад ее командира полковника И. Ф. Серегина, Малиновский подошел к стереотрубе, чтобы лучше видеть поле боя, от которого, по его мнению, зависел весь ход сражения.
Серая, кипевшая от разрывов заснеженная степь предстала перед глазами Малиновского. За вспышками огня все четче и четче вырисовывались силуэты танков с белыми крестами, бронетранспортеров, между которыми мельтешили черные точки — шли в наступление солдаты врага. Громославка была для них главной целью.
Если бы этот населенный пункт противнику удалось взять, то остановить его на пути к окруженным войскам Паулюса было бы некому — наши танковые корпуса, располагавшиеся во втором эшелоне, не имели ни капли горючего. «Значит, здесь надо приложить все силы», — размышлял Малиновский. По его распоряжению в действие были введены резервы армии.
Море огня обрушилось на противника, по всей видимости уже уверившегося в победе. Родион Яковлевич, вспоминая о том декабрьском горячем бое, отмечал стойкость советских воинов. Ему особенно запомнились моряки, а их в армии было немало, — в одних тельняшках, с гранатами, бутылками с зажигательной смесью, они бесстрашно бросались навстречу вражеским танкам. Наши бойцы не страшились этих стальных чудовищ, надвигавшихся на окопы. Били по ним прямой наводкой из орудий, а едва танки переваливали через окопы, поднимались и забрасывали их гранатами сзади, поливали подходящую за танками пехоту врага свинцом из автоматов и пулеметов. Фашистская пехота не выдержала, залегла, а танки, бронетранспортеры стали. Самоуверенный Манштейн еще не отступал ни на шаг, но и идти вперед ему стало уже невозможно: горы трупов, исковерканного огнем металла красноречиво говорили о тщетности новых попыток. До самого вечера войска Манштейна не могли прийти в себя.
Заминку в наступлении врага тем не менее надо было расценивать как временную, и необходимо было принимать срочные меры для организации новых боев. Ночью Малиновский, добившись разрешения от командования фронта, принял все меры к тому, чтобы подвезти своим войскам на передний край горючее, боеприпасы и продовольствие из имевшихся в распоряжении соседней Пятьдесят седьмой армии резервов. Как впоследствии стало ясно, эти меры сыграли огромную роль в дальнейшем успехе всех войск, громивших Манштейна.
Противник одну за другой предпринимал все новые попытки прорвать оборону Второй гвардейской армии и, как докладывала авиационная разведка, готовил мощную танковую атаку. Вообще танки были главной силой Манштейна. Под Громославкой, только на участке одного полка, куда было обращено острие удара фашистских войск, наши бойцы насчитывали их больше сотни. Вот и теперь противник надеялся на силу танкового удара. На снимках, сделанных нашими летчиками с воздуха, ясно просматривались девять рядов танков, в каждом из которых насчитывались десятки машин.
Надо было выиграть время, хотя бы самую его малость, чтобы и наши танки могли быть пущены в дело, получив горючее. И тут Малиновский решил взять врага хитростью. Известно ведь, что она не раз в трудные минуты выручала войска Суворова, Кутузова, других талантливых русских полководцев. По его приказанию наши танки были преднамеренно выведены из балок и укрытий на ровную, открытую местность. Расчет был прост: пусть враг подумает, перед тем как пустить в ход готовые к наступлению танки, стоящие в девять рядов. Сумеет ли он одолеть такую силу?
Хитрость удалась. Заметив массу советских танков, Манштейн умерил свой пыл, а в ставку Гитлера полетели донесения: «Вся степь усеяна советскими танками». Пока фашистские танкисты ждали дальнейших указаний, время шло. А командующему Второй гвардейской армией только это и надо было: танковые силы, которыми располагала Вторая гвардейская армия, тем временем получили горючее, привели себя в готовность к участию в сражении.
Войска генерала Малиновского перешли в наступление и, решительно громя противника, уверенно двинулись вперед. Именно здесь и был решен исход всей операции, предпринятой гитлеровским командованием для того, чтобы деблокировать окруженные под Сталинградом свои войска. Урон, понесенный врагом под Громославкой, был огромен. А между тем и наши соединения Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов перешли в наступление и громили фашистов на Среднем Дону. Кризис сражения миновал.
Перед левым крылом Сталинградского фронта, где действовали Вторая гвардейская армия генерала Р. Я. Малиновского и Пятьдесят первая армия генерала Н. И. Труфанова, также выдержавшая удары врага, войска Манштейна повернули вспять, откатываясь к реке Аксай, а затем в беспорядке отошли за реку. Бывший гитлеровский генерал Меллентин должен был признать, что поражение немецких войск на ничем не примечательной реке Мышкове «...положило конец надеждам Гитлера на создание империи...».
Вскоре танкисты генерала П. А. Ротмистрова ворвались в Котельниково, откуда начал свои действия Манштейн. Здесь в дружной семье командиров и встретил Родион Яковлевич Малиновский новый, 1943 год.
Разгром Манштейна, от которого во многом зависел общий успех Сталинградской операции, наглядно показал полководческий талант Малиновского.
28 января 1943 года Указом Верховного Совета СССР группа военачальников была впервые награждена орденом Суворова 1-й степени. Этим орденом по его статуту могли быть награждены командующие фронтами и армиями, их заместители и некоторые другие военачальники фронтов и армий за руководство боями и сражениями, в которых достигались выдающиеся победы над врагом. В числе награжденных был и Родион Яковлевич, удостоенный ордена Суворова 1-й степени за блестящую победу, одержанную войсками Второй гвардейской армии над немецко-фашистской группировкой Манштейна, которая шла на спасение окруженных войск Паулюса. Признанием высокого военного искусства, таланта Родиона Яковлевича было также назначение его в начале февраля 1943 года командующим войсками Южного фронта и присвоение ему звания генерал-полковника. 14 февраля войска Южного фронта освободили Ростов-на-Дону. В апреле Малиновскому было присвоено звание генерала армии.
События войны переменчивы. По-разному складывалась обстановка на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, но Малиновский всегда оказывался на наиболее ответственных участках. Уже вскоре он в роли командующего войсками Юго-Западного фронта пришел на землю родной Украины, чтобы очистить ее от фашистской нечисти.
Сражения за освобождение Харькова, Донбасса, Мариуполя, Днепропетровска, Никополя, Кривого Рога, Херсона, Одессы... В каждое из них он вложил часть своего сердца.
В течение нескольких дней — с 10 по 14 октября 1943 года войска Юго-Западного фронта под командованием Р. Я. Малиновского блестяще провели Запорожскую наступательную операцию, во время которой ночным штурмом был взят город Запорожье — важный узел обороны противника. Вот что писал об этом позднее сам Родион Яковлевич:
«Ночной штурм, в котором участвовало бы такое большое количество войск (три армии и два корпуса,имевшие 270 танков и 48 самоходных артиллерийских установок. — Прим. авт.), проводился впервые в Великой Отечественной войне. Это обстоятельство смущало некоторых участников заседания Военного совета, и, когда был отдан приказ о ночном штурме Запорожья, на наблюдательном пункте, где шел оживленный обмен мнениями, воцарилась томительная тишина. Наконец ее нарушил уверенный голос командующего Восьмой гвардейской армией генерала Чуйкова В. И.: «Решение правильное. Возьмем Запорожье!» Его поддержали командиры подвижных корпусов, а затем и все присутствовавшие здесь генералы и офицеры».
По указанию Р. Я. Малиновского перед началом этой операции в войсках проводились специальные тренировки ночного штурма. Многое надо было проверить заранее, многое продумать, иначе не избежать больших людских потерь, всевозможных осложнений в сражении. Направления атак решено было обозначать трассирующими снарядами и пулями, лучами танковых фар. Заблаговременно отрабатывались действия соединений и частей, которым предстояло драться на решающих участках. Можно представить себе ответственность, которую брал на себя столь смелым решением Малиновский. Надо обладать большим опытом, глубоким знанием дела, предвидением событий и умением гибко реагировать на изменения обстановки, чтобы не допустить срыва намеченной операции. Личный состав войск верил в большие способности, большой ум своего командующего, и эта вера неизменно оправдывалась. Ночной штурм Запорожья был не оригинальничанием, а новым проявлением военного искусства Родиона Яковлевича, и он прошел с успехом. Эта победа оказала огромное влияние на разгром мелитопольской группировки противника и полную изоляцию его войск в Крыму. Родине была возвращена Днепровская гидроэлектростанция имени В. И. Ленина — крупный промышленный центр на юге нашей страны.
Родион Яковлевич был удостоен ордена Кутузова 1-й степени.
20 октября 1943 года Юго-Западный фронт переименовывается в Третий Украинский. Р. Я. Малиновский остается его командующим. На его имя в феврале 1944 года адресуются приказы Верховного Главнокомандующего, по которым в Москве гремит салют в честь освобождения от фашистов Никополя и Кривого Рога, а уже в марте Третий Украинский фронт осуществляет Березнеговато-Снигиревскую операцию. Продолжая наступать в западном и юго-западном направлениях, его войска форсировали Южный Буг, 28 марта освободили город Николаев, а 10 апреля — Одессу.
Так и привела военная судьба Родиона Яковлевича в его родной город.
Войска Третьего Украинского фронта шли по земле Украины рядом с войсками Второго Украинского фронта, командовал которым с октября 1943 по май 1944 года И. С. Конев. Автору этих строк довелось быть начальником штаба того же фронта. Наш фронт провел немало сражений, осуществляя Кировоградскую, Корсунь-Шевченковскую, Никопольско-Криворожскую, Уманско-Ботошанскую и другие операции, зачастую в непосредственном взаимодействии со своим соседом — Третьим Украинским. В марте войска фронта первыми вышли к государственной границе — реке Пруту, а в майские дни бойцы Второго Украинского встречали нового командующего фронтом. Им был генерал армии Родион Яковлевич Малиновский.
С тех пор вплотную сошлись наши личные фронтовые пути-дороги, и мы с Р. Я. Малиновским длительное время работали вместе.
Советские военные историки отмечают, что к середине 1944 года полководческое искусство Родиона Яковлевича Малиновского достигло своего расцвета. Что ж, пожалуй, это так и есть. Достаточно проследить предшествовавшие этому события, которых так или иначе коснулась деятельность Малиновского, чтобы сделать вывод: все формы управления оперативными действиями войск им освоены. В самом деле, был и прорыв хорошо подготовленной обороны противника, было и преследование крупных сил врага, доводилось ликвидировать плацдармы, брать штурмом крупный оборонительный узел, притом ночью, форсировать такие крупные водные преграды, как Днепр и Днестр, проводить ряд операций в условиях крайней распутицы. Во всех этих событиях войска действовали с исключительным мастерством, неизменно добивались успеха. И ни у кого не может быть сомнения в том, что очень многое зависело от умелого, а можно сказать и более — талантливого руководства ими.
Уже вскоре после вступления Р. Я. Малиновского в должность командующего наш штаб приступил к разработке новой крупной операции, которая теперь известна как Ясско-Кишиневская. Как два огромных кулака, по замыслу операции, должны были нанести удары по врагу Второй и Третий Украинские фронты — каждый со своего направления. Военно-политическая цель при этом заключалась в разгроме группы армий противника «Южная Украина», в завершении освобождения Молдавской ССР и в выводе из войны союзницы гитлеровской Германии — Румынии.
Второй Украинский фронт, имевший в 1,5 раза больше сил и средств, чем Третий Украинский, играл главную роль в разгроме противостоящей группировки противника и нацеливался на центральные районы, Румынии. Для успешного решения задачи во фронте была создана мощная группировка, которая обладала большой пробивной силой и высокой подвижностью.
Для того чтобы обеспечить большую силу первоначального удара, предусматривалось одновременное участие в бою максимального количества сил и средств. В этих целях каждая дивизия первого эшелона была усилена 40-50 танками непосредственной поддержки пехоты. Командующий фронтом потребовал от командиров дивизий использовать эти силы для уничтожения ключевых и опорных пунктов только массированно.
Войскам фронта планировались высокие темпы наступления. Но добиться этого они могли лишь при условии быстрого прорыва главной полосы обороны противника и рубежей в глубине. Вот почему перед постановкой задач войскам была самым тщательным образом изучена оборона противника на участке прорыва, выявлены ее слабые и сильные места, что позволило точнее определить ключевые пункты, от подавления и захвата которых зависел успех прорыва главной полосы. Командующему фронтом и мне, как начальнику штаба, совместно с представителем Ставки Верховного Главнокомандования Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко неоднократно приходилось выезжать в войска для рекогносцировки местности и организации наступления.
Особое внимание мы уделяли отработке способов овладения с ходу второй полосой обороны противника, оборудованной на южном берегу реки Бахлуй. Река эта неглубока, но протекает по болотистой долине, имеет илистое дно, и поэтому представляет серьезное препятствие для танков. Задержка с преодолением ее могла помешать своевременному вводу в сражение крупных танковых сил.
Р. Я. Малиновский настаивал на высоких темпах прорыва тактической обороны не случайно. Опыт прошлого подсказывал, что только в этом случае удастся упредить подход резервов и победить врага меньшими усилиями. С другой стороны, при стремительном выдвижении вперед наши войска получают возможность окружать большие силы противника. При разработке операции мы учитывали также и то, что быстрый выход к важнейшим административным центрам Румынии лишит противника возможности мобилизации сил. На всем протяжении подготовки войск к боевым действиям Р. Я. Малиновский с особой настойчивостью добивался осуществления внезапности удара по противнику.
Надо сразу же сказать, что в достижении успеха предстоящей операции была велика и роль Ставки Верховного Главнокомандования: Помнится, командующий фронтом горел желанием выбить у противника некоторые высоты, чтобы улучшить положение наших войск, готовившихся к наступлению. Однако Ставка посоветовала не делать этого. Противник знал, несомненно, что из состава нашего фронта были выведены крупные силы — три армии и некоторые соединения в связи с подготовкой ударов на других фронтах. Значит, враг должен быть в полной уверенности, что у нас нет сил для завоевания нужных нам высот. Наряду с этим мы упорно отстаивали каждую, казалось бы, незначительную высоту, и это рождало у немецко-фашистского командования иллюзию шаблонности наших действий.
Большое искусство и изобретательность проявил Родион Яковлевич и в применении артиллерийских средств. Для создания высокой плотности огня на направлении главного удара командующий фронтом пошел на резкое ослабление артиллерии на других участках. Разумеется, таким мерам предшествовал глубокий анализ обстановки, точный расчет сил и средств.
Сражение началось 20 августа 1944 года. Мне хорошо запомнилось то давнее утро. Медленно тянулась к концу ночь, ранней зарей выпала обильная роса, низины закрыл туман. Тишина. Только изредка самолеты противника нарушают ее — бомбят высоту, на которой расположился передовой наблюдательный пункт Второго Украинского фронта. Вот объявлен приказ о переходе войск фронта в наступление, вот донеслись первые звуки моторов, тишина нарушилась. Все — от солдата до генерала — ждут первых залпов, вслед за которыми прозвучит команда «Вперед!».
Шесть часов пять минут. Первые лучи солнца упали на изрытую землю. Трудно поверить, что в 400 метрах от высоты укрылись наблюдательные пункты командующих армиями, а командиры корпусов и дивизий расположились у самого переднего края. Ничто не выдает готовности к бою. Неутомимые труженики войны — саперы да и воины всех родов войск, готовые теперь к наступлению, уже совершили героическое дело: ежеминутно рискуя жизнью, искусно укрыли все от глаза противника. Но фашисты, кажется, почувствовали неладное. Их беспокойство выдает авиация, все чаще налетающая на передний край. Однако теперь уже все предрешено.
Шесть часов десять минут. Громовой раскат расколол воздух, потряс землю. Четыре тысячи орудий самых различных калибров и минометов загрохотали разом, выпустили смерчи огня на участок прорыва главной полосы обороны противника. Послышались залпы гвардейских минометов, в безоблачное небо взметнулась темная стена земли, дыма, огня.
Полтора часа сотрясалась земля от взрывов...
А чуть притихла артиллерия, вступила в работу авиация. Над головами пехотинцев лавиной шли на малой высоте группы прославленных ИЛов, скрываясь в облаках дыма и пыли, «утюжили» противника там, где должна была идти в бой пехота.
Уже до перехода наших войск в атаку появились первые десятки пленных. Буквально ошеломленные и обезумевшие от страха немецкие и румынские солдаты сдавались... Спасения не было там, куда устремлялись наши войска, солдаты противника стремглав бежали к нашему переднему краю, крича во всю силу: «Гитлер — капут! Антонеску — капут!» А ведь еще вчера они сомневались в этом.
Исключительная стремительность нашего наступления повергла в панику не только солдат, но и генералов фашистской армии. Впоследствии гитлеровский генерал К. Типпельскирх писал:
«Как огромные морские волны катились войска противника и захлестывали со всех сторон немецкие силы. Всякое централизованное руководство боевыми действиями прекратилось».
Итоги Ясско-Кишиневской операции, характерной своей внезапностью для врага, мощностью первоначального удара, высокими темпами наступления, поистине впечатляющи. Разгромлено 18 дивизий противника. 22 дивизии и 5 бригад румынской армии капитулировали. Возвращена в семью советских социалистических республик Молдавия. Выведены из войны на стороне вражеской коалиции королевская Румыния и царская Болгария. Созданы условия для разгрома немецко-фашистских войск в Венгрии, Югославии, Чехословакии, для удара под самое сердце фашистской Германии. С новой силой разгорелось национально-освободительное движение в странах Юго-Восточной Европы.
13 сентября Родион Яковлевич Малиновский был вызван в Москву для подписания договора о перемирии с Румынией со стороны союзных государств — СССР, Великобритании и США. В этот же день он был приглашен в Кремль. Здесь Михаил Иванович Калинин вручил ему знак отличия военачальника высшего ранга — маршальскую звезду. Тогда Родиону Яковлевичу было всего сорок шесть лет. Но уже тридцать из них он был воином.
Весьма плодотворной была деятельность Родиона Яковлевича на посту председателя Союзное контрольной комиссии в Румынии. Эта комиссия была создана для контроля за выполнением условий перемирия. Маршал Советского Союза Малиновский с глубоким пониманием политической важности порученного ему Коммунистической партией и Советским правительством дела выполнял сложную и ответственную работу по организации гражданского управления на освобожденной территории. Его деятельность принесла большую пользу демократическим силам Румынии в образовании новой власти, способствовала установлению нормальных отношений этой страны с соседними государствами.
Смелая мысль полководца Малиновского во многом предопределила и ход событий во время освобождения Венгрии. Мне хорошо помнится несколько медлительных на вид человек, командующий Вторым Украинским, который долгие часы просиживал над картами в глубоком размышлении. Наблюдая за его работой, участвуя в выработке решений, иногда весьма и весьма ответственных, я отчетливо представлял себе ход мысли Родиона Яковлевича и хорошо знал, каким нелегким был иногда его труд, какой ценой достигались успехи. Нет, не везение, не удачливость в военных делах, а истинный талант позволял ему выбрать наилучшие варианты, найти способы действий войск, приводящие к победе.
Много раз нам приходилось работать круглые сутки без отдыха. Взвешивались различные соображения, обсуждались возможные исходы событий, тщательно, всесторонне анализировались условия, обстановка. И всегда эта работа была нелегкой.
Вот как выглядели, например, соображения командующего фронтом по действиям войск в Дебреценской операции, текст которых был передан по телеграфу в Ставку Верховного Главнокомандования 24 сентября 1944 года:
«...Правое крыло фронта — Сороковая, Седьмая гвардейская и Двадцать седьмая армии — встретило прочную оборону противника, и попытки прорвать ее пока не имели успеха... Пятьдесят третья армия, преодолев сопротивление, вышла в район северо-западнее Арада и не встречает сколько-нибудь организованной обороны... В этих условиях создается благоприятная обстановка для действий в направлении Орадеа-Маре, Дебрецен... Дабы не упустить создавшейся благоприятной обстановки, прошу разрешения перегруппировать Шестую танковую армию в район Бейуш для последующего ее действия на Орадеа-Маре и далее, в зависимости от обстановки на Карей (северо-восточнее Дебрецена) или Дебрецен...»
На следующий день из Ставки было получено одобрение этого предложения.
Операция, получившая позднее название Дебреценской, началась артиллерийской и авиационной подготовкой на рассвете 6 октября. В бой пошли пехотинцы Пятьдесят третьей армии, танкисты Шестой гвардейской, казаки конно-механизированной группы генерал-лейтенанта И. А. Плиева. Вплоть до 28 октября полыхало сражение на равнинах Альфельда, неприглядных и суровых. Сейчас тут была война, была дождливая осень, распутица, грязь, по которой трудно шли машины, и наши артиллеристы на руках выносили пушки из залитых водой дорожных обочин.
Нелегко давалось счастье победы. Но Дебрецен был освобожден и отдан своему подлинному хозяину — венгерскому народу. Здесь свершился затем исторический акт, явившийся поворотным в истории страны. 21 декабря в городе открылось заседание Временного национального собрания Венгрии, на котором было сформировано первое демократическое венгерское правительство.
Однако столица Венгрии — Будапешт — все еще оставалась в руках врага. В наступлении на Будапешт, начавшемся по указанию Ставки 29 октября, главную роль должна была сыграть Сорок шестая армия. Но сил ее было явно недостаточно. Маршал Советского Союза Малиновский поэтому просил И. В. Сталина дать ему несколько дней для переброски под Будапешт танковых соединений.
Приведу здесь содержание разговора, состоявшегося по ВЧ в канун намечавшегося наступления.
И. В. Сталин. Необходимо, чтобы Вы в самое ближайшее время, буквально на днях, овладели столицей Венгрии — Будапештом. Это нужно сделать во что бы то ни стало. Сможете ли Вы это сделать?
Р. Я. Малиновский. Эту задачу можно было бы выполнить дней через пять после того, как к Сорок шестой армии подойдет Четвертый гвардейский механизированный корпус. Его подход ожидается к 1 ноября. Тогда Сорок шестая армия, усиленная двумя гвардейскими механизированными корпусами — Вторым и Четвертым, — смогла бы нанести мощный, совершенно внезапный для противника удар и через два-три дня овладеть Будапештом.
И. В. Сталин. Ставка не может предоставить Вам пять дней. Поймите, по политическим соображениям нам надо возможно скорее взять Будапешт.
Р. Я. Малиновский. Я отчетливо понимаю, что нам очень важно взять Будапешт по политическим соображениям. (В это время шло формирование демократического правительства, и освобождение столицы Венгрии от немецко-фашистских оккупантов ускорило бы этот процесс, оказало бы определенное влияние на некоторые колеблющиеся элементы из буржуазных партий и группировок. — Прим. авт.) Однако следовало бы подождать прибытия Четвертого гвардейского механизированного корпуса. Лишь при этом условия можно рассчитывать на успех.
И. В. Сталин. Мы не можем пойти на отсрочку наступления на пять дней. Надо немедленно переходить в наступление на Будапешт.
Р. Я. Малиновский. Если Вы дадите мне пять дней сейчас, то в последующие дни, максимум пять дней, Будапешт будет взят. Если же немедленно перейти в наступление, то Сорок шестая армия, ввиду недостатка сил, не сможет развить удар, она неминуемо ввяжется в затяжные бои на самых подступах к венгерской столице. Короче говоря, она не сумеет овладеть Будапештом с ходу.
И. В. Сталин. Напрасно Вы упорствуете. Вы не понимаете политической необходимости нанесения немедленного удара по Будапешту.
Р. Я. Малиновский. Я понимаю всю политическую важность овладения Будапештом и для этого прошу пять дней...
И. В. Сталин. Я Вам категорически приказываю завтра же перейти в наступление на Будапешт!
Принимая решение, Родион Яковлевич был убежден, что оно верно, и потому всегда был готов отстаивать его. Нередко это, как видно из приведенного примера, требовало известного мужества: гнев Верховного не сулил ничего приятного.
Война перед командованием всегда ставит сложнейшие задачи. Приказ Верховного пришлось все же выполнять, и тогда Родион Яковлевич всю свою энергию и умение приложил к тому, чтобы наилучшим образом справиться с порученным делом.
Как ни сопротивлялся враг, Будапештская операция завершилась победой, в ходе ее была окружена и уничтожена 180-тысячная группировка фашистских войск. А за ней последовала Венская наступательная операция. 13 апреля столица Австрии была очищена от гитлеровских войск.
За умелое выполнение заданий Верховного Главнокомандования по руководству боевыми операциями большого масштаба, в результате которых были достигнуты выдающиеся успехи в деле разгрома немецко-фашистских войск, Маршал Советского Союза Малиновский был награжден 26 апреля орденом «Победа» — высшим военным орденом Советского Союза.
Участвовал Родион Яковлевич и в освобождении Чехо-Словакии. В 1944 году, когда советские солдаты завершали наступление в Белоруссии и Западной Украине, вспыхнуло мощное народное восстание против фашистских захватчиков в Словакии. Но силы патриотов были слишком малы. Чехословацкий народ просил помощи. И советские люди подали руку дружбы своим братьям. В сентябре Первый Украинский фронт силами Тридцать восьмой армии под командованием генерал-полковника К. С. Москаленко (в составе армии сражался и Первый Чехословацкий армейский корпус во главе с генералом Людвиком Свободой) и Четвертый Украинский фронт силами Первой гвардейской армии под командованием генерал-полковника А. А. Гречко перешли в наступление на Кросно, в направлении перевалов Дукля и Прешов. 6 октября передовые советские и чехословацкие части овладели Дуклинским перевалом и водрузили на нем свои государственные флаги. С этого исторического момента и началось освобождение Чехословакии.
С юга к Словакии пробивался Второй Украинский фронт. В декабре он достиг чехословацкой границы. Тогда-то и завязались ожесточеннейшие бои на реке Грон. Острая память Родиона Яковлевича сохранила множество имен советских бойцов и командиров, геройски сражавшихся на Гроне. Хорошо запомнилось ему имя командира танкового экипажа лейтенанта Ивана Депутатова.
Захватив клочок земли у Грона, наш танковый взвод оборонял его с исключительным мужеством. Около двух десятков вражеских машин с пехотой двинулись на танк лейтенанта Депутатова. Более половины из них советские воины превратили в пылающие факелы. И снова ожесточенные контратаки гитлеровцев. И так трое суток.
Трое суток три советских экипажа сдерживали остервенелый натиск врага. Они уничтожили более двух десятков вражеских машин, двенадцать бронетранспортеров, до двух батальонов пехоты...
Там, на чехословацкой земле, маршал Малиновский вручал Золотые Звезды героев советским богатырям — командирам экипажей Ивану Депутатову, Константину Тулупову, Ивану Борисову, командирам орудий Валентину Толстову, Павлу Писаренко, Михаилу Нехаеву, механикам-водителям Логинову, Моргунову, Налимову...
А 5 мая 1945 года наши радиостанции приняли голос чехословацких патриотов: «Руда Армада, на помощь!»
Это был зов братьев по классу, их просьба о помощи. И тогда к Праге устремляются войска трех Украинских фронтов. В районе Бенешова войска Второго и Первого Украинских фронтов окружили группу армий противника «Центр» и принудили ее к капитуляции. Утром 9 мая ликующие жители чехословацкой столицы праздновали свое освобождение и радостно встречали освободителей, в числе которых были части Пятого гвардейского танкового корпуса Шестой гвардейской танковой армии Второго Украинского фронта.
Признанием чехословацкого народа стал для Малиновского Большой крест с мечами и золотой звездой ордена Белого льва, которым был награжден Родион Яковлевич чехословацким правительством.
Долгожданный день победы над гитлеровской Германией для Родиона Яковлевича Малиновского, а также и для автора этих строк не стал, однако, последним днем войны. На востоке еще оставался очаг агрессии, и для его ликвидации создается ряд новых фронтов, главную роль среди которых должен был сыграть Забайкальский. Родион Яковлевич получил назначение на должность его командующего, мне выпала честь возглавить штаб этого фронта.
Сражения с войсками империалистической Японии по своему размаху и конечным результатам, по оригинальности стратегической мысли, гибкости и динамичности военного руководства заняли виднейшее место среди кампаний второй мировой войны. В мае — июле 1945 года была осуществлена перегруппировка войск — из Европы на Дальний Восток для участия в разгроме японской армии по единственной Транссибирской железнодорожной магистрали были переброшены три общевойсковых и одна танковая армии (39 дивизий и бригад). Столь крупной перегруппировки войск в истории войн не было.
Главной ударной силой японской армии была Квантунская армия. Она имела тридцать одну пехотную дивизию, девять пехотных бригад, две танковые бригады и две авиационные армии и представляла собой, таким образом, довольно внушительную силу. К тому же ее войска были хорошо обучены, подготовлены к боевым действиям на данном театре, достаточно снабжены всем, что необходимо для ведения боевых действий. Не вдаваясь в подробности плана операции, можно сказать, что замыслом предусматривалось нанесение очень сильного первоначального удара по врагу, который ошеломил бы японцев внезапностью, силой, темпами продвижения наших войск и формами маневра. Родион Яковлевич осуществлению этой идеи придавал исключительно большое значение. Работая с ним рядом, хорошо зная его, я не переставал тем не менее с удовлетворением наблюдать, с какой целеустремленностью работает он, как ясно и четко определяет войскам задачи и безошибочно видит главное в любом сложном переплетении фактов, событий, явлений войны.
Осуществляя замысел операции, командующий Забайкальским фронтом в состав первого эшелона включил Шестую гвардейскую танковую армию. Для не посвященного в военное дело и в историю боев на Дальнем Востоке человека это говорит не о многом. Но надо представить местность, ее климат и особенности, чтобы оценить это решение. На пути наших войск лежали горы — хребет Большой Хинган, сотни километров безводных пустынь. Что угодно могли ожидать японцы с этого направления, только не танки. Убежденный в танковой безопасности, противник и оборону не готовил здесь надлежащим образом. Между тем по своим маневренным возможностям танковая армия могла значительно быстрее, чем общевойсковые армии, овладеть перевалами через горы. К тому же учитывались внезапность, неожиданность, способность наших танкистов действовать в отрыве от главных сил.
9 августа 1945 года наши войска перешли в наступление, и замыслы операции при известной настойчивости командующего фронтом стали воплощаться в боевые действия войск. Удар, нанесенный там, где его меньше всего ждал противник, как и предполагалось, ошеломил его. Вся оборона японских войск оказалась раздробленной на отдельные куски, и местами наши войска вклинились на территорию противника на глубину до 100 километров уже в первый день. Квантунская армия оказалась окруженной силами всех фронтов, а ее оперативная оборона рухнула.
Как писал впоследствии Родион Яковлевич, «изумление и страх охватили командование и штаб Квантунской армии. Ведь они считали немыслимым, чтобы в отрыве на тысячу километров от железной дороги, через бескрайние степи монгольской пустыни и дикий Большой Хинган можно было провести такую ударную группировку войск и бесперебойно питать ее всем необходимым для продолжения решительного наступления в глубь Маньчжурии. Смелые воздушные десанты, сразу же подкрепленные нашими наземными танковыми соединениями, захватили... такие города, как Чаньчунь, Мукден, Порт-Артур. И не удивительно, что неделю спустя главнокомандующий Квантунской армии генерал Ямада оказался в плену, вынужден был давать показания командованию советских войск на Дальнем Востоке в своем собственном рабочем кабинете, в штабе Квантунской армии в городе Чаньчуне».
Всего двадцать четыре дня длилась кампания на Дальнем Востоке. Милитаристская Япония безоговорочно капитулировала.
Высокое полководческое искусство, выдающиеся заслуги Родиона Яковлевича Малиновского, проявленные при разгроме Квантунской армии, были отмечены присвоением ему звания Героя Советского Союза.
На советскую землю пришел долгожданный мир. С честью и славой возвращались домой советские воины-победители, поля, где грохотала война, ожили. А перед теми, кто оставался в рядах Вооруженных Сил, встали новые задачи — одна другой серьезнее и сложнее.
Атомные бомбы, сброшенные американцами без всякой военной необходимости на японские города Хиросиму и Нагасаки, должны были, по мнению империалистических кругов Америки, устрашить мир и в первую очередь запугать Советский Союз силой нового оружия. Мир, за который человечество заплатило такой дорогой ценой, не стал прочным: война кровавая сменилась «холодной войной», зловещей и чреватой опасностью новых кровопролитий.
Для советского народа не оказалось передышки в его делах и заботах о безопасности Родины. Необходимо было переоснащать Советскую Армию, снабжать ее новым оружием, техникой. Видоизменились, но оставались весьма сложными задачи, которые народ и Коммунистическая партия возложили на Советские Вооруженные Силы.
Серьезная перестройка в армии и на флоте, кроме технического переоснащения войск, заключалась в совершенствовании воспитательной работы командных кадров, в повышении их квалификации, в дальнейшем обобщении и развитии достижений военной науки и во многом другом. Проблемы перестройки и совершенствования военной организации нашего государства потребовали от военных кадров больших усилий, ума, таланта.
Родион Яковлевич Малиновский был послан на Дальний Восток для руководства войсками, и это было не случайно. К этому участку советской границы было приковано внимание советского военного командования, во-первых, потому, что он близко располагался к району, где проявлял агрессивную активность американский империализм — там были сброшены атомные бомбы, там предпринимались попытки к разжиганию гражданской войны в Китае. Да и на многих участках советской границы обстановка не была спокойной в связи с тем, что Соединенные Штаты Америки развязали впоследствии войну в Корее. Кому, как не Малиновскому, видному советскому военачальнику, зарекомендовавшему себя на полях войны талантливым полководцем, по плечу столь сложные задачи.
В значительном укреплении дальневосточных рубежей нашей страны уже в первые послевоенные месяцы и годы — огромная заслуга Коммунистической партии Советского Союза. Благодаря ее неустанной заботе и вниманию росла боевая мощь войск, во главе которых стоял Малиновский — верный сын партии и народа.
Обучение и воспитание командного и политического состава войск Родион Яковлевич справедливо расценивал как главное условие постоянного роста боеспособности и боевой готовности частей, подразделений, несущих службу на самых дальних окраинах страны. Думается, что в это время в нем как бы ожили, с новой силой стали проявляться педагогические способности — как преподаватель военной академии он до войны слыл вдумчивым методистом, наставником, воспитателем командиров Советской Армии. От подчиненных главнокомандующий войсками Дальнего Востока требовал четкой, безупречной организации командирской подготовки, от всех обучающих — высокого методического мастерства.
В 1956 году Маршал Советского Союза Малиновский был назначен заместителем министра обороны СССР и главнокомандующим сухопутными войсками, а в октябре следующего, 1957 года Родион Яковлевич стал Министром обороны СССР. Годы его пребывания на столь высоком посту совпали с периодом наиболее значительных, коренных перемен в военном деле. Под руководством Малиновского проводились в жизнь важнейшие решения Коммунистической партии Советского Союза о дальнейшем укреплении обороноспособности страны, о совершенствовании военной организация нашего государства.
Вновь сошлись наши пути: с 1960 года мне довелось вновь работать вместе с Родионом Яковлевичем на посту начальника Генерального штаба. Пользуясь правом человека, лично знавшего Малиновского, хорошо знакомого с его деятельностью, я подчеркнул бы здесь, что Родион Яковлевич был настоящим марксистом-ленинцем и в решении сложных проблем военного строительства опирался на законы материалистической диалектики, на данные марксистско-ленинской науки. Он был логичен и последователен во всем. Глубоко понимая роль науки и техники в современной войне, он верно определял направление их развития и использования в интересах повышения бое вой мощи армии и флота, настойчиво добивался осуществления принятых решений.
«Поскольку у нас есть определенные единые положения о характере будущей войны и операций в ней, — писал он, — некоторым может показаться, что нами все сделано, все найдено, остается только заучить. Нет, это не так! Сознаюсь, что иногда и мне будущая война представляется котом в мешке, настолько она будет отлична от той, которую мы перенесли. Нам всем надо много, очень много поработать, исследовать, изучить, чтобы глубоко и всесторонне распознать все стороны военных столкновений, которые, к несчастью человечества, еще не сняты с повестки дня».
Родион Яковлевич не сковывал инициативу ученых, внимательно прислушивался к их мнению, не торопил, когда дело требовало серьезных размышлений. Прежде чем были сформулированы основные черты советской военной доктрины и дано четкое определение советской военной науки, ее содержания, границ, были проведены самые серьезные научные исследования. Малиновский никогда не выпускал из поля зрения подготовку командного состава армии и флота. Он глубоко вникал в военно-теоретическую и практическую учебу офицеров в военных академиях, часто сам выступал с докладами перед профессорско-преподавательским составом военных учебных заведений и перед слушателями, присутствовал на учениях войск, руководил ими и глубоко анализировал их.
Несомненны заслуги Малиновского и в области истории военного искусства. В обобщении опыта Великой Отечественной войны, например, он принимал самое активное участие, написал десятки статей по самым актуальным вопросам военного строительства и военной истории. Под его редакцией и при его непосредственном участии вышли историко-мемуарные книги: «Ясско-Кишиневские Канны», «Будапешт — Вена — Прага», «Финал». Большую популярность имела его брошюра «Бдительно стоять на страже мира».
Признаюсь, я часто вспоминаю своего боевого товарища. В памяти встают очень многие моменты нашей совместной деятельности, черты его сильного и по-человечески доброго характера. Его разносторонняя одаренность и редкая трудоспособность всегда удивляли.
Активно участвовал Малиновский в партийной и общественно-политической жизни. На XIX съезде КПСС он был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, а на XX, XXII, XXIII съездах — членом ЦК КПСС. Родион Яковлевич был депутатом Верховного Совета СССР III, IV, V, VI и VII созывов.
В 1958 году, в день своего шестидесятилетия, Малиновский был удостоен второй медали «Золотая Звезда» за выдающиеся заслуги перед Родиной. За время службы в Вооруженных Силах он награжден двенадцатью отечественными орденами, в том числе пятью орденами Ленина, орденом «Победа», тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова 1-й степени, орденом Кутузова 1 и степени и девятью медалями. Он был удостоен многих наград социалистических и других государств.
Жизнь Родиона Яковлевича оборвалась 31 марта 1967 года. На его похоронах Алексей Николаевич Косыгин сказал:
— Маршал Малиновский глубоко понимал, что в наш век армия непобедима, если она вооружена марксистско-ленинской идеологией, воспитана в духе советского патриотизма и пролетарского интернационализма, оснащена современной боевой техникой и владеет ею в совершенстве. Только такая армия может с честью выполнить свой священный долг перед Родиной, защитить великие социалистические завоевания. И он отдал много сил, чтобы у нас была первоклассная армия. Именно такую армию под руководством партии создал наш народ.
Солдат и полководец Малиновский свой долг перед Родиной выполнил до конца.
В историю Советского государства и его Вооруженных Сил Родион Яковлевич Малиновский вошел как видный государственный деятель, выдающийся полководец. Более полувека провел он в боевом строю, пройдя путь от солдата до Маршала Советского Союза, от рядового пулеметчика до Министра обороны. В рядах Красной Армии в годы гражданской войны ему довелось отстаивать молодую Советскую республику от натиска белогвардейцев и интервентов. Вместе с коммунистами-интернационалистами он сражался на стороне республиканской Испании против мятежников-фалангистов, а в грозных сражениях с гитлеровскими захватчиками руководил войсками ряда армий и фронтов.
Яркий военный талант, ясный ум, сильная воля и мужество у Р. Я. Малиновского счастливо сочетались с большим личным обаянием, простотой в обращении и глубоким пониманием дум и настроений солдата. Работа под его руководством всегда спорилась. Он не стеснял подчиненных мелочной опекой, предоставляя широкий простор для инициативы и творческого выполнения принятых решений.
Родион Яковлевич был высоко уважаем не только нами, военными, но и всеми советскими людьми за свою славную полководческую деятельность в годы Великой Отечественной войны и большую работу по укреплению оборонного могущества Родины в послевоенный период — период коренных преобразований в военном деле.
Яркая, богатая событиями жизнь Р. Я. Малиновского являет собой пример целеустремленного, беззаветного служения Отчизне, верности советскому народу и светлым идеалам коммунизма.
Старшему поколению советских людей, воинам Советских Вооруженных Сил, передовым людям многих стран мира хорошо знакомо имя полководца-коммуниста Константина Константиновича Рокоссовского. Писать о таком выдающемся военачальнике, как Рокоссовский, одновременно легко и трудно. Легко потому, что долгие годы его жизни и неутомимой деятельности проходили на наших глазах, а ратные подвиги маршала и дважды Героя Советского Союза широко известны в нашей стране и далеко за ее пределами. Трудно потому, что этот любимец всего советского народа — человек, большевик, выдающийся полководец ушел из жизни... Говорить и писать мне трудно до боли. Трудно еще и потому, что необычайно интересны, разнообразны и глубоки по содержанию многие его решения во время Великой Отечественной войны, в дни которой, безусловно, наиболее ярко и полно проявился полководческий талант К. К. Рокоссовского.
Константин Константинович Рокоссовский был моим командующим на всем протяжении Великой Отечественной войны, продолжительное время после войны старшим начальником, товарищем и другом в последние годы его жизни. Близкое знакомство с ним дает мне полное право и обязывает меня поделиться впечатлениями о нем с молодыми гражданами нашей страны. Я попытаюсь изложить свои впечатления о нем, описать некоторые черты К. К. Рокоссовского, характеризующие его как человека, большевика, полководца.
Передо мной лежит большой групповой фотоснимок периода двадцатых годов, на котором — боевые друзья Рокоссовского по гражданской войне и он сам. На груди Константина Константиновича — ордена Красного Знамени за совершенные им боевые подвиги в защите завоеваний Великого Октября. Захват двух артиллерийских батарей, разгром и пленение барона Унгерна, овладение штабным поездом с важными оперативными документами, освобождение двух городов и пленение крупной войсковой части врага...
И все это было в его жизненном активе в двадцать лет с небольшим. Ему вообще, как и очень многим другим в дореволюционной России, рано пришлось стать взрослым.
Родился К. К. Рокоссовский 21 декабря 1896 года в городе Великие Луки в семье железнодорожника. Отец — поляк, мать — русская. Вскоре отца перевели на Варшавско-Венскую железную дорогу, где он служил машинистом, и вся семья переехала в Варшаву. Четырнадцати лет, лишившись родителей, К. К. Рокоссовский вынужден был зарабатывать на хлеб. В 1914 году его призвали в царскую армию, и он был зачислен в Пятый драгунский Каргопольский полк, в составе которого участвовал в первой мировой войне.
Так началась военная служба К. К. Рокоссовского. Первые боевые схватки в войне России против кайзеровской Германии. Закалка духа, испытание храбрости, И первые тоже типичные вопросы себе: «А собственно, зачем воевать за царя?» И первые, услышанные в окопах, на маршах и привалах, бередящие ум и кровь слова большевиков: «У трудовых людей России и Германии один враг — самодержавие, капиталисты и помещики», «Мир — народам, войну — богатым». А потом служба в рядах Красной гвардии, участие в гражданской войне, вступление в марте 1919 года в ряды партии большевиков. Еще в 1917 году К. К. Рокоссовский занял свою первую командную должность: солдаты избрали его помощником начальника Каргопольского красногвардейского кавалерийского отряда. Начальником же его стал большевик Адольф Казимирович Юшкевич. О нем с благодарностью вспоминал Константин Константинович. Позднее, в боях за Перекоп, А. К. Юшкевич пал смертью храбрых.
Рассказы участников боев, архивные документы помогают нам представить себе Константина Рокоссовского молодым красным командиром. Он был высоким, стройным, физически сильным и натренированным. Умом, задором и лихостью светились его голубые глаза. Скуп на слова и щедр на боевую дружбу. Прост, скромен и не заносчив. Не терялся ни в одной сложной, трудной боевой обстановке. И был отчаянно смел. Вот один из примеров.
В районе Ишима отдельный кавалерийский дивизион, которым командовал Константин Рокоссовский, внезапн
